Он в открытую говорил о том, что ему надоела война, хотя говорить об этом вслух означало навлечь на себя крупные неприятности. В разговорах с Лан он с нескрываемым отвращением называл своих сослуживцев негодяями и взяточниками, которые думают не о борьбе с вьетконговцами, а лишь о наполнении собственных карманов, торгуют наркотиками, крадут и продают казенное имущество.
Лан даже начала подумывать о том, чтобы поговорить с Виеном начистоту, но не решалась. Она уже поняла, что переубедить его одними словами будет трудно, практически невозможно. Слишком искренне верил он в свою правоту.
Виен нравился ей все больше и больше, а потом она поняла, что любит его. Долгое время девушка не хотела признаваться себе в этом, но сделать уже ничего не могла. Лан мучительно переживала свою любовь в одиночку, не решаясь порвать с Виеном, не осмеливаясь на откровенный разговор. Мысль о том, что человек, которого она любит, - враг и что она вынуждена "разрабатывать" его, причиняла Лан невыносимую душевную боль, не давала покоя, давила своей безысходностью.
- Лан, что же ты не поднимаешься наверх? - прервал размышления девушки голос матери. - Я же просила тебя помочь.
Франсуаза спустилась в прихожую, подошла к дочери:
- Ты не рада? А я-то думала, Виен тебе нравится. Такая подходящая партия для тебя... И отец у него - богатый человек. Как здорово, что они нашли друг друга. Ах Лан, как я была бы счастлива, если бы вы поженились! Виен мне сразу пришелся по душе. Еще в тот день, когда он впервые появился у нас. Такой симпатичный молодой человек. Имеет хорошую должность. Лучшего мужа...
- Мама, перестань! Ты ничего не понимаешь! Я никогда не стану женой жандарма! Господи, о чем мы вообще говорим? С чего ты взяла, что он мне нравится?
- Я же вижу, дочка. Вижу, как ты на него смотришь. А уж он-то... Он, по-моему, влюблен в тебя...
- Хватит! Я не хочу больше говорить на эту тему!
- Ну, хорошо, дочка. Только не надо сердиться. Иди оденься понарядней и накрывай на стол на пятерых.
- А кто пятый? - недовольно спросила Лан.
- Твой отец.
Лан резко повернулась к матери.
- Зачем ты его пригласила? - сухо спросила она.
- Но, дочка... - смущенно ответила Франсуаза, - он оказался в Сайгоне, позвонил... Мне было неудобно не пригласить его. Он не видел тебя лет восемь. Ему интересно...
Губы Лан задрожали, на глазах показались слезы. Франсуаза проворно подбежала к дочери, обняла ее за плечи:
- Что с тобой, дочка? Ну не надо, не плачь. Ну что я особенного сделала? Я думала, ты будешь рада. Ведь он все-таки отец тебе. Я... я не понимаю...
- Ему интересно! А ты подумала - будет ли интересно мне? - сквозь слезы быстро заговорила Лан. - Зачем, зачем ты его пригласила? Я не хочу его видеть! Никакой он мне не отец! У меня нет отца! Понимаешь? Нет! Мало мне того, что меня в школе дразнили бледным недоноском? Мало мне того, что у меня не такие, как у всех, черты лица? Почему я должна видеть у себя дома человека, который искалечил мне всю жизнь? Да еще любезничать с ним! Я не хочу! Не хочу!
- Бог с тобой, дочка, - принялась увещевать ее Франсуаза. - Что ты такое говоришь? Разве зазорно быть дочерью американца? Вовсе нет. Наоборот, это даже приятно. Они ведь наши друзья. Так получилось, что мы не поженились... Но что поделаешь? Эдвард - прекрасный человек. Ты увидишь.
- Оставь меня! - Лан сбросила со своих плеч руки матери. - Оставь меня в покое! Все, что ты могла сделать для меня, ты уже сделала... с этим американцем! Все они мерзавцы! Мерзавцы! Пусть они все убираются отсюда! И твой Уоррел тоже! Слышишь? Пусть убирается! Или я уйду из дому! Сегодня же! Сейчас же!
Лан бросилась к себе в спальню, заперла дверь на ключ и упала, рыдая, на кровать.
- Доченька, доченька, открой, - всхлипывала по ту сторону двери Франсуаза. - Лан, выслушай меня. Так нельзя, Лан. Так нельзя, Лан, ну пожалуйста, открой. Ты слышишь меня?
Лан плакала, уткнувшись в подушку, и не отвечала на призывы матери. Франсуаза еще немного постояла под дверью, умоляя Лан впустить ее, потом ушла.
Постепенно Лан успокоилась. Она перевернулась на спину и лежала, глядя в потолок заплаканными глазами. Ну почему, почему ей так не везет в жизни? Соседи считают ее мать легкомысленной женщиной, потому что у нее невьетнамское имя и потому что ее дочь - только наполовину вьетнамка. И Лан, насколько она себя помнит, всегда была вынуждена выслушивать обидные и грязные намеки. В детстве ей не давали проходу. Ее мать называли шлюхой, а ее саму - казарменной дочкой, проклятой американкой и еще бог знает какими обидными именами. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из соседских ребятишек не оттаскал ее за волосы, приговаривая, что вьетнамка не может быть светлой и что ее нужно обрить наголо.
Немного повзрослев, Лан начала красить волосы в черный цвет, чтобы хоть как-то быть похожей на своих соотечественников. Когда она начала учиться в институте, ей в глаза никто ничего не говорил. Но за своей спиной она слышала ехидный, язвительный шепоток, чувствовала неприязненные взгляды окружающих.
Бедная мама! Конечно же она ни в чем не виновата. Ей было тогда только восемнадцать лет. Могла ли устоять она, молоденькая танцовщица из варьете, перед Уоррелом? А он, наверное, умел обхаживать хорошеньких девушек. Что ж теперь сделаешь, если так получилось? Мама - добрая, хорошая женщина. Но она ничего, совершенно ничего не понимает. Живет легко и беззаботно. Торгует себе женским бельем и думает, что счастлива.
Лан спустилась в кухню.
- Ма, прости меня, я не хотела тебя обидеть, - она подошла к матери и потерлась щекой о ее плечо.
Франсуаза всхлипнула. Отставив в сторону тарелку, она взяла обеими руками голову Лан, прижала к себе:
- Ты думаешь, мне легко? Все эти годы без мужа. Разве я виновата в том, что поверила ему? Хорошо - у тебя такой характер. Ты можешь постоять за себя. А у меня... Мне бы повесить трубку, когда он позвонил. А я вспомнила молодость. Тогда было хорошо. Но этого уже не вернешь. И я ни о чем не жалею. Потому что у меня есть ты. А ты... так меня обидела сегодня.
- Ну не надо, ма. Не надо так говорить, - жалобно попросила Лан. - А то я опять разревусь. Прости меня, ладно?
Франсуаза смахнула со щеки слезу и кивнула:
- Ну, иди приведи себя в порядок. Вот-вот придут гости, а ты еще не одета.
Лан чмокнула мать в щеку и побежала наверх.
На улице хлопнула дверца автомашины. "Уоррел, - досадливо поморщилась Лан. - Уж лучше бы Виен с отцом пришли первыми. О чем я буду говорить с этим американцем?"
Она бросила сердитый взгляд на дверь спальни, за которой переодевалась мать, и пошла вниз.
Лан угадала. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Уоррел с огромной охапкой розовых лотосов.
Выглядел он эффектно. Поджарый, элегантный, в белом костюме. Даже симпатичный - с седеющими висками, смеющимся взглядом, мягкой линией рта и приятной улыбкой. Истинный американец с рекламных проспектов о стране, где "каждый может стать миллионером".
- Черт побери! - густым баритоном воскликнул Уоррел. - Неужели это Лан? Тебе не говорили, что ты дьявольски красива? Подумать только, что это моя дочь! Ну, здравствуй. Боже, как ты похорошела! Я же в последний раз видел тебя этаким неказистым волчонком, да к тому же еще и сердитым. Ну, дай я тебя поцелую!
- Здравствуйте, господин Уоррел, - тихо ответила Лан, отступив на шаг. - Вы знаете, мой характер с тех пор совсем не изменился.
- Что я ценю в людях - так это искренность, - засмеялся Уоррел. - Но от цветов, я полагаю, ты не откажешься?
Он отделил от букета половину лотосов и вручил их Лан.
- Благодарю вас, - ответила девушка.
- А где мама? - спросил Уоррел.
- Я здесь, Эд!
По лестнице торопливо спускалась Франсуаза в гладком темно-зеленом аозай.
- Вы не представляете, дорогой Эд, как я рада вас видеть! воскликнула она, устремляясь навстречу Уоррелу.
- Добрый вечер, Франсуаза, - Уоррел элегантно поклонился и поцеловал ей руку. - Вы, как всегда, очаровательны.
- Что вы, что вы, Эд! - замахала руками Франсуаза и кокетливо добавила: - Годы летят так быстро.
Уоррел протянул Франсуазе оставшиеся цветы.
- Ах, какие замечательные цветы! - защебетала Франсуаза. - Я никогда не видела таких крупных лотосов. Лан, приглашай Эд... папу наверх, а я поставлю цветы в воду.
- Прошу вас, господин Уоррел, - Лан сделала приглашающий жест рукой, отступив на шаг.
- Ты называешь Эда господином Уоррелом? - Франсуаза обернулась и удивленно подняла брови. - Но это же твой отец!
- Я, конечно, польщена таким родством, - ответила Лан. - Но не знаю, на каком языке называть господина Уоррела папой. На своем? Это будет звучать странно для него. А по-английски - для меня теряется весь смысл этого слова.
- Лан, как тебе не стыдно!
Франсуаза виновато посмотрела на Уоррела:
- Совершенно несносный характер. Вы уж, пожалуйста, не сердитесь, Эд.
Уоррел засмеялся.
- Характер - мой, - не без гордости произнес он. - Я ведь в молодости тоже был таким... невыносимым. И потом, разве можно сердиться на человека за прямоту? Я прекрасно понимаю Лан. Ежедневно, в течение многих лет она сталкивается с моими соотечественниками, среди которых, увы, слишком много не самых лучших представителей Америки. Пьяные, грубые солдаты, оборванные хиппи, тупая военная жандармерия... И все они ведут себя на улицах ваших городов, словно в своем собственном доме. Вполне естественно, что Лан видит в каждом американце воплощение чуть ли не всех пороков. Но поверь мне, моя девочка, - Уоррел повернулся к Лан и заговорил проникновенным тоном, который был у него отрепетирован много лет назад, - поверь мне, что есть другая Америка. Америка ваших друзей. Америка, готовая всегда прийти на помощь своим союзникам. Америка, которая желает вам добра. Спроси об этом у Виена. Ты, конечно, можешь считать меня кем угодно - это твое право. Любовь не завоевывают насильно. Но я хочу, чтобы ты знала: твой отец Эдвард Уоррел никогда не был и не будет врагом твоего народа. Я не военный, не политик, а сугубо гражданский человек. Моя специальность психология людей. Я долго жил в твоей стране, занимаясь научной деятельностью, и проникся огромным уважением к твоим соотечественникам. И я рад, что мне, иностранцу, в какой-то мере удалось понять вашу психологию, войти, если можно так выразиться, в "запретный город" вьетнамской души.
Франсуаза, на которую спич Уоррела произвел большое впечатление, промакнула платочком покрасневшие глаза и сердито посмотрела на дочь:
- Вот видишь, какой человек Эдвард. А ты... ты всех всегда обижаешь, всем дерзишь.
Лан почувствовала себя смущенной: все-таки она слишком несправедлива к отцу. Он прав: не все американцы похожи на тех, что она ежедневно видит на улицах Сайгона. Ведь есть в Америке люди честные, порядочные. Может быть, и Уоррел относится к таким?
- Мама, давай цветы, я поставлю их в вазочки, - сказала она, чтобы скрыть свое замешательство, и, взяв у Франсуазы ее букет, направилась в кухню.
Там она выбрала две вазочки, но тут же убрала их обратно в шкаф, а цветы положила на табурет. Нужен же будет предлог, чтобы спуститься вниз в восемь часов, когда придут ее друзья за взрывчаткой. Потом, задумавшись, встала у окна. Как ей вести себя с Уоррелом? Еще не зная его, Лан уже сочла его врагом. Но ведь он отец ей. К тому же сейчас он, кажется, говорил искренне. Как быть? С кем посоветоваться? С ребятами? Они не поймут. Отец! Как странно! Лан уже привыкла к мысли о том, что у нее нет отца. Но кто может понять, что такое расти без отца? Виен, наверное, испытал то же самое. Он вообще с детства не знал родителей. Наверное, поэтому он и стал таким... жестким, суровым. Но ведь в душе он другой. Просто он замкнулся и не дает волю чувствам. Ну зачем, зачем он уехал в Америку?
От размышлений Лан оторвал новый стук в дверь. Она вышла из кухни, щелкнула замком входной двери.
- Добрый вечер, Лан, - сказал Виен, пропуская вперед отца. Знакомьтесь. Представлять вам друг друга я не буду - все и так ясно.
Хоанг и Лан обменялись вежливо-сдержанными приветствиями.
- Это тебе, - спохватился Виен, протягивая девушке букет роз.
Лан взяла букет и, извинившись, поспешила уйти в кухню - она все еще не могла оправиться от смущения, вызванного словами Уоррела, и не хотела показывать этого Виену и его отцу.
- Лан, как же так? - воскликнула, показываясь на лестнице, Франсуаза. - Ты оставила гостей одних!
- Здесь подгорело мясо! - прокричала Лан из кухни.
- Добрый вечер, проходите, пожалуйста, - Франсуаза спустилась вниз и кокетливо протянула руку Хоангу, затем Виену. - Я так рада с вами познакомиться, господин Хоанг. Это просто великолепно, что вы встретились с Виеном. Я ужасно переживала за бедного мальчика. С детства не знать родителей - это ужасно, ужасно.
И, не дожидаясь, пока Хоанг ответит, повернулась к Виену:
- А для тебя есть сюрприз. Угадай - какой?
- Сдаюсь заранее, - поднял руки Виен.
- Тет с нами будет праздновать господин Уоррел.
- Господин Уоррел! - удивленно и обрадованно воскликнул Виен. - Вот здорово! Когда же он приехал?
- Несколько дней назад, мой мальчик, - раздался сверху голос Уоррела.
Он неторопливо сошел по лестнице, взял Виена за плечи и откинул голову назад:
- Ну-ка, дай я посмотрю на тебя. Прекрасно, прекрасно выглядишь. Прошел всего год, как мы последний раз виделись, а ты изменился. Стал как-то взрослее.
Виен пожал плечами, криво усмехнулся.
- Я знаю, знаю, мой мальчик. Потерять мать - большое горе. Даже если ты ее совсем не знал. Но ты мужчина. А мужчина обязан переносить несчастья стойко. Все же ты нашел отца. Я понимаю, одно другого не заменит. Но тебе будет легче перенести горечь утраты. Теперь вас двое. У вас есть хорошие друзья. И не только в этом доме.
Виен благодарно улыбнулся.
Уоррел протянул руку Хоангу:
- Искренне рад с вами познакомиться, господин Хоанг. И рад за Виена. Не откажу себе в удовольствии заметить, что у вас отличный сын. Именно такие люди нужны сейчас вашей стране.
- Я тоже рад знакомству, - ответил Хоанг. - Хотя мы с Виеном не успели еще о многом переговорить, о вас он уже рассказывал, причем в самых восторженных словах. Приятно было слышать, что в чужой стране его окружили вниманием и заботой.
- О, нет, я с вами не согласен, - пылко возразил Уоррел. - Виен находился не в чужой стране. Правда, мой мальчик?
- Ну конечно, - улыбнулся тот. - В Штатах к нам относятся прекрасно, отец. Я чувствовал себя, как дома. Господин Уоррел позаботился об этом.
- Прошу всех в гостиную, - Франсуаза театрально раскинула руки. Ждать больше некого - все в сборе.
Хоанг и Виен прошли вперед, а Уоррел задержался, глядя в спину Хоангу. "Судя по всему, Джейк говорил о вас, господин торговец, - в душе усмехнулся он. - Забавно. Мы оба пытаемся встретиться с одним и тем же человеком, только цели у нас разные. Вы - чтобы установить с ним связь, а я - чтобы помешать этому. Вот уж никогда не подумал бы, что нам придется оказаться за одним столом. Да еще такое совпадение: наши дети, кажется, неравнодушны друг к другу. Забавно, забавно".
В гостиной Франсуаза подошла к домашнему алтарю - высокому столику, на котором стояли курильница, тяжелые подсвечники и блюдо с фруктами. Она зажгла свечи, благовонные палочки, и, повернувшись к присутствующим, высокопарно произнесла:
- Давайте сядем за этот скромный праздничный стол и в тесном семейном кругу встретим новую весну. И пусть души наших предков придут к нашему очагу, чтобы порадоваться за наше благополучие. Господин Хоанг, вы не будете возражать против того, что я назвала всех нас одной семьей? За этот год я так успела привыкнуть к вашему сыну, что считаю его... совсем своим. Надеюсь, что и для вас этот дом станет таким же близким.
- Благодарю вас за теплые слова, госпожа Франсуаза, - отозвался Хоанг. - Я уверен, что мы станем хорошими друзьями.
- Я тоже уверен в этом! - воскликнул Уоррел.
Вскоре скованность первых минут, которую невольно испытывали все присутствующие, прошла. Уоррел перешел на вьетнамский язык и с довольно-таки сносным произношением посвящал Франсуазу в тайны вьетнамской лаковой живописи, временами торжествующе поглядывая на Хоанга. Он старался не упускать возможности блеснуть своими знаниями о Вьетнаме, особенно когда его собеседниками оказывались вьетнамцы.
Закончив свой монолог, время от времени прерывавшийся восторженными восклицаниями Франсуазы, Уоррел повернулся к Хоангу.
- Я нигде не допустил ошибки, господин Хоанг? - спросил он тоном, не предполагающим отрицательного ответа.
- Нет, - улыбнулся тот. - Я хорошо знаком с лаковой живописью и должен сделать вам комплимент: даже не многие вьетнамцы знают так подробно технологию создания лаковых картин. С такой осведомленностью иностранца я сталкиваюсь впервые. Я, разумеется, не имею в виду художников.
Франсуаза подняла свою рюмку:
- Давайте выпьем за то, чтобы наконец закончилась эта проклятая война!
- Поддерживаю! - воскликнул Уоррел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11