Молвин отпустил покрасневший нос, вытаращил глаза. Еще бы ему не удивиться — братец ошибся только в сумме запрашиваемого «гонорара», похититель требовал не один — два миллиона долларов.
«Банкир» расхохотался. Удивление помощника советника пришлось ему по вкусу.
— Одного только не знаю — как ты должен сообщить ему о согласии или об отказе… Давай присядем и обследуем хотя бы конверт. Авось, удастся отыскать что-нибудь полезное.
Он вытащил из кармана светлосерого пиджака сложенную газету, постелил на скамейку, сделал приглашающий жест. Оба сели, прижавшись боками друг к другу, будто два румяных яблока на ветке дерева.
Телохранители уселись на соседнюю лавочку, стоящую поодаль — и не слышно о чем разговаривает босс с незнакомым господином, и при возникновении опасности успеют прийти на помощь.
Николаев взял конверт, принялся вертеть его, осматривая и принюхиваясь, вчитывался в каждую букву адреса. Одновременно, бормотал себе под нос.
— Итак, письмо отправлено из Москвы… Неужели эти проходимцы так мало меня ценят, что не боятся разгуливать по улицам?… Сомневаюсь… Ага, кажется, сейчас прояснится…
Достал из кармана трубку-раскладушку, вызвал справочное бюро.
— Добрый день, девушка, — помедлил, дождался ответного приветствия, удовлетворенно мотнул седыми кудрями. — Мне нужен номер почтового отделения, обслуживающего район Комсомольской площади, — насмешливо подмигнул собеседнику и прошептал что-то нелестное в адрес идиотов, завладевших лакомой информацией и не знающих, как извлечь из нее выгоду. — Спасибо… Район Савеловского вокзала… Еще раз спасибо… Теперь — Курского…Спасибо, огромное спасибо! — сложил трубку, небрежно сунул ее в боковой карман. — Ты, конечно, ничего не понял?
Молвин пожал плечами. Он действительно не понимал, зачем собеседнику понадобились сведения о почтовых отделениях Москвы. Либо очередное глупое подшучивание, либо возвеличивание непомерных своих талантов.
Не дождавшись внятного ответа, Николаев в очередной раз горестно вздохнул и пояснил тоном школьного учителя, убедившегося в полной неподготовленности и тупости недоразвитого ученика.
— Смотри. Видишь штамп на конверте? Какое почтовое отделение?… Схема — примитивная. Похититель или похитительница, возможно, вместе, отправили письмо с требованием выкупа. По почте? Шалишь, брат, до подобного идиотизма они еще не докатились. Находят знакомую проводницу или проводника поезда, те бросают конверт в московский ящик… Усек, братишка? Тогда пойдем дальше. По докладу дерьмового частного детектива Валерка Чудин посетил Тихорецк, побалдел с другом. Один или с твоей телкой не имеет значения. Свяжи два «кончика» и делай выводы… А вот и ответ на мой вопрос! — торжественно продекламировал он, разворачивая тетрадочный лист. — Способ далек от новизны — объявлениями в газетах пользовались еще пещерные жители…
— И как ты собираешься поступить? — с любопытством спросил Молвин. — Перекроешь дыхание Чегодину?
— Зачем? — удивился Николаев простодушию брата. — Пусть работает по своему плану, я — по своему. Сыщик — на поводке, в виде моей шестерки, шагу не ступит без позволения. А я пошлю пехотинцев в тот же Тихорецк по следам детектива.
— Зачем? — в который уже раз удивился Егор Артемович. «Банкир» оглядел простодушную физиономию двоюродного брата, сожалеюще почмокал.
— Как только тебя не сбросят с «трона» из-за непроходимой тупости? Хорошо еще, что советнику все до фени, а Президент только озвучивает его, вернее, твои, хитроумные замыслы… В любом деле гнездится простая истина: легче и выгодней браться за него сразу с двух сторон. Короче, занимайся, брат, нашими с тобой делишками наверху и позволь мне заняться ими снизу… Не получится у Чегодина — сработают мои пехотинцы.
— Надеюсь, в пределах законности?
— Обязательно! Можешь не сомневаться — я чту любые законы, особенно те, который приносят выгоду… Насколько я понял, ты не собираешься делиться со мной информацией о заговоре?
— Как только Людмила вместе с украденными дискетами вернется на свое рабочее место, все выложу. И не только о заговоре… Что касается газетного объявления…
— Завтра же «уважу» просьбу дерьмового рекетира — оповещу о желании купить «антиквариат»… И доставлю тебе шлюшку. В неразобранном состоянии с дискетками в зубках…
— Договорились.
Николаев понимающе моргнул. Видимо, расколоть брата не удастся, интересующие главарей криминальных структур московского региона сведения придется добывать иными путями. И не только законными. Отдавать Молвину собранный им компромат Сергей Степанович не собирается. Это все равно, что вручить миллионы баксов или ключи от офиса, престижной семикомнатной квартиры и нового «мерседеса». Слишком будет жирно!
А вот секретаршу придется вернуть — окончательно портить отношения с помощником советника Президента не стоит, он еще может понадобиться. И — не раз.
Завтра же необходимо активизировать поиск чертовой Новожиловой.
Интересы братьев пересеклись в разных плоскостях. Молвина, в основном, интересовала девушка, Николаева — дискеты с копраматом. Егор Артемович понимал — в случае необходимости брат уничтожит носительницу секретов, но был бессилен защитить ее. Единственно, что он сделал — нацелил на поиски силовиков. Надежда, конечно, мизерная — в нынешней ситуации кримимальные структуры обладают значительно большими возможностями, нежели правоохранительные органы. Но выхватить из под носа Николаева записанные файлы и уберечь от бандитской расправы Людмилу — просто необходимо.
Утром следующего дня от перрона Курского вокзала отошел экспресс «Москва — Новороссийск». В третьем вагоне заняли места частный детектив Виктор Чегодин и его «конвоир» Семен Вертаев. В пятом — два николаевских пехотинца — Зуб и Хитрый. В седьмом — посланец федеральной службы безопасности майор Паршин и сопровождающие его телохранители.
Все эти три группы обязательно должны встретиться, ибо у частных сыщиков и николаевских пехотинцев маршрут одинаков — Тихорецк, а Чегодин и Вертаев используются в качестве натасканных собак, идущих по следу. Что касается Паршина, он действует по заданию Молвина, который по привычке остался в тени…
17
Свое имя хутор получил от множества ручьев и ручейков, стекающих в узкую речушку, которая в свою очередь вливается в Кубань. Метрах в ста от хутора начинаются знаменитые кубанские плавни, в которых во время гражданской войны скрывались то красные партизаны, то белые казаки. Правда, с тех пор плавни изрядно потеснили, отвоевывая у нах участки земли под рисовые плантации и поля, но в районе хутора они остались нетронутыми.
Дядя Федор, по возрасту имеющий полное право зваться дедом, — старожил здешних мест. Когда-то на хуторе жила крепкая, зажиточная казацкая семья, занималась ловлей рыбы, земледелием. В последние годы старики повымирали, молодежь разбежалась по городам. Да и что делать парням и девкам в деревенском захолустьи, где — ни электичества, ни Домов Культуры, ни кинотетров? Клопов давить вместе со стариками, что ли?
И остались на хуторе одинокий дядя Федор, престарелая бабка Ефросинья да молодуха-инвалидка Настасья, уродливая и потому — безмужняя. Жили каждый в своей хате и встречались как можно реже, ибо не просто не любили друг друга — ненавидели. Получилось нечто вроде московской коммуналки с вечными скандалами и застарелыми обидами.
Скукотища смертная!
И вдруг в захудалом хуторе — неожиданное развлечение: предстоящий приезд дедова племяша Пантюши. Сорокалетний вдовец, работающий на железной дороге не то слесарем, не то машинистом, приезжал на побывку на собственном мотоцикле «Урал» не потому, что соскучился — порыбачить, пособирать грибы да ягоды. И пополнить скудный бюджет, и отвлечься от дум о будущем.
Известие об этом доставил еще один племяш дяди Федора Димка, который заявился не один — с гостями.
Появление на хуторе свежих людей аж из самой Москвы взбудоражило всех. Молчаливый угрюмый дядя Федор даже повеселел. Посасывая самокрутку — папирос и новомодных сигарет не признавал — хромал от дома к погребу и обратно, стаскивая к столу все свое богатство: рыбу во всех видах, банки с огурцами-помидорами, варенье и повидло. Ну и, понятно, ягодный самогончик, разлитый в двухлитровые бутыли.
Бабка Ефросинья опершись рыхлым подбородком на крюк палки, сидела рядом со своей хибаркой на древнем пне, оставшемся от спиленной груши, и следила подслеповатыми глазами за приехавшими. Без страха или обычного любопытства — со старческим равнодушием.
А вот инвалидка Настасья не сидела и не молчала. Припадая то на одну, то на другую искривленную ногу, бегала по обширному дедову двору, безостановочно шепелявила о хуторском житье-бытье. Впалая грудь взволнованно вздымается, новое, одетое по случаю приезда москвичей, платье облегает горб на спине, болтается на тощем заду. Из-под длиного, обтрепанного подола выглядывают две «палки», обутые в древние сапожки. Тонкая косичка с вплетенным кокетливым бантиком торчит на макушке, напоминая флаг, поднятый на мачте тонущего корабля.
Людмила старалась не смеяться, но попробуйте сохранить серьезный вид при виде скоморошьей компании: хромой дедок, подслеповатая старушка и горбатая, кривая молодуха. Цирк да и только!
Молодость всегда безжалостна к старости, а если молодые познали все блага цивилизации крупного города, старость — примитивная, деревенская, рядом с безжалостностью выращивает брезгливость. Людмиле действовала на нервы услужливая суматошность Настасьи, раздражали кривые ноги и выпирающий горб, бесил немигающий взгляд старой колдуньи, ее неподвижность и крючковатая палка. Тошнило от дыма крепчайшего самосада, клубы которого сопровождали каждый шаг хозяина.
Дядя Федор будто подслушал потаенный мысли гостей. На следующий день, в обед, когда горбунья присела к общему столу, накрытому под яблонькой, а бабка устроилась в отдалении на излюбленном пеньке, хозяин подворья буркнул в их адрес.
— Геть отселева, чертово семя! И ты тожеть, трухлявый пенек!
Горбунья обиженно помотала косичкой и ушла, не забыв прихватить выставленное ею на общий стол угощение — банку соленых грибов. Бабка вздохнула и поплелась к своей, вросшей в землю по окна, хатке.
Фактически ничего не изменилось. Участок дяди Федора будто зажат в тиски участками бабки Ефросиньи и инвалидки Настасьи. Изгнанные из дедова двора, они облюбовали удобные позиции за прогнившими заборами. Бабка-колдунья, простреливала подслеповатыми глазами окна федоровой хаты, сараи, баньку, навесы. Где бы не прятались гости, повсюду ощущали на себе тяжесть этих равнодушных взглядов.
Горбунья моталась по своему подворью, словно зверек, запертый в клетку, оживленно разговаривала с дворовым псом, с козами, с деревьями, с поленницами дров. Так громко, что Валерка с Людмилой слышали каждое словечко, большинство которых было нацелено в «старое дерьмо», то-бишь, в соседа, и в разных проституток, которые, прости Господи, ходят в мужицких штанах и виснут у парней на шеях, то-есть, в Людмилу.
— Больше не могу, — призналась девушка через сутки после приезда. — С ума сойду, в Кубань брошусь. Веришь ли, ночью приснился горб Настьки и единственный зуб старой колдуньи. Поедем в Хабаровск, а? Ведь обещал…
— Денег нет, — признался Валерка. — На самолет нынче тысячью не обойдешься. Потерпи, получу ответ на письмо, с"езжу в Москву, вернусь с баксами, тогда и улетим… И не в Хабаровск — за границу. Куда хочешь: в Англию, в Америку?
Парень заложил за голову руки, мечтательно уставился на рассохшиеся стропилины сарая, куда поселил их дядя Федор. Терпкий аромат духмянного сена вызывал сладкое головокружение и неосознанные желания. Особенно по ночам, когда девушка прижималась к парню обнаженным телом и молча требовала любви. Так выразительно, что и слов не нужно.
Но сейчас торчащие в сознании образы бабки и молодухи-уродины напрочь гасили желания, вместо них появлялась тошнота и раздражение.
— Хоть в Антарктиду, хоть на Северный полюс, только бы подальше от древнего хутора! — выкрикнула Людмила, стряхивая с голого живота какого-то мерзкого жучка. — Терпеть не могу деревни, всю жизнь прожила в городе… Придумай что-нибудь! Ты ведь мужик, тебе положено заботиться о слабой женщине!
Валерка поднял голову и иронически оглядел Людмилу. От растрепанной прически с торчащими во все стороны в"едливыми соломинками, до крепких ножек, которые облюбовала мошкара. И это называется «слабостью»? По сравнению с подругой компьюторщик — хилая лоза рядом с рослой березой.
Девушка поежилась и натянула на себя рядно. Припомнился совет мудрой матери: не открывать мужчине ни души, ни тела. Пусть фантазирует, рисуя любовь и верность, красоту и фигуристость. Фантазировать — не видеть, любая уродина предстанет перед мысленным взором мужика сказочной красавицей. Даже мерзкая горбунья.
— Придумал? — уже более спокойно спросила она, поднявшись на локте.
— Спи. Завтра попрошу у дяди Федора лодку — поедем рыбачить. Построим на островке шалаш, станем варить ушицу, а по ночам под звездами… Сама знаешь, чем станем заниматься…
— Любовью… То-есть, сексом.
Людмила начисто лишена свойственной большинству женщин мечтательности, ее сознание напоминает компьютер коммерческой биржи, высчитывающий доходы и убытки. Но на этот раз она решила не спорить с парнем. Рыбалка так рыбалка, черт с ней, зато подальше от настырных баб, изучающих в"едливыми взглядами городскую жительницу, словно невесть какое вредное насекомое.
— Согласна на рыбалку. Пока согласна, — выразительно подчеркнула она. — Только раздобудь средство от комаров, мошки и прочей нечисти…
Услышав просьбу Валерки, дядя Федор решительно отказал.
— С глузду с"ихав, парубок! Рази можно в плавни? Ни, не пущу, Вот сегодня-завтра приидет Пантюша, с ним — заради Бога… Утопнете — Димка оставшиеся волосья повыдергивает…
Долгожданный Пантюша приехал вечером. Крепкий угрюмый мужик с черными, колдовскими глазищами и мозолистыми руками сразу понравился девушке. Что тогда говорить про горбунью, которая за своим забором расплылась квашней, в глазах появилось мечтательное выражение. Будто у недоенной коровенки.
Слесарь-машинист загнал под навес старый мотоцикл с коляской, скользнул пренебрежительным взглядом по хликому парню с дурацкой косичкой, восхищенно оглядел ладную девчонку.
— Кто такие, дядька? — не стесняясь присутствия гостей, спросил он у Федора. — Отдыхающие чи родня?
— Как сказать? — хитро прищурился старый рыбак. — Димка привез. На время. Свозишь на рыбалку?
Пантелей полез грязной пятерней в затылок. Видимо, осточертело ему общение с людьми на работе, мечтал отдохнуть, намолчаться а тут, на тебе, придется терпеть женскую болтовню, варить гостям уху, отгонять комаров.
— Удумал же Димка такое, — раздраженно пробурчал он. — Сам бы с ними рыбачил… Ладно, один раз с"езжу, — неохотно согласился он. — Только чтобы слушаться, а то брошу в плавнях. Завтра пойдем на байдарке в пять утра. Проспите — не моя печаль.
— Не проспим!
Людмила задорно вскинула голову, слегка прижмурилась. Будто горячий взгляд симпатичного мужика ослепил ее. Она не собиралась кокетничать — мужское внимание всегда оживляло девушку, заставляло гордиться своей неординарной внешностью, вызывало усиленное сердцебиение.
— Не проспим, — будто эхо, повторил Валерик. — Раньше вас поднимемся, — переступил он с ноги на ногу, ревниво глядя на ожившую подружку.
Рыбалка сорвалась. Ближе к вечеру прикатил на мотоцикле участковый. То ли горбунья послала ему весточку о появлении на хуторе невесть каких «гостей», то ли — плановый об"езд «владений». Толстый, неповоротливый, мент снял фуражку, несвежим платком отер пот со лба.
В это время Людмила возилась на кухне, Пантелей вместе с Валеркой проверял под навесом рыболовные снасти, дядя Федор собирал возле поленницы щепки для самовара.
— Здорово, мужики! — поздоровался участковый, протягивая лапищу хозяину. — Как житуха, дядя Федор? Опять собираешься браконьерничать, Пантюха? Сколь раз говорено, поймаю — насидишься в кутузке… Погоди, а это что за личность? — остановился он напротив Валерки. — Чтой-то не припомню.
Бабка Ефросинья на своем подворьи наклонилась и приложила согнутую ладошку к сморщенному уху. Молодуха забегала вдоль забора, созывая разбежавшихся кур.
— Дальний сродственник умершей жинки, — нашелся старик. — В отпуск приихав.
Милиционер присел рядом с Валеркой, положил на верстак плашетку, пристроил на ней фуражку, вытащил из кармана пачку «примы», со вкусом закурил. Все это делалось обстоятельно, без малейшего намека на угрозу.
— Как звать-то, паря?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30