Герни можно было принять за испанца, итальянца или аргентинца. Стройная, сильная фигура, тонкие черты лица, волнистые черные волосы. Его дорогая одежда для отдыха нисколько не выделялась, как и хорошо сшитый костюм. Он был выше среднего роста, в хорошей форме, как человек, регулярно посещающий спортивный зал, а его легкий акцент не привлекал к себе внимания.Более половины людей на пандусе, безусловно, имели определенную профессию. Среди них – один-два банкира, инженер-компьютерщик, вероятно, художник-модельер или лингвист. У Герни тоже была профессия. Он специализировался на странной, но довольно распространенной болезни – похищении людей. Он тщательно ее изучил, знал ее симптомы, причины и формы; знал, как она развивается. Но были и другие специалисты в этой области: пираты, бывшие наемники, романтики, а также исполнительные посредники, чьим главным оружием служил телефон. Герни же считал себя ремесленником. Как хороший столяр, знающий, как обрабатывать ту или иную породу дерева, при проверке любых ситуаций он обращался к своему инстинкту, придумывая всевозможные способы, в зависимости от развития событий. Но у него существовали определенные правила. Он не брался за дела безнадежные или как-то связанные с властями, не предлагал своих услуг. Люди сами приходили к нему, если не хотели обращаться к силам закона, а другие средства оказывались не эффективными. В любом случае Герни начинал с нуля.Похищение людей – не болезнь современности. Само слово «похищение» появилось в XVII веке, хотя занимались этим и раньше, не смущаясь отсутствием точного термина. Большими специалистами по этой части были древние греки. В средневековой Англии похищение являлось обычной местью несговорчивому любовнику, итальянцы же преуспевали в этом поприще из столетия в столетие. Угоны самолетов, взятие заложников, похищение женщин и детей всегда были в моде. И Герни преуспевал в этом процветающем год от года деле. Глава 3 В аэропорте Хитроу Герни столкнулся с еще большими неудобствами. Будучи английскими, они не отличались ни юмором, ни стилем. К тому времени, как он получил свою машину с долгосрочной стоянки, терпение его иссякло и он буквально кипел от злости. Выехав на шоссе и обгоняя машины на скоростной полосе, он направился на запад со скоростью сто миль в час и менее чем через полтора часа пересек границу графства Сомерсет.Здесь Герни родился и всегда сюда возвращался. Отец его был фермером и владел несколькими акрами земли в холмистой местности на западе графства. До восемнадцати лет Герни жил с отцом. Матери он не знал, хотя она и была жива. Они никогда о ней не говорили. В его привязанности к этим местам, к этой, поросшей лесом, земле и ее людям не было ничего сентиментального. Он жил на своем клочке земли, и для него это было естественно. Он любил деревенскую жизнь, деревенские обычаи и понимал, что здесь ему лучше, чем где бы то ни было. Он искал уединения, поскольку никогда не знал, как долго оно продлится, и поэтому так дорожил им.Его дом, под названием «Друидс-Кум» «Лощина друида».
, стоял в миле от дороги на краю Брендонского леса. Это был дом лесничего. Каменный, квадратной формы, построенный на возвышении, он был обращен на огромный, поросший елями волнистый склон и лощину, от которой и получил свое название. Из окон видны были покачивающиеся на ветру макушки деревьев, за ними извивающаяся белая лента бегущей по равнине реки. Шум ее был слышен постоянно.Найти дом было нелегко, даже зная, где он расположен. Неприметный снаружи. Приземистый, крепкий, похожий на рабочего человека, он вполне соответствовал своему назначению. Внутри же вас ожидало много маленьких сюрпризов. Мебель скромная, но старинная и изысканная. Картины на стенах – современные, но хорошие и дорогие; лучшей из них считалась небольшая картина кисти Боннара Боннар Пьер (1867-1947) – французский художник.
, висевшая в алькове прямо над ореховым бюро. В углу на изящном постаменте стояла скульптура работы Джакометти – трехдюймовые фигуры, застывшие в едином движении. Она всегда привлекала внимание Герни.Но на этот раз, даже не взглянув на нее, он кинулся прямо в спальню. Сняв одежду, которая была на нем последние шесть часов, скомкал ее, бросил в угол и отправился в душ. Минут через пятнадцать он вышел, но вода не сняла напряжение и усталость. Но, сделав над собой усилие, он отогнал нахлынувшие воспоминания, лег в постель и проспал пятнадцать часов кряду.Проснулся Герни, когда день уже был в полном разгаре и вертикальные лучи солнца проникали сквозь ставни. Минут пятнадцать он лежал неподвижно, затем встал, надел спортивные брюки и майку. Ботинки он понес к выходу, где, сев на ступени, зашнуровал. Это были легкие высокие кроссовки с шипами для бега по неровной местности. Дул легкий ветерок, сбрасывая пыль с верхушек елок.Герни направился к холмистой равнине за домом и вскоре перешел на легкий бег. Он бегал не ради самодисциплины и, конечно же, не для того, чтобы быть в форме или воспитывать в себе выносливость. Скорее это был процесс самоотчуждения, способ ухода от всего, кроме непосредственных ощущений, возникающих в данный момент, когда взгляд случайно падает на тот или иной предмет. Первая миля далась тяжело. Местность испытывала его. Затем бег стал более четким, он овладел своим телом и вошел в ритм, который не утратил, пока бежал по зелено-красному лугу и вспаханному полю.Бегуны в городских парках, несущие груз своих тел установленную милю, считают, что мир надвигается на них со всех сторон: другие бегуны, собаки, выхлопные газы, туристы. За все это нужно нести ответственность. С трудом выполняя свой долг, они, как им думается, с каждым шагом все дальше уходят от инфаркта, который мог бы настигнуть их в три часа ночи или за ленчем. Но они знают, что смерть придет в день, ничем не отличающийся от других – на завтрак поджаренные хлебцы, чай, бессвязная болтовня дождя, сосед во дворе, который просит вернуть электродрель. И они бегают как могут, стуча в панике своими дорогими спортивными ботинками, считая круги, как провинившийся ребенок считает удары розгами.Но Герни знал и других бегунов, которые не ведали, куда и зачем бегут. Просто такова была традиция, а традициям не нужны ни причины, ни цели. Люди эти не были особо закаленными или решительными, но они существовали в том мире, о котором не знало большинство человечества. Он лежал где-то за пределами повседневности.Герни чувствовал себя на подъеме. Он пробежал восемь миль, и его разум, очистившись, теперь почти спал. Первой ушла боль, затем перестали осаждать мысли, остались лишь отпечатки того, на чем концентрировался его взгляд. Преодолев длинный пригорок за рощицей.Герни решил передохнуть и лег на землю так, чтобы солнце не слепило глаза, но при этом можно было бы смотреть в небо.Пара канюков летала в небе, то паря на высоте ста футов, то пересекая какие-то невидимые линии. Герни наблюдал, как они машут своими широкими крыльями в теплом воздухе, и чувствовал себя таким же легким и свободным, как эти птицы. Он почти физически ощущал беззаботность их охоты, легкое скольжение с луга на луг, уверенность в успехе. Он глядел на них, пока они не скрылись, а затем побежал к дому.Он принял душ, приготовил себе легкий завтрак и большую часть дня провел за письменным столом в гостиной, позвонив в банк и своему брокеру. К бумагам он относился как исполнительный клерк. Подобно многим одиноким людям, Герни хорошо готовил и был аккуратен в повседневной жизни.Он был одинок по своей натуре, но редко испытывал одиночество. Прошлое не тяготило его, как, впрочем, и будущее. Он сам выбрал такую жизнь, сознавая, что в силу своего характера не смог бы обременить себя никакими излишествами, как это делают другие. Выбирая одно, мы теряем другое. Герни избрал жизнь без жены и детей, без чувства ответственности за продолжение рода, без счастливого беспорядка подобного бытия.К нему вернулись впечатления от поездки в горы Сардинии. Женщине было больно идти, он заставлял ее почти что бежать. Это давалось ей с огромным трудом, но она все же преодолела себя. Мальчик сидел у него на плечах. Молчал, только крепко сжимал его голову. Лишь когда они добрались до машины, женщина сломалась. Герни сосредоточил все внимание на дороге, зная, что не может ответить на ее страдания и облегчить шок. Она чувствовала себя жертвой. Для своих похитителей она была вещью для обмена, товаром. Таков был их кодекс чести: он обычно благоприятствовал тем, кто его устанавливал. Сам Герни никогда не прибегал к столь примитивным уловкам, хотя случившееся в Сардинии его не угнетало. Ситуации, с которыми он сталкивался, хранились в его памяти и словно заносились на бумагу, готовые в любой момент всплыть, если того требовали обстоятельства. Благодаря этой аккуратности, Герни хорошо справлялся с работой. Конечно, он не был лишен чувства сострадания, вовсе нет, но считал, что его роль прежде всего требовала эффективного клинического подхода и внимания к технике похищения. Последующие процедуры – терапию, консультации – он оставлял другим, хотя хорошо знал о том, как они необходимы.В душе его всегда жило безотчетное чувство холодной ярости. Им двигала какая-то суровая нравственность, которую, впрочем, он высмеивал в других. Она уживалась в нем с изворотливым анархизмом: Герни не признавал ничьих правил, кроме своих собственных. Мысль о приверженности общественным структурам казалась смехотворной, да и самих политиков и хранителей общества благоденствия он считал людьми совершенно никчемными. Ведь они постоянно лгали ради собственной выгоды.Герни отошел от их мира сразу же, как только появилась возможность. Он инстинктивно чувствовал природу, а вот особенности людей ему еще предстояло изучить. И хотя временами ему казалось, что человек и природа едины, он знал, что это далеко не так. Животные всегда честны в своих побуждениях, их не ослепляет ни ненависть, ни жадность, ни честолюбие. * * * Когда стало вечереть и горизонт подернулся дымкой, Герни замедлил шаг и повернул назад, правда несколько изменив маршрут. Дойдя до края поля, он перелез через приступку у изгороди и вышел на дорожку, ведущую в деревню: десяток домов и три фермы. Он шел к самой дальней. Миновав пустынный двор, он прошел через пахнувший плесенью амбар и направился в кухню. Дверь открыла женщина, она улыбнулась, но не предложила ему войти, зная, что он не захочет. Когда они опять шли через амбар, она спросила его о поездке и о погоде в тех местах, где он был. Герни сказал, что погода была просто великолепной. Они подошли к большому огороженному двору с навесом на одном конце.– Она в полном порядке. – Женщина опять улыбнулась. – Мы гоняли ее каждый день. Она в хорошей форме.– Спасибо, миссис Дэвис.Он подошел к воротам и слегка свистнул. Через весь двор к нему неслась собака. Это была классическая ищейка: помесь колли с борзой – от последней она взяла окрас и форму. Когда она охотилась, ее уши, похожие на копья, были прижаты к голове, узкая грудь, выпуклая у массивных ребер, сходила на нет у задних конечностей. Ее окрас становился на морде темнее, образовывая очки вокруг глаз.Жена фермера открыла ворота, и оттуда вылетела собака. Она взвыла от восторга, обвиваясь вокруг ног Герни, потом подпрыгнула и положила лапы ему на грудь. Он быстро наклонил голову, чтобы она лизнула его в ухо, а потом сказал:– Ну, пошли, Леди.Они повернули к домику, где Герни заплатил за содержание собаки, и миссис Дэвис передала ему привязь.– Когда вы опять соберетесь уехать... Он кивнул и взял собаку на привязь.– Да, спасибо. Вы прекрасно о ней позаботились. Очень вам благодарен.Она улыбнулась и потопталась в дверях. Оба не знали, что сказать на прощание. Герни был мало знаком с местными жителями, они почти не замечали его присутствия, как, впрочем, и его отлучек. В этом маленьком местечке просто некому было сплетничать. Герни не чуждался людей. Время от времени его видели в деревенском пабе или в магазине, где он перебрасывался с кем-нибудь несколькими словами о фермерских делах, точнее, о погоде и доходах. А когда он, нагруженный покупками, садился в свой автомобиль, люди с уважением отзывались о нем: как же, ведь он знал кое-что об их жизни. Все считали, что у Герни какие-то дела за границей и что он богат. Несмотря на высокий рост, Герни имел внешность кельта, уроженца западной Англии. Темноволосый, голубоглазый, он был весьма привлекательным. И миссис Дэвис не раз терялась в догадках, женат Герни или холост. А может быть, у него есть девушка в Лондоне или где-нибудь за границей?– Приводите ее сюда, когда захотите, – сказала она. Герни ничего не ответил и попрощался. * * * Собака тащилась за Герни по пятам, вся как-то съежившись и глядя исподлобья, всем своим видом выражая грусть и удивление. Но как только они вышли из деревни и оказались в поле, она подняла голову, а уши встали торчком. Собака мгновенно преобразилась, стала озираться по сторонам, нюхать землю, что всякий раз поражало Герни. Шея ее, казалось, стала длиннее, тоньше и напряженнее. Как у газели. Тело вытянулось, напружинилось, от прежней вялости не осталось и следа.Вдруг собака насторожилась, прислушалась и впилась во что-то глазами. Он позволил своей любимице тащить себя, чувствуя, как натянулась привязь, и готов был в любой момент ее спустить.Вскоре он увидел кролика. Тот сидел примерно в шестидесяти ярдах от них и мирно щипал листву живой изгороди. Герни решил подвести собаку чуть ближе. Но Леди с такой силой тянула привязь, что ему пришлось остановиться. Ослабив ее правой рукой, он левой нажал на замок ошейника. Почуяв свободу, собака понеслась вперед. Причем с такой скоростью, что Герни даже не успел дать ей команду. В мгновение ока она очутилась рядом с кроликом, с визгом накинулась на него, схватила за шею и дважды судорожно сглотнула. Когда она принесла добычу хозяину, Герни встряхнул кролика и увидел, что тот мертв.– Умница. – Он потрепал собаку за уши и надел на нее ошейник. Вдвоем они отправились домой, оставляя на влажной траве следы.На следующее утро, прежде чем самому пробежаться, он снова гонял собаку. Днем он поехал в Веллингтон, на почту, узнать, нет ли писем. Ничего не было.Так прошло три месяца. Герни бегал, гулял с собакой, ждал писем. А вечерами слушал музыку или перечитывал что-нибудь из своей библиотеки. Радио он включал лишь для того, чтобы быть в курсе политических новостей. Международные события иногда оказывались очень важными для него.Погода как-то незаметно испортилась. Однажды ночью разыгралась буря; он проснулся в четыре утра и смотрел, как на фоне лунного неба ломались темные копья елок. Казалось, сама ночь содрогается и воет рядом с ним, заглушая шум реки. Но Герни знал, что ни на что не променял бы эти мгновения. Утром он увидел вывороченное из земли дерево, изящно склонившееся к своему соседу, и подумал, что теперь у него есть дрова на зиму.За десять дней до Рождества пришло письмо. Глава 4 Мертвенно-бледная мраморная кожа юноши была болезненно прозрачной. Желтоватые тени на подбородке, скулах и под глазами подчеркивали бледность. Он поднимал виноградную гроздь и предлагал всем ее отведать. Но это движение, видимо, его утомляло. Влажные глаза лихорадочно блестели, взгляд был взволнованным. Его рот мог рассказать о нем все. Это был рот сатира с пухлыми, слегка вывернутыми губами, напоминавшими лук Купидона, с чувственной ложбинкой под носом. Он страдал от излишеств. Он всегда предлагал и желал больше, чем нужно, умирал от плотских удовольствий. Герни подумал, что человек, написавший его портрет, много знал о его ремесле. Еще несколько минут он смотрел на картину, затем подошел к окну.День выдался холодный, серый. Слабый ветерок шевелил мертвые листья на газоне и трепал мохеровый шарф человека, сидевшего на скамейке напротив музея. Это был худощавый, востроглазый тип с неприятной лысиной, когда голая макушка обрамлена густыми волосами. Герни вздохнул и подумал о том, сколько еще ему придется ждать.Он решил снова пройтись по музею, кроме того, он хотел пробыть в Риме на два дня больше. Эта игра в кошки-мышки порядком ему надоела. В который уже раз он остановился у полотна Караваджо Караваджо Микеланджело да (1573-1610) – итальянский живописец.
. Юноша все еще манил к себе, тело его было утомлено пороком, а с его губ, казалось, слетал тихий сладострастный смех. Лоснящееся плечо игриво выглядывало из-под укутывавшего его покрывала. Герни еще немного постоял перед полотном и направился к выходу. Когда он спускался с лестницы, человек уже покинул скамейку и теперь стоял у колонны. Улыбнувшись, он протянул Герни руку с двумя небольшими перстнями на пальцах и тонким медицинским браслетом на волосатом запястье. Рука была маленькой, холеной.
1 2 3 4 5 6 7
, стоял в миле от дороги на краю Брендонского леса. Это был дом лесничего. Каменный, квадратной формы, построенный на возвышении, он был обращен на огромный, поросший елями волнистый склон и лощину, от которой и получил свое название. Из окон видны были покачивающиеся на ветру макушки деревьев, за ними извивающаяся белая лента бегущей по равнине реки. Шум ее был слышен постоянно.Найти дом было нелегко, даже зная, где он расположен. Неприметный снаружи. Приземистый, крепкий, похожий на рабочего человека, он вполне соответствовал своему назначению. Внутри же вас ожидало много маленьких сюрпризов. Мебель скромная, но старинная и изысканная. Картины на стенах – современные, но хорошие и дорогие; лучшей из них считалась небольшая картина кисти Боннара Боннар Пьер (1867-1947) – французский художник.
, висевшая в алькове прямо над ореховым бюро. В углу на изящном постаменте стояла скульптура работы Джакометти – трехдюймовые фигуры, застывшие в едином движении. Она всегда привлекала внимание Герни.Но на этот раз, даже не взглянув на нее, он кинулся прямо в спальню. Сняв одежду, которая была на нем последние шесть часов, скомкал ее, бросил в угол и отправился в душ. Минут через пятнадцать он вышел, но вода не сняла напряжение и усталость. Но, сделав над собой усилие, он отогнал нахлынувшие воспоминания, лег в постель и проспал пятнадцать часов кряду.Проснулся Герни, когда день уже был в полном разгаре и вертикальные лучи солнца проникали сквозь ставни. Минут пятнадцать он лежал неподвижно, затем встал, надел спортивные брюки и майку. Ботинки он понес к выходу, где, сев на ступени, зашнуровал. Это были легкие высокие кроссовки с шипами для бега по неровной местности. Дул легкий ветерок, сбрасывая пыль с верхушек елок.Герни направился к холмистой равнине за домом и вскоре перешел на легкий бег. Он бегал не ради самодисциплины и, конечно же, не для того, чтобы быть в форме или воспитывать в себе выносливость. Скорее это был процесс самоотчуждения, способ ухода от всего, кроме непосредственных ощущений, возникающих в данный момент, когда взгляд случайно падает на тот или иной предмет. Первая миля далась тяжело. Местность испытывала его. Затем бег стал более четким, он овладел своим телом и вошел в ритм, который не утратил, пока бежал по зелено-красному лугу и вспаханному полю.Бегуны в городских парках, несущие груз своих тел установленную милю, считают, что мир надвигается на них со всех сторон: другие бегуны, собаки, выхлопные газы, туристы. За все это нужно нести ответственность. С трудом выполняя свой долг, они, как им думается, с каждым шагом все дальше уходят от инфаркта, который мог бы настигнуть их в три часа ночи или за ленчем. Но они знают, что смерть придет в день, ничем не отличающийся от других – на завтрак поджаренные хлебцы, чай, бессвязная болтовня дождя, сосед во дворе, который просит вернуть электродрель. И они бегают как могут, стуча в панике своими дорогими спортивными ботинками, считая круги, как провинившийся ребенок считает удары розгами.Но Герни знал и других бегунов, которые не ведали, куда и зачем бегут. Просто такова была традиция, а традициям не нужны ни причины, ни цели. Люди эти не были особо закаленными или решительными, но они существовали в том мире, о котором не знало большинство человечества. Он лежал где-то за пределами повседневности.Герни чувствовал себя на подъеме. Он пробежал восемь миль, и его разум, очистившись, теперь почти спал. Первой ушла боль, затем перестали осаждать мысли, остались лишь отпечатки того, на чем концентрировался его взгляд. Преодолев длинный пригорок за рощицей.Герни решил передохнуть и лег на землю так, чтобы солнце не слепило глаза, но при этом можно было бы смотреть в небо.Пара канюков летала в небе, то паря на высоте ста футов, то пересекая какие-то невидимые линии. Герни наблюдал, как они машут своими широкими крыльями в теплом воздухе, и чувствовал себя таким же легким и свободным, как эти птицы. Он почти физически ощущал беззаботность их охоты, легкое скольжение с луга на луг, уверенность в успехе. Он глядел на них, пока они не скрылись, а затем побежал к дому.Он принял душ, приготовил себе легкий завтрак и большую часть дня провел за письменным столом в гостиной, позвонив в банк и своему брокеру. К бумагам он относился как исполнительный клерк. Подобно многим одиноким людям, Герни хорошо готовил и был аккуратен в повседневной жизни.Он был одинок по своей натуре, но редко испытывал одиночество. Прошлое не тяготило его, как, впрочем, и будущее. Он сам выбрал такую жизнь, сознавая, что в силу своего характера не смог бы обременить себя никакими излишествами, как это делают другие. Выбирая одно, мы теряем другое. Герни избрал жизнь без жены и детей, без чувства ответственности за продолжение рода, без счастливого беспорядка подобного бытия.К нему вернулись впечатления от поездки в горы Сардинии. Женщине было больно идти, он заставлял ее почти что бежать. Это давалось ей с огромным трудом, но она все же преодолела себя. Мальчик сидел у него на плечах. Молчал, только крепко сжимал его голову. Лишь когда они добрались до машины, женщина сломалась. Герни сосредоточил все внимание на дороге, зная, что не может ответить на ее страдания и облегчить шок. Она чувствовала себя жертвой. Для своих похитителей она была вещью для обмена, товаром. Таков был их кодекс чести: он обычно благоприятствовал тем, кто его устанавливал. Сам Герни никогда не прибегал к столь примитивным уловкам, хотя случившееся в Сардинии его не угнетало. Ситуации, с которыми он сталкивался, хранились в его памяти и словно заносились на бумагу, готовые в любой момент всплыть, если того требовали обстоятельства. Благодаря этой аккуратности, Герни хорошо справлялся с работой. Конечно, он не был лишен чувства сострадания, вовсе нет, но считал, что его роль прежде всего требовала эффективного клинического подхода и внимания к технике похищения. Последующие процедуры – терапию, консультации – он оставлял другим, хотя хорошо знал о том, как они необходимы.В душе его всегда жило безотчетное чувство холодной ярости. Им двигала какая-то суровая нравственность, которую, впрочем, он высмеивал в других. Она уживалась в нем с изворотливым анархизмом: Герни не признавал ничьих правил, кроме своих собственных. Мысль о приверженности общественным структурам казалась смехотворной, да и самих политиков и хранителей общества благоденствия он считал людьми совершенно никчемными. Ведь они постоянно лгали ради собственной выгоды.Герни отошел от их мира сразу же, как только появилась возможность. Он инстинктивно чувствовал природу, а вот особенности людей ему еще предстояло изучить. И хотя временами ему казалось, что человек и природа едины, он знал, что это далеко не так. Животные всегда честны в своих побуждениях, их не ослепляет ни ненависть, ни жадность, ни честолюбие. * * * Когда стало вечереть и горизонт подернулся дымкой, Герни замедлил шаг и повернул назад, правда несколько изменив маршрут. Дойдя до края поля, он перелез через приступку у изгороди и вышел на дорожку, ведущую в деревню: десяток домов и три фермы. Он шел к самой дальней. Миновав пустынный двор, он прошел через пахнувший плесенью амбар и направился в кухню. Дверь открыла женщина, она улыбнулась, но не предложила ему войти, зная, что он не захочет. Когда они опять шли через амбар, она спросила его о поездке и о погоде в тех местах, где он был. Герни сказал, что погода была просто великолепной. Они подошли к большому огороженному двору с навесом на одном конце.– Она в полном порядке. – Женщина опять улыбнулась. – Мы гоняли ее каждый день. Она в хорошей форме.– Спасибо, миссис Дэвис.Он подошел к воротам и слегка свистнул. Через весь двор к нему неслась собака. Это была классическая ищейка: помесь колли с борзой – от последней она взяла окрас и форму. Когда она охотилась, ее уши, похожие на копья, были прижаты к голове, узкая грудь, выпуклая у массивных ребер, сходила на нет у задних конечностей. Ее окрас становился на морде темнее, образовывая очки вокруг глаз.Жена фермера открыла ворота, и оттуда вылетела собака. Она взвыла от восторга, обвиваясь вокруг ног Герни, потом подпрыгнула и положила лапы ему на грудь. Он быстро наклонил голову, чтобы она лизнула его в ухо, а потом сказал:– Ну, пошли, Леди.Они повернули к домику, где Герни заплатил за содержание собаки, и миссис Дэвис передала ему привязь.– Когда вы опять соберетесь уехать... Он кивнул и взял собаку на привязь.– Да, спасибо. Вы прекрасно о ней позаботились. Очень вам благодарен.Она улыбнулась и потопталась в дверях. Оба не знали, что сказать на прощание. Герни был мало знаком с местными жителями, они почти не замечали его присутствия, как, впрочем, и его отлучек. В этом маленьком местечке просто некому было сплетничать. Герни не чуждался людей. Время от времени его видели в деревенском пабе или в магазине, где он перебрасывался с кем-нибудь несколькими словами о фермерских делах, точнее, о погоде и доходах. А когда он, нагруженный покупками, садился в свой автомобиль, люди с уважением отзывались о нем: как же, ведь он знал кое-что об их жизни. Все считали, что у Герни какие-то дела за границей и что он богат. Несмотря на высокий рост, Герни имел внешность кельта, уроженца западной Англии. Темноволосый, голубоглазый, он был весьма привлекательным. И миссис Дэвис не раз терялась в догадках, женат Герни или холост. А может быть, у него есть девушка в Лондоне или где-нибудь за границей?– Приводите ее сюда, когда захотите, – сказала она. Герни ничего не ответил и попрощался. * * * Собака тащилась за Герни по пятам, вся как-то съежившись и глядя исподлобья, всем своим видом выражая грусть и удивление. Но как только они вышли из деревни и оказались в поле, она подняла голову, а уши встали торчком. Собака мгновенно преобразилась, стала озираться по сторонам, нюхать землю, что всякий раз поражало Герни. Шея ее, казалось, стала длиннее, тоньше и напряженнее. Как у газели. Тело вытянулось, напружинилось, от прежней вялости не осталось и следа.Вдруг собака насторожилась, прислушалась и впилась во что-то глазами. Он позволил своей любимице тащить себя, чувствуя, как натянулась привязь, и готов был в любой момент ее спустить.Вскоре он увидел кролика. Тот сидел примерно в шестидесяти ярдах от них и мирно щипал листву живой изгороди. Герни решил подвести собаку чуть ближе. Но Леди с такой силой тянула привязь, что ему пришлось остановиться. Ослабив ее правой рукой, он левой нажал на замок ошейника. Почуяв свободу, собака понеслась вперед. Причем с такой скоростью, что Герни даже не успел дать ей команду. В мгновение ока она очутилась рядом с кроликом, с визгом накинулась на него, схватила за шею и дважды судорожно сглотнула. Когда она принесла добычу хозяину, Герни встряхнул кролика и увидел, что тот мертв.– Умница. – Он потрепал собаку за уши и надел на нее ошейник. Вдвоем они отправились домой, оставляя на влажной траве следы.На следующее утро, прежде чем самому пробежаться, он снова гонял собаку. Днем он поехал в Веллингтон, на почту, узнать, нет ли писем. Ничего не было.Так прошло три месяца. Герни бегал, гулял с собакой, ждал писем. А вечерами слушал музыку или перечитывал что-нибудь из своей библиотеки. Радио он включал лишь для того, чтобы быть в курсе политических новостей. Международные события иногда оказывались очень важными для него.Погода как-то незаметно испортилась. Однажды ночью разыгралась буря; он проснулся в четыре утра и смотрел, как на фоне лунного неба ломались темные копья елок. Казалось, сама ночь содрогается и воет рядом с ним, заглушая шум реки. Но Герни знал, что ни на что не променял бы эти мгновения. Утром он увидел вывороченное из земли дерево, изящно склонившееся к своему соседу, и подумал, что теперь у него есть дрова на зиму.За десять дней до Рождества пришло письмо. Глава 4 Мертвенно-бледная мраморная кожа юноши была болезненно прозрачной. Желтоватые тени на подбородке, скулах и под глазами подчеркивали бледность. Он поднимал виноградную гроздь и предлагал всем ее отведать. Но это движение, видимо, его утомляло. Влажные глаза лихорадочно блестели, взгляд был взволнованным. Его рот мог рассказать о нем все. Это был рот сатира с пухлыми, слегка вывернутыми губами, напоминавшими лук Купидона, с чувственной ложбинкой под носом. Он страдал от излишеств. Он всегда предлагал и желал больше, чем нужно, умирал от плотских удовольствий. Герни подумал, что человек, написавший его портрет, много знал о его ремесле. Еще несколько минут он смотрел на картину, затем подошел к окну.День выдался холодный, серый. Слабый ветерок шевелил мертвые листья на газоне и трепал мохеровый шарф человека, сидевшего на скамейке напротив музея. Это был худощавый, востроглазый тип с неприятной лысиной, когда голая макушка обрамлена густыми волосами. Герни вздохнул и подумал о том, сколько еще ему придется ждать.Он решил снова пройтись по музею, кроме того, он хотел пробыть в Риме на два дня больше. Эта игра в кошки-мышки порядком ему надоела. В который уже раз он остановился у полотна Караваджо Караваджо Микеланджело да (1573-1610) – итальянский живописец.
. Юноша все еще манил к себе, тело его было утомлено пороком, а с его губ, казалось, слетал тихий сладострастный смех. Лоснящееся плечо игриво выглядывало из-под укутывавшего его покрывала. Герни еще немного постоял перед полотном и направился к выходу. Когда он спускался с лестницы, человек уже покинул скамейку и теперь стоял у колонны. Улыбнувшись, он протянул Герни руку с двумя небольшими перстнями на пальцах и тонким медицинским браслетом на волосатом запястье. Рука была маленькой, холеной.
1 2 3 4 5 6 7