Только гостей попрошу не водить.
Крамольников еще раз заверил хозяйку: гости к постоялице ходить не будут, приехала она по поводу наследства, наведет нужные справки — и уедет.
В узкой комнате высокая постель с грудой подушек, в углу теплится лампадка, на стенах лубочные картинки назидательного содержания — вполне подходящее помещение для большевистского эмиссара.
Землячка утонула в пуховиках и сразу заснула.
Ее разбудило легкое постукивание. Она подняла голову, взглянула на часы. Всего пять утра! Сперва она не разобрала, где стучат. Дребезжало стекло. Она приподняла занавеску. Чернобородый мужчина делал ей выразительные знаки. Она даже испугалась и лишь секунду спустя сообразила, что это Цхакая.
Он погрозил ей пальцем — тише! — хотя она не произнесла ни слова.
Опустила занавеску, быстро натянула платье, приоткрыла раму.
— Михаил Григорьевич, до чего ж вы обросли!
Все обращались к Цхакая по имени, но Землячка не могла привыкнуть к такой манере и всегда называла кавказских товарищей по имени-отчеству. Удивилась же она тому, что со времени последнего свидания Цхакая отпустил пышную бороду.
— Конспирация, — объяснил он, хотя с бородой был гораздо приметнее.
Землячка прислушалась — за стеной тишина, хозяйка, должно быть, спит.
— За вами, — сказал Цхакая. — Выходите.
Землячка показала на часы.
— Пять часов!
— Вот именно, — подтвердил Цхакая. — Не хочу, чтобы меня видела ваша хозяйка, к тому же нам за город.
Самарцы сошлись на свое собрание в пригородной роще — летом тут происходили многолюдные гуляния, но сейчас в роще никого.
Сентябрь, листья на березах тронуты желтизной, с Волги слышны гудки пароходов, в воздухе носятся нити паутины.
На опушке, прислонившись к пеньку, сидел парень в розовой косоворотке и бренчал на балалайке.
Он издали еще приметил приближающуюся пару.
— Огонька не найдется? — обратился он к мужчине. — Курить больно охота!
— Свои надо иметь, — без промедления отозвался тот. — На всех не напасешься!
Парень улыбнулся и балалайкой указал себе за спину.
— Проходите, товарищи.
Это был сторожевой пост.
Человек тридцать расположились на лужайке, на траве расстелена газета, и на бумажной этой скатерти расставлены бутылки с пивом и тарелки с жареной рыбой и ветчиной.
Навстречу поднялся Крамольников.
— Товарищ Осипов, — представил он Землячку. — Приехала к нам по поручению Бюро комитетов большинства.
Собравшиеся хмуро посматривали на гостью.
«Товарищ Осипов» слегка поклонилась, обвела всех взглядом, еще раз поклонилась и неуверенно оглянулась — хорошо бы присесть, а присесть, кроме как на траву, некуда, но тут кто-то подкатил небольшую чурку, кто-то развернул и накинул на чурку носовой платок, и «товарищ Осипов», слегка вздернув юбку, осторожно опустилась на предназначенное ей место.
Она раскрыла сумочку и извлекла зеркало, несколько громоздкое для дамской сумочки.
— Мой тайник.
Привычным движением просунула между стеклом и дощечкой шпильку и вытолкнула тонкую бумажку.
— Мой мандат, товарищи.
Кто-то потянулся за мандатом, прочел.
— Мы бы предпочли мандат от ЦК или от «Искры». Так бы лучше…
ЦК к тому времени состоял из примиренцев, а редакция «Искры» находилась в руках меньшевиков.
— Я представляю большинство, — твердо сказала Землячка. — Позвольте доложить…
Ее прервали, засыпали вопросами, вопросы все были с подковырками, занозистые, из меньшевистского арсенала.
Землячка заговорила о внутренней борьбе в партии, о конфликте кружковщины и партийности, требованиях партийной дисциплины, о выходе из кризиса, о созыве Третьего съезда.
Она услышала много обидных слов. Почти все члены Самарского комитета настроены были против съезда, правомочность Бюро комитетов большинства подвергли сомнению.
Она предложила продолжить обсуждение вопроса о съезде на следующий день.
Собрание Самарской организации продолжалось три дня, и все эти три дня переубеждала Землячка самарцев — неприятных вопросов задано было множество, но в конце концов самарцы постановили послать на Третий съезд делегата и отдали мандат большевику Крамольникову.
На третий день с ней уже не спорили, а рассказывали о трудностях и просили советов — как распределить силы, как развернуть работу…
И Землячка, вспоминая беседы с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной и в Мюнхене, и в Женеве, и в Лондоне, делилась опытом партийной работы.
— Мы должны довести революционную организацию, дисциплину и конспиративную технику до высшей степени совершенства, — наставляла она. — Необходимо, чтобы отдельные члены партии или отдельные группы членов специализировались на отдельных сторонах партийной работы, одни — на воспроизведении литературы, другие — на перевозке из-за границы, третьи — на развозке по России, четвертые — на разноске в городах, пятые — на устройстве конспиративных квартир, шестые — на сборе денег, седьмые — на организации доставки корреспонденции и всех сведений о движении, восьмые — на ведении сношений…
Это последнее заседание больше походило на занятие по изучению техники конспиративной работы.
— Такая специализация требует, — заключила Землячка, — гораздо больше выдержки, гораздо больше уменья сосредоточиться на скромной, невидной, черной работе, гораздо больше истинного героизма, чем обыкновенная кружковая работа.
День рождения
И так изо дня в день: вокзалы, поезда, вагоны, тусклые свечи в фонарях, случайные попутчики, фальшивые разговоры — всегда фальшивые, потому что никогда нельзя быть тем, кто есть ты на самом деле, — извозчики, гостиницы, постоялые дворы, чьи-то квартиры, то чистые, то грязные, чужие диваны, кушетки, кресла, два-три дня в незнакомом городе, встречи, явки, переговоры — и снова в путь, опять поезд, вагон, и мелькающие за окном вагона водокачки, дома и деревья, уносящиеся прочь, назад, в темноту…
Ей постоянно приходится менять свое обличье. То она гувернантка, едущая на новое место. То жена чиновника, получившего повышение по службе, то вдова…
Однажды ей пришлось назваться даже невестой.
Какой-то дотошный господин слишком уж пристально вглядывался в нее. Сосед по вагону. Она ехала во втором классе. Сравнительно молодой и любезный господин с каштановыми бачками и в такого же цвета, как и волосы, каштановом пальто и каштановой шляпе принялся настойчиво интересоваться своей попутчицей: и кто она, и куда едет, и по каким надобностям. И расспрашивал как-то очень уж профессионально. Впрочем, своей профессии он не скрывал.
— Товарищ прокурора Похвистнев, — сразу же представился он попутчице. — Ваше присутствие, сударыня, избавляет меня от дорожной скуки. Простите, но не встречались ли мы в Петербурге?
К счастью, не встречались, подумала Землячка и неожиданно для самой себя ответила:
— Возможно. — И назвала фамилию сенатора, промелькнувшую как-то в газете. — Вы не бываете у фон Нордстремов?
— У фон Нордстремов? — уважительно переспросил товарищ прокурора.
— Это мой дядя, — пояснила Землячка и скромно добавила: — Двоюродный дядя…
— О!… — еще уважительнее воскликнул товарищ прокурора и тем более заинтересовался попутчицей.
— Осмелюсь поинтересоваться — куда и к кому?
Ох, как опасно ответить невпопад! Назовешь город, а окажется, что прокурор едет туда же. Предложит свои услуги… Соседи по вагону прислушивались к их разговору. Актерство несвойственно было Землячке, но какому подпольщику не приходится актерствовать, и часто от умения перевоплощаться зависит не только удача в деле, но и сама жизнь. На нее снизошло вдохновение. Она запнулась, соображая, что бы соврать. Заминку тоже следовало оправдать.
— Невеста… — произнесла она вдруг, смутилась и бессвязно продолжила: — Семейные обстоятельства. Моему жениху… — И замолчала. Все всем стало понятно, и в том числе, разумеется, товарищу прокурора Похвистневу. Семейные обстоятельства привели молодую женщину в этот вагон. Но кто станет рассказывать случайным попутчикам о своих семейных обстоятельствах?… И кто позволит себе о них расспрашивать?
Землячка благополучно доехала до Ярославля, окруженная вниманием попутчиков.
— Желаю счастья, сударыня, кланяйтесь своему жениху, — сказал при расставании товарищ прокурора, стоя на ступеньках вагона и подавая своей попутчице легкий ее саквояж.
Сам он следовал дальше.
Землячка вышла на перрон.
Ее не должны были встречать, но отсутствие встречающих могло вызвать подозрение у тех, кто остался в вагоне. Она оглянулась и направилась к стоявшим поодаль респектабельному господину и нарядной даме.
Что им сказать? Что им сказать, чтобы они не выразили удивления, а, наоборот, заговорили с ней, как со старой знакомой?
— Извините, — быстро проговорила Землячка, подходя к ним. — Меня преследует какой-то настойчивый господин, у вокзала ждет экипаж, я вас очень прошу, не откажите проводить до экипажа.
И случайные прохожие, к которым обратилась Землячка, не отказали незнакомой даме в любезности, господин предложил ей руку, а сама Землячка тем временем оживленно говорила его спутнице о неприятностях, которые подстерегают даму в пути.
Экипажа у вокзала не оказалось. «Должно быть, опоздала телеграмма», — пробормотала Землячка, поблагодарила своих спасителей и наняла извозчика. "Мытная улица, кондитерская «Жорж Борман» — то была явка, где после обмена паролями она должна была получить «хороший» адрес. В кондитерской Землячка спросила Леночку, одну из продавщиц: «У вас есть шоколад „Миньон“?» Леночка испытующе смотрит на покупательницу: «У нас есть „Миньон“ из Москвы, от Эйнема». — «Свешайте, дорогая, полфунта». Леночка подает покупательнице сверток и вполголоса произносит: «Пименовский переулок, дом Воскобойникова, спросите Алексея Павловича».
С шоколадом и саквояжем Землячка выходит на улицу. Снова нанимает извозчика.
Пименовский переулок находится на рабочей окраине города. Прохожих там мало, но все же они есть. Женщины в платочках и с кошелками, мужчины в картузах и куртках. Нарядная дама, разыскивающая дом Воскобойникова, не может не привлечь внимания.
Извозчик вопросительно оглядывается.
— Все, все, голубчик, мне никто тут не нужен, — ласково объясняет дама. — Воспоминания детства. Я жила тут когда-то. Когда еще была девочкой. Я тут от поезда до поезда. Захотелось посмотреть на эти места. А знакомых здесь у меня нет. Теперь обратно, на вокзал.
Такие дамочки попадались извозчику не раз — мотаются, мотаются по городу, а потом, смотришь, никуда им не надо.
На вокзал, так на вокзал.
Землячка расплачивается с извозчиком — не слишком щедро, но и не слишком скупо, чтобы не запомнил, так, обычная пассажирка.
Она проходит в «дамскую комнату», запирается, и через несколько минут из двери выходит уже не нарядная дама, а скромная мещанка.
Вместо шляпы с гирляндой из блеклых фиалок на голове ее серый ситцевый платок. Саквояж, который она небрежно и утомленно внесла в комнату, она выносит уверенно и привычно, только теперь этот купленный в Берлине элегантный саквояж как-то обвис в ее руке и похож на старую домашнюю сумку. Да и накидка обвисла, точно она с чужого плеча.
Идет она медленно, и тот, кто взялся бы ее преследовать, должен был бы ползти, как черепаха. Но прохожим не до нее, все ее обгоняют.
Землячка уверенно сворачивает в Пименовский переулок. Она не спрашивает встречных прохожих, где здесь дом Воскобойникова, идет по одной стороне, потом по другой, покуда ей не попадается на глаза дощечка с надписью «Собств. дом Н.И.Воскобойникова».
Землячка дергает железную ручку в калитке. Неторопливые шаги, калитка распахивается. Мужчина лет сорока, в неподпоясанной косоворотке, светлые усы, голубые глаза, пытливо смотрит на Землячку.
— Мне нужен хозяин этого дома.
— А я и есть хозяин.
— Я от Леночки.
— От какой Леночки?
— Из кондитерской…
Он с любопытством еще раз оглядывает Землячку.
Хозяин ведет ее в «залу», так в мещанских жилищах называют самую парадную, часто единственную прилично обставленную комнату в доме.
Стол, покрытый суконной скатертью, горка с посудой, гнутые венские стулья, фикусы перед окнами, ряднинная дорожка через всю комнату.
Хозяин чувствует себя несколько скованно. Он знает, что в город должен приехать представитель БКБ, Бюро комитетов большинства, органа, созданного по инициативе тех провинциальных комитетов, где большевики не утратили своего влияния.
Он выжидательно молчит.
Землячка протягивает саквояж хозяину дома.
— Положите куда-нибудь. Давайте знакомиться. Вас как по имени-отчеству?
— Николай Иванович.
— Николай Иванович Воскобойников, — отчетливо произносит Землячка. — Работаете на лесопильном заводе?
Хозяин дома утвердительно кивает.
— Большевик?
Воскобойников улыбается.
— Да уж никак не объединенец.
Улыбается ему и Землячка. Перед нею один из тех ярославских большевиков — Землячка слышала о нем еще в Петербурге, — на кого можно здесь опереться.
— Землячка, — называет она себя. — Я сейчас предъявлю вам свои полномочия.
Воскобойников с интересом вскидывает глаза на Землячку, он тоже, видимо, слышал о ней, но не делает никаких протестующих жестов — мол, я и так вам доверяю, мол, излишние формальности ни к чему — установленный порядок должен быть соблюден.
Землячка извлекает из кармана своей пелерины большое дамское портмоне из серой замши, достает перламутровую пудреницу, нажимает кнопочку и подает Воскобойникову листок папиросной бумаги — свой мандат, скрепленный печатью Петербургского комитета Российской социал-демократической рабочей партии.
Дорого бы заплатили в охранке за оттиск этой печати!
Воскобойников внимательно изучает бумагу.
— Слышал я о вас, — говорит он, возвращая документ. — У нас в Ярославле твердое мнение за съезд.
Землячка довольна, что Воскобойников имеет о ней хоть какое-то представление, но на всякий случай предупреждает:
— Вот что, Николай Иванович, для членов комитета я — Землячка, но для остальных — Зинаида Ильинична Трелина. Береженого, как говорится, бог бережет.
Хозяин распахивает дверь в соседнюю комнату.
— Располагайтесь.
— Когда же вы думаете собраться?
— Сегодня отдохнете, а соберемся завтра к вечерку, после работы, раньше не успеем оповестить.
— А у вас тут…
— У нас тут чисто, — подтверждает Воскобойников. — Полиция не заглядывает сюда, нет причин. Все же на улицу советую не показываться — соседи, да и мало ли что, лишний интерес ни вам, ни нам ни к чему.
Почти два дня проводит Землячка в семье Воскобойникова.
Жена приезжую не расспрашивает ни о чем, зато дети засыпают ее вопросами — кто она, откуда, зачем приехала. Землячка отвечает, что она учительница, едет на работу в деревню, старшей девочке помогает решить задачи, младшим рассказывает сказки Андерсена.
На второй день к вечеру в доме Воскобойниковых поднимается суета. Хозяйка вместе с пришедшей к ней женщиной жарит пирожки и котлеты, нарезает и раскладывает по тарелкам колбасу, селедку, огурцы, накрывает в зале стол; вернувшийся домой хозяин достает рюмки, откупоривает бутылки с водкой и пивом…
Не слишком-то одобрительно смотрит гостья на все эти приготовления. Дело слишком серьезное для того, чтобы сочетать его с застольем.
— Это по какому же поводу? — осторожно спрашивает Землячка у хозяйки, указывая на стол.
— А Коленькино рожденье, — радостно откликается хозяйка. — Завсегда отмечаем.
Ответ хороший, но Землячка улучает минуту и негромко осведомляется у хозяина:
— Сегодня у вас действительно день рождения?
— Какое там! — Воскобойников усмехается. — Товарищи соберутся по тому самому делу, по какому вы и приехали.
Землячка укоризненно покачивает головой.
— Тогда зачем все это? Неужели вы так всегда обставляете свои собрания?
— Зачем? — возражает Воскобойников. — Мы и в мастерских собираемся, и на бережку, и даже возле церкви, но сегодня случай особый, не хотим вас казать посторонним, да и не ровен час зайдет кто — такая хорошая видимость.
И все-таки Землячке не по сердцу докладывать о проблемах, волнующих партию, за столом, уставленным бутылками.
Один за одним начинают сходиться гости.
Собирается человек двадцать, и среди них только две женщины. Приезжую знакомят со всеми. Куркин. Славцов. Прохоров. Кое о ком она слышала в Петербурге. Учительница Крапивина — одна из лучших пропагандисток в ярославской организации. Савельев недавно вернулся из ссылки. Тихонов…
В комнате становится тесно.
— За стол, друзья, за стол, — приглашает гостей хозяин. — Накладывайте. Что бог послал… — Он указывает Землячке место рядом с собой. — Зинаида Ильинична… — Разливает по рюмкам водку. — По одной, для бодрости…
Приезжая смотрит не слишком одобрительно.
Однако Воскобойников не замечает или не хочет замечать взгляда Землячки, он выпивает свою рюмку, закусывает огурцом и стучит вилкой по тарелке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Крамольников еще раз заверил хозяйку: гости к постоялице ходить не будут, приехала она по поводу наследства, наведет нужные справки — и уедет.
В узкой комнате высокая постель с грудой подушек, в углу теплится лампадка, на стенах лубочные картинки назидательного содержания — вполне подходящее помещение для большевистского эмиссара.
Землячка утонула в пуховиках и сразу заснула.
Ее разбудило легкое постукивание. Она подняла голову, взглянула на часы. Всего пять утра! Сперва она не разобрала, где стучат. Дребезжало стекло. Она приподняла занавеску. Чернобородый мужчина делал ей выразительные знаки. Она даже испугалась и лишь секунду спустя сообразила, что это Цхакая.
Он погрозил ей пальцем — тише! — хотя она не произнесла ни слова.
Опустила занавеску, быстро натянула платье, приоткрыла раму.
— Михаил Григорьевич, до чего ж вы обросли!
Все обращались к Цхакая по имени, но Землячка не могла привыкнуть к такой манере и всегда называла кавказских товарищей по имени-отчеству. Удивилась же она тому, что со времени последнего свидания Цхакая отпустил пышную бороду.
— Конспирация, — объяснил он, хотя с бородой был гораздо приметнее.
Землячка прислушалась — за стеной тишина, хозяйка, должно быть, спит.
— За вами, — сказал Цхакая. — Выходите.
Землячка показала на часы.
— Пять часов!
— Вот именно, — подтвердил Цхакая. — Не хочу, чтобы меня видела ваша хозяйка, к тому же нам за город.
Самарцы сошлись на свое собрание в пригородной роще — летом тут происходили многолюдные гуляния, но сейчас в роще никого.
Сентябрь, листья на березах тронуты желтизной, с Волги слышны гудки пароходов, в воздухе носятся нити паутины.
На опушке, прислонившись к пеньку, сидел парень в розовой косоворотке и бренчал на балалайке.
Он издали еще приметил приближающуюся пару.
— Огонька не найдется? — обратился он к мужчине. — Курить больно охота!
— Свои надо иметь, — без промедления отозвался тот. — На всех не напасешься!
Парень улыбнулся и балалайкой указал себе за спину.
— Проходите, товарищи.
Это был сторожевой пост.
Человек тридцать расположились на лужайке, на траве расстелена газета, и на бумажной этой скатерти расставлены бутылки с пивом и тарелки с жареной рыбой и ветчиной.
Навстречу поднялся Крамольников.
— Товарищ Осипов, — представил он Землячку. — Приехала к нам по поручению Бюро комитетов большинства.
Собравшиеся хмуро посматривали на гостью.
«Товарищ Осипов» слегка поклонилась, обвела всех взглядом, еще раз поклонилась и неуверенно оглянулась — хорошо бы присесть, а присесть, кроме как на траву, некуда, но тут кто-то подкатил небольшую чурку, кто-то развернул и накинул на чурку носовой платок, и «товарищ Осипов», слегка вздернув юбку, осторожно опустилась на предназначенное ей место.
Она раскрыла сумочку и извлекла зеркало, несколько громоздкое для дамской сумочки.
— Мой тайник.
Привычным движением просунула между стеклом и дощечкой шпильку и вытолкнула тонкую бумажку.
— Мой мандат, товарищи.
Кто-то потянулся за мандатом, прочел.
— Мы бы предпочли мандат от ЦК или от «Искры». Так бы лучше…
ЦК к тому времени состоял из примиренцев, а редакция «Искры» находилась в руках меньшевиков.
— Я представляю большинство, — твердо сказала Землячка. — Позвольте доложить…
Ее прервали, засыпали вопросами, вопросы все были с подковырками, занозистые, из меньшевистского арсенала.
Землячка заговорила о внутренней борьбе в партии, о конфликте кружковщины и партийности, требованиях партийной дисциплины, о выходе из кризиса, о созыве Третьего съезда.
Она услышала много обидных слов. Почти все члены Самарского комитета настроены были против съезда, правомочность Бюро комитетов большинства подвергли сомнению.
Она предложила продолжить обсуждение вопроса о съезде на следующий день.
Собрание Самарской организации продолжалось три дня, и все эти три дня переубеждала Землячка самарцев — неприятных вопросов задано было множество, но в конце концов самарцы постановили послать на Третий съезд делегата и отдали мандат большевику Крамольникову.
На третий день с ней уже не спорили, а рассказывали о трудностях и просили советов — как распределить силы, как развернуть работу…
И Землячка, вспоминая беседы с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной и в Мюнхене, и в Женеве, и в Лондоне, делилась опытом партийной работы.
— Мы должны довести революционную организацию, дисциплину и конспиративную технику до высшей степени совершенства, — наставляла она. — Необходимо, чтобы отдельные члены партии или отдельные группы членов специализировались на отдельных сторонах партийной работы, одни — на воспроизведении литературы, другие — на перевозке из-за границы, третьи — на развозке по России, четвертые — на разноске в городах, пятые — на устройстве конспиративных квартир, шестые — на сборе денег, седьмые — на организации доставки корреспонденции и всех сведений о движении, восьмые — на ведении сношений…
Это последнее заседание больше походило на занятие по изучению техники конспиративной работы.
— Такая специализация требует, — заключила Землячка, — гораздо больше выдержки, гораздо больше уменья сосредоточиться на скромной, невидной, черной работе, гораздо больше истинного героизма, чем обыкновенная кружковая работа.
День рождения
И так изо дня в день: вокзалы, поезда, вагоны, тусклые свечи в фонарях, случайные попутчики, фальшивые разговоры — всегда фальшивые, потому что никогда нельзя быть тем, кто есть ты на самом деле, — извозчики, гостиницы, постоялые дворы, чьи-то квартиры, то чистые, то грязные, чужие диваны, кушетки, кресла, два-три дня в незнакомом городе, встречи, явки, переговоры — и снова в путь, опять поезд, вагон, и мелькающие за окном вагона водокачки, дома и деревья, уносящиеся прочь, назад, в темноту…
Ей постоянно приходится менять свое обличье. То она гувернантка, едущая на новое место. То жена чиновника, получившего повышение по службе, то вдова…
Однажды ей пришлось назваться даже невестой.
Какой-то дотошный господин слишком уж пристально вглядывался в нее. Сосед по вагону. Она ехала во втором классе. Сравнительно молодой и любезный господин с каштановыми бачками и в такого же цвета, как и волосы, каштановом пальто и каштановой шляпе принялся настойчиво интересоваться своей попутчицей: и кто она, и куда едет, и по каким надобностям. И расспрашивал как-то очень уж профессионально. Впрочем, своей профессии он не скрывал.
— Товарищ прокурора Похвистнев, — сразу же представился он попутчице. — Ваше присутствие, сударыня, избавляет меня от дорожной скуки. Простите, но не встречались ли мы в Петербурге?
К счастью, не встречались, подумала Землячка и неожиданно для самой себя ответила:
— Возможно. — И назвала фамилию сенатора, промелькнувшую как-то в газете. — Вы не бываете у фон Нордстремов?
— У фон Нордстремов? — уважительно переспросил товарищ прокурора.
— Это мой дядя, — пояснила Землячка и скромно добавила: — Двоюродный дядя…
— О!… — еще уважительнее воскликнул товарищ прокурора и тем более заинтересовался попутчицей.
— Осмелюсь поинтересоваться — куда и к кому?
Ох, как опасно ответить невпопад! Назовешь город, а окажется, что прокурор едет туда же. Предложит свои услуги… Соседи по вагону прислушивались к их разговору. Актерство несвойственно было Землячке, но какому подпольщику не приходится актерствовать, и часто от умения перевоплощаться зависит не только удача в деле, но и сама жизнь. На нее снизошло вдохновение. Она запнулась, соображая, что бы соврать. Заминку тоже следовало оправдать.
— Невеста… — произнесла она вдруг, смутилась и бессвязно продолжила: — Семейные обстоятельства. Моему жениху… — И замолчала. Все всем стало понятно, и в том числе, разумеется, товарищу прокурора Похвистневу. Семейные обстоятельства привели молодую женщину в этот вагон. Но кто станет рассказывать случайным попутчикам о своих семейных обстоятельствах?… И кто позволит себе о них расспрашивать?
Землячка благополучно доехала до Ярославля, окруженная вниманием попутчиков.
— Желаю счастья, сударыня, кланяйтесь своему жениху, — сказал при расставании товарищ прокурора, стоя на ступеньках вагона и подавая своей попутчице легкий ее саквояж.
Сам он следовал дальше.
Землячка вышла на перрон.
Ее не должны были встречать, но отсутствие встречающих могло вызвать подозрение у тех, кто остался в вагоне. Она оглянулась и направилась к стоявшим поодаль респектабельному господину и нарядной даме.
Что им сказать? Что им сказать, чтобы они не выразили удивления, а, наоборот, заговорили с ней, как со старой знакомой?
— Извините, — быстро проговорила Землячка, подходя к ним. — Меня преследует какой-то настойчивый господин, у вокзала ждет экипаж, я вас очень прошу, не откажите проводить до экипажа.
И случайные прохожие, к которым обратилась Землячка, не отказали незнакомой даме в любезности, господин предложил ей руку, а сама Землячка тем временем оживленно говорила его спутнице о неприятностях, которые подстерегают даму в пути.
Экипажа у вокзала не оказалось. «Должно быть, опоздала телеграмма», — пробормотала Землячка, поблагодарила своих спасителей и наняла извозчика. "Мытная улица, кондитерская «Жорж Борман» — то была явка, где после обмена паролями она должна была получить «хороший» адрес. В кондитерской Землячка спросила Леночку, одну из продавщиц: «У вас есть шоколад „Миньон“?» Леночка испытующе смотрит на покупательницу: «У нас есть „Миньон“ из Москвы, от Эйнема». — «Свешайте, дорогая, полфунта». Леночка подает покупательнице сверток и вполголоса произносит: «Пименовский переулок, дом Воскобойникова, спросите Алексея Павловича».
С шоколадом и саквояжем Землячка выходит на улицу. Снова нанимает извозчика.
Пименовский переулок находится на рабочей окраине города. Прохожих там мало, но все же они есть. Женщины в платочках и с кошелками, мужчины в картузах и куртках. Нарядная дама, разыскивающая дом Воскобойникова, не может не привлечь внимания.
Извозчик вопросительно оглядывается.
— Все, все, голубчик, мне никто тут не нужен, — ласково объясняет дама. — Воспоминания детства. Я жила тут когда-то. Когда еще была девочкой. Я тут от поезда до поезда. Захотелось посмотреть на эти места. А знакомых здесь у меня нет. Теперь обратно, на вокзал.
Такие дамочки попадались извозчику не раз — мотаются, мотаются по городу, а потом, смотришь, никуда им не надо.
На вокзал, так на вокзал.
Землячка расплачивается с извозчиком — не слишком щедро, но и не слишком скупо, чтобы не запомнил, так, обычная пассажирка.
Она проходит в «дамскую комнату», запирается, и через несколько минут из двери выходит уже не нарядная дама, а скромная мещанка.
Вместо шляпы с гирляндой из блеклых фиалок на голове ее серый ситцевый платок. Саквояж, который она небрежно и утомленно внесла в комнату, она выносит уверенно и привычно, только теперь этот купленный в Берлине элегантный саквояж как-то обвис в ее руке и похож на старую домашнюю сумку. Да и накидка обвисла, точно она с чужого плеча.
Идет она медленно, и тот, кто взялся бы ее преследовать, должен был бы ползти, как черепаха. Но прохожим не до нее, все ее обгоняют.
Землячка уверенно сворачивает в Пименовский переулок. Она не спрашивает встречных прохожих, где здесь дом Воскобойникова, идет по одной стороне, потом по другой, покуда ей не попадается на глаза дощечка с надписью «Собств. дом Н.И.Воскобойникова».
Землячка дергает железную ручку в калитке. Неторопливые шаги, калитка распахивается. Мужчина лет сорока, в неподпоясанной косоворотке, светлые усы, голубые глаза, пытливо смотрит на Землячку.
— Мне нужен хозяин этого дома.
— А я и есть хозяин.
— Я от Леночки.
— От какой Леночки?
— Из кондитерской…
Он с любопытством еще раз оглядывает Землячку.
Хозяин ведет ее в «залу», так в мещанских жилищах называют самую парадную, часто единственную прилично обставленную комнату в доме.
Стол, покрытый суконной скатертью, горка с посудой, гнутые венские стулья, фикусы перед окнами, ряднинная дорожка через всю комнату.
Хозяин чувствует себя несколько скованно. Он знает, что в город должен приехать представитель БКБ, Бюро комитетов большинства, органа, созданного по инициативе тех провинциальных комитетов, где большевики не утратили своего влияния.
Он выжидательно молчит.
Землячка протягивает саквояж хозяину дома.
— Положите куда-нибудь. Давайте знакомиться. Вас как по имени-отчеству?
— Николай Иванович.
— Николай Иванович Воскобойников, — отчетливо произносит Землячка. — Работаете на лесопильном заводе?
Хозяин дома утвердительно кивает.
— Большевик?
Воскобойников улыбается.
— Да уж никак не объединенец.
Улыбается ему и Землячка. Перед нею один из тех ярославских большевиков — Землячка слышала о нем еще в Петербурге, — на кого можно здесь опереться.
— Землячка, — называет она себя. — Я сейчас предъявлю вам свои полномочия.
Воскобойников с интересом вскидывает глаза на Землячку, он тоже, видимо, слышал о ней, но не делает никаких протестующих жестов — мол, я и так вам доверяю, мол, излишние формальности ни к чему — установленный порядок должен быть соблюден.
Землячка извлекает из кармана своей пелерины большое дамское портмоне из серой замши, достает перламутровую пудреницу, нажимает кнопочку и подает Воскобойникову листок папиросной бумаги — свой мандат, скрепленный печатью Петербургского комитета Российской социал-демократической рабочей партии.
Дорого бы заплатили в охранке за оттиск этой печати!
Воскобойников внимательно изучает бумагу.
— Слышал я о вас, — говорит он, возвращая документ. — У нас в Ярославле твердое мнение за съезд.
Землячка довольна, что Воскобойников имеет о ней хоть какое-то представление, но на всякий случай предупреждает:
— Вот что, Николай Иванович, для членов комитета я — Землячка, но для остальных — Зинаида Ильинична Трелина. Береженого, как говорится, бог бережет.
Хозяин распахивает дверь в соседнюю комнату.
— Располагайтесь.
— Когда же вы думаете собраться?
— Сегодня отдохнете, а соберемся завтра к вечерку, после работы, раньше не успеем оповестить.
— А у вас тут…
— У нас тут чисто, — подтверждает Воскобойников. — Полиция не заглядывает сюда, нет причин. Все же на улицу советую не показываться — соседи, да и мало ли что, лишний интерес ни вам, ни нам ни к чему.
Почти два дня проводит Землячка в семье Воскобойникова.
Жена приезжую не расспрашивает ни о чем, зато дети засыпают ее вопросами — кто она, откуда, зачем приехала. Землячка отвечает, что она учительница, едет на работу в деревню, старшей девочке помогает решить задачи, младшим рассказывает сказки Андерсена.
На второй день к вечеру в доме Воскобойниковых поднимается суета. Хозяйка вместе с пришедшей к ней женщиной жарит пирожки и котлеты, нарезает и раскладывает по тарелкам колбасу, селедку, огурцы, накрывает в зале стол; вернувшийся домой хозяин достает рюмки, откупоривает бутылки с водкой и пивом…
Не слишком-то одобрительно смотрит гостья на все эти приготовления. Дело слишком серьезное для того, чтобы сочетать его с застольем.
— Это по какому же поводу? — осторожно спрашивает Землячка у хозяйки, указывая на стол.
— А Коленькино рожденье, — радостно откликается хозяйка. — Завсегда отмечаем.
Ответ хороший, но Землячка улучает минуту и негромко осведомляется у хозяина:
— Сегодня у вас действительно день рождения?
— Какое там! — Воскобойников усмехается. — Товарищи соберутся по тому самому делу, по какому вы и приехали.
Землячка укоризненно покачивает головой.
— Тогда зачем все это? Неужели вы так всегда обставляете свои собрания?
— Зачем? — возражает Воскобойников. — Мы и в мастерских собираемся, и на бережку, и даже возле церкви, но сегодня случай особый, не хотим вас казать посторонним, да и не ровен час зайдет кто — такая хорошая видимость.
И все-таки Землячке не по сердцу докладывать о проблемах, волнующих партию, за столом, уставленным бутылками.
Один за одним начинают сходиться гости.
Собирается человек двадцать, и среди них только две женщины. Приезжую знакомят со всеми. Куркин. Славцов. Прохоров. Кое о ком она слышала в Петербурге. Учительница Крапивина — одна из лучших пропагандисток в ярославской организации. Савельев недавно вернулся из ссылки. Тихонов…
В комнате становится тесно.
— За стол, друзья, за стол, — приглашает гостей хозяин. — Накладывайте. Что бог послал… — Он указывает Землячке место рядом с собой. — Зинаида Ильинична… — Разливает по рюмкам водку. — По одной, для бодрости…
Приезжая смотрит не слишком одобрительно.
Однако Воскобойников не замечает или не хочет замечать взгляда Землячки, он выпивает свою рюмку, закусывает огурцом и стучит вилкой по тарелке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28