Предчувствуя миг и бездну сближения, Павел знал, что «худой», схваченный им, обречен. «За наш десятый „А“!»
Никогда прежде не вспоминал он в бою свой десятый «А».
– Снизу, на скорости, «свечой»! – наконец-то провозгласил капитан своим полным, звучным, оказывается, голосом. – Как Баранов, товарищ генерал, – знаток воздавал должное мастеру. – Его хватка, Баранова, «свечой»!
– Четко, – сказал Хрюкин, с горечью вспомнив накладку, случившуюся в тот печальный день: в гости к сыну приехала мать не Михаила Баранова, а другого Баранова, тоже летчика… И он с героем не простился… Да, его школа, Михаила Баранова, снизу, на скорости, «свечой». – Молодец, «Река-семь»!
– Главное, знать, кого из резерва свистнуть, – не забыл себя наводчик. – Куда? По щелям! – гаркнул он на выскочивших из укрытий и возбужденно голосивших людей. – Дурачье, жить надоело?
Теперь-то его подавно никто не слушал.
– Пух-перо! – кричала аэродромная обслуга. – Потроха сыплются!..
– Отличный удар, «Река-семь», отличный! – сдерживаясь, чтобы тоже не перейти на крик, передавал наводчик «ЯКу». Микрофон в его руке приплясывал, в дикции слышался баритональный рокот.
– Снаряды доставлены, товарищ генерал, – доложили Хрюкину, – пушки заряжают!
– Амба, флагман! – пел наводчик. – «Река-семь», «Первый» вас благодарит!.. Слева, под одной примерно четвертью… меньше четверти…
– Вижу!
«На месте капитан, – понял Хрюкин. – Потянет…» В тон наводчику, сам от себя того не ожидая, подстегнул «Реку-семь» по-немецки:
– Hoi ihn runter!! – вложив в напутствие всю боль только что пережитого смятения.
– …За наш десятый «А»!..
– И «мессер»… товарищ генерал?! – не веря собственным глазам, капитан приподымался на носки, вытягивал красную, испеченную ларингами шею, сопровождая падение «Ме-109». Так, вытянувшись и замерев, дождался он эха близкого взрыва. Коротко кивнул головой: – И «мессер» испекся. С одного захода двоих. – Он возбужденно смотрел на генерала. – Мне, например, такого наблюдать не приходилось.
– Ответственный товарищ «Река-семь», – повторил Хрюкин. «К ордену Красного Знамени», – решил он.
– Вот вам и бугай Брэндле! – ликовал капитан, путая Брэндле и Киршнеера. – Наелся кислых щей ваш Брэндле!.. Бобик сдох!.. Товарищ генерал, «Река-семь» парит!.. Передает, будет садиться у нас…
– Всех с посадочной!.. Санитарку!.. Летчика, живым и здоровым, ко мне!.. Живым и здоровым!..
Впервые представ перед командармом, Павел, как подобает Солдату, хотел бы козырнуть и «репетнуть», но гвоздь, загнанный в плечо, не позволил руке описать молодцеватое строевое движение, он невольно склонил к отяжелевшей, непослушной кисти голову, отчего принял вид усердливый и неуклюжий.
– Что самолет? – спрашивал генерал, переводя быстрый взгляд с летчика вновь на стоянку, где несколько минут назад решалась судьба вылета и где теперь «ЯК», прохваченный ливнем железа, получал первую помощь.
Озабоченность, с какой задавался вопрос, была повышенной и для самого Хрюкина, пожалуй, неожиданной: дело, разумеется, не в «ЯКе». Генералу тоже надо было прийти в себя.
– Плотный удар, близкий взрыв, – качал головой Тимофей Тимофеевич, удивляясь порознь и редкостной силе атаки, и неказистой фигурке стоявшего перед ним лейтенанта. В одно целое они как-то не связывались. – Кучность рассеивания очень высокая.
– Много пробоин, хвост издырявлен, – удрученно признавал Павел факт, для летчика весьма прискорбный.
– Дистанция огня?
Техническая служба ставила диагноз «ЯКу», генерал зондировал летчика.
– Предельная. – Лицо лейтенанта горело румянцем; разговор с командармом складывался не так, как об этом ему мечталось: в нем не было общего для них обоих прошлого. Одно настоящее, данный момент. Все заслонял собою поврежденный «ЯК».
Генерал терпеливо ждал точного, цифрового ответа.
– Кто ее мерил, дистанцию, – к таким объяснениям Павел не был готов и говорил коротко. – Все на глаз. Метров… шестьдесят, я думаю.
– Ой ли, – усомнился Хрюкин. – А если сорок?
– Зато наверняка. – Довод летчика был продуман и тверд.
– Чур, смерти не искать! Смерть сама нас ищет.
– Риск, конечно, есть. Согласен. Такая блямба, – Павел показал кулак, – звезданула в радиатор. Все соты порвала. Механик сказал: «Прощальный поцелуй от флагмана…» А куда денешься? Пришлось садиться.
– Хорошо сели, между прочим. Из пекла, с поврежденным мотором, а хорошо. Приятно было смотреть. Профиль, касание, все – как надо. – Именно этот штрих дорисовал ему летчика, уверил в неслучайном исходе схватки. – Сильный бой! Такой состав, такое прикрытие, на одном зевке в дамки не проскочишь, верно? – Тимофей Тимофеевич вслух выкладывал свои соображения. – Нужна мысль, нужен характер… Если коротко: яростно дрались, товарищ лейтенант. Яростно. Из себя не сказать чтобы удалой, щупленький, а поди-ка, двоих… Год рождения?..
– Двадцать второй.
– Начали сержантом?
– Да. Под Харьковом.
– Двадцать один стукнуло?
– Нет еще… Стухнет. Как раз через четыре дня.
– Домашние… – в таких случаях Хрюкин темы дома касался осторожно, но что-то ему подсказывало: лейтенант вспомнит о матери. И хорошо вспомнит. – Домашние… поздравят, наверное?
– Прошлый год, на двадцатилетие, мама сама приехала. Я и не ждал. С Урала… Да с шаньгами!
– С шаньгами!.. Видите, какая у вас мама, – сказал Тимофей Тимофеевич, как будто летчик усомнился в своей маме. – Кто командир БАО?
– Майор Пушкин.
– Несем потери, жаль, очень жаль, сплошь молодые товарищи, ваши ровесники… Двадцать один год – дата. «Очко»!.. А почему потери? Немец в небе притих, а мы, надо признать, самоуспокоились. Частично. Такие факты налицо. Свободный поиск, прошел по фронту, туда-сюда и – дома. Как будто дело сделал. А враг еще силен.
– Показал сталинградский клык, – сказал Павел.
– Сталинградский, – с чувством подтвердил генерал; точное слово, дышавшее боем, пришло к нему вместе с безвестным лейтенантом из глубин, из самых недр его армии, и было дорого и так же нужно, как только что в небе необходимо было Гранищеву своевременное появление Амет-хана. «Там они вызрели», – подумал Тимофей Тимофеевич, вспомнив почему-то свою «кузню», закуток сталинградского КП, куда сходились нити управления всеми полками. Там подспудно, независимо от него формировались такие летчики, как этот светлоглазый, с рябеньким носом лейтенант, нешаблонным ударом переменивший ход событий. Такие его единомышленники.
– Знаете, с кем схлестнулись? – понизив голос, Хрюкин придвинулся к летчику. – С Брэндле. – И выждал, всматриваясь, какое впечатление произведет это имя. – С Куртом Брэндле, ихним асом, – пояснил генерал. – Он еще в Сталинграде похвалялся снять Баранова… – Летчик сосредоточенно молчал. – Фигура, – произнес Тимофей Тимофеевич весьма назидательно. – А вы показали, на что способен наш истребитель, если он внутренне отмобилизован и не преклоняется перед величинами.
– Таганрог допек…
– Знали Горова?
– Видел. Все разыгралось на моих глазах.
– Лейтенант Гранищев? Я как-то сразу не связал… Так это вы, товарищ лейтенант, образумили троицу заблудившихся и привели в Ростов?
– Только троицу…
– Знали Бахареву? Павел склонил голову.
Одно раннее страдание способно так иссушить, обесцветить молодые глаза.
– Как объясняете поведение Горова?
– Лидер проявил к нему несправедливость…
Тимофей Тимофеевич слушал.
«Все отдал, – думал он о вчерашнем сержанте. – Воспитанник армии. Еще говорят: „Воспитанник Хрюкина“. Что в нем моего, если холодно рассудить? Сам себя сделал. Вот в жизни мы поклоняемся одним образцам, на одних образцах вырастаем… И сто полков таких парней мы подняли. Выставили и положили… цвет молодежи. „Es geht alles foruber“, напел ему переводчик, потолкавшись („для разговорной практики“) среди пленных. „Все проходит, – поют пленные немцы. – Все проходит, мы два года в России и уже ничего не можем понять…“
А нам день ото дня все лучше служит сталинградская победа, требуя смелого поиска, нового опыта…»
– Важничал лидер, нос задирал, – говорил Гранищев. – Выставлял себя чересчур знающим.
«Инерция, чванство, желание пользоваться старым багажом, – вот что мешает, тянет назад, – думал Хрюкин. – Все отдал лейтенант… Тем и побеждаем – умением все отдать. К ордену Александра Невского, к званию „капитан“.
– Помыкал «ЯКами», все равно как мелкий хозяйчик, я же видел… А Горов перед ним преклонялся.
– Творить себе кумиров свойственно женщинам. Это им присуще.
– Да, – Павел сжал непослушный рот… – За что они платятся жизнью.
– Человек ни перед кем не должен преклоняться, – сказал Хрюкин. – Человек – это то, чем он может стать. А чтобы стать чем-то, он ни перед кем не должен преклоняться. Брать за образец, да, но не преклоняться… Простая истина, пока через сердце не пройдет, мы ее упускаем… Обломаем сталинградский клык, приеду в гости. Вместе с Амет-ханом. Он сегодня показал себя на все сто… даже на двести!.. Как раз на день рождения. Адъютант!
Устами командарма, представлявшего летчика Гранищева к награде, война творила по своему обыкновению великую несправедливость и вместе неизбежность, все отдавая живым. Только живым.
– Гранищев-то как отличился, – сказал командир дивизии подполковник Егошин, все узнававший первым. – Прямо герой!
КП насторожился…
1976–1981
Дубулты – Москва – Коктебель – Дубулты

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45