— Сейчас, — сказал собровец, заканчивая перевязку. Пробитый лежал на брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из его легких. По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием воли еще держится на поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.Ушаков опустился на колено рядом с ним.— Все же достал меня, — прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.— Иначе не могло быть, — произнес Ушаков.— Плохо… Мне кранты. Амба…— Может, выкарабкаешься.— Чую… Не хочу… Как-то плохо все… Плохо, да.. Я умираю, да… Плохо все…— Кто тебе заказал Глушака?— А пошел ты…— Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!— Пшел нахер, ублюдок…— Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, — усмехнулся начальник уголовного розыска. — Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай…— Уйди…— Давай говори…Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.— Ладно… — Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:— А ты прав…Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.Он закончил рассказ и прошептал:— Все.Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.— Не выживет, — со знанием дела сказал собровец. — И хрен с ним…Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения — тот самый Третий — и сообщил:— Товарищ полковник, на связи Гринев. Ушаков подошел к собровскому «рафику», взял микрофон рации и произнес:— Ноль-первый на связи.— Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через границу двигал на своей машине.— Что говорит?— Возмущается…— Буду через час.— Понял… Глава 19ЧУЖОЙ ВАГОН
Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.— Все-таки я требую… — время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.— Ты будешь у параши требовать, — ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.— Наручники снимите!— Ты же из особо опасных. Я не рискну, — усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.— Вы за все ответите, — как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, — это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.— Адвоката нет. Могу палача предложить.— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?— Что рассказывать?— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.— Я ничего не делал!— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.— Торгаш ты, — поправил Гринев.— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?— Я не знаю.— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.— Я правда не знаю!— Кто?— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.— Кто, я тебя спросил.— Мог… Мог только…— Ну.— Только Арнольд.— Почему?— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:— Я не могу это подписать!— Ты мне все это разве не говорил только что?— Говорил. Но подписать не могу.— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.— Как? — не понял Сапковский.— Пока свободен…Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?— Что — это?— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.— Давай.— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.— Дать ему, что ли, по почкам? — задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.— Не стоит… Еще есть какие соображения по нашему поводу? — спросил Ушаков.— Да прав я во всем, — махнул дрожащей рукой Сапковский. — Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.— Да при чем здесь принципы, — вздохнул Ушаков устало.Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы — это все чепуха. Есть нечто более важное — нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая — они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково — как гомо сапиенсы.— Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся…Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:— Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.— Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, — воспрянул духом Сапковский.— Основания? — обрадовался Гринев. — Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.— И с каких таких заслуг мы его выпустили? — поинтересовался Гринев.— Потому что он прав, — сказал начальник уголовного розыска. — Он не виноват. Пробитый раскололся.— Кто заказчик?— Арнольд.— Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.— Он тоже надеялся, что мы так будем думать.— Пробитый под протокол все сказал?— Нет… Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.— А что будем с Арнольдом делать? — Гринев положил руку на телефон. — Группу захвата на выезд?— Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай… Глава 20ЧУДОВИЩЕ
Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: «Пущать не ведено!». И тут же получит по ребрам прикладом — на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.Так случилось и с «Востоком». Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали «фу». Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание — клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.— Колпашин Арнольд Валентинович, — произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. — Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.— Какого преступления?! — завопил он, сплевывая ворсинку от ковра, которая забилась ему в рот.— Убийства гражданина Глушко.— Тронулись, — как диагноз заключил Арнольд.— В вашем офисе и на квартире будет произведен обыск. Вот постановление. — Оперативник из «убойного» отдела продемонстрировал постановление о производстве обыска.— Валяйте. Производите. Вам дороже станет, — пообещал Арнольд…При обыске ничего интересного не нашли, за исключением пятнадцати тысяч долларов, затерявшихся в одном из сейфов. Происхождение их объяснить никто не смог, но было нетрудно догадаться, что просто кто-то из оптовиков расплатился наличкой за партию сигарет и эти деньги не успели отправить на отмывку.— Откуда мелочишка? — спросил Ушаков.— Понятия не имею, — ответил вызывающе Арнольд.— В доход государства пойдет.— Я не знаю, откуда деньги, — напористо произнес Арнольд, и было видно, как ему хотелось по офицерской привычке, как когда-то перед строем, вставить что-нибудь вроде «для тупых индивидуально повторяю», но он сдержался.После обыска Арнольда доставили в УВД. В кабинете начальника уголовного розыска за него взялась сработавшаяся пара — Ушаков и его заместитель.— Вы хоть понимаете, что делаете? — не теряя вызывающего нахальства, поинтересовался Арнольд.— Невиновного человека тираним, — усмехнулся Гринев.— Вы себя на посмешище выставляете. Завтра вся Россия узнает, что менты настолько офигели, что человека обвиняют в том, будто он заказал собственное убийство.— Да ты не собственное убийство заказал, Арнольд. Ты заказал убийство Глушака, — произнес с расстановкой Ушаков.— Да? А вы не слышали, часом, что и мне пуля досталась?— Читали в газете.— А вы не читали в газете, что я едва не подох? Что меня в реанимации выхаживали? И в Германию увезли, потому что полесские эскулапы крест на мне поставили.— Слышали.— Вот и получается, что я нанял киллера, чтобы он загасил меня самого, ну и попутно Глушака.— Нет, все не так было. — Ушаков приблизился к Арнольду, сел напротив него на стул, уставился прямо в глаза. Арнольд, слегка ухмыляясь, несколько секунд выдерживал взгляд, но потом опустил глаза.— Ты нанял киллера, чтобы он убрал Глушака, когда понял, что твой старый друг вышел на след уплывших пяти миллионов долларов, собранных у «особо бедствующих» горожан, — начал излагать свою версию этой истории Ушаков; — Вот только Глушак допустил роковую ошибку. Он подумал, что всех обул Плут. Действительно, тот как нельзя лучше подходил на такую роль. Он всю жизнь всех надувал, интриговал и мог обмануть мать родную, не то что бывших компаньонов и друзей. А деньги увел ты, Арнольд. Ты, и никто другой. И после звонка Глушко ты прикинул, что лучше случая не представится — тсиллер якобы покушается на вас обоих. Только Глушаку он вгоняет пулю куда надо, чтобы тот склеил ласты с гарантией. А тебе пуля достанется так, щадяще — вскользь. Ради таких денег чего не пострадать.— Вскользь, — скривился Арнольд, взявшись за грудь.— Ну, не все получилось. Ты переоценил исполнителя… А знаешь, он ведь не случайно тебе прямо в грудину пулю всадил. Ты же все время думал, что у него рука дрогнула. А у него не дрогнула.— Почему? — вдруг помертвелыми губами произнес Арнольд, в глазах его полыхнул дремавший где-то очень глубоко в ожидании своего часа ужас.— Да потому что он слетел с катушек. Начав стрелять, он не мог остановиться. И сгоряча рубанул и тебя… Так же через месяц после этих событий он застрелил своего приятеля, потому что не смог сдержаться. Ты нашел конченого психопата в исполнители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.— Все-таки я требую… — время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.— Ты будешь у параши требовать, — ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.— Наручники снимите!— Ты же из особо опасных. Я не рискну, — усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.— Вы за все ответите, — как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, — это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.— Адвоката нет. Могу палача предложить.— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?— Что рассказывать?— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.— Я ничего не делал!— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.— Торгаш ты, — поправил Гринев.— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?— Я не знаю.— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.— Я правда не знаю!— Кто?— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.— Кто, я тебя спросил.— Мог… Мог только…— Ну.— Только Арнольд.— Почему?— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:— Я не могу это подписать!— Ты мне все это разве не говорил только что?— Говорил. Но подписать не могу.— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.— Как? — не понял Сапковский.— Пока свободен…Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?— Что — это?— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.— Давай.— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.— Дать ему, что ли, по почкам? — задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.— Не стоит… Еще есть какие соображения по нашему поводу? — спросил Ушаков.— Да прав я во всем, — махнул дрожащей рукой Сапковский. — Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.— Да при чем здесь принципы, — вздохнул Ушаков устало.Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы — это все чепуха. Есть нечто более важное — нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая — они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково — как гомо сапиенсы.— Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся…Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:— Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.— Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, — воспрянул духом Сапковский.— Основания? — обрадовался Гринев. — Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.— И с каких таких заслуг мы его выпустили? — поинтересовался Гринев.— Потому что он прав, — сказал начальник уголовного розыска. — Он не виноват. Пробитый раскололся.— Кто заказчик?— Арнольд.— Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.— Он тоже надеялся, что мы так будем думать.— Пробитый под протокол все сказал?— Нет… Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.— А что будем с Арнольдом делать? — Гринев положил руку на телефон. — Группу захвата на выезд?— Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай… Глава 20ЧУДОВИЩЕ
Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: «Пущать не ведено!». И тут же получит по ребрам прикладом — на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.Так случилось и с «Востоком». Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали «фу». Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание — клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.— Колпашин Арнольд Валентинович, — произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. — Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.— Какого преступления?! — завопил он, сплевывая ворсинку от ковра, которая забилась ему в рот.— Убийства гражданина Глушко.— Тронулись, — как диагноз заключил Арнольд.— В вашем офисе и на квартире будет произведен обыск. Вот постановление. — Оперативник из «убойного» отдела продемонстрировал постановление о производстве обыска.— Валяйте. Производите. Вам дороже станет, — пообещал Арнольд…При обыске ничего интересного не нашли, за исключением пятнадцати тысяч долларов, затерявшихся в одном из сейфов. Происхождение их объяснить никто не смог, но было нетрудно догадаться, что просто кто-то из оптовиков расплатился наличкой за партию сигарет и эти деньги не успели отправить на отмывку.— Откуда мелочишка? — спросил Ушаков.— Понятия не имею, — ответил вызывающе Арнольд.— В доход государства пойдет.— Я не знаю, откуда деньги, — напористо произнес Арнольд, и было видно, как ему хотелось по офицерской привычке, как когда-то перед строем, вставить что-нибудь вроде «для тупых индивидуально повторяю», но он сдержался.После обыска Арнольда доставили в УВД. В кабинете начальника уголовного розыска за него взялась сработавшаяся пара — Ушаков и его заместитель.— Вы хоть понимаете, что делаете? — не теряя вызывающего нахальства, поинтересовался Арнольд.— Невиновного человека тираним, — усмехнулся Гринев.— Вы себя на посмешище выставляете. Завтра вся Россия узнает, что менты настолько офигели, что человека обвиняют в том, будто он заказал собственное убийство.— Да ты не собственное убийство заказал, Арнольд. Ты заказал убийство Глушака, — произнес с расстановкой Ушаков.— Да? А вы не слышали, часом, что и мне пуля досталась?— Читали в газете.— А вы не читали в газете, что я едва не подох? Что меня в реанимации выхаживали? И в Германию увезли, потому что полесские эскулапы крест на мне поставили.— Слышали.— Вот и получается, что я нанял киллера, чтобы он загасил меня самого, ну и попутно Глушака.— Нет, все не так было. — Ушаков приблизился к Арнольду, сел напротив него на стул, уставился прямо в глаза. Арнольд, слегка ухмыляясь, несколько секунд выдерживал взгляд, но потом опустил глаза.— Ты нанял киллера, чтобы он убрал Глушака, когда понял, что твой старый друг вышел на след уплывших пяти миллионов долларов, собранных у «особо бедствующих» горожан, — начал излагать свою версию этой истории Ушаков; — Вот только Глушак допустил роковую ошибку. Он подумал, что всех обул Плут. Действительно, тот как нельзя лучше подходил на такую роль. Он всю жизнь всех надувал, интриговал и мог обмануть мать родную, не то что бывших компаньонов и друзей. А деньги увел ты, Арнольд. Ты, и никто другой. И после звонка Глушко ты прикинул, что лучше случая не представится — тсиллер якобы покушается на вас обоих. Только Глушаку он вгоняет пулю куда надо, чтобы тот склеил ласты с гарантией. А тебе пуля достанется так, щадяще — вскользь. Ради таких денег чего не пострадать.— Вскользь, — скривился Арнольд, взявшись за грудь.— Ну, не все получилось. Ты переоценил исполнителя… А знаешь, он ведь не случайно тебе прямо в грудину пулю всадил. Ты же все время думал, что у него рука дрогнула. А у него не дрогнула.— Почему? — вдруг помертвелыми губами произнес Арнольд, в глазах его полыхнул дремавший где-то очень глубоко в ожидании своего часа ужас.— Да потому что он слетел с катушек. Начав стрелять, он не мог остановиться. И сгоряча рубанул и тебя… Так же через месяц после этих событий он застрелил своего приятеля, потому что не смог сдержаться. Ты нашел конченого психопата в исполнители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38