А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


А Бес под лицемерным Илиодором заскакал козлом, надежно отрезав мстительного Пантерия от сестры. Я-то видела, как златоградец пятками под бока коню ударил, заурчала, но он и меня в котомке застегнул.
– И вот сидят, значит, наши две… – Черт стрельнул глазами в сторону Ланки и проверещал презрительно: – Наши уважаемые ведьмы и хлещут молодую брагу. Им положено на праздник. Вообще, скажу, кто видел – уверяют: отвратнейшее зрелище эти ихние шабаши! Расхристанные бабищи всю ночь орут, горланят, хлещут спиртное, подолами трясут, а то и без подолов трясут… дак это только то, что мне, маленькому, рассказывали… а так я даже вообразить не решаюсь, чем они там занимаются. А уж гроссмейстерши – наипервейшие из всех.
В глазах Ланки загорелось бешеное пламя, но Илиодор ее умаслил елейным голоском:
– Да не обращайте внимания на ребенка, давайте просто послушаем эту чушь. Все-таки какое воображение у мальца.
Малец взревел басом:
– Да истинная правда! Это же вот этою весною было! Напилась их гроссмейстерство Лана с сестрицею своей и ну хвастаться, какая она замечательная. И лицом-то мила, и умом-то взяла, а боятся ее так, что когда в нужник бежит – комары от почтения падают.
Все повернулись к Ланке, а та взвыла так, что я с трудом, но вытаращила-таки в щелочку один глаз – посмотреть, не обернется ли, не загрызет ли мерзавца. (Нет, удержалась, бестолочь, ты же ведьма, тебе бы простили!) И замерла, чувствуя, что сейчас и меня паскудить начнут.
– Ну а младшая, Маришка, конечно, сразу же вспучилась, как квашня на дрожжах, и тоже давай хвастать. Да я, говорит, так мила, что вообще без лопаты на улицу не выхожу, иначе от парней не отмахаюсь.
Серьга с Селуяном заржали в рукав.
– А умна так, что сама себе завидую. А уж так меня уважают, что, когда бегу в нужник, те комары, что от тебя попадали, встают и честь мне отдают, вот!
Ну, слово за слово – разругались. Давай спорить. Сначала, конечно за космы друг друга таскали, в болотине топили, кулебякой и пельменями швырялись – девки, что с них взять. Потом додумались соревноваться. А кого судьей взять? Все свои на болоте, подсуживать же будут. Но сыскали кое-как возле храма Пречистой Девы девицу незнакомую, сама рыженькая, глазки бирюзовые, носик курносый, мордашка хитрая. Будешь нам судьею, говорят. Та кочевряжиться не стала, хмыкнула и согласилась. Перво-наперво стали ум проверять – одна другой загадки загадывать. Час загадывают, другой загадывают, день прошел, дело к вечеру. Девица уж шипит сквозь зубы, говорит: надоели вы, а те на нее знай цыкают, злобятся, потому как дело к ничьей идет. Дальше решили: чей авторитет верх возьмет, посмотреть. Выскочила Ланка на кладбище да как гаркнет: «А ну встать здесь тем, кто меня уважает!» Все мертвецы так и повскакивали. Да ненадолго, потому как Маришка того пуще как рявкнет: «А ну лежать!» Ни одной могилы пустой не осталось, рухнули все и прикопались на всякий случай. Так и понеслось – вставай, ложись, вставай, ложись. Луна по небу летит, уже солнышко поднимается, а у них все ничья. Девица воет уже, отпустите меня, говорит. А гроссмейстерши смотрят на нее красными глазами, нет, говорят, мы еще красоту не сравнили. «А чего у вас с красотой?» – испуганно интересуется девица. Маришка и говорит: «Вот ко мне мужики липнут, словно мухи на мед, только на крыльцо выйду – со всей округи сбегаются, глаза огнем горят, слюна капает». Все, говорит девица, ты выиграла. И – хлоп! Испарилась, словно ее и не бывало.
– И что? – радостно поинтересовался Илиодор.
– И все! Сидит дома, нос показать боится. Кто ж с Пречистой Девой спорит? Раз та сказала, что выиграла, – значит, выиграла. Она, конечно, пыталась на крыльцо выйти, да потом три дня мужики тараном двери выбивали, насилу разогнали.
– А-а, дак это Пречистая Дева была! – догадался златоградец.
– Ну не Аграфена ж Подземная!
Мытный нахмурился и вдруг сообразил, что при нем, государственном человеке, официальную религию поносят. Погрозил постреленку пальцем. Зато Илиодор был доволен до тех пор, пока к Ланке не обернулся. Она дала своей кобылке шпоры и умчалась вперед по тропе. Так что златоградцу не осталось с кем поделиться своими разыгравшимися мыслями, и он вынул из котомки меня.
– Вот, Муська, – заявил он, держа меня перед собой, – какие интересные бывают в жизни случаи. Сапоги свои ставлю, что вчера одну из этих девиц я видел в ямине! А возможно, – он приподнял одну темную бровь, – и в бане. Улавливаешь мою мысль? – и так нагло усмехнулся мне в глаза, что я выпустила когти, жалея, что не могу расцарапать ему личико. А он расхохотался: – Не любишь ведьм? А зря, ведьмочка-то прехорошенькая. – И златоградец замечтался о чем-то своем, мурлыча вполголоса, как кот на сметану: – Бася, Бася…
Фроська сидела на пеньке возле землянки охотника, и мысли ее клокотали, перемешивались так же бурно, как пшено в котелке, в котором она собралась варить кашу. Хорек стоял вместо дозорного, а Медведь таскал хворост, иногда с усмешкой поглядывая на связанного Волка. Морда у того была поцарапана и разбита, однако довольна до невозможности. Вчера, как только Серый понял, что порвать удавку еще недостаточно, чтобы освободиться от ведьмы, и ноги сами его несут кругами по лесу все ближе и ближе к хозяйке, он не стал сопротивляться, тем более что и битва на лужке уж закончилась, и Фроська драпала во все лопатки прочь от Горелок. Хорек, выскочив из мешка, тут же понес какую-то ахинею об изменах и заговоре. Волк двинул его в челюсть, чтобы просто угомонить, без всякой злобы, но Медведь горой встал за братца и заломал бы наверняка, если б Фроська не пустила в дело волшбу, чтобы оттащить бугая. Правда, потом сама исцарапала всю рожу, когда увидела, что он избавился от ее «подарочка», и никакие уверения в том, что нитка сама лопнула, сгорела и потерялась, она не принимала. Она визжала, что только ведьма может снять удавку, а стало быть, Волк продался с потрохами Лапотковым. Но и рассказывать о том, как он лишился своего украшения, Волк был не дурак. Хмыкнул, вытаращившись наглыми волчьими глазами на Фроську, и заявил, что обошлось и без волшбы, просто налетел на тропинке на наемного колдуна, тот схватил его за горло да пальцем нитку зацепил – и вся история. Хорошо хоть Фроська норовила врезать кулаком в глаз да в нос, а то на загривке остались следы от кошачьих когтей. Хотя и тут можно было вывернуться. Просто душу б мотали дольше.
Подаренка ж грызла ногти, досадуя и злясь на саму себя. Кем надо быть, чтобы упустить такой шанс! Такой невероятный, великолепный шанс – прихлопнуть сразу двух старых перечниц! Ах, если б у нее самой была помощница! Или две! Как славно все могло бы получиться! И кляла себя, что не догадалась завести себе учениц. Годика-двух хватило б за глаза, чтобы натаскать их в каком-нибудь одном, но очень мощном чернокнижном заклятии. Конечно, потом бы придушила пакостниц, но как же она не догадалась завести учениц! А как ей самой в голову не пришло – показаться всей этой компании на глаза, а потом улепетывать по лесу, заранее придумав в нем ловушки?
Теперь Фроська смотрела на закипающую кашу и понимала, что безнадежно поторопилась, погорячилась. Годика через два б все начать… Эх, Жабиха, рано ты померла! И тут же решила для себя – точно, это Жабиха во всем виновата.
Медведь, таскавший ей аккуратными охапками сушняк и все дергавший носом в предчувствии скорого обеда, охнул вдруг, неловко вывалил свою ношу у костра и, присев на корточки, ухватился за живот, задышав часто-часто, и, преданно глядя Фроське в глаза, пожаловался:
– Чегой-то мне…
В следующий миг его кинуло назад, словно кто-то невидимый въехал огромным кулачищем снизу вверх. Фроська проворно вскочила и, схватив Медведя за липкие патлы, пронзительно завизжала.
– А ну смотри мне только в глаза! – с проклятием потребовала, тут же визгливо начав выкрикивать Хорька: – Тащи мне сумку живее, я этого кабана не удержу долго!
Августа и Рогнеда в этот миг колдовали над клоками шерсти, подобранными шаманкой еще во время первого сражения на болоте. Больше всего там досталось медведю, вот с его шерстью они и ворожили, как всегда предварительно поцапавшись. У Августы были серебряный ножичек и фитилек, при помощи которого она, простая в мыслях и поступках женщина, предлагала извести бугая. Лишив Фроську его грубой медвежьей силы, а заодно и с самой ведьмочки гонор сбив, с чем Рогнеда была не согласна. И, тонко улыбаясь, шаманка деликатно отстраняла пухлой ручкой клокочущую Августу.
– Тоньше надо быть, умнее. Смотри, а если он нам сам Ефросинью в руках принесет?
– Лешего лысого он тебе принесет! – протестовала Августа. – Фроська чай не бестолочь последняя, разом неладное почует.
– А мы деликатненько, – улыбалась Рогнеда, быстро рисуя на гладком столе меловой узор. – Мы его, миленького, потихонечку, полегонечку отведем в сторонку, возьмем под белы рученьки…
– За жабры – и лбом об пенек, – гнула свое Августа, однако не вмешивалась. Ей с утра было так пакостно, как только может быть старухе ее возраста после целой ночи хлопот, таскания по лесу и всяческих давно уже не предусмотренных режимом излишеств. Едва она открыла утром глаза, как сразу поняла, что уже стара. Свинцово-тяжелое тело буквально распирала тупая давящая боль, поселившаяся где-то в груди и выстреливавшая жгутиками молний во всех направлениях: в лоб, в глаз, в желудок, в ноги – смотря чем Августа собиралась пошевелить. Это когда они резво сорвались за Подаренкой, а она думала, что она еще ого-го. А стоило помахать два дня крыльями без передыху, да надсадиться на заброшенном кладбище, да потом, после всего этого, вместо сладкого чая да теплой перинки висеть на Афиногеныче, который плакал и бил себя в грудь, а сам из тесемок фартука удавочку мастерил, то поняла, что уже не молодка. Хорошо хоть Сашко с Марго-щей не подкачали.
Шишиморкина Зюка, тайком выпущенная из ларя, всю ночь рыскала по лесу, как собака, выискивая следы, и под утро вернулась вся грязная, но довольная, обрадовав всех тем, что «злая бежала, бежала!», и руки ее как веточки махали во всех направлениях, даже под ноги. Сашко, за эти дни научившийся понимать ее, перевел это так, что Подаренка где-то между Березняками и Зарубом.
– С чего это ты так решил? – с сомнением в голосе поинтересовалась Марта, тоже порядком вымотанная приключениями.
– У него целая армия, или банда, не знаю, как обозвать, – объявила Маргоша, единственная во всей компании не потерявшая аппетита и приятного цвета лица. Она сидела за широким столом и плотоядно, с придыханиями, грызла солененькую селедочку, белыми зубами вырывая сочные куски из спины и разжевывая с таким видом, закатыванием глаз и стонами, что невольно у всех, кто ее видел, начинало урчать в животе.
Сашко покраснел, а Маргоша, довольная, засмеялась чувственным грудным смехом, подмигнув Ваську:
– Скоро он у тебя корону твою отберет. Набрал целую прорву ведьминых внучков, и теперь они сидят вдоль всего тракта, до самого Серебрянска.
– Я подумал… – стал смущенно мять шапку Сашко, – не может же она всем глаза отвести.
И он был прав. Всем без исключения Фроська глаза отвести никак не могла. В этом она убедилась еще в Урочищах, когда местный злобный люд пытался сжечь ее в доме ведьмы как убийцу Жабихи, уверенный в том, что это она старуху забила поленом за то, что старая ее наказывала. Насилу ноги тогда унесла.
– Хорек, иглу из мешка вынь, живо! – кричала она, вцепившись Медведю в голову уже двумя руками. Тот выл и мотался всем телом, но, к счастью, пока не мог оторвать от нее взгляда и от этого мучился.
Рогнеда его звала изо всех сил. Она с утра себя чувствовала не лучше Августы, и стоило только раскрыть глаза, как поняла, что сегодня она Ланке с Маришкой не помощница и не защитница. А тут как раз ворвалась Марта, заявив:
– Эй, старая, хватит дрыхнуть! Вон внучки мои уже в дорогу собрались.
Мытный в сопровождении Серьги и Селуяна действительно любезно подсаживал Лану, придерживая стремя. А златоградец пытался втиснуть в кожаную походную котомку самозабвенно растопыривающую лапы Маришку. И, судя по озадаченному его лицу и наглючей морде последней, она и в кошачьем обличье сумела поставить себя так, что парень не решался схватить ее за загривок и, тюкнув пару раз о коновязь лбом, сунуть своенравную животину туда, где ей самое место.
– Знаешь, Марта, – с умилением улыбнулась шаманка, глядя на эту картину, – если я сейчас тронусь с места, то ты одной помощницы лишишься наверняка.
– А внучек моих пусть там сожрут в лесу? – сразу нахохлилась магистерша, встав руки в боки и всем своим видом показывая, что за родных кровинушек не пожалеет даже архиведьмы. Пусть даже потом придется возиться и самой ее погребать.
– Без помощи они не останутся, – поспешила уверить ее Рогнеда. После тяжелой ночи сон не шел, и она, провалявшись час в постели, неожиданно додумалась до того, что нет ничего глупее, чем вот так в лоб сшибаться с молодой да наглой. Ведь мех она для чего-то собрала на болоте.
– Верно! – сразу вспыхнула азартом Августа и кинулась выяснять, за каким столом сидела накануне Подаренка. Осмотрела, обнюхала, чуть ли не вылизала и стол, и лавку, и полы, но в конце разочарованно сдалась:
– Ни волоска, ни шерстиночки! Чтоб ей! – и стукнула клюкой в пол.
– Жаль, – разочаровалась Марта, сразу после слов Рогнеды начавшая лепить восковую куколку. – Чего ж теперь? – повертела она получившегося уродца, которого Августа тут же выдернула у нее из рук:
– Ну раз змеища не получилась, будем делать медведя, – и с легкостью длинными, под птицу стриженными когтями нарисовала получеловеческую мордаху на кукле.
И вот теперь, тяжело наваливаясь полной грудью на столешницу, Рогнеда стонала, не в силах оторваться от бессмысленных восковых глаз куколки. А с другой стороны, до боли закусив губу, в настоящие глаза смотрела, по-звериному подвывая, Подаренка, из последних сил, с надрывом требуя от Хорька заговоренную иглу.
– Да вот же она, вот! – прыгал вокруг братца с хозяйкой тощий Хорек, которого в миру звали Прошка Малой.
Волк смотрел, напрягшись и с интересом, понимая, что кто-то колдовским образом начал метелить их ватагу. У него самого прабабка была ведьмой, так что он давно уже чего-то подобного ожидал и теперь с осторожностью пробовал путы на руках, не то чтоб убежать надеялся, но хотя бы веревку на горле развязать, которую бестолковый Медведь удавкой накинул на шею, а второй конец – на сук, на случай, если дружок начнет бесноваться. А теперь и сам взбесился.
– Давай! – закричала Фроська, требовательно растопырив пятерню, и, едва почувствовав, как игла скользнула в пальцы, с криком и хищно вонзила ее в грудь Медведю: – На!
Рогнеда охнула, схватившись за сердце, а Ефросинья расхохоталась, и так был страшен на ее фарфоровом личике звериный оскал, что все три мужика вздрогнули.
Игла была невелика. Заросшее салом тело Медведя насквозь не пробила, но все равно было больно. Он потянулся, чтобы вытащить серебряную занозу, но тут же получил по рукам.
– Не лапай.
Пояс у Фроськи был широкий, с множеством кармашков и петелек, в которые плотно, одна к другой, были вставлены тоненькие, не больше мизинчика, пузыречки-мензурочки. Ефросинья вынула один из них, выдернула зубами черную пробку и лишь тогда потянула иглу, стараясь сохранить на ее кончике каплю крови. Медведь, очумевший от пережитого, тупо смотрел, как она водит иголочкой в мутной, остро пахнущей жидкости и как от его крови та становится розовой.
– Вот так-то, – удовлетворенно произнесла Подаренка.
Вид она имела измотанный. Над поляной пахло сгоревшей кашей, все шло наперекосяк, и это отчего-то успокоило ее. А может, просто нежданный поединок с Рогнедой сжег все, что клокотало и пенилось с утра, и она снова стала злой и холодной, как обычно.
– Кони в полуверсте отсюда, – неожиданно подал голос позабытый всеми Волк, и хозяйка оценивающе уставилась на него, подумала о чем-то своем и предупредила:
– Если они и до тебя доберутся – буду тыкать в глаз, чтобы в другой раз неповадно было и им, и тебе, изменщику.
А Волк подумал, что в другой раз логовские ведьмы могут и на смерть заклинание прочитать, без всех этих выкрутасов. Тогда и угроза Фроськина получается зряшная.
– Ладно, – тяжело осела на пенек и поддала ногой котелок с непригодной для еды кашей Фроська. – Хорек, развяжи дезертира. Пусть сбегает, глянет, чего там.
Волк легко вскочил на ноги, решив не объяснять, что ему для таких вещей бежать куда-то там вовсе не надобно. Лапотковы со своей дружиной едут. Но ноги размять он все равно был не прочь. Да и перекусить было бы неплохо. Раз уж сгорела каша, придется расстаться с жизнью косому. Впрочем, он и мышей ел, воронами не брезговал, при его бурной жизни все, что шевелится, порой годилось Волку на обед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51