Начальник квестуры приподнялся и уселся боком на крышку стола. Его полотняные брюки задевали фотографию Пьоппи.
– Нас здесь команда. Пьеро, и работать мы должны тоже единой командой. – Он снова постучал костяшками пальцев по газете. – Возможно, вы и не давали никакого интервью. Насколько я понимаю, расследование ведет Майокки?
– Я с ним просто поговорил. Вот и все. Приехал вчера на реку и пробыл там не больше десяти минут.
– Вы только что говорили с ним по телефону. – Начальник указал рукой на телефонный аппарат.
– Мы же коллеги. Мы должны сотрудничать.
– Конечно-конечно.
– Вы не хотите, чтобы я сотрудничал со своими коллегами?
– Я подозреваю, что исчезновение этой дуры – не что иное, как мистификация.
Тротти молчал.
– Я люблю и уважаю вас. Пьеро Тротти. – Начальник квестуры взял со стола портрет Пьоппи и рассеянно стал водить пальцами по краю рамки из оргстекла. – Но я этого не потерплю.
– Я не имею к заметке никакого отношения, господин начальник.
– Никаких «звезд», никаких примадонн. Вы не Чаушеску. Мы работаем единой командой. Вы меня понимаете?
– Никогда не стремился стать «звездой».
– И никогда не стремились влиться в нашу команду. – Он улыбнулся с чувством собственного превосходства. – Коллективная работа вас не интересует, потому что вы презираете своих коллег.
– Вы не вправе так говорить.
– Вы презираете комиссара Меренду, и я абсолютно уверен, что вы и меня презираете.
Тротти молчал.
– Вам и неведомо, что значит работать одной командой, не так ли, Пьеро? Да вам и наплевать на это.
– Только что вы отчитали меня за сотрудничество с Майокки.
– Помощь Майокки вам необходима – ведь вы вроде считаете, что между пропавшей женщиной и убийством Беллони может быть связь.
Тротти долго молчал. В маленьком кабинете воцарилась тишина, которую нарушало лишь голубиное воркование да тихие звуки сонного города.
– Надеюсь, вы дадите Меренде возможность разобраться с делом Беллони?
– Я никогда не мешал Меренде.
– Ведь я уже просил вас забыть об убийстве Беллони. И оставить в покое лейтенанта Пизанелли.
– Розанна Беллони была моим другом.
– Из-за своих дружеских чувств вы теряете рассудительность.
– Розанна Беллони мне нравилась. И она очень помогла мне в одном расследовании.
– К нашему делу это никакого отношения не имеет. Вы полицейский, государственный служащий.
– Я хочу знать, кто ее убил. – Тротти замолчал, устремив взор на фотографию дочери во время первого причастия. – Вы решили отстранить меня от этого дела.
– И хочу, чтобы и впредь вы держались от него подальше. Так будет лучше для всех.
– Лучше для убийцы?
– Тротти, иногда ваша самонадеянность переходит всякие границы.
Тротти поднял руку.
– Как вам угодно. – Он по-прежнему смотрел на фотографию, запечатлевшую его дочь на Соборной площади у подножия Городской башни. Словно уступая начальнику, он пожал плечами. – Я – полицейский. Приказы я исполняю.
– Приказы? – Сухой смех.
– Я исполняю приказы. Даже когда мне приказывают сидеть у себя в кабинете и ничего не делать.
– Ничего не делать, Пьеро? Вы, кажется, думаете, что я только вчера родился на свет?
– Я ничего не думаю. – Где-то на улице завизжали автомобильные покрышки. – Я – государственный чиновник. Мне платят не за то, чтобы я думал.
– Что вы делали вчера вечером на вокзале?
Тротти молчал.
– На вокзале, Тротти?
– Откуда вы узнали, что я там был?
– А вы отдаете себе отчет, что действовали там на глазах у враждебно настроенных свидетелей вперемежку с осведомителями? Что вы на это скажете, Тротти? На глазах у осведомителей, сеть которых отдел по борьбе с наркотиками создавал годами? Чем, по-вашему, вы там занимались? – Начальник квестуры покачал головой. – Нет, Тротти, возможно, и нет никакого культа личности. Просто, наверное, желание ковыряться в дерьме.
– Как вам будет угодно.
– Но что бы при этом вами ни двигало, времени на своих коллег и желания считаться с ними у вас никогда не было.
– Синьорина Беллони была мне другом. Я надеялся, что…
– Вас заботит только то, чего вы сами хотите. Вы видите перед собой цель, а препятствий к ее достижению не замечаете. Как не замечаете и тех, кому отдавливаете ноги.
За окном громко ворковал голубь.
– Отпуск, Тротти. Ведь у вас вилла на Комо.
– На озере Гарда, господин начальник.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы взяли отпуск. Скоро феррагосто. Отдохните, съездите на озеро. В Гардезану, верно? Поезжайте с женой и дочерью.
– Я не устал и не чувствую потребности в отдыхе.
– Я хочу, чтобы пару недель вас не было в квестуре. Отпуск. Поезжайте в Гардезану, Тротти, и, может быть, там вам удастся взглянуть на вещи более широко.
– Моя жена в Америке, господин начальник квестуры. А Пьоппи, как вам известно, в Болонье и со дня на день ожидает родов. – Тротти почувствовал, как в голосе его начинает звучать гнев, но поделать с собой ничего не мог. – Уж скажите сразу, что я вам надоел и лучше мне из квестуры вообще убраться. Вы ведь не хотите, чтобы я расследовал дело Беллони.
– Долго же до вас доходит.
– Я полицейский, и мне нужно работать. – Тротти в сердцах хлопнул ладонью по столу. – Вы и впрямь хотите, чтобы я сидел сиднем и получал зарплату?
Начальник квестуры поднял брови:
– Ба!.. – Он соскользнул со стола.
Тротти облизал языком сухие губы.
– Чтобы я бездельничал и ждал пенсии?
– Отпуск, Пьеро Тротти. А потом, в сентябре, мы серьезно поговорим о вашем будущем.
«Нацьонали»
– Вы куда, Тротти?
– В больницу.
– Я вас подвезу. – Склонившись над передним сиденьем для пассажира, Габбиани открыл дверцу своего серого «инноченти». – Вроде настроение у вас паршивое. – Габбиани взял пачку сигарет «Нацьонали» и небрежно бросил ее на заднее сиденье. – Попробуйте улыбаться.
Тротти сел в автомобиль рядом с Габбиани.
У Тротти был математический склад ума, позволявший ему, когда это было возможно, мыслить строго и четко. Он во всем любил порядок, и ему нравилось расставлять вещи по своим местам. Нравилось ему и классифицировать людей. Для Пьеро Тротти существовала семья, существовали люди, которых он любил, люди, которые были ему безразличны, и люди, которых он недолюбливал.
(С возрастом, когда, казалось бы, человек должен становиться терпимее, Тротти, к своему удивлению, обнаружил, что категория людей, которые ему не нравятся, изо дня в день расширяется).
– Я не знал, что вы в городе, Габбиани.
Габбиани был одним из тех редких представителей рода человеческого, классифицировать которых Тротти никак не удавалось.
Пятая категория.
– Я думал, что вы в отпуске, – повторил Тротти.
– Я действительно в отпуске, Тротти.
Габбиани был красив. Темные волосы, сохранившие юношеский блеск, правильные черты лица, чувственные губы. Серые умные глаза с темными длинными ресницами. Одевался Габбиани скорее как столичный журналист – вельветовые брюки, рубашка в клетку, добротные туфли, – а не полицейский из провинции.
В городе о Габбиани, возглавлявшем в квестуре отдел по борьбе с наркотиками, то и дело возникали какие-то слухи.
Привлекательный, умный и исполнительный, он занялся наркотиками года два назад, проработав до того несколько лет в Женеве, – очевидно, в Интерполе. Габбиани слыл за хорошего работника. Именно он, справедливо рассудив, что предотвратить болезнь легче, чем лечить ее, предложил поддерживать связь с университетской службой здоровья и информировать студентов о тех опасностях, которыми чревато потребление наркотиков. А для нужд тех, кто уже втянулся в это дело, но хотел бы его бросить, он организовал голубую (бесплатную) телефонную линию.
В результате заболеваемость СПИДом и гепатитом, связанная с наркоманией, в университетском городке оставалась на впечатляюще низком уровне. Фотография Габбиани несколько раз появлялась в местной газете.
– Культ личности.
– Прошу прощения, Тротти?
– Начальник квестуры только что обвинил меня в пристрастии к культу личности.
– Начальник квестуры предпочитает, чтобы мы работали единой командой. Так мы и тянем весь воз. А лавры пожинает он один. И газеты печатают его фотографии.
Тротти покачал головой, а когда Габбиани, повернув автомобиль, стал удаляться от центра и белых указателей пешеходной зоны и выехал на булыжную мостовую, пересел на низенькое запасное сиденье.
– Он хочет от меня избавиться, а выгонять на пенсию меня рановато.
– Он не прочь избавиться от всех, кто не социалист.
– Что?
– Наш начальник квестуры стал тем, чем он есть, только благодаря своей приверженности Кракси. Зато теперь, когда социалистов в правительстве больше нет, он очень страдает. Мы ведь живем в партократической стране, Тротти, вы что, забыли? В стране, где правят политические партии. А сейчас наш бедный начальник квестуры вдруг обнаруживает, что он в проигравшей команде. И в Риме социалисты не у власти, и здесь, в нашем городе, всем заправляют христианские демократы и коммунисты. Вот он и испугался. А видеть, как к его месту подбираются соперники, он не желает.
– Я-то ему не соперник.
– Да вы никто, Пьеро, – засмеялся Габбиани. – Вы никогда не понимали политики – вы слишком для этого честны. И слишком честны для уголовной полиции.
Ветра опять не было, и уже сильно пекло.
– А зачем вам в больницу. Пьеро?
– Вскрытие.
Слухи о Габбиани доходили до Тротти с разных сторон. Но он пропускал их мимо ушей. Подобно большинству полицейских, Тротти был довольно циничен и мало чему верил до тех пор, пока не убеждался в том лично. «Ты, как святой Фома неверующий, – говорил ему Маганья. – Потребуешь от Христа показать тебе шрамы, а потом обратишься в лабораторию за освидетельствованием». Тротти знал о той профессиональной зависти, которая царит в квестуре.
Габбиани великолепно управлял автомобилем, положив одну руку на рулевое колесо, а два пальца другой – на переключатель скоростей.
– Дело Беллони?
Тротти повернул голову и взглянул на Габбиани:
– Боюсь, я вам уже осточертел со своими проблемами.
Габбиани притормозил, устремив взор на огни светофора. Хотя город в этот период отпусков в середине августа практически опустел, огни светофора переключались безумно медленно.
– Слишком вы большой профессионал, Тротти, чтобы осточертеть.
– Рад это слышать.
– А вот моя работа, боюсь, больше меня не захватит. Мы, к сожалению, не в Милане, Риме или Неаполе. Топчусь на месте, Тротти. Я топчусь на месте.
– Мне бы ваши годы.
– Вы это серьезно, Тротти? Ваш почтенный возраст дает вам в квестуре кучу всяких преимуществ. – Габбиани перевел на Тротти взгляд своих серых глаз.
– Может, поэтому-то начальник квестуры и хочет от меня избавиться.
– А с чего вы вдруг начали вмешиваться в мои дела, Тротти? Сегодня ночью вы вторглись на мою территорию. Может, скажете зачем?
– Вы для этого поджидали меня у квестуры?
– Нам нужно поговорить, – кивнул Габбиани.
– Спасибо, что предложили меня подвезти.
– Как вам кажется, чем именно вы занимались сегодня ночью, Пьеро Тротти?
– Я думал, что вы уехали в отпуск, Габбиани.
Габбиани поднял брови:
– И поэтому вы решили расправиться с моими осведомителями?
– Мне любой ценой нужна информация.
– Почему?
– Делом Беллони занимается Меренда. Меня начальник квестуры хочет спровадить в отпуск.
– Вот и отправляйтесь в отпуск, Тротти. – Сухая усмешка. – У вас мешки под глазами, вы не высыпаетесь, у вас рубашка мятая.
Тротти опустил противосолнечный щиток и посмотрел на свое отражение в маленьком водительском зеркале. На него глянуло его собственное лицо – худое, тонконосое, с близко сидящими глазами. Волосы потускнели и поредели. Седина на висках, глубокие складки вдоль щек.
– И что вы так обо всем печетесь, Тротти?
– Пекусь?
– Обо всем. Словно вы взвалили этот город себе на плечи.
– Что еще я взвалил себе на плечи? – усмехнулся Тротти.
– Что вы так печетесь об убийстве Беллони?
– Розанна Беллони была моим другом.
– Вы еще верите в дружбу? – Габбиани натянуто улыбнулся. – И поэтому вы решили помочиться в моем садике? И нападаете на моих осведомителей? – Зажегся зеленый свет, и автомобиль, взвизгнув шинами, на недозволенной скорости рванулся вперед. Тротти почувствовал резкую боль в шее. Как ни старался Габбиани сохранить непринужденный вид, суставы его пальцев на рулевом колесе побелели.
– Я слыхал, что вы работали в Швейцарии?
(Габбиани разъезжал по городу в своем маленьком «инноченти». Молва же утверждала, что где-то в горах у него спрятан огромный немецкий автомобиль, а в Пьетрагавине есть роскошная вилла. По тем же слухам, вне квестуры Габбиани жил гораздо лучше, чем мог бы прожить на одну только зарплату полицейского).
– Вы могли бы посоветоваться с ди Боно или с Фаттори.
– Мне очень жаль, Габбиани.
– Да вам не жаль, Тротти. Вам никогда ничего не жаль.
– Почему вы так говорите?
– Потому что вы – не импульсивный человек. Прежде чем что-нибудь сделать, вы тщательно взвешиваете все «за» и «против».
– Я не знал, что вы в городе, Габбиани. – Пауза. – Мне нужна помощь.
– Вам нужен отдых. – Быстрый насмешливый взгляд на Тротти, в котором проскользнула искренняя симпатия. – Вы одержимый, Тротти. И часто бываете одержимы каким-нибудь бредом. Беллони мертва – вам ее не воскресить. О дружбе тут можно было бы и забыть, подумайте лучше о себе. Пусть разбирается Меренда – пусть он попотеет на феррагосто. Подумайте о собственной жизни – наслаждайтесь жизнью, пока здоровье позволяет. Забудьте Розанну Беллони.
– Легонько поприжав торговца наркотиками…
– Carpe diem – живи сегодняшним днем.
– Это тот африканец?
– Живи сегодняшним днем – наслаждайся жизнью. Все мы скоро состаримся.
– Торговец наркотиками, Бельтони…
Габбиани в сердцах хлопнул ладонью по рулю:
– Ради Бога, Тротти, оставьте этого несчастного подонка в покое. Вы знаете, что такое Бельтони? Вы поднимаете суматоху, визжат проститутки. Бельтони – дерьмо: вечный студент, который на большее не способен. И у которого кишка тонка всадить себе последнюю сверхдозу.
– Но у него ведь есть знакомые в городе?
– У Бельтони? – Габбиани вдруг успокоился и тихо произнес: – Бельтони – дерьмо собачье, Тротти. Но вы можете навлечь на него беду. Оставьте его в покое.
– Не исключено, что Розанну Беллони убила ее сестра. Марию-Кристину я пока не нашел. Она, возможно, шизофреничка. В санатории ее нет уже три недели.
– В каком санатории?
– В Гарласко. В «Каза Патрициа».
У Габбиани полезли вверх брови.
– Возможно, что Мария-Кристина сидела без гроша, а ей срочно понадобились деньги.
Автомобиль катил по проспекту Независимости вдоль старой запасной железнодорожной ветки, которая сразу же за замком Сфорцеско уходила под землю. Левая рука Габбиани покоилась на рулевом колесе, а правой он плавно переключил скорость.
– Что вы сказали начальнику квестуры, Габбиани? – спросил Тротти.
– Начальнику квестуры?
– Ведь не каждый день мы видим вас возле квестуры.
– Я искал вас, Тротти.
– Что вы сказали начальнику квестуры?
– Неужели вы думаете, что я стал бы рассказывать этому надутому ублюдку из Фриули с партбилетом социалиста в кармане, как вы смешивали с дерьмом моих осведомителей?
– Откуда же ему еще узнать?
– Он узнал, что вы не поладили с Бельтони?
Тротти кивнул, и Габбиани рассмеялся.
– Кто-то ему должен был рассказать. И наверняка не проститутки.
Улыбка сошла с лица Габбиани.
– На кой черт вам Бельтони-то сдался?
– Кому-нибудь могли срочно понадобиться деньги – наличные деньги. Не исключено, что Беллони и была убита из-за денег и…
– И вы в это верите?
– Тот, кому срочно нужны деньги, готов дорого за них заплатить.
На стоянке у больницы Габбиани затормозил. «Приехали». Он отклонился назад и протянул руку к заднему сиденью.
– Захватите с собой пачку «Нацьонали», Тротти. Презент от полиции нравов.
Тротти помотал головой:
– За последние двенадцать лет я выкурил всего три сигареты.
– Думаю, что и трахались не намного чаще.
Тротти возился с дверной ручкой. Потом поднялся с низенького сиденья.
– Думайте что хотите.
– Оставьте Бельтони в покое. Если нужна будет информация, приходите ко мне. – Габбиани снял руку с руля и поднял вверх палец. – Я, может быть, знаю как раз то, что вам нужно.
– Вы это серьезно?
Габбиани засмеялся, и его «инноченти» влился в поток транспорта.
Мэриленд
– От этого Боттоне у меня мурашки по коже бегут.
Ощущение тяжести в животе усилилось. Тротти чувствовал себя раздраженным и несчастным. Габбиани и начальник квестуры правы: ему нужно отдохнуть. А сейчас ему нужен был кофе.
– Долго ждете?
Боатти поставил свой автомобиль за больницей – на небольшой площадке между психиатрическим корпусом и моргом. Безумие и смерть.
Бледное лицо журналиста осунулось. Он стоял в тени платана с портативным диктофоном в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28