Разве укомол не был тебе школой? А теперь пора переходить в следующий класс.— Афанасий Петрович! Сейчас выборы… — Ох, как непросто высказать свой вопрос: — Я сниму сейчас свою кандидатуру?— Ду-у-рак ты…Рассердился Шабунин?… Нет, глаза все такие же, укоризненные и ласковые, на него нельзя обижаться.— Ни в коем случае. Никаких отводов. Работа укомола одобрена, а ты заявишь о своей непригодности? Отчет одобрен, а секретаря не выбрали! Прямой упрек укомпарту. Пусть тебя выберут честь по чести, а там…Дошли до клуба.— А там поглядим, — сказал Шабунин и пошел на второй этаж по узкой деревянной лестнице, на две ступеньки опережая Ознобишина.Славе стало жалко себя. Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — самого убьют…А Шабунину жаль было отпускать этого паренька, иногда неуверенного, а иногда слишком самоуверенного. Не всегда и не все у него получалось, но старался он честно. Афанасий Петрович любил Ознобишина, как, впрочем, любил всех этих мальчишек и девчонок, которые собрались сейчас в клубе на выборы. Они хорошо нам помогают, думал о них Шабунин. Нам… Он не знал слова «мне». Нам, мысленно говорил он, думая об укоме, о малоархангельских коммунистах, о партии. Поэтому и приходится иногда расставаться даже с теми, кого жалеешь и любишь, думал он, для дела, ради завтрашнего дня…На верхней площадке, перед тем как войти в зал, Шабунин остановился и еще раз заботливо посмотрел на Ознобишина.— Тут уж не обижайся, — сказал Афанасий Петрович. — Провожать тебя будем без музыки. Это важно не только для тебя, но и для других, все следует обращать на пользу делу. 42 Минутное дело провести организационный пленум укомола, избрать секретаря, президиум, назначить заведующих отделами… Полчаса, от силы час, и можно вздохнуть, позволить себе передышку.Окончание конференции приурочили к обеду, чтобы делегаты успели засветло разъехаться, добраться к ночи до дому, а кому путь немалый, с ночевкой, так хоть на другой день обязательно прибыть домой.Только членам укома придется задержаться, пока то да се, глядишь, еще день со счетов.— Пошли, пошли, товарищи!Новоизбранные члены уездного комитета собираются в тесном кабинетике Ознобишина. Рядом со Славой Железнов и Ушаков. Что ж, им еще долго работать вместе…У двери Коля Иванов, рядом с ним Даша Чевырева, впрочем, теперь она не Чевырева, а Уфимцева. «Как хорошо, что мы простили ей свадьбу, — думает Слава. — Как развернула работу в волости! Волком партии не нахвалится сейчас комсомольцами. Ее заслуженно выбрали в уком…» Глаза у Даши поблескивают, энергия в ней так и бьет ключом. А вот Сосняков… Его, конечно, нельзя было не избрать, один из самых серьезных комсомольских работников во всем уезде. Но в излишней скромности его не упрекнешь, этот не сядет у стены, садится у стола, в центре, точно он невесть какое значительное лицо. Он и в город приехал за два дня до конференции, зашел на минутку к Ознобишину, небрежно поздоровался: «Как ты тут? Работаешь? Ну, работай, работай…» — и исчез. За два дня Слава его больше не видел, были у того свои дела в Малоархангельске. У Славы складывается впечатление, что Сосняков рвется на работу в укомол. «Не рановато ли? — думает Слава. — Конечно, когда-нибудь он попадет в Малоархангельск. Когда-нибудь…» Позади Соснякова Вержбловская. Славе не очень по сердцу, что ее выбрали кандидатом. Но девушек, девушек не хватает… Впрочем, учет у нее в порядке, все по полочкам.Открывается дверь, входит Кузнецов. Это и хорошо, и плохо. Если все пойдет, как намечено, Шабунину не для чего терять здесь время, достаточно и Кузнецову выразить согласие уездного комитета партии с принятыми решениями. А если возникнет какая-нибудь заминочка…Опять же Кузнецов быстрей, чем Шабунин, примет решение, никого не будет переубеждать, как это делает Афанасий Петрович, сразу оборвет — нельзя, мол, не так, скажет, а то и прикажет…Кузнецов у окна.— Все в сборе? Давай, Ознобишин, начинай.Слава чувствует себя в своей стихии. Все, о чем он вчера говорил с Шабуниным, вылетело из его головы, да и что, собственно, он сказал? О том, что хочет уйти с комсомольской работы? Просит отпустить учиться? Ничего определенного не вкладывал он в свои слова.Слава обводит глазами собравшихся, нет еще Хорькова и Бутримова, побежали небось на базар за махоркой.— Еще двоих нет.«С этими ребятами придется мне еще поработать, — думает Слава. — Не отпустят меня…»Года два еще быть ему в Малоархангельске, если за это время не возьмут в Орел.В щель из-за приотворенной двери протискиваются двое запоздавших.— Товарищи, первое заседание вновь избранного уездного комитета разрешите объявить открытым. Прежде всего надо избрать секретаря. Какие будут предложения?Железнов, упираясь локтем в стол, поднимает руку с полусогнутой ладонью, как это делают неуверенные в себе школьники.Утром его вызвал к себе Афанасий Петрович, Не Славу вызвал, а Железнова.«Сейчас он назовет меня, — думает Слава, — и дальше все пойдет как по маслу».— Товарищи, я предлагаю решить сперва другой вопрос. Среди нас есть товарищи, которые давно рвутся на учебу. Мы не можем пренебречь таким законным желанием, тем более что эти товарищи хорошо потрудились в нашей организации…Это он об Ушакове. Никита давно уже просит отпустить его учиться. Слава возражал, но, как видно, Никита уговорил Железнова вынести вопрос о нем на пленум.— Поэтому, я думаю, мы не можем не уважить просьбы, — негромко, но твердо произносит Железнов, — и отпустим с комсомольской работы товарищей Ознобишина и Ушакова.Да, Слава просил его отпустить, и все-таки он не ждал, что его отпустят так быстро!Участники пленума с удивлением смотрят то на Железнова, то на Ознобишина.Сам Слава смотрит на Кузнецова, но тот равнодушно глядит в окно. Слава с горечью, пожалуй даже с обидой, — а ведь обижаться ему не на что, сам об этом просил, — понимает, что решение принято. Коля Иванов тоже удивлен, а вот Даша воспринимает все происходящее как естественный ход событий.Слава молчит, и тогда Железнов перехватывает у него председательские обязанности.— Как, товарищи, будем обсуждать?— Будем, — громко отвечает Сосняков и встает. — Я не согласен с предложением товарища Железнова, прошу слова.Неужели Сосняков посоветует не отпускать Славу?Железнов морщится.— Слово имеет товарищ Сосняков.— Я не согласен с формулировкой товарища Железнова, — заявляет Сосняков. — Ознобишина отпустить надо, но я не согласен с формулировкой.Сосняков становится за свой стул, опирается руками на спинку, похоже, собирается долго говорить, и если слова Железнова прозвучали для Ознобишина громом, сейчас для него заблещут молнии.— Скажу откровенно, не годится Ознобишин в руководители, — с вызовом говорит Сосняков. — Недостаточно принципиален. Работает он в организации сравнительно давно, и поэтому позвольте поподробнее. Разобрать его, как говорится, по косточкам. Начинал он у нас, в Успенском. Там вступил в комсомол, там принят в партию. Я тоже оттуда, родился в Корсунском, что от Успенского в двенадцати верстах, вступил в комсомол одновременно с Ознобишиным и наблюдаю его вот уже в течение четырех лет. Срок немалый, и я понимаю, что ко мне может быть обращен упрек: а где же ты был до этого времени, неужели понадобилось четыре года, чтобы распознать Ознобишина? Я отвечу. Да, в Ознобишине разберешься не сразу. Парень начитанный, интеллигентный, за словом в карман не лезет, поэтому его не так-то просто раскусить. И второе обстоятельство, почему у меня не сразу сложилось правильное мнение об Ознобишине. Собственное мое невежество и политическая неподготовленность. Вступая в комсомол, я был недостаточно развит, но с того времени сильно изменился и, скажу без ложной скромности, вырос до секретаря волкомола. Политическая подготовка помогла мне разобраться в недостатках Ознобишина…«Сосняков несправедливо судит обо мне, — думает Слава. — Да он и не может судить обо мне справедливо, мы слишком разные люди. Убеждения у нас одинаковые, но слишком разные характеры, иные мои поступки он просто не способен понять…»— Однако перейдем к фактам, потому что общая оценка без фактов не значит ничего, — продолжает Сосняков. — Я уже сказал, что Ознобишина приняли в партию в Успенской волости. Рекомендовал его в партию Быстров. Вам эта фамилия мало что говорит, но населению Успенской волости говорит очень много. Этот человек в первые годы революции работал у нас председателем волисполкома и немало сделал для того, чтобы поссорить крестьянство с Советской властью. Самочинные обыски, аресты, реквизиции, произвол стали при нем постоянным уделом успенских мужиков. Под непосредственным влиянием и руководством этого человека и воспитывался Ознобишин. Между прочим, заняв ответственный пост, Быстров бросил свою жену с двумя маленькими детьми и сошелся с генеральской дочкой, которую устроил в нашей же волости учительницей. А Ознобишин завел с этой генеральской дочкой близкую дружбу и даже некоторое время жил у нее на квартире. Быстров покровительствовал местным помещикам Пенечкиным, одному из Пенечкиных поручил даже заведовать успенским Народным домом, и Ознобишин, идя по стопам своего наставника, с этим носителем чуждой идеологии тоже завел дружбу и поощрял его культурную деятельность…Можно ли так искажать факты?! Это Степан-то Кузьмич ссорил мужиков с Советской властью? Он действительно был грозой для кулаков, но не будь он грозой, еще неизвестно, что выпало бы на долю беднякам и какие кулацкие выступления он предотвратил. Покровительствовал Пенечкиным! Да он их работать заставил! Говорить так об Александре Семеновне! Да, дочь генерала, но генерала, повешенного деникинцами, и зверски убитая кулаками.Сосняков не осмелился бы выступить с такими нападками, не будь он уверен в том, что уход Ознобишина предрешен, он еще утром инстинктивно почувствовал, что предстоит какая-то перемена, забежал в укомпарт, покрутился там, что-то услышал, о чем-то догадался, и в нем вспыхнуло, может быть, не вполне даже осознанное желание подняться на гребне беспощадной критики.Слава не выдерживает, встает.— Позволь, позволь…— Нет, это уж ты позволь сказать все, что я о тебе думаю, — перебивает Сосняков бывшего секретаря укомола, потому что Ознобишин уже бывший секретарь, это он и сам понимает. — Позволь нам на весах нашей совести взвесить твои поступки!Сосняков увлекается, повышает голос, и… его слушают. Слушают настолько внимательно, что с первого этажа доносятся голоса посетителей укомпарта.— Хоть мы и далеко от Луковца, но кое о чем наслышаны, — продолжает Сосняков. — Неприятно об этом говорить, но некоторые поступки Ознобишина не украшают его как комсомольца. Труслив наш уважаемый Слава! Поехал в Луковец и постыдно бежал от кулаков. Спрятался где-то в саду и удрал огородами, точно незадачливый ухажер. Начисто забыл о том, как следует вести себя коммунисту в подобных обстоятельствах. Нужно иметь смелость встречать врага лицом к лицу! Опасно? Могли убить? Но сохранить свое достоинство важнее, чем показывать кулакам пятки. Мужественная смерть воспитывает своим примером других, а кого может вдохновить бет на карачках через огороды?«Получается, что мне место на кладбище? — думает Слава, и жалость к себе просачивается в его сердце. — Соснякову хотелось бы моей смерти! Своей смертью я бы принес пользу общему делу… А может, мне и вправду нужно было умереть? Стать, так сказать, примером… Примером чего? Того, как умирать?»— Может, я грубо выражаюсь, — голос Соснякова звучит глухо, — но Ознобишин прячет свою голову, как страус в песок!«При чем тут страус? — думает Слава. — И от кого я прячусь? Откуда у Соснякова такая ко мне ненависть? Он готов меня в порошок стереть…»Слава смотрит на Кузнецова, но Кузнецов смотрит в окно.Движением головы Франя привлекает к себе внимание Славы. Она хочет его утешить. За спиной Соснякова она пренебрежительно машет рукой: не обращай, мол, внимания…— А в Колпне того хуже, — продолжает Сосняков. — Проявил мягкотелость, нашел какого-то помещика, оставил ему дом. Привез книжку подозрительных стихов, принялся читать их комсомольцам… — Он патетически протянул руку в сторону Ознобишина. — Отдаете ли вы себе отчет, товарищ Ознобишин, в своих поступках? Кого вы пропагандировали? Кого?Фамилию поэта он не знал или не запомнил.— Гумилева, — подсказал Слава, он не видел большого греха в том, что показал стихи своим товарищам.— Вот именно! — воскликнул Сосняков. — Стихи белогвардейского офицера! А кого вы должны пропагандировать, товарищ Ознобишин?— Ну кого, кого? — раздраженно переспросил Слава.— Демьяна Бедного, вот кого! — воскликнул Сосняков, торжествуя. — Нашего советского поэта Демьяна Бедного!Сосняков всегда недолюбливал Славу, а тут появилась возможность показать свою принципиальность, он распалялся все сильнее и настолько увлекся, что уже и не думал, возвысит ли его эта критика, ему просто доставляло удовольствие принижать такого удачливого, незаслуженно удачливого человека, каким представлялся ему Ознобишин.— А теперь позвольте вернуться к Успенской волости, именно здесь ярче всего выявилась беспринципность Ознобишина. — Ироническая улыбка скривила губы Соснякова, главные свои козыри он приберег напоследок. — Год назад в Успенском умер Никитин, неплохой учитель, но в общем-то отсталый человек. Хотя, может быть, я его напрасно виню, может, виноват не он, а его родственники. Короче, хоронили Никитина по церковному обряду. И что же вы думаете? Ознобишин приехал на похороны и отстоял в церкви всю заупокойную службу. Какой пример для молодежи! Вместо того, чтобы увести молодежь из церкви, сам участвовал в церковном обряде. Вот вам и атеистическая пропаганда! Потом приехал осенью. Повидаться, как он сказал, с матерью. Пожалуйста, видайся. Я лично у него осведомился, надолго ли приехал. На два дня. А сам провел дома целую неделю. Но времени для того, чтобы прийти помочь волкомолу, у секретаря укома не нашлось. Ему, видите ли, было не до того. А когда этой зимой умер изгнанный из партии Быстров, у Ознобишина нашлось время, он специально приехал в Корсунское проводить своего друга на кладбище. Никто не пришел хоронить, ни один комсомолец, ни один коммунист, а член укома партии Ознобишин, всем на удивление, демонстративно хоронил этого ренегата. Это что, не антисоветская демонстрация?— О моей поездке знал укомпарт! — не выдержал, закричал Слава. — Мне разрешили поехать!Сосняков немедленно повернулся к Кузнецову.— Вы давали ему разрешение, товарищ Кузнецов?Кузнецов медленно покачал головой.— Лично я не давал…— Спросите Шабунина!— Конечно, спросите того, кого здесь нет! — Сосняков весь разговор с Ознобишиным взял на себя, точно остальным было не под силу справиться с Ознобишиным. — Хочешь оправдаться?— Только не перед тобой!— Думаю, достаточно того, что я сказал, — закончил Сосняков. — В лучшем случае поступки Ознобишина можно объяснить политической близорукостью. Ему бы руководить какими-нибудь карбонариями, а не комсомольской организацией…«Господи! Он и карбонариев приплел! Что ему известно о карбонариях? Вероятно, прочел „Овода“, отсюда и эрудиция».— Будем обсуждать? — спрашивает Железнов.«А что тут обсуждать? — думает Слава. — Был в церкви, когда хоронили Ивана Фомича? Был. Ездил на похороны Степана Кузьмича? Ездил. Ни от того, ни от другого не откажешься».Слава мучительно ждет — найдется ли у кого-нибудь хоть одно слово в его защиту?Слово просит Ушаков.— Я еще в прошлом году просился учиться. Думаю, что и Славе полезно…Переносит огонь на себя, объединяет себя с Ознобишиным.— Хочет кто-нибудь высказаться? — повторяет Железнов.«Может быть, нужно мне? — думает Слава. — Вон как Сосняков все перевернул! Нельзя же согласиться с его обвинениями…»А в глубине души удерживает бес гордости — оправдываться перед Сосняковым?Славу опережает Даша Чевырева:— Позвольте уж мне… — Она не ждет, чтобы Железнов предоставил ей слово. — Ты много тут чего насказал, — обращается она к Соснякову. — Один ты у нас такой… такой… — Она ищет слова. — Такой правильный. Все рассмотрел, все собрал, про меня только забыл. А это, может, самая большая ошибка Ознобишина. Позволил венчаться в церкви. — Она даже делает шаг в сторону Соснякова. — Что же ты, товарищ Сосняков, про меня ничего не сказал?— А что про тебя говорить? — Сосняков снисходительно усмехается. — Тебя уже обсуждали, не такая ты примечательная личность, чтоб к тебе двадцать раз возвращаться.— Да не обо мне разговор, а об Ознобишине, — с вызовом ответила Даша. — Секретарь укомола — и стерпел церковный обряд!Даша вызывала Соснякова на спор, и тот от спора не уклонился.— Впрочем, ты права, и в этом случае проявилась беспринципность Ознобишина.— Больно уж ты принципиальный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81