В своём донесении об экскурсии на берег Ваксель замечает, что «все оные острова безлесные и пустые, и видно, что те американцы приехали на своих байдарах к сим островам с матёрого берега для промыслу морских зверей и рыбы». Забрав 52 бочки скверной, нездоровой воды, 6 сентября двинулись, наконец, в путь на запад — прямо на Камчатку. При отходе корабля туземцы высыпали на берег и дружно заорали во все горло. Миллер по этому поводу замечает: «Сие не меньше почитать можно за дружественное засвидетельствование, коим они нашим благополучного пути желали, как за радостное восклицание, что от незнакомых гостей избавились». С большим трудом и медленно подвигались против встречного ветра, снова принёсшего пасмурную туманную погоду. Приблизительно на широте 51°, сквозь разорванные клочья тумана, увидели ряд островов, а на одном из них высокую, покрытую снегом гору, названную в честь святого этого дня горою Св. Иоанна. Сами того не подозревая и все ещё думая, что плавание продолжается вдоль материкового берега Америки, наши моряки плыли теперь вдоль гряды Алеутских островов, увидя их первыми из европейцев. Так была открыта цепь Алеутских островов, присоединённых после плавания Беринга к России. Лишь только прошли длинную гряду островов, цепь событий на «Св. Петре» даёт резкую кривую, и беды одна другой ужаснее завершаются трагическим финалом. Моряки попали в ряд штормов чудовищной силы, задувших с запада. Постепенно крепчая, ветер к 25 сентября достиг силы урагана. Даже самый опытный и бывалый, всю жизнь проведший в плаваниях старый штурман Эзельберг ужаснулся и говорил, что не видывал никогда такой страшной бури. По словам же Стеллера, более сильной бури и того, что происходило вокруг, даже самое пылкое воображение не в состоянии было бы себе представить. Охваченные чувством страха и одиночества, совершенно подавленные картиной всесокрушающей силы, моряки каждую минуту ожидали гибели судна. Не убранные во-время паруса разлетелись в клочья, мачты сгибались в дугу, бывший в хорошем состоянии такелаж от беспрерывного беспорядочного мотания из стороны в сторону и сильнейших встрясок и толчков стал ослабевать и, наконец, лопаться. Длинными лёнтами развевались оборванные канаты и запутывались в реях, мачтах… С большой тревогой прислушивались моряки, как расходившийся в трюмах груз при стремительных размахах судна с силой швырялся о борта, грозя проломить их. Управлять судном не было никакой возможности. Из-за вихря брызг, срываемых ветром с гребней и залеплявших глаза, все вокруг было как в тумане. Могучие валы, подходя к судну, сбрасывали на палубу со страшной силой огромные массы воды. Несмотря на тщательную закупорку помещений, вскоре не оказалось ни одной каюты, куда бы не просачивалась вода. А над головой совсем низко, с необычайной быстротой проносились облака, причём иногда, по замечанию Стеллера, в противоположных направлениях. Насыщенная электричеством атмосфера разряжалась на верхушках мачт большими языками пламени. Эти, неизвестные нашим путешественникам, «таинственные» «огни св. Эльма» были истолкованы некоторыми суеверными моряками как знамение свыше; по их желанию стали производить сбор денег на построение храма. Так обстояли дела наверху — на палубе. Перенесёмся вниз, в каюты и посмотрим, что происходило там в эту памятную бурю. «Не подумайте, — писал потом Стеллер, — что я преувеличиваю наши бедствия; поверьте, что самое красноречивое перо не в состоянии было бы передать всего ужаса, пережитого нами». И, в самом деле, в наши дни усовершенствованных кораблей не легко представить, что творилось в те дни в душных, лишённых всякой вентиляции и света каморках «Св. Петра». Из них неслись непрерывные стоны и вопли отчаяния доведённых до полубезумного состояния двадцати больных. Ужасная качка и удары волн о палубу и борта никому не давали возможности забыться хотя бы на минутку, никто не мог, швыряемый во все стороны, ни лежать, ни сидеть, ни стоять. Что-либо готовить, конечно, нельзя было и думать; единственной пищей были оставшиеся в небольшом количестве сухари. Немного было и воды: несколько бочек с водой от ударов их в борта полопались. От испорченного спёртого воздуха, недостатка пищи и воды, а также качки и сильных переживаний один за другим стали умирать больные. С большим трудом удавалось выносить покойников на палубу и там предавать их морскому погребению — выбрасывать за борт. Словно чувствуя добычу, уже несколько дней корабль сопровождали акулы. 28 сентября буря ещё более усилилась; шёл град. «Мы плыли, с божьей помощью, куда нас гнало разгневанное небо, — замечает Стеллер. — Половина нашей команды лежала распростёртой, другие, в силу необходимости, держались как здоровые, но вследствие ужасающих волн и качки корабля все были как полоумные. Молились горячо и много; но проклятия, накопившиеся за десять лет пребывания в Сибири, лишали нас возможности быть услышанными». И все же, несмотря на неслыханные бедствия, предоставленное стихии судно не погибло и, повидимому, от того только, что было очень крепким и находилось в надёжных руках: так, счисление, например, удалось держать во все продолжение бури, и оно находилось сравнительно в порядке. 11 октября стало стихать, но целый ряд признаков говорил, что вскоре следует ожидать повторения бури. Передышку использовали для заделки многочисленных повреждений на судне, а также подсчитали пищевые ресурсы. Большой недостаток воды встревожил всю команду, стали раздаваться голоса с предложением возвратиться к берегам Америки и там перезимовать. Собрались на совет в каюту Беринга все, кто только ещё мог держаться на ногах. Беринг был против этого предложения. Он советовал ещё раз попытаться достигнуть родных берегов, к тому же и ветер для путешествия в Америку был противный. Решили все же плыть к американским берегам, но, проплыв некоторое время, передумали и, последовав совету Беринга, повернули на юго-запад. Ветер вскоре отошёл к северу, пошёл снег, люди мёрзли, бодрости ни в ком уже не чувствовалось. Однако, все, что встречалось достопримечательного на пути, привлекало внимание и тщательно заносилось в судовой журнал. Так, 25 октября в широте около 51° заметили на севере остров, названный именем Св. Маркиана (впоследствии Амчитка). Через три дня повстречался другой остров, названный островом Св. Стефана (Киска), и, наконец, на широте около 52°30' обнаружили третий остров, наименованный Св. Авраамием (впоследствии Семич). Стеллер уверяет, что были замечены вдали на севере ещё два острова, по его мнению — первые Курильские, но в судовом журнале мы не встречаем этой записи. Но вот, наконец, утром 4 ноября, милях в 16 от корабля, на широте 53°30' увидели впереди себя гористую землю, которую и приняли за цель своих надежд и стремлений — Камчатку. Ужасный по тягости поход казался оконченным. Положение многострадального корабля, которым управляли теперь Ваксель и Хитров, было самое тяжёлое. По словам А. Соколова, «счисление было уже почти потеряно, по крайней мере значительно разнилось; судно почти без правления. Начальник больной, давно не выходящий из каюты; офицеры несогласные и едва перемогавшиеся; команда изнурённая и оцынжавшая, — умирающие каждый день, даже по-двое на день. Вооружение ослабленное, паруса обветшалые. Ни сухарей, ни вина, и воды весьма мало. Сырость и холод. Сомнение, безнадёжность и ужас почти неминуемо предстоявшей гибели… А. Соколов — Северная экспедиция, стр. 197.
« «Невозможно описать, — замечает Стеллер, — как велика была радость всех нас, когда мы увидели берег. Умирающие выползали наверх, чтобы увидеть его собственными глазами… Даже больной капитан-командор вышел наверх. Все осведомлялись о здоровье друг у друга, все надеялись найти на острове отдых и успокоение. Нашли даже спрятанный где-то бочонок с водкой, которым ещё более усилили общую радость… Открывшаяся земля казалась Камчаткою… Моряки хвалились в своём неведении: будь хоть тысяча мореплавателей, никто не пришёл бы вернее к цели! Мы не ошиблись даже на полмили». Уже нетерпеливые взоры различают характерное очертание Авачинской губы, называют отдельные горы, мысы. Скорее, скорее на берег! Но чем ближе подходит к берегу корабль, подгоняемый засвежевшим северовосточным ветром, тем более растёт недоумение. Пустынный безлесный берег совершенно не похож на Авачу и её окрестности. Но все же моряки не сомневаются, что перед ними Камчатка — в районе где-нибудь между Шипунским и Кроноцким мысами. Когда определились, оказалось, что Авачинская губа отстоит отсюда нето в 40 милях , нето в 2Ѕ° разности долготы. Ввиду такой неопределённости, Беринг созвал последний «консилиум», последнюю «мирскую сходку» с участием всех, кто только мог дотащиться до его каюты. Необходимо было решить вопрос, идти ли разыскивать Авачу, где моряков ожидают люди, тепло и провиант, или же «для спасения себя» «идти немедленно к видимому берегу, какой бы ни был берег, есть ли у него или нет пристанища». Беринг с Овцыным доказывали необходимость продолжать поиски Авачи. Ваксель же с Хитровым, поддерживаемые большинством команды, стояли за немедленную высадку на берег. Восторжествовало последнеё, «гибельное» предложение. Стихии попутным ветром двинулся «Св. Пётр» к берегу, и перед закатом солнца, впервые за долгое время брызнувшего из-за разорванных туч золотыми лучами, бросил якорь на 12-сажённой глубине — на совершенно открытом месте в расстоянии не более версты от каменистого, бесприютного берега, вокруг которого длинной белой лентой извивались грандиозные буруны не улегшейся ещё бури. Но недолго продержался корабль на якоре. Подошедшей огромной волной мёртвой зыби его так рвануло, что канат не выдержал, лопнул, и корабль, вздымаясь на бурунах и гулко шаркая днищем о грунт, понесло прямо на берег. Не помог и другой якорь, снова оборвало канат, в страшном смятении люди бросились в трюм за третьим… Но в этот момент произошло истинное «чудо»: могучие кипящие буруны, таящие в себе огромный запас энергии, «перекинули судно через груду камней, — и — чудным счастием — оно было поставлено на совершенно спокойную воду, между грядою „камней и берегом, в полуверсте от него, на глубине 1Ѕ сажен“. Из этой лагуны-западни корабль уже не вышел. Так закончилось четырехмесячное бурное плавание «Св. Петра» к берегам Америки. Наступила тихая ночь, залитая лунным светом, впереди распростёрлась пустынная, каменистая земля, на которую никогда ещё не ступала нога человека. Пепельносерые облака застилали по временам вершины высоких гор и торопливо неслись на юг; вдали грохотал, дробясь о каменистый берег, прибой. Вконец утомлённые люди, впервые за столько дней почувствовавшие под собою прочную, не уходящую из-под ног палубу, спали мертвецким сном. Не спал лишь один вахтенный; одетый в тёплый армяк, он прислонился к кормовому люку и пристально разглядывал берег. Так обстояли дела на «Св. Петре» в ночь на 6 ноября 1741 года в виду открытого острова, названного впоследствии островом Беринга, из группы Командорских. ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ Первая экскурсия. — Песцы-хищники. — Подготовка к зимовке. — Опасения за судьбу корабля. — Смерть Беринга. — Моряки окончательно убеждаются, что они не на Камчатке. — Вымершее чудовище — морская корова. — Морской бобёр. — Учёный варвар. — Истреблённый очковый баклан. — Землетрясения на острове. — Моряки сооружают новый корабль. — Спасены. — Возвращение в Петербург.
Рано утром спустили на воду единственную оставшуюся после страшной бури шлюпку и отправились на берег. Первыми съехали Стеллер и Плениснер. Уже первая экскурсия Стеллера на берегу навела его на грустные размышления: подлинно ли они на Камчатке? Уж больно странно ведут себя здешние звери, — совершенно не боятся человека. И какое их тут изобилие! Морские бобры встретили путешественников, едва те сошли на землю, а Стеллер хорошо знал, что эти давно и ретиво преследуемые промышленниками вблизи камчатских берегов животные почти не водятся уже там. Поразило и огромное количество куропаток, также вовсе не пугливых; их было так много, что свободно можно было бы добыть за час хоть сотню. Но охотиться было некогда, необходимо было осмотреться и ориентироваться в поисках прежде всего свежей воды. Плениснер все же добыл специально для больного Беринга шесть куропаток и отправил их на корабль, Стеллер же присоединил сюда ещё несколько пучков противоцынготной травы для приготовления командору салата. Особенно были удивлены наши путешественники колоссальным множеством здесь песцов. Об этом животном, которое, по словам Стеллера, по наглости, хитрости и пронырству далеко оставляет за собой обыкновенную лисицу, мы расскажем ещё ниже, а сейчас заметим, что осмотренный нашими путешественниками берег произвёл на них самое безотрадное впечатление. Совершенно безлесный, пустынный и дикий; с нагроможденными у самой воды голыми каменными скалами, берег не являл никаких благоприятных перспектив для предстоящей зимовки, и, что всего хуже, неизвестно было даже, что это за земля. Но Стеллер все ещё хотел верить и надеяться, что это Камчатка, хотя новые факты с каждым днём и разубеждали его в этом. Всю ночь провели путники на берегу, усиленно разыскивая свежую воду. Поиски их увенчались, наконец, успехом к великой радости всего экипажа. Они набрели на ручей превосходной воды, а попутно нашли и порядочное количество выкинутого на берег леса. Во время этих поисков внимание Стеллера было привлечено совершенно неведомыми ему крупными морскими животными, ходившими стадами невдалеке от берегов. Через несколько дней, когда путешественник повнимательнее присмотрелся к ним, он дал им, удержавшееся навсегда, название морских коров. Но, отложив теперь все эти наблюдения до более благоприятного момента, Стеллер с Плениснером и со всеми оставшимися на корабле здоровыми людьми ушли в организационную работу по приготовлению экипажа к зимовке. Прежде всего необходимо было соорудить «помещения»; единственно, что возможно было сделать в их условиях, — это вырыть в песке ямы-пещеры, прикрыв их сверху парусами. Когда вырыли несколько таких подземелий, стали перевозить на берег больных. Настали тяжёлые, мрачные дни. Несколько человек больных, едва их вынесли из душных каморок на свежий воздух, тотчас же умерли, 9 человек умерло во время перевозки на берег или тотчас же по водворении их туда. Пока в стороне рыли для мертвецов могилы, песцы делали своё дело: они с жадностью набрасывались на покойников, объедали у них носы, уши, выгрызали щеки, обгладывали пальцы, не оставляли они и больных, от которых все время приходилось отгонять палками этих голодных и дерзких животных. «Наш лагерь, — замечает Стеллер, — представлял печальный и ужасный вид; покойников, которых не успели ещё предать земле, тотчас же обгладывали песцы, не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать и беспомощных больных, лежавших на берегу без всякого прикрытия. Иной больной жалобно вопит от холода, другой жалуется на голод и жажду, — цынга многим так страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть; почти чёрные, как губка, распухшие десны переросли и совершенно закрыли губы». Перевозка больных на берег, ввиду недостатка заготовленных для них помещений и здоровых рук, протекала крайне медленно. 9 ноября с большими предосторожностями переправили на берег самого начальника. Убедившись на опыте, что резкий переход от спёртого воздуха кают к наружному производит самое страшное действие, Беринга тщательно изолировали от атмосферного воздуха, закутав его голову и лицо платком. Натыкаясь на различную кладь, выгруженную из трюмов, осторожно вынесли на носилках укутанного, сильно распухшего от отёков начальника и осторожно опустили в вельбот. Последним был переправлен на берег «уже весьма больной» лейтенант Ваксель. Вначале Беринг как-будто приободрился и не переставал давать распоряжения по устройству лагеря на зиму. Он подолгу беседовал со Стеллером, здоровье которого, несмотря на все бедствия, продолжало оставаться в отменном порядке, и интересовался его мнением относительно территории, на которой они находились. Хотя своего мнения он и не высказывал, боясь огорчить и без того ослабленных духом людей, однако Стеллеру было совершенно ясно: Беринг не верил, что находится на Камчатке, то же полагал и сам Стеллер. Близилась зима. Чтобы обеспечить себя хоть как-нибудь на зиму, предстояло сделать ещё очень многое, а работоспособных людей едва насчитывали 10—12. Как самые энергичные и знающие, Плениснер, Стеллер и Бедге взяли на себя инициативу во всех делах, касающихся лагеря. Несколько выписок из дневника Стеллера помогут воспроизвести нам картину житья наших путешественников на необитаемом острове в первые дни их пребывания здесь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
« «Невозможно описать, — замечает Стеллер, — как велика была радость всех нас, когда мы увидели берег. Умирающие выползали наверх, чтобы увидеть его собственными глазами… Даже больной капитан-командор вышел наверх. Все осведомлялись о здоровье друг у друга, все надеялись найти на острове отдых и успокоение. Нашли даже спрятанный где-то бочонок с водкой, которым ещё более усилили общую радость… Открывшаяся земля казалась Камчаткою… Моряки хвалились в своём неведении: будь хоть тысяча мореплавателей, никто не пришёл бы вернее к цели! Мы не ошиблись даже на полмили». Уже нетерпеливые взоры различают характерное очертание Авачинской губы, называют отдельные горы, мысы. Скорее, скорее на берег! Но чем ближе подходит к берегу корабль, подгоняемый засвежевшим северовосточным ветром, тем более растёт недоумение. Пустынный безлесный берег совершенно не похож на Авачу и её окрестности. Но все же моряки не сомневаются, что перед ними Камчатка — в районе где-нибудь между Шипунским и Кроноцким мысами. Когда определились, оказалось, что Авачинская губа отстоит отсюда нето в 40 милях , нето в 2Ѕ° разности долготы. Ввиду такой неопределённости, Беринг созвал последний «консилиум», последнюю «мирскую сходку» с участием всех, кто только мог дотащиться до его каюты. Необходимо было решить вопрос, идти ли разыскивать Авачу, где моряков ожидают люди, тепло и провиант, или же «для спасения себя» «идти немедленно к видимому берегу, какой бы ни был берег, есть ли у него или нет пристанища». Беринг с Овцыным доказывали необходимость продолжать поиски Авачи. Ваксель же с Хитровым, поддерживаемые большинством команды, стояли за немедленную высадку на берег. Восторжествовало последнеё, «гибельное» предложение. Стихии попутным ветром двинулся «Св. Пётр» к берегу, и перед закатом солнца, впервые за долгое время брызнувшего из-за разорванных туч золотыми лучами, бросил якорь на 12-сажённой глубине — на совершенно открытом месте в расстоянии не более версты от каменистого, бесприютного берега, вокруг которого длинной белой лентой извивались грандиозные буруны не улегшейся ещё бури. Но недолго продержался корабль на якоре. Подошедшей огромной волной мёртвой зыби его так рвануло, что канат не выдержал, лопнул, и корабль, вздымаясь на бурунах и гулко шаркая днищем о грунт, понесло прямо на берег. Не помог и другой якорь, снова оборвало канат, в страшном смятении люди бросились в трюм за третьим… Но в этот момент произошло истинное «чудо»: могучие кипящие буруны, таящие в себе огромный запас энергии, «перекинули судно через груду камней, — и — чудным счастием — оно было поставлено на совершенно спокойную воду, между грядою „камней и берегом, в полуверсте от него, на глубине 1Ѕ сажен“. Из этой лагуны-западни корабль уже не вышел. Так закончилось четырехмесячное бурное плавание «Св. Петра» к берегам Америки. Наступила тихая ночь, залитая лунным светом, впереди распростёрлась пустынная, каменистая земля, на которую никогда ещё не ступала нога человека. Пепельносерые облака застилали по временам вершины высоких гор и торопливо неслись на юг; вдали грохотал, дробясь о каменистый берег, прибой. Вконец утомлённые люди, впервые за столько дней почувствовавшие под собою прочную, не уходящую из-под ног палубу, спали мертвецким сном. Не спал лишь один вахтенный; одетый в тёплый армяк, он прислонился к кормовому люку и пристально разглядывал берег. Так обстояли дела на «Св. Петре» в ночь на 6 ноября 1741 года в виду открытого острова, названного впоследствии островом Беринга, из группы Командорских. ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ Первая экскурсия. — Песцы-хищники. — Подготовка к зимовке. — Опасения за судьбу корабля. — Смерть Беринга. — Моряки окончательно убеждаются, что они не на Камчатке. — Вымершее чудовище — морская корова. — Морской бобёр. — Учёный варвар. — Истреблённый очковый баклан. — Землетрясения на острове. — Моряки сооружают новый корабль. — Спасены. — Возвращение в Петербург.
Рано утром спустили на воду единственную оставшуюся после страшной бури шлюпку и отправились на берег. Первыми съехали Стеллер и Плениснер. Уже первая экскурсия Стеллера на берегу навела его на грустные размышления: подлинно ли они на Камчатке? Уж больно странно ведут себя здешние звери, — совершенно не боятся человека. И какое их тут изобилие! Морские бобры встретили путешественников, едва те сошли на землю, а Стеллер хорошо знал, что эти давно и ретиво преследуемые промышленниками вблизи камчатских берегов животные почти не водятся уже там. Поразило и огромное количество куропаток, также вовсе не пугливых; их было так много, что свободно можно было бы добыть за час хоть сотню. Но охотиться было некогда, необходимо было осмотреться и ориентироваться в поисках прежде всего свежей воды. Плениснер все же добыл специально для больного Беринга шесть куропаток и отправил их на корабль, Стеллер же присоединил сюда ещё несколько пучков противоцынготной травы для приготовления командору салата. Особенно были удивлены наши путешественники колоссальным множеством здесь песцов. Об этом животном, которое, по словам Стеллера, по наглости, хитрости и пронырству далеко оставляет за собой обыкновенную лисицу, мы расскажем ещё ниже, а сейчас заметим, что осмотренный нашими путешественниками берег произвёл на них самое безотрадное впечатление. Совершенно безлесный, пустынный и дикий; с нагроможденными у самой воды голыми каменными скалами, берег не являл никаких благоприятных перспектив для предстоящей зимовки, и, что всего хуже, неизвестно было даже, что это за земля. Но Стеллер все ещё хотел верить и надеяться, что это Камчатка, хотя новые факты с каждым днём и разубеждали его в этом. Всю ночь провели путники на берегу, усиленно разыскивая свежую воду. Поиски их увенчались, наконец, успехом к великой радости всего экипажа. Они набрели на ручей превосходной воды, а попутно нашли и порядочное количество выкинутого на берег леса. Во время этих поисков внимание Стеллера было привлечено совершенно неведомыми ему крупными морскими животными, ходившими стадами невдалеке от берегов. Через несколько дней, когда путешественник повнимательнее присмотрелся к ним, он дал им, удержавшееся навсегда, название морских коров. Но, отложив теперь все эти наблюдения до более благоприятного момента, Стеллер с Плениснером и со всеми оставшимися на корабле здоровыми людьми ушли в организационную работу по приготовлению экипажа к зимовке. Прежде всего необходимо было соорудить «помещения»; единственно, что возможно было сделать в их условиях, — это вырыть в песке ямы-пещеры, прикрыв их сверху парусами. Когда вырыли несколько таких подземелий, стали перевозить на берег больных. Настали тяжёлые, мрачные дни. Несколько человек больных, едва их вынесли из душных каморок на свежий воздух, тотчас же умерли, 9 человек умерло во время перевозки на берег или тотчас же по водворении их туда. Пока в стороне рыли для мертвецов могилы, песцы делали своё дело: они с жадностью набрасывались на покойников, объедали у них носы, уши, выгрызали щеки, обгладывали пальцы, не оставляли они и больных, от которых все время приходилось отгонять палками этих голодных и дерзких животных. «Наш лагерь, — замечает Стеллер, — представлял печальный и ужасный вид; покойников, которых не успели ещё предать земле, тотчас же обгладывали песцы, не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать и беспомощных больных, лежавших на берегу без всякого прикрытия. Иной больной жалобно вопит от холода, другой жалуется на голод и жажду, — цынга многим так страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть; почти чёрные, как губка, распухшие десны переросли и совершенно закрыли губы». Перевозка больных на берег, ввиду недостатка заготовленных для них помещений и здоровых рук, протекала крайне медленно. 9 ноября с большими предосторожностями переправили на берег самого начальника. Убедившись на опыте, что резкий переход от спёртого воздуха кают к наружному производит самое страшное действие, Беринга тщательно изолировали от атмосферного воздуха, закутав его голову и лицо платком. Натыкаясь на различную кладь, выгруженную из трюмов, осторожно вынесли на носилках укутанного, сильно распухшего от отёков начальника и осторожно опустили в вельбот. Последним был переправлен на берег «уже весьма больной» лейтенант Ваксель. Вначале Беринг как-будто приободрился и не переставал давать распоряжения по устройству лагеря на зиму. Он подолгу беседовал со Стеллером, здоровье которого, несмотря на все бедствия, продолжало оставаться в отменном порядке, и интересовался его мнением относительно территории, на которой они находились. Хотя своего мнения он и не высказывал, боясь огорчить и без того ослабленных духом людей, однако Стеллеру было совершенно ясно: Беринг не верил, что находится на Камчатке, то же полагал и сам Стеллер. Близилась зима. Чтобы обеспечить себя хоть как-нибудь на зиму, предстояло сделать ещё очень многое, а работоспособных людей едва насчитывали 10—12. Как самые энергичные и знающие, Плениснер, Стеллер и Бедге взяли на себя инициативу во всех делах, касающихся лагеря. Несколько выписок из дневника Стеллера помогут воспроизвести нам картину житья наших путешественников на необитаемом острове в первые дни их пребывания здесь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22