Вилфред встал, отодвинув тарелки и стаканы. Благодатная тревога мало-помалу овладевала им, он подошел к Хогену и сказал:
– Ах, так это вы написали нашумевшие три картины – поздравляю! – Сказал без тени иронии в голосе или в выражении лица.
Хоген встал. Разговоры вокруг шли своим чередом. Ни один из них не кивнул головой, не сделал знака глазами. Но оба вышли во двор. Теперь ураган безжалостно сотрясал деревья. Облака, словно злобные птицы, метались по небу, где в просветах мерцали одинокие звезды.
– Я могу вывести вас на чистую воду, – сказал художник.
Они стояли друг против друга – Вилфред был выше ростом, тому приходилось смотреть на него снизу вверх. Перед Вилфредом был обманщик, тщеславный дурак, припертый к стене. Он выпил ровно столько, чтобы потерять осмотрительность.
– Положим, вы меня разоблачите – а дальше что? – спросил Вилфред.
– Вы правы, – угрюмо усмехнулся тот. – Вам нужны деньги? – немного погодя спросил он.
– Да.
– Стало быть, шантажируете?
– Какой же это шантаж, если вы продали картины?
– Я мог бы их продать.
– Мне нужны деньги.
– Стало быть, шантаж, – повторил тот. Вилфред пожал плечами. Желанная злость не приходила. Он сжимал кулаки, потихоньку пытаясь себя подстрекнуть. Ветер трепал волосы обоих. Они были похожи на двух петухов, которые распаляют себя перед боем.
Но желанная злость не приходила. Что это с ним – уж не восхищается ли он?
– Вы спросили меня, нужны ли мне деньги, – спокойно сказал он. – Я ответил. Нужны. Но не ваши.
– Ну и ловкач же вы! – тотчас сказал другой.
Вилфред рассмеялся.
– Мы оба ловкачи. Но я не хочу, чтобы это дошло до Виида и Маргреты. – Ядовитая улыбка скользнула по лицу Хогена. И тут Вилфред почувствовал прилив желанного гнева. – Я здесь прожил некоторое время, и мне здесь было так хорошо, как давно уже не бывало.
– Лучше, чем в тюрьме?
– Лучше.
Беглые вопросы, краткие ответы.
– Я оставляю вам картины по совершенно определенной причине, – сказал Вилфред. – Вы излагали теорию, которая мне была неясна. Она побудила меня написать картины.
– Но вы их не закончили. А я закончил.
И тут Вилфреда охватила злая радость – значит, картины погублены. В нем брезжила нелепая надежда, что однажды он снова увидит эти три холста. Но теперь к ним прикоснулся кистями глупец. Злая радость от того, что они погублены, боролась в нем с разочарованием и гневом. Он целый день предчувствовал это, предчувствовал: чему-то конец. Он недаром ходил сегодня на улицу, где подвал, он предчувствовал это и едва не забрался в свой тайник.
– Вы ничего не скажете? – спросил Хоген.
– А что мне сказать?
– Я не о том. Я спрашиваю напрямик: скажете вы им? И – газетчикам?
Глупец. Глупец, намалевавший что-то на чужих картинах, которые присвоил себе почета ради. Глупец, который укрепил свою шаткую веру в собственный ничтожный талант обманом, а теперь трясется от страха. Туго же им приходится, глупцам.
– Какого черта вам втемяшилось в голову заканчивать эти распроклятые картины! – грубо сказал Вилфред.
За поворотом дороги показался автомобиль. На мгновение фары молнией осветили их. Им теперь приходилось говорить громче, чтобы перекрыть вой ветра, бушевавшего между домами и деревьями. Хоген приблизился к нему вплотную и почти выкрикнул:
– Хотите писать для меня картины?
Хоген думал, что шепчет, но это был шепот в грохоте урагана. Яростная мимика придавала словам какой-то противоречивый смысл. Вилфреду стало смешно. Ему вдруг захотелось хамить.
– Десять тысяч, – отрезал он. Хоген отпрянул, Вилфред наступал на него шаг за шагом. – Гоните десять тысяч крон, и я буду писать ваши чертовы картины.
Художник замахал руками, Вилфред тоже поднял руки, сжатые в кулак в упоительном приливе решимости.
Но тут же уронил руки. Кто-то вышел из дома. Треугольная полоса света упала на двор, не дотягиваясь до них. Поэтесса-модернистка беспомощно постояла в светлом треугольнике, на ветру похожая на лысого старца. Потом дверь захлопнулась, и темнота милосердно скрыла ее от их глаз. О том, что она делает у лестницы, можно было догадаться только по звуку. Руки Хогена что-то протягивали ему в темноте. Это была визитная карточка. Вилфред ощутил ее в своей руке, на мгновение прикоснувшейся к руке художника, – это было мерзко. Порыв ветра улегся.
– Нам надо бы поговорить кое о чем. – Злой огонек вспыхнул в глазах Хогена. – Кстати, известно ли вам, что завтра один из ваших земляков дает концерт. Некая дама, весьма талантливая. Об этом пишут в газетах. Кстати, супруги Виид с ней знакомы, ее зовут Мириам Стайн, может, и вы ее знаете, но, понятное дело, вам нельзя в этом признаться, вы ведь теперь датчанин…
Холодная молния ослепила Вилфреда. Мириам… Стало быть, она переменила фамилию: Голдстайн на Стайн – эта дурацкая мысль первой пришла ему в голову.
– Нам надо бы поговорить кое о чем, – злобно повторил художник. Он помолчал, как бы давая улечься впечатлению от своих слов. Вилфред был застигнут врасплох – но, собственно, что на него так подействовало? И как это так выходит, что им всегда удается нащупать его слабое место? Мириам… А может, Хоген назвал ее просто как «земляка», чтобы подчеркнуть, что ведь и Вилфреда нетрудно скомпрометировать – у него, Хогена, тоже есть на руках козыри, в случае чего он может его разоблачить…
Художник ушел, оставив карточку в руке Вилфреда.
Вилфред почувствовал было злобную радость: карточка тоже может стать козырной картой в игре. Но нет, противник обыграл его. Что он мог знать о Мириам и о нем? Ничего. Однако злобный инстинкт всегда подсказывает, когда пустить в ход намеки. Дурацкая, никчемная карточка – поздно, его обезоружили.
И вообще слишком поздно. Мирная жизнь рухнула, возврат к ней невозможен. Невозможна даже борьба на равных между двумя обманщиками – им и Хогеном. Слишком поздно. У него выбили оружие из рук.
В разгар бури он пробился к мирной передышке, как все страны мира пробились к перемирию, вымолили его себе, хотя в ту же минуту уже начали снова точить оружие. Вилфред сунул карточку в карман. Хорошо, что мирное время кончилось. Он вернулся в дом, поблагодарил хозяев. В глазах Маргреты появилось какое-то необычное выражение. Бёрге слегка захмелел. Блаженно разнеженный, он откинулся в глубоком кресле. В том самом, в каком при появлении Вилфреда сидел Хоген. Бёрге посмотрел на него блаженно, туманно.
– Куда ты дел Хогена? Уж не убил ли?
Вилфред собирался проститься с ними. Убил Хогена? Он взглянул в безмятежные глаза Бёрге; тепло растопило прозрачный ледок, Бёрге был счастлив. Но инстинкт вел его безошибочным путем.
– Нет, не убил. А он, что, ваш друг?
– Друг? – переспросили в один голос Бёрге и Маргрета. Что-то носилось в воздухе. – Нет, он просто… – сказал Бёрге.
Вилфреду хотелось броситься перед ними на колени: что-то подсказывало ему, что дружбе конец, ибо он лжец, неспособный преодолеть свою натуру. Он хотел бы объяснить им, что если и оказывал им какие-то мелкие услуги, то на самом деле это они услужили ему, а не он им, потому что его небольшая помощь в литературной работе на самом деле давала выход тем его чувствам, которые могли бы окрепнуть, сохрани он подольше желанный покой и не пробудись опять чуждые силы в нем самом и вне его, не вторгнись они туда, где ему жилось так хорошо, так безмятежно, и не лиши его крова…
Но тут открылась дверь. На пороге стоял Хоген, в шляпе. Острое личико было белым, как порошок, к которому он прибегнул, чтобы набраться храбрости.
– А известно ли вам, что мы с вашим жильцом и другом… – Голос его прерывался… – Заключили договор… Он ведь художник… Вы не знали? – Теперь Хоген повернулся к Бёрге, в его взгляде была мольба: «Помогите мне выбраться отсюда подобру-поздорову…» и в то же время злоба. – Скажи мне, и твои рассказы тоже пишет он?

15

Вилфред проснулся, сознавая все, что произошло. Слышно было, как бушует ураган. Ночь еще не миновала.
Неужели кто-то поет?
И тут всплыло воспоминание: Бёрге переводит взгляд с Хогена на Вилфреда, с Вилфреда на Хогена, протестующий и молящий взгляд, – не может быть, чтобы на свете было одно только предательство… И Маргрета – она встала с места, едва Хоген появился в дверях, словно чуя какую-то беду. И у обоих во взгляде протест и мольба.
И этот Хоген, в ту же минуту сникший, не потому, что причинил зло другим, а потому, что из-за вечной неуверенности в себе и тяге к самоуничижению выдал себя.
Потом он ушел. А Вилфред снова спросил:
– Он вам друг?
Нет, нет, он им не друг, собственно, его привела поэтесса… Но они не спросили, что означал вопрос Хогена, пишет ли Вилфред за Бёрге. А он, Вилфред, – он и не мог бы оправдаться, тут было слишком много всего, слишком много накручено другой лжи: картины, датский язык, его фамилия, «Северный полюс», Рене…
Славные люди, эти двое. Он видел, как они стоят в дверном проеме, быть может, он лишил их последней веры… Но кто это поет?
Среди воя ветра слышался голос, тонкий девичий голосок. Вилфред лежал в кровати, весь дрожа, и сквозь пелену мыслей прислушивался к голосу. Вдруг кто-то свистнул, а потом снова запел:
В скорлупке по морю приплыл
К нам Вилли, парень ловкий…
Он откинулся на кровати, уступая отчаянию. У него было забрезжила надежда, и он поверил в нее. А потом перестал верить, потому что его обступили дурные предзнаменования. Теперь ему безразлично, что думают Бёрге и Маргрета, – выдал он их дурацкую тайну или нет. Он уже не помнит, когда в его жизни что-то было правдой.
Только теперь он наконец понял, что за окном в самом деле кто-то поет. Ночь все еще продолжалась, та самая ночь, и пение казалось неправдоподобным. И все же это была та самая ночь. За один день лопнули все связи.
И тут он снова услышал песенку – идиотский стишок:
…Купите по дешевке!
Порыв ветра смел песенку. Одним прыжком Вилфред соскочил с кровати. На дворе было все еще темно. У дверей никого не оказалось, он босиком обошел дом вокруг. Кто-то двинулся ему навстречу.
– Ты можешь поговорить со мной? – спросила женщина.
– Кто это?
– Ирена.
Она протянула ему обе руки – холодные как лед. Он ввел девушку в дом, зажег свет. Налил ей и себе по стакану, закурил сигарету и дал прикурить девушке. Мирная жизнь кончилась, он это предчувствовал еще раньше.
– Ты меня помнишь? – спросила она с ноткой кокетства. Она дрожала в легком весеннем костюмчике – он помнил этот костюм. Когда-то он питал к ней мимолетную маленькую слабость. – Мне пришлось спеть эту песенку, – сказала она, как бы оправдываясь. – Сначала я свистнула.
– Откуда ты узнала, где я живу? – спросил он.
– Они ничего не знают, – живо отозвалась она. Ему стало немного стыдно: она угадала суть его вопроса. – А я-то откуда узнала? – продолжала она. – Я тебя случайно увидела на дороге. Я тут вроде как бы работаю в одном доме… – Она неопределенно кивнула в сторону окна.
Они помолчали, покурили. Он размышлял, с какой целью она пришла. Она казалась какой-то взъерошенной в своем легком костюмчике.
– Могу я тебе чем-нибудь помочь? – осторожно спросил он.
– Это я пришла тебе помочь! – рассмеялась она. Она возбужденно подалась вперед на плетеном стуле. Стул скрипнул. Она испуганно вздрогнула. Порывистый ветер сотрясал деревья. – Они ищут тебя.
– Кто?
– Они. Я пришла предупредить тебя об этом.
– Кто «они»?
– Это из-за денег, – продолжала она. – Ты сбежал с деньгами. А других сцапали.
– Игроков?
– А Эгона нет. И еще карточки – членские билеты, ты их тоже прихватил.
– Ну и что с того? – Оба говорили быстро, задыхаясь: вопрос – ответ, вопрос – ответ. – Ну и что? – повторил он. Чего она добивается?
Она приняла обиженный вид.
– Я пришла тебе помочь.
– Допустим, – холодно сказал он, наполняя стаканы. – Что до этих проклятых карточек, я могу сказать, где они. А деньги…
– Что с деньгами? – Вопрос прозвучал слишком поспешно.
– Я их истратил. Прошло много месяцев.
– А где карточки?
С виду она была не опасна, не похожа на отчаявшегося, загнанного человека, какой она должна была бы выглядеть, будь она орудием шантажа. Он не торопясь объяснил ей, где зарыты остатки членских билетов «Северного полюса». Но ни словом не обмолвился, что там они не все. Только теперь он понял, зачем их зарыл: чтобы иметь резерв, чтобы те не добрались до денег, в случае если…
– Можешь нарисовать, как пройти? – спросила она. Он загорелся, взял бумагу, карандаш, нарисовал план. Она рассеянно сунула бумажку в карман. – Те картины, это ведь не он, не Хоген, их написал. А ты боишься сказать.
– Чего мне бояться?
– Эгона! – Она опять заторопилась.
Он на секунду задумался.
– Почему Эгона?
– Он тебя ненавидит. – Теперь следует поразмыслить. Закурив сигарету, Вилфред сделал вид, что размышляет. – Ты этого не знал? – спросила она.
– Чего именно?
– Что он ее любит. Всегда любил. А она им вертела, как хотела, гоняла туда-сюда, да еще заставляла прислуживать своим любовникам, сука проклятая…
Его поразила ненависть, звучавшая в ее голосе. Она казалась такой беспомощной, такой невинной в своем легком костюмчике. Но худые руки нервно сжимались.
– Так это Эгон охотится за деньгами? – спросил он.
– За тобой! – быстро возразила она. И протянула стакан.
– А деньги?
– Значит, они у тебя?
Он спрашивал, чтобы выиграть время. Но с ней не пришлось долго возиться.
– Ты ловка! – рассмеялся он. – Выходит, если я дам тебе деньги, которые, по твоим расчетам, у меня есть, ты не расскажешь Эгону, где я живу?
– Ты думаешь, я тебя шантажирую? – произнесла она с расстановкой.
– Да, – ответил он.
Знакомая картина: они как две кошки или как собака и кошка – один отступил, другой наступает… Но в ее взгляде появилась растерянность, опровергавшая все его подозрения. Она отставила нетронутый стакан.
– Я хотела помочь тебе.
Ее растерянность была неподдельной, это от него не ускользнуло.
Он приподнялся, погладил ее по голове. Она отпрянула.
– Не надо! – выкрикнула она.
– Боишься?
– Это ты боишься. – Как две кошки. В их паре нет трусливо преследующей собаки. – Ты боишься Эгона. Всегда боялся, – сказала она. – Ты мошенничал в карты.
Она выпалила это единым духом, как что-то заранее заготовленное.
Стало быть, ее все-таки кто-то подослал и она чье-то орудие. Он торопливо размышлял о деньгах, о том, какую роль он сам может сыграть в этой игре.
– А полиция? – спросил он.
– Ну конечно, – возбужденно сказала она. – Они тоже ищут их, всех ищут: нас, тебя… Не понимаешь ты, что ли! Они искали совсем другое… порошок… кокаин. Не понимаешь ты, что ли?
Теперь она говорила почти с мольбой, словно молила: только бы с кем-нибудь заодно, только бы не в одиночку.
– Если ты заявишь о картинах…
– Я не заявлю о картинах.
– Они не верят в это! – сказала она беспомощно. – Эгон не верит.
И, глядя, как она сидит, стискивая стакан, который он ей палил, он поверил ей. Все ясно. Они думают, он явится в полицию, чтобы вернуть себе картины, они думают, он клюнет на приманку, они думают, он их выдаст. Обокрал их и выдаст. Они думают… Эгон думает, что он воспользуется случаем, чтобы спасти свою шкуру, а их отправить за решетку. Да, вот в чем все дело: они боятся. И полны лютой ненависти. Эгон, темнокудрый любовник, полон ненависти и страха.
– Я ведь сказал, где найти карточки, – устало произнес Вилфред.
– Мы проверим, – сказала она.
– Кто это «мы»? – живо спросил он.
– Они не посылали меня, – ответила она. – Но я встречаюсь с ними, они расспрашивают. – И опять в ее взгляде появилась растерянность. И он вдруг понял: тому, кто пойман, не уйти.
– Ты сказала, что где-то работаешь?
Она пожала плечами, худенькими плечами в легком костюмчике. Она успокоилась. Рассказала об арестах, о том, что Адель получила срок – восемнадцать месяцев, за сводничество, незаконную торговлю, за игру и еще бог весть за что. Она сказала об этом со злорадством, каким-то детским, несмотря на всю ее серьезность. А Мадам и впрямь дама из хорошего общества. Ей дали большой срок.
В газетах об этом не было ни слова. Вилфред не понимал почему. Она снова пожала плечами. Газеты об этом не сообщают. По возможности дело стараются держать в тайне. Ведь разыскивают остальных… Кстати, знает ли он, что Адель зовут совсем по-другому? Она родом из Швеции, из Даларна. Когда она говорила об Адели, рот у нее кривился.
Да, теперь он знал, для чего он зарыл карточки. Чтобы откупиться. Деньги и остальные карточки он хотел сохранить. И еще кое-чего он хотел. Хотел, чтобы у него было запретное прибежище, которое манило и притягивало бы его в часы, когда искушения кажутся сладкими… Он зарыл карточки и сберег их в тайной уверенности, что дурное вернется, и тогда ему понадобится оружие, но, если даже ничто не вернется, ему все равно нужно оружие, потому что неплохо иметь про запас оружие зла. Газеты так и писали: «… в руках шантажиста…»
– Лола умерла, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35