Но мои плечи порой были самой холодной и покинутой вещью в мире. Почти восемь лет я таким образом непрерывно вела со своей соперницей легкомысленный и отчаянный бой. А затем однажды ночью...
Глава XI
Окно было открыто. Парк растворился в темноте; звезды если и были, то ночь их берегла для себя. Леди Л. сидела в кресле, закрыв глаза, прислушиваясь к отдаленным отзвукам музыки Скарлатти, доносившимся как бы из прошлого. Покинув своих гостей, она вышла из концертного зала, чтобы выпить бокал хереса и выкурить сигарету. Но главным образом, чтобы после несметного числа улыбок и любезных слов побыть одной. Она попросила квартет Силади выступить у нее с концертом, однако с некоторого времени что-то случилось с музыкой, казалось, она состоит из одних сожалений; сама красота ее была чем-то вроде упрека, не утихавшего и в наступавшей затем тишине. Леди Л. прислонилась головой к подушке. В пальцах у нее догорала сигарета.
Она услышала робкое покашливание и открыла глаза. Между тем в гостиной она была по-прежнему одна. Оглядевшись вокруг повнимательнее, она заметила под тяжелой бархатной портьерой носок грубого, заляпанного грязью ботинка. Какое-то мгновение она удивленно, но безо всякого страха разглядывала его: чтобы ее испугать, нужно было нечто большее, чем наличие за портьерой прячущегося мужчины. Даже когда портьера раздвинулась и к ней вышел незнакомец, она почувствовала лишь легкую досаду: сторожа парка плохо делали свое дело. Это был тучный мужчина, короткорукий, с белыми нервными пальцами, круглым, омраченным тревогой лицом; он смерил ее взглядом, в котором к страху и дерзости примешивалось то выражение изумленного возмущения, какое неизбежно появляется на лицах отдельных благонамеренных людей, придавленных лавиной обрушившихся на них неприятностей. Она опустила взгляд на его ступни: поистине, они были огромны, а грязные ботинки на китайском ковре казались особенно громоздкими. Испачкано было и пальто: очевидно, он сорвался, перелезая через стену. Она обратила внимание также и на то, что гость не снял шляпу - бросая, по-видимому, вызов, - и продолжая разглядывать ее с оскорбленным, возмущенным видом извечного полемиста, чей яростный взгляд становится самым настоящим социальным требованием.
- Громов, Платон Софокл Аристотель Громов18, покорнейший слуга человечества, - произнес внезапно незваный гость хриплым и до странности безнадежным голосом, словно отказывался ото всяких притязаний на существование в тот самый момент, когда о нем же и заявлял. - Скарлатти, не правда ли? Сам большой любитель музыки, bel canto, бывший воспитанник великого Герцена, Бакунина, бывший первый баритон "Ковент-Гардена", изгнанный с позором за то, что отказался петь перед коронованными особами.
Леди Л. холодно, с каким-то ледяным любопытством наблюдала за ним. Какое облегчение - после всех этих лет, проведенных среди чужаков, встретить настоящего знакомого; она вдруг подумала о своем отце, но сумела подавить чувство неприязни. Мужчина сделал несколько шагов вперед, переваливаясь как утка; его нежно-голубые маленькие глазки, испуганное и влажное от пота лицо придавали ему патетический вид певца, которому не дали допеть романс, вылив на голову ушат холодной воды. Она поднесла к губам сигарету, сощурилась и выпустила дым. Все это начинало ее забавлять.
- Очень щекотливое дело, послание исключительной важности, буквально вопрос жизни и смерти...Простой почтовый ящик на службе человечества... Человек возродится. Сбросит все путы, найдет счастье в свежести своей вновь обретенной природы... наконец-то. Неудобно сюда добираться, собаки лают, темень, хоть глаз выколи, однако же вот он я, как всегда, сделал невозможное. Бокал вина был бы весьма кстати.
Леди Л. знала, что в любой момент может войти кто-нибудь из гостей или прислуги, и ради соблюдения приличий она, к сожалению, должна была положить конец этому приключению. А оно ее очень забавляло. После стольких лет этикета, хороших планер, вежливого и чопорного общества удрученный вид этого человека, смесь страха и вызова и даже его грязные тяжелые башмаки на ковре были как глоток свежего воздуха. Но она не могла себе позволить продолжать эту интермедию. Ни в коем случае этот неприглядный персонаж не должен заметить ее улыбку, как бы адресованную доброму старому другу. Она нахмурилась, потянулась к колокольчику. И тогда, с быстротою иллюзиониста, мужчина снял котелок, вытащил оттуда розу из красного тюля и вскинул вместе с ней руку вверх.
Леди Л. смотрела на розу не моргая. На ее безучастном лице лишь слегка обозначилась вялая улыбка. Она как бы внезапно лишилась всего своего тела: осталась одна пустота, в которой не было ничего, кроме неистовых ударов сердца. Слова ее друга Оскара Уайльда: "Я могу устоять перед всем, кроме искушения" - отдались у нее в ушах. Она протянула руку. Платон Софокл Аристотель Громов как будто несказанно удивился: он не привык еще добиваться успеха. Все всегда срывалось, ничего не шло, были одни лишь недоразумения, ошибки в препятствия, безразличие я нелепость, но он продолжал верить, нежно любить, жертвовать собой. Человечество обладало загадочной способностью вдохновлять на такую любовь, какую ни неудачи, ни словоблудие, ни шутовские выходки - ничто не может поколебать; это действительно была очень важная дама, которая могла потребовать от своих воздыхателей невозможного. Этот лирический клоун пришел сюда, чтобы выполнить свою низменную работу "того-кто-получает-по-мордам", а затем быть выпоротым и выброшенным, и вот теперь что-то вырисовывалось, упрочивалось, приобретало смысл, становилось реальностью. Лицо его просияло, он тут же отдал ей розу, вздохнул с облегчением, хитровато и наивно улыбнулся, смело подошел к столику и, потирая ладони, налил себе бокал хереса.
- За красоту жизни! - сказал он, поднимая бокал. - За человечество без классов, без рас, без партий, без господ, по-братски объединившееся в справедливости и любви.
- Так что там за послание? - строго спросила Леди Л. - Лучше скажите мне все, мой друг, отступать слишком поздно. Говорите, иначе я велю высечь вас так, что вы проклянете все на свете. Что это за пресловутое послание, от кого оно? Я жду.
Платон Софокл Аристотель, казалось, совсем растерялся. Какое-то мгновение он моргал, держа в одной руке графин, в другой - бокал, затем, еще немного поколебавшись, начал говорить с какой-то отчаянной решимостью, как человек, который прыгает в воду, не зная, выплывет он или нет. Двоим из его приятелей - борцам за святое дело, проведшим восемь лет в тюремной камере, - удалось бежать и добраться до Англии, где они надеются найти поддержку и защиту. Ранее им будто бы было дано обещание... Поэтому они решили, что ее светлость, быть может, даст у себя костюмированный бал ровно через две недели... Нечто очень изысканное, очень шикарное, придут, естественно, и дамы, увешанные самыми дорогими украшениями, - один из тех вечеров, что умеет устраивать только ее светлость, - вальсы и фейерверки, паштет из гусиной печенки, шампанское и бутерброды с куропатками, - короче, он никогда не стал бы давать советов, тем более приказывать, простой почтовый ящик на.службе человечества, он передает послание, и только... Некоторые оказавшиеся в данный момент без всяких средств к существованию люди могли бы присоединиться к маскараду и...
Он умолк, опустошил еще один бокал хереса, обернулся, явно напуганный тем, что сказал и сделал. Леди Л. быстро соображала. К полному отсутствию страха примешивалось ощущение радостного нетерпения, почти восторга: она вновь увидит наконец Армана, все остальное - суета.
- Это был поистине восхитительный момент, Перси. Я вдруг решила, что все мне будет наконец возвращено. Мы вместе отправимся в Сорренто, или Неаполь, или, может быть, еще дальше, в Стамбул, о котором так красочно рассказывал мне во время одного из ужинов наш посол в Турции. В каике на Босфоре, с Арманом, можете вы представить что-нибудь более упоительное! В моем нынешнем положении я могла дать ему все, окружить его такой роскошью, какую только можно себе вообразить, могла содержать его так, как он того заслуживал, обеспечить ему достойное существование. Разумеется, я хорошо знала, что время от времени придется кого-нибудь убивать - из-за моих связей я бы все-таки предпочла, чтобы это был президент республики, а не король, - придется иногда прерываться, чтобы взорвать мост или пустить под откос поезд, но и это тоже было роскошью, какую я теперь могла себе позволить, ничем особенно не рискуя: никому и в голову не пришло бы подозревать меня. Я на него еще немного дулась: забыть восемь лет одиночества, на которые он меня обрек, было нелегко; воистину, он поступил со мной жестоко, и вы можете, если хотите, обвинить меня в легкомыслии и слабоволии, но я была готова все простить. Сквозь робкие и сбивчивые фразы Громова мне ясно виделись приказы Армана: речь шла о том, чтобы обобрать весь Лондон, лишив его драгоценностей, и мне поручалось составить список гостей. Я словно услышала ироничный голос Дики, нашептывающий мне НА ухо: "Итак, учитывая, что выбора у нас нет, попытаемся хотя бы немного поразвлечься..."
Из концертного зала продолжали доноситься отголоски Скарлатти. Подвыпивший Громов покачивал в такт музыки головой и размахивал своим бокалом. Затем музыка смолкла, и грянули аплодисменты.
- Вы говорите, их двое?
- Двое. Один - высокий." очень известный человек, другой - совсем низенький ирландец с кривой шеей. Их было трое, но один умер в тюрьме...
- Бедняга, - сказала Леди Л. - Что ж, все это очень интересно. Передайте им, что я подумаю. Жду вас здесь на следующей неделе. Войдете через дверь, не прячась, да оденьтесь получше. Держите...
Она сняла с пальца кольцо и протянула ему.
Он поставил пустой бокал на столик, поклонился и направился к окну. У него было плоскостопие. Перед тем как выйти, он обернулся, вздохнул и вдруг посочувствовал сам себе:
- Бедняга Громов! Никогда он не выходит через дверь, всегда через окно и всегда в темноту!
Сказав это, он исчез.
Леди Л. откинула голову. В гостиной возобновилась музыка, издалека доносились аккорды Шумана. Легкая улыбка скользнула по ее губам, а ее полуприкрытые глаза смотрели на розу из красного тюля, которую она держала в руке.
Глава XII
Поэт-Лауреат сидел, выпрямившись, в викторианском кресле, расшитом великолепным орнаментом с изображением львов, щенков, ланей и голубей, умильно перемешанных в уютной неге земного рая. Сэр Перси никогда раньше не заходил внутрь летнего павильона и сейчас бросал по сторонам опасливые, слегка осуждающие взгляды. Здесь царила крайне неприятная атмосфера. Стояла, к примеру, большая, просто до неприличия огромная, отделанная позолотой кровать - восточная, благоухавшая гаремом, с висевшим над ней балдахином и, главное, зеркалом, которому там было совсем не место. Он старался не смотреть на нее, но проклятое ложе буквально кололо глаза, а зеркало даже как будто цинично ухмылялось. Впрочем, все здесь отдавало сомнительным вкусом, место выглядело странно, даже непристойно. Повсюду висели портреты усатых и бородатых воинов, очевидно турок, склонившихся над изнемогающими пленниками, русские иконы, на которых нарисованные углем черты угрюмого молодого человека необычайной красоты заменили лица святых, маски, наргиле, испанское платье другой эпохи на манекене из ивы, несметное количество мягких подушек, а также любопытная ширма, полностью изготовленная из игральных карт: сотни склеенных между собой пиковых дам как бы сверлили вас мрачным взглядом, полным зловещих предзнаменований. Повсюду были также морды ручных животных Леди Л., непочтительно изображенные поверх человеческих лиц на фамильных портретах Лорда Л. Собаки, кошки, обезьянки, попугаи в костюмах придворных гордо взирали на сэра Перси Родинера с высоты своих позолоченных рам. Это было любимым времяпрепровождением Леди Л.: не раз он видел, как она проводила целые часы, рисуя только что издохшего щенка на физиономии какого-нибудь выдающегося предка своего супруга. Кошки в доспехах, кошки верхом на лошадях в мундирах бенгальских уланов, кошки в адмиральской форме на капитанских мостиках в Трафальгарском сражении, наблюдающие за неприятельским флотом в подзорную трубу, козы в мундирах и меховых шапках гвардейцев-гренадеров, гордо держащие пожелтевшие перга менты, на которых еще можно было различить благородный девиз "Я не уступлю", величественные попугаи с важными чертами прабабушек, ангельские головки приплода котят, нарисованные на
фотографии группы ее внуков рядом с няней, превращенной в мартышку, и великолепный черный кот, представленный в чрезвычайно дерзкой позе, на коне, сабля наголо, крепко сжимающий своим сладострастно изогнутым хвостом знамя одного из самых прославленных полков Ее Величества.
- А вот это, - заметила Леди Л., - моя любовь Тротто ведет в атаку легкую кавалерийскую бригаду в Крыму. Знаете, это один из самых славных эпизодов нашей истории.
Сэр Перси бросил на нее осуждающий взгляд. Леди Л. сидела в высоком кресле перуанского барокко, отделанном пурпуром и позолотой; верх спинки имел форму львиной морды, а подлокотники оканчивались когтистыми лапами. Она выглядела немного взволнованной, как всегда, когда воскрешала в памяти кого-нибудь из своих дорогих усопших. Поэт-Лауреат вращал головой по сторонам с суровым видом храбреца, он был настороже. Ему никак не удавалось справиться с ощущением опасности, скрытой угрозы. В атмосфере домика было что-то гнетущее, чуть зловещее. Отчасти это, наверное, можно было объяснить нехваткой свежего воздуха, так что отчетливо ощущалось физическое присутствие и старчески сухой запах каждого покрытого слоем пыли предмета, каждого лоскута ткани, каждого куска дерева; ставни были закрыты, и тусклый свет, которому удавалось проникнуть внутрь, только подчеркивал необычность комнаты и странность загромождавших ее предметов. Мысль о некой затаившейся опасности казалась совершенно нелепой, и тем не менее отвергнуть ее было трудно. Сэр Перси Родинер вдруг задался вопросом, не использовали ли друзья-анархисты Леди Л. этот павильон для хранения бомб. Место для этого было самое подходящее: взрывчатку можно было спрятать где угодно - в занзибарском шкафу, инкрустированном слоновой костью и перламутром, или же в черном и приземистом, обитом медью сейфе, который Глендейл привез из одного из своих путешествий по Востоку - банкиры Мадраса имели обыкновение хранить в таких свое золото.
- Ясно, - проворчал он, пытаясь скрыть растущее чувство тревоги. - И что же вы сделали потом?
Теперь он верил каждому ее слову: сама атмосфера придавала оттенок достоверности этой истории. Он снова украдкой взглянул на кровать: чрезвычайно неприятное ложе, которому совершенно нечего было делать в Англии.
- Это тунисская кровать, - пояснила Леди Л. - Я сама купила ее в Кайруане. Раньше она стояла в гареме Бея и...
- Что вы сделали потом? - перебил ее сэр Перси, спеша уберечь себя от неизвестно каких подробностей, которые могли еще на него обрушиться.
- Две недели на то, чтобы подготовить хороший костюмированный бал, это очень мало. Так что мне действительно пришлось потрудиться. В довершение всего принц Уэльский милостиво сообщил нам о своем намерении провести у нас выходные, возвращаясь из Вата, что предполагало не менее двадцати человек свиты, в том числе, разумеется, и мисс Джонс, а также два дня, потерянных на пустую болтовню и угодничанье. Конечно, у меня было сто сорок человек прислуги, не считая мужа, но я все же лично должна была следить за тем, чтобы Эдди ни в чем не испытывал неудобства, чтобы скрупулезно, под видом этакой приветливой непринужденности, соблюдался этикет - ну, в общем, за всеми правилами игры. Ужасная скучища. Но я пребывала в невменяемом состоянии счастливого нетерпения: скоро я снова увижу Армана, а все остальное, как я вам уже говорила, было не в счет. Я думала и гадала, как он перенес нашу жестокую разлуку, найдет ли он меня сильно изменившейся или нет, по-прежнему ли он любит человечество с той всепоглощающей страстью, что оставляла для меня так мало места в его сердце, или, быть может, моя соперница утратила в его разочарованных глазах хотя бы часть своего обаяния после урока, который она ему преподнесла. Я не слишком могла на это рассчитывать, но все-таки даже самые великие поэты в конце концов устают от луны, и в отдельные моменты я ощущала полную уверенность, что он заключит меня в объятия и нежно попросит прощения за зло, которое причинил мне. Я потратила уйму времени на то, чтобы составить список гостей для моего бала, стараясь вспомнить всех тех, кому я должна была отдать долг вежливости, так, чтобы никого не забыть и не обидеть, и нужно признать, мне приятно было думать, что некоторые из самых наглых моих приятельниц лишатся своих украшений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Глава XI
Окно было открыто. Парк растворился в темноте; звезды если и были, то ночь их берегла для себя. Леди Л. сидела в кресле, закрыв глаза, прислушиваясь к отдаленным отзвукам музыки Скарлатти, доносившимся как бы из прошлого. Покинув своих гостей, она вышла из концертного зала, чтобы выпить бокал хереса и выкурить сигарету. Но главным образом, чтобы после несметного числа улыбок и любезных слов побыть одной. Она попросила квартет Силади выступить у нее с концертом, однако с некоторого времени что-то случилось с музыкой, казалось, она состоит из одних сожалений; сама красота ее была чем-то вроде упрека, не утихавшего и в наступавшей затем тишине. Леди Л. прислонилась головой к подушке. В пальцах у нее догорала сигарета.
Она услышала робкое покашливание и открыла глаза. Между тем в гостиной она была по-прежнему одна. Оглядевшись вокруг повнимательнее, она заметила под тяжелой бархатной портьерой носок грубого, заляпанного грязью ботинка. Какое-то мгновение она удивленно, но безо всякого страха разглядывала его: чтобы ее испугать, нужно было нечто большее, чем наличие за портьерой прячущегося мужчины. Даже когда портьера раздвинулась и к ней вышел незнакомец, она почувствовала лишь легкую досаду: сторожа парка плохо делали свое дело. Это был тучный мужчина, короткорукий, с белыми нервными пальцами, круглым, омраченным тревогой лицом; он смерил ее взглядом, в котором к страху и дерзости примешивалось то выражение изумленного возмущения, какое неизбежно появляется на лицах отдельных благонамеренных людей, придавленных лавиной обрушившихся на них неприятностей. Она опустила взгляд на его ступни: поистине, они были огромны, а грязные ботинки на китайском ковре казались особенно громоздкими. Испачкано было и пальто: очевидно, он сорвался, перелезая через стену. Она обратила внимание также и на то, что гость не снял шляпу - бросая, по-видимому, вызов, - и продолжая разглядывать ее с оскорбленным, возмущенным видом извечного полемиста, чей яростный взгляд становится самым настоящим социальным требованием.
- Громов, Платон Софокл Аристотель Громов18, покорнейший слуга человечества, - произнес внезапно незваный гость хриплым и до странности безнадежным голосом, словно отказывался ото всяких притязаний на существование в тот самый момент, когда о нем же и заявлял. - Скарлатти, не правда ли? Сам большой любитель музыки, bel canto, бывший воспитанник великого Герцена, Бакунина, бывший первый баритон "Ковент-Гардена", изгнанный с позором за то, что отказался петь перед коронованными особами.
Леди Л. холодно, с каким-то ледяным любопытством наблюдала за ним. Какое облегчение - после всех этих лет, проведенных среди чужаков, встретить настоящего знакомого; она вдруг подумала о своем отце, но сумела подавить чувство неприязни. Мужчина сделал несколько шагов вперед, переваливаясь как утка; его нежно-голубые маленькие глазки, испуганное и влажное от пота лицо придавали ему патетический вид певца, которому не дали допеть романс, вылив на голову ушат холодной воды. Она поднесла к губам сигарету, сощурилась и выпустила дым. Все это начинало ее забавлять.
- Очень щекотливое дело, послание исключительной важности, буквально вопрос жизни и смерти...Простой почтовый ящик на службе человечества... Человек возродится. Сбросит все путы, найдет счастье в свежести своей вновь обретенной природы... наконец-то. Неудобно сюда добираться, собаки лают, темень, хоть глаз выколи, однако же вот он я, как всегда, сделал невозможное. Бокал вина был бы весьма кстати.
Леди Л. знала, что в любой момент может войти кто-нибудь из гостей или прислуги, и ради соблюдения приличий она, к сожалению, должна была положить конец этому приключению. А оно ее очень забавляло. После стольких лет этикета, хороших планер, вежливого и чопорного общества удрученный вид этого человека, смесь страха и вызова и даже его грязные тяжелые башмаки на ковре были как глоток свежего воздуха. Но она не могла себе позволить продолжать эту интермедию. Ни в коем случае этот неприглядный персонаж не должен заметить ее улыбку, как бы адресованную доброму старому другу. Она нахмурилась, потянулась к колокольчику. И тогда, с быстротою иллюзиониста, мужчина снял котелок, вытащил оттуда розу из красного тюля и вскинул вместе с ней руку вверх.
Леди Л. смотрела на розу не моргая. На ее безучастном лице лишь слегка обозначилась вялая улыбка. Она как бы внезапно лишилась всего своего тела: осталась одна пустота, в которой не было ничего, кроме неистовых ударов сердца. Слова ее друга Оскара Уайльда: "Я могу устоять перед всем, кроме искушения" - отдались у нее в ушах. Она протянула руку. Платон Софокл Аристотель Громов как будто несказанно удивился: он не привык еще добиваться успеха. Все всегда срывалось, ничего не шло, были одни лишь недоразумения, ошибки в препятствия, безразличие я нелепость, но он продолжал верить, нежно любить, жертвовать собой. Человечество обладало загадочной способностью вдохновлять на такую любовь, какую ни неудачи, ни словоблудие, ни шутовские выходки - ничто не может поколебать; это действительно была очень важная дама, которая могла потребовать от своих воздыхателей невозможного. Этот лирический клоун пришел сюда, чтобы выполнить свою низменную работу "того-кто-получает-по-мордам", а затем быть выпоротым и выброшенным, и вот теперь что-то вырисовывалось, упрочивалось, приобретало смысл, становилось реальностью. Лицо его просияло, он тут же отдал ей розу, вздохнул с облегчением, хитровато и наивно улыбнулся, смело подошел к столику и, потирая ладони, налил себе бокал хереса.
- За красоту жизни! - сказал он, поднимая бокал. - За человечество без классов, без рас, без партий, без господ, по-братски объединившееся в справедливости и любви.
- Так что там за послание? - строго спросила Леди Л. - Лучше скажите мне все, мой друг, отступать слишком поздно. Говорите, иначе я велю высечь вас так, что вы проклянете все на свете. Что это за пресловутое послание, от кого оно? Я жду.
Платон Софокл Аристотель, казалось, совсем растерялся. Какое-то мгновение он моргал, держа в одной руке графин, в другой - бокал, затем, еще немного поколебавшись, начал говорить с какой-то отчаянной решимостью, как человек, который прыгает в воду, не зная, выплывет он или нет. Двоим из его приятелей - борцам за святое дело, проведшим восемь лет в тюремной камере, - удалось бежать и добраться до Англии, где они надеются найти поддержку и защиту. Ранее им будто бы было дано обещание... Поэтому они решили, что ее светлость, быть может, даст у себя костюмированный бал ровно через две недели... Нечто очень изысканное, очень шикарное, придут, естественно, и дамы, увешанные самыми дорогими украшениями, - один из тех вечеров, что умеет устраивать только ее светлость, - вальсы и фейерверки, паштет из гусиной печенки, шампанское и бутерброды с куропатками, - короче, он никогда не стал бы давать советов, тем более приказывать, простой почтовый ящик на.службе человечества, он передает послание, и только... Некоторые оказавшиеся в данный момент без всяких средств к существованию люди могли бы присоединиться к маскараду и...
Он умолк, опустошил еще один бокал хереса, обернулся, явно напуганный тем, что сказал и сделал. Леди Л. быстро соображала. К полному отсутствию страха примешивалось ощущение радостного нетерпения, почти восторга: она вновь увидит наконец Армана, все остальное - суета.
- Это был поистине восхитительный момент, Перси. Я вдруг решила, что все мне будет наконец возвращено. Мы вместе отправимся в Сорренто, или Неаполь, или, может быть, еще дальше, в Стамбул, о котором так красочно рассказывал мне во время одного из ужинов наш посол в Турции. В каике на Босфоре, с Арманом, можете вы представить что-нибудь более упоительное! В моем нынешнем положении я могла дать ему все, окружить его такой роскошью, какую только можно себе вообразить, могла содержать его так, как он того заслуживал, обеспечить ему достойное существование. Разумеется, я хорошо знала, что время от времени придется кого-нибудь убивать - из-за моих связей я бы все-таки предпочла, чтобы это был президент республики, а не король, - придется иногда прерываться, чтобы взорвать мост или пустить под откос поезд, но и это тоже было роскошью, какую я теперь могла себе позволить, ничем особенно не рискуя: никому и в голову не пришло бы подозревать меня. Я на него еще немного дулась: забыть восемь лет одиночества, на которые он меня обрек, было нелегко; воистину, он поступил со мной жестоко, и вы можете, если хотите, обвинить меня в легкомыслии и слабоволии, но я была готова все простить. Сквозь робкие и сбивчивые фразы Громова мне ясно виделись приказы Армана: речь шла о том, чтобы обобрать весь Лондон, лишив его драгоценностей, и мне поручалось составить список гостей. Я словно услышала ироничный голос Дики, нашептывающий мне НА ухо: "Итак, учитывая, что выбора у нас нет, попытаемся хотя бы немного поразвлечься..."
Из концертного зала продолжали доноситься отголоски Скарлатти. Подвыпивший Громов покачивал в такт музыки головой и размахивал своим бокалом. Затем музыка смолкла, и грянули аплодисменты.
- Вы говорите, их двое?
- Двое. Один - высокий." очень известный человек, другой - совсем низенький ирландец с кривой шеей. Их было трое, но один умер в тюрьме...
- Бедняга, - сказала Леди Л. - Что ж, все это очень интересно. Передайте им, что я подумаю. Жду вас здесь на следующей неделе. Войдете через дверь, не прячась, да оденьтесь получше. Держите...
Она сняла с пальца кольцо и протянула ему.
Он поставил пустой бокал на столик, поклонился и направился к окну. У него было плоскостопие. Перед тем как выйти, он обернулся, вздохнул и вдруг посочувствовал сам себе:
- Бедняга Громов! Никогда он не выходит через дверь, всегда через окно и всегда в темноту!
Сказав это, он исчез.
Леди Л. откинула голову. В гостиной возобновилась музыка, издалека доносились аккорды Шумана. Легкая улыбка скользнула по ее губам, а ее полуприкрытые глаза смотрели на розу из красного тюля, которую она держала в руке.
Глава XII
Поэт-Лауреат сидел, выпрямившись, в викторианском кресле, расшитом великолепным орнаментом с изображением львов, щенков, ланей и голубей, умильно перемешанных в уютной неге земного рая. Сэр Перси никогда раньше не заходил внутрь летнего павильона и сейчас бросал по сторонам опасливые, слегка осуждающие взгляды. Здесь царила крайне неприятная атмосфера. Стояла, к примеру, большая, просто до неприличия огромная, отделанная позолотой кровать - восточная, благоухавшая гаремом, с висевшим над ней балдахином и, главное, зеркалом, которому там было совсем не место. Он старался не смотреть на нее, но проклятое ложе буквально кололо глаза, а зеркало даже как будто цинично ухмылялось. Впрочем, все здесь отдавало сомнительным вкусом, место выглядело странно, даже непристойно. Повсюду висели портреты усатых и бородатых воинов, очевидно турок, склонившихся над изнемогающими пленниками, русские иконы, на которых нарисованные углем черты угрюмого молодого человека необычайной красоты заменили лица святых, маски, наргиле, испанское платье другой эпохи на манекене из ивы, несметное количество мягких подушек, а также любопытная ширма, полностью изготовленная из игральных карт: сотни склеенных между собой пиковых дам как бы сверлили вас мрачным взглядом, полным зловещих предзнаменований. Повсюду были также морды ручных животных Леди Л., непочтительно изображенные поверх человеческих лиц на фамильных портретах Лорда Л. Собаки, кошки, обезьянки, попугаи в костюмах придворных гордо взирали на сэра Перси Родинера с высоты своих позолоченных рам. Это было любимым времяпрепровождением Леди Л.: не раз он видел, как она проводила целые часы, рисуя только что издохшего щенка на физиономии какого-нибудь выдающегося предка своего супруга. Кошки в доспехах, кошки верхом на лошадях в мундирах бенгальских уланов, кошки в адмиральской форме на капитанских мостиках в Трафальгарском сражении, наблюдающие за неприятельским флотом в подзорную трубу, козы в мундирах и меховых шапках гвардейцев-гренадеров, гордо держащие пожелтевшие перга менты, на которых еще можно было различить благородный девиз "Я не уступлю", величественные попугаи с важными чертами прабабушек, ангельские головки приплода котят, нарисованные на
фотографии группы ее внуков рядом с няней, превращенной в мартышку, и великолепный черный кот, представленный в чрезвычайно дерзкой позе, на коне, сабля наголо, крепко сжимающий своим сладострастно изогнутым хвостом знамя одного из самых прославленных полков Ее Величества.
- А вот это, - заметила Леди Л., - моя любовь Тротто ведет в атаку легкую кавалерийскую бригаду в Крыму. Знаете, это один из самых славных эпизодов нашей истории.
Сэр Перси бросил на нее осуждающий взгляд. Леди Л. сидела в высоком кресле перуанского барокко, отделанном пурпуром и позолотой; верх спинки имел форму львиной морды, а подлокотники оканчивались когтистыми лапами. Она выглядела немного взволнованной, как всегда, когда воскрешала в памяти кого-нибудь из своих дорогих усопших. Поэт-Лауреат вращал головой по сторонам с суровым видом храбреца, он был настороже. Ему никак не удавалось справиться с ощущением опасности, скрытой угрозы. В атмосфере домика было что-то гнетущее, чуть зловещее. Отчасти это, наверное, можно было объяснить нехваткой свежего воздуха, так что отчетливо ощущалось физическое присутствие и старчески сухой запах каждого покрытого слоем пыли предмета, каждого лоскута ткани, каждого куска дерева; ставни были закрыты, и тусклый свет, которому удавалось проникнуть внутрь, только подчеркивал необычность комнаты и странность загромождавших ее предметов. Мысль о некой затаившейся опасности казалась совершенно нелепой, и тем не менее отвергнуть ее было трудно. Сэр Перси Родинер вдруг задался вопросом, не использовали ли друзья-анархисты Леди Л. этот павильон для хранения бомб. Место для этого было самое подходящее: взрывчатку можно было спрятать где угодно - в занзибарском шкафу, инкрустированном слоновой костью и перламутром, или же в черном и приземистом, обитом медью сейфе, который Глендейл привез из одного из своих путешествий по Востоку - банкиры Мадраса имели обыкновение хранить в таких свое золото.
- Ясно, - проворчал он, пытаясь скрыть растущее чувство тревоги. - И что же вы сделали потом?
Теперь он верил каждому ее слову: сама атмосфера придавала оттенок достоверности этой истории. Он снова украдкой взглянул на кровать: чрезвычайно неприятное ложе, которому совершенно нечего было делать в Англии.
- Это тунисская кровать, - пояснила Леди Л. - Я сама купила ее в Кайруане. Раньше она стояла в гареме Бея и...
- Что вы сделали потом? - перебил ее сэр Перси, спеша уберечь себя от неизвестно каких подробностей, которые могли еще на него обрушиться.
- Две недели на то, чтобы подготовить хороший костюмированный бал, это очень мало. Так что мне действительно пришлось потрудиться. В довершение всего принц Уэльский милостиво сообщил нам о своем намерении провести у нас выходные, возвращаясь из Вата, что предполагало не менее двадцати человек свиты, в том числе, разумеется, и мисс Джонс, а также два дня, потерянных на пустую болтовню и угодничанье. Конечно, у меня было сто сорок человек прислуги, не считая мужа, но я все же лично должна была следить за тем, чтобы Эдди ни в чем не испытывал неудобства, чтобы скрупулезно, под видом этакой приветливой непринужденности, соблюдался этикет - ну, в общем, за всеми правилами игры. Ужасная скучища. Но я пребывала в невменяемом состоянии счастливого нетерпения: скоро я снова увижу Армана, а все остальное, как я вам уже говорила, было не в счет. Я думала и гадала, как он перенес нашу жестокую разлуку, найдет ли он меня сильно изменившейся или нет, по-прежнему ли он любит человечество с той всепоглощающей страстью, что оставляла для меня так мало места в его сердце, или, быть может, моя соперница утратила в его разочарованных глазах хотя бы часть своего обаяния после урока, который она ему преподнесла. Я не слишком могла на это рассчитывать, но все-таки даже самые великие поэты в конце концов устают от луны, и в отдельные моменты я ощущала полную уверенность, что он заключит меня в объятия и нежно попросит прощения за зло, которое причинил мне. Я потратила уйму времени на то, чтобы составить список гостей для моего бала, стараясь вспомнить всех тех, кому я должна была отдать долг вежливости, так, чтобы никого не забыть и не обидеть, и нужно признать, мне приятно было думать, что некоторые из самых наглых моих приятельниц лишатся своих украшений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19