..
Тот опыт с кёльнским немцем убедил меня в непреложной истине - мужчины и женщины разных стран непременно найдут между собой общий язык, если не будут расписывать выдающиеся особенности своих гор и лесов, и даже таких великих, как Америка, а займутся самым восхитительным делом на свете с помощью своих "опаловых небес" и "нефритовых стержней", или, как прямодушно называется это в многочисленных дамских романах, станут трахаться, придавая особое, священное значение лишь своим "дырочкам" и фаллосам...
Вообще недаром прежде со всего света ездили учиться в Германию. Тут хочешь не хочешь, а поумнеешь.
...Вот что мне, как это ни странно, напомнило черное яблочное зернышко - сувенир из Индии...
Я, конечно, аккуратно завернула его в бумажную салфетку и положила на дно косметички, бочком к рыжеватому волоску из усов русского стюарда.
Кстати, я только теперь понимаю, почему мне было приятно заниматься сексом с этим большим немцем. Мне казалось, что я... ну, да... занимаюсь любовью с сами Хельмутом Колем, а это, согласитесь, так возбуждает и возвышает...
Жаль, я не успела поделиться этой мыслью с моим все-таки излишне самоуверенным немцем, и он принял все изъявления моей пылкой плоти на счет своей плоти... Вот ведь как оно все тонко, запутанно в женской психике... Подумать только!
...Далеко, очень далеко ушла я, однако, от русского теплохода, идущего из Гонконга в Токио. А ведь был уже поздний-поздний вечер, скорее, даже ночь, а наутро мы пришвартуемся в токийском порту, и - прощай моя мечта об этом русском, невыносимо грубом, дерзком, безумно сексапильном "новом русском" с грязными пятками и криминальным прошлым... И в иллюминаторе только одно темное, беспросветное море. И никаких надежд, ну абсолютно...
Я сижу в голубом, воздушно-серебряном пеньюаре, утонув затылком в подушке, и пробую читать... Но и чтение не приносит успокоения. Как назло в глаза лезут строчки: "Молоды индейцы натчи, что в Северной Америке, сумевшие снять скальпы со своих врагов, должны были соблюдать на протяжение шести месяцев шести месяцев целый ряд запретов. Им нельзя было спать с женами..."
Ну ведь это полная чепуха! Ведь эти, пусть дикие, но ведь мужественные особи совершили подвиг в определенном смысле, их бы самое время вознаградить хорошим, первоклассным сексом, а их лишают именно этого! Какая жестокость!
И кто? Какие идиоты? Скорее всего, старичье, вбившее в голову всем остальным, что их склеротические мозги самые мудрые, самые качественные. Ого, что они придумали, эти древние маразматики, забывшие самое элементарное - оргазм. Будто стоит этим смельчакам нарушить это правило - и душа убитого им отомстит и даже крошечная царапина станет смертельной.
И я вдруг представила... эти темно-коричневые тела индейцев, словно вырезанные из крепкого дерева и отлакированные, и как под этой эластичной кожей играют мускулы, а их способность бесшумно, упруго подбираться к добыче и, все точно рассчитав, - выпускать ядовитую стрелу... Ах, как великолепны эти мужские особи в момент охотничьей страсти! Должно быть, и в постели они не менее хороши.
"Как странно, - подумала я, чувствуя согревающее журчание моих поднимающихся из глубин женских соков, - я ведь ни разу отчего-то не попробовала потомка индейца... А их так много в Америке, и все разные..."
Читатели-чистоплюи, конечно, уже давно посинели от гнева и презрения: мол, как же так, чуть чего - и эта невозможная американка уже возбудилась и жаждет нового мужчину! Уж не больна ли она психически?!
Успокойтесь, это именно я вполне нормальная женщина, уважающая все, что подарила мне природа, а вы, несчастные, обречены лишь морализировать и поучать. Но если бы вы обладали столь совершенным телом, как мое, когда вы, длинноногая, с соблазнительнейшим декольте, сверкая бриллиантами голубых глаз, входите в ресторан и чувствуете, как вам навстречу, разрывая все "молнии" на окружающих ширинках, рвутся "нефритовые стержни", "саксофоны", "флейты", "бананы", "кабачки", "кинжалы", "мечи", ну и так далее, - где была бы ваша постная мораль?
Ведь что такое по сути секс? Я, основываясь на с воем, как вы теперь поняли, немалом опыте, знаю, убедилась: секс - это нечто вроде безобидного, восхитительного ритуала. Когда-то первобытный человек хотел отведать мяса дикого, могущего животного или человека, потому что через это мясо, так думалось ему, он получит храбрость, с илу, ловкость съеденных им объектов. А секс? А слияние двух тел в едином, грозовом, неукротимом порыве? Не есть ли это символическое поедание друг друга, чтобы как бы получить пусть в кратковременное, но пользование те качества, которых не имеешь?!
Одним словом, мне опять стало так скучно и одиноко. Особенно после того, как я прочла про очередную глупость, придуманную, естественно, мужчинами. Конечно же, не женщина сочинила те же правила поведения для корейского императора, когда никому из смертных не дозволялось в древности дотронуться до него. А что совсем уж смешно - если сам император соизволил прикоснуться к кому-либо, то это место тотчас объявлялось святым и этот осчастливленный должен был всю остальную жизнь носить знак отличия - обычно шнурок из красного шелка.
Но дальше-то, дальше что я прочла в этой книге для путешествующих! В 1800 году корейский император Тиенг-Тоонг-Тай-Оанг умер от опухоли на спине, потому только, что ничто железное не имело права коснуться его тела! А ланцет-то железный! Вот уж полные ублюдки эти прошлые законодатели с их иссушенными пенисами и затхлым запахом из чиновничьего рта! Когда секс от них сбежал далеко-далеко и навсегда, они, конечно же, хотят доказать, что ещё годятся на что-то, и придумывают свои идиотские законы, установления, табу и дерутся за власть, как шакалы!
Ах, как мне вдруг стало жаль корейского императора с этой его длинной фамилией, похожей на стон! Как ему, должно быть, не хватало тогда жаркого, отзывчивого, гибкого женского тела! Убеждена - эти поганые старцы-чиновники и от женского, целительного присутствия его ограждали...
И мне захотелось... мне захотелось... А я ведь не привыкла идти против своих прихотей! Зачем? Жизнь так коротка, а идиотов-чиновников с прогорклыми, дряблыми пенисами так много...
Я вышла в коридор... Он был пуст... Я, правда. Еще толком не знала, на что решусь. Но к этому моменту в моей душе уже созрело желание почти что материнское - обнять, успокоить, приголубить какого-нибудь корейца в память о его несчастном, погибшем от чиновничьих заплесневелых мозгов императоре Тиенг-Тоонг-Тай-Оанг...
Продолжала ли я думать при этом и о своем непокорном, искусительном "новом русском" с криминогенным прошлым?
О, конечно! Но почему-то какой-то внутренний голос мне уже совсем твердо посоветовал: "Не переживай на этот счет так уж сильно. Все будет так, как ты хочешь. Вот увидишь!"
А пока я вдруг увидела, как по коридору, поигрывая очками, идет сонный узкоглазый маленький человек мужского пола. Он должен был быть корейцем корейцы часто носят очки, - и он оказался именно им и был очень-очень удивлен, когда я сказала ему, что он - кореец.
- Как вы догадались? - изумленно спросил он, надев очки и глядя, естественно, снизу вверх, хотя я стояла не на самых своих высоких каблуках.
- Почему? - я повертела перед его глазами своим платиновым перстнем с крупным изумрудом и заметила, что маленький кореец как завороженный следит взглядом за этой моей безделушкой. - Потому что вы... вообразите... очень похожи на одного из ваших императоров... его звали... как же его звали? - я будто бы машинально вошла в свою каюту, а он, действительно как бычок на веревочке зашел следом за мной...
- Его звали прекрасно - Тиенг-Тоонг-Тай-Оанг! - объявила я, считав с книги, которая так кстати лежала раскрытой на столе.
- И... и что же? - все ещё ни о чем не догадывался этот довольно невысокий, очкастенький, скромный кореец, которому на вид можно было дать и десять лет, и шестьдесят - такая у них, у корейцев, да и у ряда подобных азиатских народов особенность. И, можно сказать, преимущество. Я же не хотела, само собой, чтобы в мой номер ворвалась разъяренная корейская мамаша и подняла крик насчет того, что какая-то противная, богомерзкая европейка лишила невинности её десятилетнего сыночка, с трудом усвоившего какие-то там ужасающе сложные правила написания иероглифов. И поэтому я спросила довольно строго:
- Сколько вам лет? Только честно.
- Двадцать семь! - с достоинством ответил мне вмиг выросший в моих глазах потомок подданных Тиенг-Тоонг-Тай-Оанга.
Он очень смутился, ну очень, когда я, словно играя, выкинула на столик перед ним кучу американских разноцветных презервативов. И я даже подумала, что он сейчас попросту убежит от меня. И он, действительно, сделал намекающий жест. Однако я знала свою силу. И знала, вычитала где-то, что у корейцев имеется свой гимн типа "Германия, Германия превыше всего!", хотя они тоже не всегда поют его во все горло, но в душе - случается, бывает, а значит... Значит, я взяла и подкинула ему высокоидейный вопрос, наполненный высокопатриотичным содержанием:
- А что, разве в вашей Корее презервативы делают хуже, чем у нас в Америке? Разве ваша корейская цивилизация настолько отстала от американской, что вы не боретесь за безопасный секс?
О, как он взбурлил, этот яростный, неукротимо-пламенный корейский патриот! И тотчас жестом миллионера, выхватил из кармана несколько пакетов с презервативами, на которых, само собой, стояло клеймо корейской фирмы и четко пропечатанный национальный флаг.
И как-то само собой вышло, что мы с этим, можно сказать, миниатюрным корейцем решили тотчас проверить эти наши многочисленные презервативы в действии...
Увы, это невеликое создание в чем-то явно не оправдало моих надежд. В три часа пятнадцать минут ночи в Японском море мне хотелось, чтобы от него пахло отчасти укропом, а отчасти табуном антилоп гну, бегущим по саванне в момент преследования матерым львом. А его ключицы и коленки издавали лишь слабый аромат иммортели вперемешку с железной крышей после дождя...
Но вообще это было довольно забавно. И спешу предупредить женщин, желающих совершить секс с маленьким мужчиной, - рискуйте, милые, если вы, конечно, не боитесь щекотки. Объясняю: маленький мужчина прыгает по телу, как кузнечик. И в этом есть, конечно, своя прелесть, но вам то и дело хочется смеяться в самый неподходящий момент хотя бы потому, что все его "мужское достоинство" более всего напоминает детский свисток, и тут уже, как говорится, никуда не денешься... Я собственно и сейчас не могу сказать точно - а что было между нами такого уж сексуального? И вообще зачем он так резво скакал по мне?
Одно помню точно: он не снял свои очки в черной оправе и занимался сексом в них, так что мне изредка казалось, что я совершаю какие-то исключительно противозаконные действия, так как тщусь лишить невинности корейского ученика-отличника. И в этом ощущении было нечто...
Не могу не отметить, каким же поразительно благонравным, аккуратным оказался этот корейский, скажу так, "секс-очкарик"! Он ведь все, абсолютно все (впрочем, их было всего три) корейские презервативчики, переполненные собственной, чисто корейской субстанцией, как-то смущенно-вежливо покидал в карман пиджака, поклонился и удалился... Ну надо же!
Между тем часы показывали начало пятого... Все-таки долго мы с ним барахтались здесь в память о несчастном императоре Тиенг-Тоонг-Тай-Оанге...
...Я, было, откусила от банана, вдохнула глубоко, словно бы освобождаясь от всякого неурочного дурмана... Но тут на глаза мне попалась брошенная узконосая туфля... моя собственная, между прочим, ничем особо не примечательная. И вдруг именно эта лазоревая туфля вызвала в моей памяти образ принца Уэльского, мужа принцессы Дианы, его худую фигуру, его довольно обыкновенное лицо, но с таким поразительно длинным, предвещающим носом... Я где-то когда-то читала, что именно нос на лице мужчины дает наиболее точное представление о... ну да вы, должно быть, меня понимаете... И я тотчас сама себе удивилась: "Как это так, текут последние часы перед приходом в токийский порт, а я вожусь здесь с каким-то малокалиберным корейцем, в то время как мое тело рассчитано на полноценную мужскую плоть!" И так мне в эту же минуту захотелось иметь рядом английского принца, от которого, как пишут газеты, отворачивается привередливая принцесса Диана, предпочитающая узкие юбки... Так мне захотелось его всего-всего, все его мужские особенности ощупать своими чуткими женскими руками... Вообще, если признаться, я почему-то ещё ни разу не спала ни с одним принцем. Даже с лордом не спала.
Разумеется, я имею в виду натурального английского лорда, а не тех нуворишей, которые срочно прикупают себе эти титулы.
Да ведь, с другой стороны, мне каких-то двадцать восемь - вся жизнь впереди!
И ещё мне захотелось, чтобы принц Чарльз осыпал меня маргаритками в росе и, слегка подрагивающую от легкого озноба, накрыл своим пылающим от страсти, от восторга телом... А дальше, дальше...
Нет, нет, нет, даже обладание мужем привередливой принцессы Дианы не сделало бы меня по-настоящему удовлетворенной и счастливой. Мне, конечно же, никто не мог заменить "нового русского", посмевшего грубо бросить: "Пошла вон!"
Но почему он так поступил, именно так? Вот загадка... распаляющая воображение... К тому же, как вы, конечно, помните, дорогой читатель, этот "новый русский" решительно и бесповоротно отверг от себя малейший намек на гомосексуализм...
Что бы все это значило? Что?!
Я накинула поверх золотистого летучего пеньюара свою большую испанскую черно-золотую шаль и вышла в коридор, поднялась на палубу, прошла к корме... Белая накипь пены за бортом бурлила и непрекращающемся азарте и кураже, и я невольно почувствовала близость с ней... Именно с ней. Не с мертвой же плоской водой бассейна... не со скучной же тушей шлюпки, намертво привинченной сбоку парохода...
Я была одна здесь и словно бы на всем пароходе... Только я, звезды, пароход и море... Какая-то непонятная гордость охватила меня, а следом стало страшновато. А ну как и впрямь весь пароход, а главное, а самое-то невосполнимое, вся его мужская половина вымерла внезапно от какого-нибудь неизвестного, стремительно действующего вируса? И как же я? И куда же я?! Сидеть с престарелой тетей Элизабет под жасминовым кустом в штате Дакота?
Меня всю так и передернуло. Особенно почему-то от видения застывших теней на дорожках тетиного сада. От жучка-импотента, рассеянно ползущего по коре бука. От скукоженной, утомившейся жить и желать желтой розочки.
- Ах, где ты, принц Чарльз! - машинально, глядя на звезды, произнесла я.
И надо же такому случиться - ко мне шагнула довольно высокая фигура. И мне так почему-то захотелось, чтобы эта фигура оказалась именно принцем Чарльзом, что я закрыла глаза, и все дальнейшее проделывала с закрытыми глазами, что, между прочим, не помешало ничему остальному.
- Как вы прекрасны в этом звездном сиянии! - воскликнул приятный баритон.
- Я это знаю, - призналась я смело.
- Вы совершенно особенная женщина, - продолжал ворковать обольстительный мужской баритон. - Хотя бы потому особенная, что ни одна женщина не способна выйти на палубу в пять часов утра, чтобы любоваться звездами и тем более угадать, как меня зовут.
- Так вы и есть принц... Чарльз? - поинтересовалась я, чувствуя, как все мои жилочки и кровеносные сосуды напрягаются и перенапрягаются.
- Положим... принц, - почти уверенно ответили мне. - Но то, что Чарльз, - несомненно.
- А может быть, всего лишь Чарльз Дарвин? - сострила я. - Этот очередной дуралей мужского пола, который решил, что мы все - вчерашние обезьяны и не более того.
- Не беспокойтесь, я значительно моложе, - был ответ.
По обыкновению я принюхалась. Грустно было бы, если мое желание, рассчитанное на раннее утро в Японском море, оказалось бы не созвучно предлагаемому набору запахов.
Но, слава Богу, мой нечаянный принц Чарльз пах мускусом, хорошим вином и чуть-чуть кориандром. Но его подмышки, как я тут же прозорливо предположила, должны были отдавать можжевельником в смеси с ароматом испанского хлеба.
Так оно и оказалось... Но это после, потом. А пока я почувствовала, как мою талию в золотистом, летучем на ходу пеньюаре обхватила пара крепких, уверенных мужских рук... Я услыхала над самым ухом горячий, настойчивый шепот:
- Бросимся в бассейн! Сейчас же!
Я была, признаться, потрясена! Как, как этот внезапный человек догадался, что больше всего моему загоревшемуся телу хочется в воду?!
- А может, сразу в море? - чуть пококетничала, по-прежнему не раскрывая глаз.
- С вами? Готов! - был ответ.
И все-таки он был англичанин. Его выдала английская сдержанность.
- Но постараемся остаться на грани разумного, - сказал он вдруг. Море - ведь это море... можно отстать от парохода.
И это его благоразумие меня ужасно, упоительно разожгло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15