С помощью высокоученого Ричарда Хибера и замечательного филолога-самоучки Джона Лейдена он собирал, читал, взвешивал, вел переписку и непрерывно копил сведения, необходимые для составления исторических и справочных комментариев и отсылок, которым предстояло украсить собрание. Первые два тома увидели свет в начале 1802 года, а третий — год спустя. «Предисловие», написанное Скоттом, завершается таким знаменательным абзацем:
«В Примечаниях и сопроводительных Рассуждениях я ставил перед собой задачу собрать воедино, не прилагая, возможно, должных усилий к тому, чтобы привести их в систему, разнообразные наблюдения касательно распространенных суеверий и исторических преданий, каковые, если их ныне оставить несобранными, скоро будут непременно и окончательно «позабыты. Этими стараниями, пусть они и ничтожны, я могу как-то послужить истории моей родной страны, чьи своеобычные нравы и облик день ото дня сливаются с нравами и обликом ее сестры и союзницы (Англии. — Перев.) и в них растворяются. И сколь бы незначительным ни представлялось сие подношение манам некогда гордого независимого королевства, я возлагаю его на их алтарь со смешанным чувством, которое не берусь описать».
Это смешанное чувство можно понять. Скотт поддерживал Унию 1707 года и наверняка подписался бы под доводами в ее защиту, которые приводит Никол Джарви в «Роб Рое»: в числе прочих коммерческих выгод Уния открыла перед купцами из Глазго английские колониальные рынки. Скотт, однако, сожалел об утраченной шотландской независимости и с благоговением относился ко всем сохранившимся установлениям, говорящим о том, что утрачена она не до конца. В то же время он горячо поддерживал Генри Дандеса, который фактически правил Шотландией от имени заседавшего в Вестминстере правительства и которого нынешние шотландские националисты числят в квислингах*. И тем не менее в письме к мисс Клифейн от 13 июля 1813 года он открытым текстом заявлял о «верности» изгнанным и к тому времени давно сошедшим с политической арены Стюартам, хотя при этом и объяснял, что доводы рассудка вступают у него в противоречие с голосом сердца: «Я рад, что не жил в 1745 году. Как адвокат я бы не мог защищать законность притязаний Карла на трон; как священник я бы не мог за него молиться; но как солдат я бы непременно и вопреки всем доводам здравого смысла пошел за ним хоть на виселицу». Скотт немало содействовал извлечению на свет долго пролежавших под спудом регалий Шотландской короны, этих бессильных свидетельств о днях независимого Шотландского королевства; в то же время его стараниями было организовано посещение Шотландии Георгом IV в 1822 году — посещение, которое он пышно обставил и в ходе которого умудрился представить короля из Ганноверской династии, обряженного в шотландскую юбочку, как законного монарха горных кланов.
В 1806 году, как писал Кокберн, «виги с удивлением обнаружили, что оказались у власти», и Скотт, по словам Локхарта, опасался, что «новые правители государства склонны упразднить многие полезные установления». В Шотландии многие установления давно уже требовали реформ, но Скотт со своим шотландским патриотизмом с подозрением относился к реформам. Локхарт оставил запись об одном многозначительном случае:
«Когда в Юридической коллегии обсуждались некоторые из этих предложений (о введении новшеств в шотландское судопроизводство. — Д. Д.), он произнес самую длинную речь из всех, с какими выступал перед этим собранием; и несколько лиц, коим довелось ее слышать, уверяли меня, что ее напор и явленное в ней ораторское искусство застали врасплох даже тех, кто лучше всех знал Скотта. Когда собрание разошлось, он отправился на Замковую улицу по виадуку в обществе мистера Джеффри и другого знакомого из сторонников реформы, которые весьма лестно отозвались о выказанных им ораторских дарованиях и хотели поговорить о предмете обсуждения в шутливых тонах. Но они не подозревали, сколь глубоко затронуты его чувства. Он воскликнул: «Нет, нет — тут не до смеха; малопомалу вы и в самых благих намерениях будете все подрывать и портить, пока не исчезнет то, что делает Шотландию Шотландией». Сказав так, он отвернулся, чтобы скрыть волнение — но мистер Джеффри успел заметить, как по его щекам устремились слезы, — и постоял, уткнувшись лбом в стойку виадука, покамест не пришел в себя».
Непрерывность — прямая линия, связующая прошлое и настоящее, ощущение общности с ушедшими поколениями — вот что было главенствующим в чувствах Скотта. Но он все же понимал, что во многом и важном перемены не только необходимы, а и в высшей степени желательны. Дарси Лэтимер из романа «Редгонтлет», который постоянно высказывает мысли Скотта, да и вообще списан с автора, объясняет сестре, что через десять с лишним лет после разгрома восстания 1745 года бессмысленно ожидать, будто арендаторы лэрда-якобита «надумают снова подставить шеи под ленное ярмо, которое решительно сломил Закон 1748 года, упразднивший вассальную зависимость и родовую юрисдикцию». Закон о родовой юрисдикции, к которому Скотт относился с одобрением, урезал фактически неограниченную власть лендлордов Горной Шотландии над теми, кто проживал на их землях, и уничтожил тот самый патернализм, по смягченной разновидности которого вздыхал Скотт, пытавшийся на практике осуществить ее в Абботсфорде. Что до «верности» Скотта дому Стюартов, то в «Редгонтлете» верность делу Стюартов показана как изжившая себя и неуместная в реальном мире второй половины XVIII века сентиментальщина; «Редгонтлет» делает великим романом отчасти и то, что в нем Скотт сумел осудить якобитство, не преуменьшив при этом героической притягательности последнего. После любезного приема, оказанного ему Георгом IV, Скотт на страницах «Дневника» (20 октября 1826 года) полностью расписывается в лояльности к королю, отвечающему требованиям современности:
«Он (Георг IV. — Д. Д.) во многих отношениях являет собою образец британского монарха: мало расположен к правительственным нововведениям, разве что меняет министров, искренне, я полагаю, стремится к благу подданных, милостив к горемыкам, а в речах и осанке — „краса-король“ . Уверен, подобная личность подходит нам много скорее, нежели человек, жаждущий вести за собой армии или же постоянно впутываться в la grande politique ».
Поэтому вполне естественно, что, возводя поэтический памятник более древнему, бурному и жестокому образу жизни, чем тот, который воцарился в современной ему Шотландии, Скотт говорил о своем «смешанном чувстве».
«ПЕСНИ ШОТЛАНДСКОЙ ГРАНИЦЫ»
«Песни шотландской границы» объединяют многие великие шотландские баллады, включая «Сэр Патрик Спенс», «Джонни Крепкая Рука», «Битва при Оттенбурне», «Ворон к ворону летит», «Лорд Рональд», «Бдение у гроба», «Женщина из АшерсВелл». Издание было красиво оформлено, снабжено ценными примечаниями и включало тексты, которые Скотт, несомненно, местами «улучшил» (например, «Ворон к ворону летит»). Он положил много сил,
чтобы собрать баллады, нередко записывал их с голоса, но его поколение не проявляло щепетильности в вопросе о сохранении текстов в том виде, как они бытовали, — щепетильности, свойственной современным филологам, и Скотт полагал, что имеет полное право украдкой пригладить строфу или даже заменить изначальные стихи на более звучные и героические. В одном из писем 1806 года он утверждал, что «не делал вставок в эти старинные Баллады», и упомянул источники некоторых «оригинальных записей»; но несомненно, что к ряду опубликованных им текстов он приложил руку, правда, большей частью объединяя разные тексты, а не подменяя оригиналы.
«„Песни шотландской границы“, — сообщал Скотт своему шурину Чарльзу Карпентеру в марте 1803 года, — были так хорошо приняты взыскательной публикой, что, выручив 100 фунтов прибыли от первого издания, каковое — тщеславие не дает умолчать и не похвалиться — было распродано за шесть месяцев, я продал авторские права еще за 500 фунтов». Впоследствии книга неоднократно переиздавалась, особенно после того, как Скотта прославила его собственная поэзия, а именно в этом направлении отныне и развивался его талант. Скотт, правда, не отказался от редакторской работы или писания эссе о древностях и на исторические темы — этим он занимался всю жизнь. В 1803 и 1804 годах он отдал много времени подготовке к изданию средневекового рыцарского романа «Сэр Тристрам», который вышел в 1804-м. Одновременно он работал над собственной поэмой «о рыцарстве Пограничного края», которую первоначально предполагал включить в третий том «Песен», куда должны были войти «подражания старинным балладам». Сюжет ему подсказала «очаровательная юная графиня Далкейт», будущая Хэрриет герцогиня Баклю, которую Скотт почитал и боготворил и чья смерть в 1814 году была для него ударом. Графиня «повелела» Скотту написать балладу на тему пограничного предания о Трубаче из Гилпина. Размер и строфу он позаимствовал у Кольриджа из «Кристабел» , от которой был в восторге. Кончилось тем, что «баллада» вылилась в «Песнь последнего менестреля», драматическую поэму в шести песнях, которая увидела свет в январе 1805 года. Успех ее был мгновенный и ошеломляющий, что, по словам Локхарта, «сразу определило: литература станет главным делом всей жизни Скотта».
Для Скотта все складывалось благоприятно. В 1804 году скончался его дядюшка, капитан Роберт Скотт из Келсо, завещав Вальтеру свой домик Роузбенк и тридцать акров доброй плодородной земли. Он продал дом и землю за пять тысяч фунтов и сверх того после уплаты дядюшкиных долгов получил в наследство еще 600 фунтов. Помимо литературных гонораров он имел теперь постоянного годового дохода около тысячи фунтов. Он уже принял решение отказаться от «славного домика на берегах Эска» и подыскать более подходящее жилье в своем округе, где по закону ему, как шерифу, в любом случае надлежало проживать. Таким образом, он летом 1804 года снял небольшой сельский особняк Ашестил, расположенный в живописной местности на южном берегу Твида в нескольких милях от Селкирка; туда он перебирался на лето вплоть до 1812 года, когда приобрел Абботсфорд. К началу аренды Ашестила у Скоттов было трое детей: Софья, родившаяся в 1799 году, Вальтер — в 1801 и Анна — в 1803. Самый младший, Чарлз, появился на свет в канун рождества 1805 года.
КОМПАНЬОН
«Песни шотландской границы» вышли «в почтенном издательстве Кейделл Дэвис, что на Стрэнде», а печатались — стараниями Скотта — у его приятеля по школьной скамье Джеймса Баллантайна, ставшего к тому времени преуспевающим владельцем газеты «Келсо мейл» и печатником, требовательным к себе и с хорошим вкусом. «Когда появилась книга, — позднее вспоминал Скотт, — слово „Келсо“ в выходных данных озадачило любителей типографского дела, которые слыхом не слыхивали про это название и поразились тому, что столь скромный городок дал образчик столь совершенной печати». Еще в 1800 году Скотт убеждал Баллантайна перебраться в Эдинбург, но тот не спешил и лишь в 1802 году, оставив газету на самого младшего из братьев, Сэнди, установил свои печатные станки в двух комнатах на Эббихилл, близ Холируда. Однако из-за обилия заказов на печатание юридических документов, которые устраивал ему Скотт, Баллантайну скоро стало тесно, и он сначала перебрался в Фоулис-Клоуз на Кэнонгейте, а потом занял более обширное помещение в ПолзУорк по северной стороне Кэнонгейт у начала Лейтова переулка.
Первое лондонское издание «Песни последнего менестреля» вышло у «Лонгмана, Херста, Риса и Орма» (у них же в 1803 году вышли второе издание «Менестреля» и третий том «Песен»), а отпечатал его Баллантайн, который также самым тщательным образом вычитал гранки; начиная с «Песен», он выступал при Скотте в роли корректора почти до самой смерти писателя. Тем временем эдинбургский издатель Арчибальд Констебл внимательно следил за литературными успехами Скотта. Он уже приобрел четвертую часть прав на «Песни» и опубликовал «Сэра Тристрама». Теперь он купил у Лонгмана четвертую часть прав на «Менестреля». Так в жизнь Скотта прочно вошли Констебл и Баллантайн, каждому из которых предстояло сыграть роковую роль в его денежных делах.
Родившийся в 1774 году, Арчибальд Констебл в 1788-м поступил учеником к одному эдинбургскому книгопродавцу, затем сам стал таковым, а потом заодно и издателем. В 1802 году он основал «Эдинбургское обозрение», и под его руководством журнал быстро приобрел широкую популярность. Среди шотландских да, если на то пошло, и английских издателей Констеблу не было равных. «Отказавшись от принятой практики, основанной на скупости и осмотрительности, — писал Кокберн, — Констебл выступал главным покровителем всех многообещающих изданий и своими неслыханными гонорарами ставил в тупик не только деловых конкурентов, но даже собственных авторов. По десять, а то и по двадцать гиней за страницу критического обзора, от двух до трех тысяч фунтов за стихотворение и по тысяче за каждое из двух философских эссе — это извлекало авторов из их каморок, где в противном случае они были бы обречены на полуголодное существование, и превратило Эдинбург в литературный рынок, чья слава пошла далеко, к вящей гордости его обитателей».
Успех «Менестреля» заставил Джона Баллантайна поднапрячься. Чтобы удовлетворить спрос на книгу, ему пришлось попридержать остальные заказы. Требовалось также обновить типографское оборудование. Он обратился к Скотту за помощью, и просьба оказалась как нельзя вовремя. Скотт еще не надумал превратить литературу в основное свое ремесло — по его выражению, ей надлежало служить ему посохом, а не опорой, — но было ясно, что он вознамерился уделять ей много времени, и, если верить предзнаменованиям, не без выгоды. Дядюшкино наследство в основном оставалось нетронутым. Если ему удастся обеспечить Баллантайна заказами, притом на печатание не только своих работ, но и потока судебных бумаг, а также переизданий разного рода исторических сочинений и книг о древностях — с этой идеей, за которую, по его мнению, все издатели должны были ухватиться, Скотт носился давно, — то Баллантайну, печатнику первоклассному, был гарантирован успех. Скотта тешила мысль стать незримым распорядителем типографского дела Баллантайна. К тому же он надеялся прилично на этом заработать. В результате в мае 1805 года он подписал с Баллантайном соглашение о товариществе. По переезде печатника в Эдинбург он уже ссудил ему 500 фунтов; теперь он выдал еще полторы тысячи, и было решено, что Баллантайну как действующему компаньону полагается треть от всех прибылей, остальные две трети делятся между партнерами соразмерно с вложенным капиталом, то есть фактически почти поровну.
Сделав первый шаг, Скотт попытался заинтересовать издателей грандиозными прожектами изданий, которые, разумеется, должны были печататься у Баллантайна. Самый внушительный замысел — собрание британских поэтов в ста с лишним томах — провалился. Больший успех сопутствовал планам публикации сочинений Драйдена в восемнадцати томах под редакцией Скотта — он сумел убедить лондонского книгопродавца Уильяма Миллера взяться за это дело, оговорив, что печатать поручат Баллантайну. В жизни Скотта начался период редакторской лихорадки: помимо Драйдена, который требовал большой работы, были еще сочинения мемуаристов XVII века, старинные трактаты, различные альманахи и сборники, посвященные древностям. Он выполнял работу с какой-то непринужденной легкостью, опираясь на широкую эрудицию и богатую память. Издатели, которых он склонял ко всем этим начинаниям, имели от них мало выгоды, а то и вообще ничего не имели. Но Баллантайну неизменно доставались заказы, и Скотт мог всегда рассчитывать на свою треть от прибыли. Правда, риск они тоже делили пополам.
В 1809 году Скотт увяз в предпринимательстве еще глубже. Его стараниями была основана фирма «Джон Баллантайн и К°, книгопродавцы и издатели»; компаньонами были сам Скотт, Джеймс Баллантайн и его младший брат Джон. Скотт получал половину прибыли, а каждый из братьев по четверти. К этому привела ссора с Констеблом, вернее, с его не лишенным упрямства партнером Александром Гибсоном Хантером. Скотт вознамерился проучить Констебла: он учредит конкурирующее предприятие, которое обставит беспримерно удачливого эдинбургского издателя на его же собственном поприще. Решающее слово в делах новообразованной компании принадлежало Скотту, хотя номинальным главой был Джон Баллантайн. Одновременно Скотт переписал соглашение о товариществе с Джеймсом касательно печатного дела — оно существовало по-прежнему — так, чтобы закрепить за каждым из них по половине активов компании, которые оценивались в 7684 фунта, с «разделом выручаемой прибыли» в 1350 фунтов ежегодно, две трети из коих (900 фунтов) отходили к Джеймсу, а треть (450 фунтов) — к Скотту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
«В Примечаниях и сопроводительных Рассуждениях я ставил перед собой задачу собрать воедино, не прилагая, возможно, должных усилий к тому, чтобы привести их в систему, разнообразные наблюдения касательно распространенных суеверий и исторических преданий, каковые, если их ныне оставить несобранными, скоро будут непременно и окончательно «позабыты. Этими стараниями, пусть они и ничтожны, я могу как-то послужить истории моей родной страны, чьи своеобычные нравы и облик день ото дня сливаются с нравами и обликом ее сестры и союзницы (Англии. — Перев.) и в них растворяются. И сколь бы незначительным ни представлялось сие подношение манам некогда гордого независимого королевства, я возлагаю его на их алтарь со смешанным чувством, которое не берусь описать».
Это смешанное чувство можно понять. Скотт поддерживал Унию 1707 года и наверняка подписался бы под доводами в ее защиту, которые приводит Никол Джарви в «Роб Рое»: в числе прочих коммерческих выгод Уния открыла перед купцами из Глазго английские колониальные рынки. Скотт, однако, сожалел об утраченной шотландской независимости и с благоговением относился ко всем сохранившимся установлениям, говорящим о том, что утрачена она не до конца. В то же время он горячо поддерживал Генри Дандеса, который фактически правил Шотландией от имени заседавшего в Вестминстере правительства и которого нынешние шотландские националисты числят в квислингах*. И тем не менее в письме к мисс Клифейн от 13 июля 1813 года он открытым текстом заявлял о «верности» изгнанным и к тому времени давно сошедшим с политической арены Стюартам, хотя при этом и объяснял, что доводы рассудка вступают у него в противоречие с голосом сердца: «Я рад, что не жил в 1745 году. Как адвокат я бы не мог защищать законность притязаний Карла на трон; как священник я бы не мог за него молиться; но как солдат я бы непременно и вопреки всем доводам здравого смысла пошел за ним хоть на виселицу». Скотт немало содействовал извлечению на свет долго пролежавших под спудом регалий Шотландской короны, этих бессильных свидетельств о днях независимого Шотландского королевства; в то же время его стараниями было организовано посещение Шотландии Георгом IV в 1822 году — посещение, которое он пышно обставил и в ходе которого умудрился представить короля из Ганноверской династии, обряженного в шотландскую юбочку, как законного монарха горных кланов.
В 1806 году, как писал Кокберн, «виги с удивлением обнаружили, что оказались у власти», и Скотт, по словам Локхарта, опасался, что «новые правители государства склонны упразднить многие полезные установления». В Шотландии многие установления давно уже требовали реформ, но Скотт со своим шотландским патриотизмом с подозрением относился к реформам. Локхарт оставил запись об одном многозначительном случае:
«Когда в Юридической коллегии обсуждались некоторые из этих предложений (о введении новшеств в шотландское судопроизводство. — Д. Д.), он произнес самую длинную речь из всех, с какими выступал перед этим собранием; и несколько лиц, коим довелось ее слышать, уверяли меня, что ее напор и явленное в ней ораторское искусство застали врасплох даже тех, кто лучше всех знал Скотта. Когда собрание разошлось, он отправился на Замковую улицу по виадуку в обществе мистера Джеффри и другого знакомого из сторонников реформы, которые весьма лестно отозвались о выказанных им ораторских дарованиях и хотели поговорить о предмете обсуждения в шутливых тонах. Но они не подозревали, сколь глубоко затронуты его чувства. Он воскликнул: «Нет, нет — тут не до смеха; малопомалу вы и в самых благих намерениях будете все подрывать и портить, пока не исчезнет то, что делает Шотландию Шотландией». Сказав так, он отвернулся, чтобы скрыть волнение — но мистер Джеффри успел заметить, как по его щекам устремились слезы, — и постоял, уткнувшись лбом в стойку виадука, покамест не пришел в себя».
Непрерывность — прямая линия, связующая прошлое и настоящее, ощущение общности с ушедшими поколениями — вот что было главенствующим в чувствах Скотта. Но он все же понимал, что во многом и важном перемены не только необходимы, а и в высшей степени желательны. Дарси Лэтимер из романа «Редгонтлет», который постоянно высказывает мысли Скотта, да и вообще списан с автора, объясняет сестре, что через десять с лишним лет после разгрома восстания 1745 года бессмысленно ожидать, будто арендаторы лэрда-якобита «надумают снова подставить шеи под ленное ярмо, которое решительно сломил Закон 1748 года, упразднивший вассальную зависимость и родовую юрисдикцию». Закон о родовой юрисдикции, к которому Скотт относился с одобрением, урезал фактически неограниченную власть лендлордов Горной Шотландии над теми, кто проживал на их землях, и уничтожил тот самый патернализм, по смягченной разновидности которого вздыхал Скотт, пытавшийся на практике осуществить ее в Абботсфорде. Что до «верности» Скотта дому Стюартов, то в «Редгонтлете» верность делу Стюартов показана как изжившая себя и неуместная в реальном мире второй половины XVIII века сентиментальщина; «Редгонтлет» делает великим романом отчасти и то, что в нем Скотт сумел осудить якобитство, не преуменьшив при этом героической притягательности последнего. После любезного приема, оказанного ему Георгом IV, Скотт на страницах «Дневника» (20 октября 1826 года) полностью расписывается в лояльности к королю, отвечающему требованиям современности:
«Он (Георг IV. — Д. Д.) во многих отношениях являет собою образец британского монарха: мало расположен к правительственным нововведениям, разве что меняет министров, искренне, я полагаю, стремится к благу подданных, милостив к горемыкам, а в речах и осанке — „краса-король“ . Уверен, подобная личность подходит нам много скорее, нежели человек, жаждущий вести за собой армии или же постоянно впутываться в la grande politique ».
Поэтому вполне естественно, что, возводя поэтический памятник более древнему, бурному и жестокому образу жизни, чем тот, который воцарился в современной ему Шотландии, Скотт говорил о своем «смешанном чувстве».
«ПЕСНИ ШОТЛАНДСКОЙ ГРАНИЦЫ»
«Песни шотландской границы» объединяют многие великие шотландские баллады, включая «Сэр Патрик Спенс», «Джонни Крепкая Рука», «Битва при Оттенбурне», «Ворон к ворону летит», «Лорд Рональд», «Бдение у гроба», «Женщина из АшерсВелл». Издание было красиво оформлено, снабжено ценными примечаниями и включало тексты, которые Скотт, несомненно, местами «улучшил» (например, «Ворон к ворону летит»). Он положил много сил,
чтобы собрать баллады, нередко записывал их с голоса, но его поколение не проявляло щепетильности в вопросе о сохранении текстов в том виде, как они бытовали, — щепетильности, свойственной современным филологам, и Скотт полагал, что имеет полное право украдкой пригладить строфу или даже заменить изначальные стихи на более звучные и героические. В одном из писем 1806 года он утверждал, что «не делал вставок в эти старинные Баллады», и упомянул источники некоторых «оригинальных записей»; но несомненно, что к ряду опубликованных им текстов он приложил руку, правда, большей частью объединяя разные тексты, а не подменяя оригиналы.
«„Песни шотландской границы“, — сообщал Скотт своему шурину Чарльзу Карпентеру в марте 1803 года, — были так хорошо приняты взыскательной публикой, что, выручив 100 фунтов прибыли от первого издания, каковое — тщеславие не дает умолчать и не похвалиться — было распродано за шесть месяцев, я продал авторские права еще за 500 фунтов». Впоследствии книга неоднократно переиздавалась, особенно после того, как Скотта прославила его собственная поэзия, а именно в этом направлении отныне и развивался его талант. Скотт, правда, не отказался от редакторской работы или писания эссе о древностях и на исторические темы — этим он занимался всю жизнь. В 1803 и 1804 годах он отдал много времени подготовке к изданию средневекового рыцарского романа «Сэр Тристрам», который вышел в 1804-м. Одновременно он работал над собственной поэмой «о рыцарстве Пограничного края», которую первоначально предполагал включить в третий том «Песен», куда должны были войти «подражания старинным балладам». Сюжет ему подсказала «очаровательная юная графиня Далкейт», будущая Хэрриет герцогиня Баклю, которую Скотт почитал и боготворил и чья смерть в 1814 году была для него ударом. Графиня «повелела» Скотту написать балладу на тему пограничного предания о Трубаче из Гилпина. Размер и строфу он позаимствовал у Кольриджа из «Кристабел» , от которой был в восторге. Кончилось тем, что «баллада» вылилась в «Песнь последнего менестреля», драматическую поэму в шести песнях, которая увидела свет в январе 1805 года. Успех ее был мгновенный и ошеломляющий, что, по словам Локхарта, «сразу определило: литература станет главным делом всей жизни Скотта».
Для Скотта все складывалось благоприятно. В 1804 году скончался его дядюшка, капитан Роберт Скотт из Келсо, завещав Вальтеру свой домик Роузбенк и тридцать акров доброй плодородной земли. Он продал дом и землю за пять тысяч фунтов и сверх того после уплаты дядюшкиных долгов получил в наследство еще 600 фунтов. Помимо литературных гонораров он имел теперь постоянного годового дохода около тысячи фунтов. Он уже принял решение отказаться от «славного домика на берегах Эска» и подыскать более подходящее жилье в своем округе, где по закону ему, как шерифу, в любом случае надлежало проживать. Таким образом, он летом 1804 года снял небольшой сельский особняк Ашестил, расположенный в живописной местности на южном берегу Твида в нескольких милях от Селкирка; туда он перебирался на лето вплоть до 1812 года, когда приобрел Абботсфорд. К началу аренды Ашестила у Скоттов было трое детей: Софья, родившаяся в 1799 году, Вальтер — в 1801 и Анна — в 1803. Самый младший, Чарлз, появился на свет в канун рождества 1805 года.
КОМПАНЬОН
«Песни шотландской границы» вышли «в почтенном издательстве Кейделл Дэвис, что на Стрэнде», а печатались — стараниями Скотта — у его приятеля по школьной скамье Джеймса Баллантайна, ставшего к тому времени преуспевающим владельцем газеты «Келсо мейл» и печатником, требовательным к себе и с хорошим вкусом. «Когда появилась книга, — позднее вспоминал Скотт, — слово „Келсо“ в выходных данных озадачило любителей типографского дела, которые слыхом не слыхивали про это название и поразились тому, что столь скромный городок дал образчик столь совершенной печати». Еще в 1800 году Скотт убеждал Баллантайна перебраться в Эдинбург, но тот не спешил и лишь в 1802 году, оставив газету на самого младшего из братьев, Сэнди, установил свои печатные станки в двух комнатах на Эббихилл, близ Холируда. Однако из-за обилия заказов на печатание юридических документов, которые устраивал ему Скотт, Баллантайну скоро стало тесно, и он сначала перебрался в Фоулис-Клоуз на Кэнонгейте, а потом занял более обширное помещение в ПолзУорк по северной стороне Кэнонгейт у начала Лейтова переулка.
Первое лондонское издание «Песни последнего менестреля» вышло у «Лонгмана, Херста, Риса и Орма» (у них же в 1803 году вышли второе издание «Менестреля» и третий том «Песен»), а отпечатал его Баллантайн, который также самым тщательным образом вычитал гранки; начиная с «Песен», он выступал при Скотте в роли корректора почти до самой смерти писателя. Тем временем эдинбургский издатель Арчибальд Констебл внимательно следил за литературными успехами Скотта. Он уже приобрел четвертую часть прав на «Песни» и опубликовал «Сэра Тристрама». Теперь он купил у Лонгмана четвертую часть прав на «Менестреля». Так в жизнь Скотта прочно вошли Констебл и Баллантайн, каждому из которых предстояло сыграть роковую роль в его денежных делах.
Родившийся в 1774 году, Арчибальд Констебл в 1788-м поступил учеником к одному эдинбургскому книгопродавцу, затем сам стал таковым, а потом заодно и издателем. В 1802 году он основал «Эдинбургское обозрение», и под его руководством журнал быстро приобрел широкую популярность. Среди шотландских да, если на то пошло, и английских издателей Констеблу не было равных. «Отказавшись от принятой практики, основанной на скупости и осмотрительности, — писал Кокберн, — Констебл выступал главным покровителем всех многообещающих изданий и своими неслыханными гонорарами ставил в тупик не только деловых конкурентов, но даже собственных авторов. По десять, а то и по двадцать гиней за страницу критического обзора, от двух до трех тысяч фунтов за стихотворение и по тысяче за каждое из двух философских эссе — это извлекало авторов из их каморок, где в противном случае они были бы обречены на полуголодное существование, и превратило Эдинбург в литературный рынок, чья слава пошла далеко, к вящей гордости его обитателей».
Успех «Менестреля» заставил Джона Баллантайна поднапрячься. Чтобы удовлетворить спрос на книгу, ему пришлось попридержать остальные заказы. Требовалось также обновить типографское оборудование. Он обратился к Скотту за помощью, и просьба оказалась как нельзя вовремя. Скотт еще не надумал превратить литературу в основное свое ремесло — по его выражению, ей надлежало служить ему посохом, а не опорой, — но было ясно, что он вознамерился уделять ей много времени, и, если верить предзнаменованиям, не без выгоды. Дядюшкино наследство в основном оставалось нетронутым. Если ему удастся обеспечить Баллантайна заказами, притом на печатание не только своих работ, но и потока судебных бумаг, а также переизданий разного рода исторических сочинений и книг о древностях — с этой идеей, за которую, по его мнению, все издатели должны были ухватиться, Скотт носился давно, — то Баллантайну, печатнику первоклассному, был гарантирован успех. Скотта тешила мысль стать незримым распорядителем типографского дела Баллантайна. К тому же он надеялся прилично на этом заработать. В результате в мае 1805 года он подписал с Баллантайном соглашение о товариществе. По переезде печатника в Эдинбург он уже ссудил ему 500 фунтов; теперь он выдал еще полторы тысячи, и было решено, что Баллантайну как действующему компаньону полагается треть от всех прибылей, остальные две трети делятся между партнерами соразмерно с вложенным капиталом, то есть фактически почти поровну.
Сделав первый шаг, Скотт попытался заинтересовать издателей грандиозными прожектами изданий, которые, разумеется, должны были печататься у Баллантайна. Самый внушительный замысел — собрание британских поэтов в ста с лишним томах — провалился. Больший успех сопутствовал планам публикации сочинений Драйдена в восемнадцати томах под редакцией Скотта — он сумел убедить лондонского книгопродавца Уильяма Миллера взяться за это дело, оговорив, что печатать поручат Баллантайну. В жизни Скотта начался период редакторской лихорадки: помимо Драйдена, который требовал большой работы, были еще сочинения мемуаристов XVII века, старинные трактаты, различные альманахи и сборники, посвященные древностям. Он выполнял работу с какой-то непринужденной легкостью, опираясь на широкую эрудицию и богатую память. Издатели, которых он склонял ко всем этим начинаниям, имели от них мало выгоды, а то и вообще ничего не имели. Но Баллантайну неизменно доставались заказы, и Скотт мог всегда рассчитывать на свою треть от прибыли. Правда, риск они тоже делили пополам.
В 1809 году Скотт увяз в предпринимательстве еще глубже. Его стараниями была основана фирма «Джон Баллантайн и К°, книгопродавцы и издатели»; компаньонами были сам Скотт, Джеймс Баллантайн и его младший брат Джон. Скотт получал половину прибыли, а каждый из братьев по четверти. К этому привела ссора с Констеблом, вернее, с его не лишенным упрямства партнером Александром Гибсоном Хантером. Скотт вознамерился проучить Констебла: он учредит конкурирующее предприятие, которое обставит беспримерно удачливого эдинбургского издателя на его же собственном поприще. Решающее слово в делах новообразованной компании принадлежало Скотту, хотя номинальным главой был Джон Баллантайн. Одновременно Скотт переписал соглашение о товариществе с Джеймсом касательно печатного дела — оно существовало по-прежнему — так, чтобы закрепить за каждым из них по половине активов компании, которые оценивались в 7684 фунта, с «разделом выручаемой прибыли» в 1350 фунтов ежегодно, две трети из коих (900 фунтов) отходили к Джеймсу, а треть (450 фунтов) — к Скотту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15