Про Пури-агу говорили…
– Да что говорили-то?
– Зачем врать… Знаешь ведь, что с тех пор, как у Пури один из залогов мужества отхватили, он не в себе чуток… Вроде бы ему мужество отказало… Сейчас доктор Насер оль-Хокама его этим током елекстрическим пользует,
– Знаю, Маш-Касем.
– Иди ты! Откуда же ты знаешь-то?
– А мне докторов сын рассказал потихоньку. Он один раз, когда Пури был у доктора, в кабинет зашел, видел, как ему к телу круг прикладывали, блестящий такой.
– Иди ты! Я-то, дурак, думал – кроме полковника, аги и меня, никто об этом не знает… Словом, теперь доктор изо всех сил старается Пури-агу уговорить, что поправился тот, а парень не верит. Твердости, значит, лишился. Вот доктор полковнику-то и скажи, что, мол, единственный выход – сигэ Сигэ – женщина, с которой заключают «временный брак», по существу наложница, взятая в дом на определенный срок.
ему взять, чтобы через это проверку его мужеству произвести. Но Пури-ага ни в какую – говорит, вообще не женюсь, или на Лейли-ханум.
Я слушал разинув рот. Маш-Касем, польщенный в! манием, продолжал:
– А теперь господин Полковник средство одно нашел. Договорились с этой Ахтар, сестрой Гиясабади, что заплатят ей деньги хорошие, а она чтоб пришла и Пури-ага испытала.
– Что? С сестрой Практикана Гиясабади?.. Как можно?.. Разве так делают…
– Известно, делают. Да и бабенка эта отказываться не стала.
– И что же дядюшка, Маш-Касем?
– Ага сначала против был, а потом все же дал согласие.
– Ну, а Практикан Гиясабади? Он про это знает?
– Зачем врать? До могилы… Этот мой земляк, с пор как Гамар-ханум родила, а ребеночек, всем на удивление, оказался на его сестру похожим, совсем бога забыл. Все-то у него не по-людски… Ты слыхал, как он бедных Дустали-хана и Азиз ос-Салтане из дому выгнал?.. Ежели он и сообразит что к чему, то как деньжат огребет, так и попридержит язык-то.
– Когда же они хотят это устроить?
– Ей-богу, зачем врать? Тут они совсем тихо заговорили, я толком не разобрал. Вроде бы сегодня-завтра. Договорились, значит, что полковник с супругою уйдут, Пури дома оставят. Ну, отыщут предлог какой, чтоб его не брать. Потому как сам он ничего знать не должен. Тогда эта Ахтар чего-нибудь придумает, придет туда и свое дело сделает.
– Маш-Касем, а ты считаешь… Как по-твоему… получится эта проверка?
– Ей-богу, родимый ты мой, с такой шустрой бабенкой что угодно получится. Она, ежели захочет, покойно старого агу из могилы подымет да расшевелит! Что там агу – она и меня самого, кабы случай представился, в грех ввела бы…
Я, не подумав толком, предложил:
– Маш-Касем, а может, мы подстережем ее и не дадим наедине с Пури остаться?
– Ну так она в другой раз придет, когда тебя не будет. Надо что-то другое сообразить. Да еще – как бы не вышло наружу, что тебе все известно… Ведь, кроме аги, полковника и Ахтар-вертихвостки, никто и не слыхал об этом. Ежели толки пойдут, ага мне башку расшибет… А вообще ага говорит, коли англичаны проведают – ославят его на весь город… Так оно и есть. Они ведь о-го-го…
– Маш-Касем, я прямо не знаю, что предпринять… Надо что-то делать! Ради бога, если узнаешь, когда они назначили эту встречу, извести меня.
– Ты давай успокойся. Натворишь чего-нибудь, меня подведешь… Я, может, больше твоего хочу это дело расстроить. Для меня честь всякой девушки из Гиясабада, может, собственной чести дороже… Ты хоть всю округу обойди, никого не найдешь, кто бы так честью дорожил, как гиясабадцы.
Маш-Касем еще раз взял с меня клятву, чтобы я держал секрет про себя, никому не выдавал бы его и, главное, остерегался козней англичан.
Расстроенный и несчастный, я вернулся в свою комнату. Сколько я ни ломал голову, ничего на ум не шло. Вернее, каждая новая идея, которая у меня появлялась, наталкивалась на непреодолимые трудности.
В отчаянии я отправился прогуляться к дому Асадолла-мирзы, который, как мне было известно, уехал. Но, когда я подошел ближе, господь будто приоткрыл передо мной райские врата: из дома слышались звуки граммофона.
– Слава богу, что вы здесь, дядя Асадолла! Когда вы вернулись?
– Вчера вечером, дружок. Ну, что еще случилось, отчего ты такой бледный? Опять дядюшка и отец твой поссорились? Или генерал Вихроу напал на дядюшкин дом?
– Хуже, дядя Асадолла, гораздо хуже.
– Моменто, моменто, хочешь, я догадаюсь? Вы с Лейли-джан немножко того… в Сан-Франциско съездили… И ты оставил Лейли один гостинчик!
– Нет, дядя Асадолла, не шутите, все гораздо серьезнее.
– Ох, молчи уж, дурачок! Значит, это вообще не про Сан-Франциско? Там еще подальше Лос-Анджелес есть. Если о нем речь, тоже неплохо.
– Нет, дядя Асадолла. Но вы, пожалуйста, поклянитесь, что все это останется между нами.
– Моменто, так что же: это не имеет никакого отношения к Сан-Франциско?
– Почему же, имеет, – неохотно ответил я, – но только это связано с Пури.
– Не дай бог! Ты так долго откладывал, что Пури свозил ее в Сан-Франциско?
– Нет, нет! Вы совсем не слушаете меня… Пури с другой в Сан-Франциско…
– Да тебе-то что? Неужели ты хочешь ему все пути Сан-Франциско закрыть? Вообще запретить въезд туда
Асадолла-мирза так разошелся, что с ним невозможно было разговаривать. От нетерпения я даже закричал:
– Да послушайте вы меня хоть минутку!
– Виноват, ваша милость, слушаю, я весь внимание! Извольте рассказывать!
Заставив Асадолла-мирзу поклясться всем святым, что тайна останется между нами, я описал ему, что произошло. Тут на него напал такой хохот, что он свалился с дивана, а когда немного успокоился, вытер, выступившие на глазах слезы и проговорил, все еще прерывая сам себя смехом:
– Значит, наш доктор для проверки эффекта своего лечения прописал больному Сан-Франциско… До чего хороший доктор! Я давно говорю, что этот Насер оль-Хокама – гений. Вот у кого лечиться надо! Впрочем, я бы предпочел лекарство из другой аптеки.
Хоть мне было и не до веселья, меня тоже разобрал смех:
– Потому что это лекарство вы уже принимали, да?
– Нет; бог свидетель, к Ахтар, сестрице Практикана я и не притрагивался.
Он божился с таким пылом, что я сразу решил – лжет! Немного помолчав, я опять спросил:
– Как по-вашему, что мне теперь делать? Если они будут довольны результатами проверки, то на следующей неделе обязательно состоится сватовство, а еще через неделю – свадьба. Я любой ценой должен добиться, чтобы Пури не прошел этого испытания…
– Моменто, а откуда ты знаешь, что он пройдет? Ученик настолько тупой…
– Зато Ахтар, как я слышал, очень…
– Да, это верно, – перебил он меня. – У такого экзаменатора провалов не бывает… Я-то болван – надо мне было догадаться, пусть бы сначала она тебе экзамен устроила, а то у тебя в географии большие пробелы: ни Сан-Франциско не знаешь, ни Лос-Анджелеса!
– Дядя Асадолла, пожалуйста, не шутите. Я вас умоляю, придумайте что-нибудь!
– В два счета. Ударь-ка его еще разок… Как это Маш-Касем выражается? Один «залог чести» ты ему уже загубил, теперь дай пинка по другому «залогу» и выведи его из строя тоже. Вот и получится у нас достопочтенная Пури-ханум с тонким голосочком… Уж тогда твоя душа успокоится!
– Дядя Асадолла!
– Да, но ведь завтра появится другой претендент. А послезавтра – третий… Придется тебе расширить свою практику – с утра до вечера надо будет осыпать пинками мужскую честь наших сограждан…
– Дядя Асадолла, я подумал, может быть, Асгар-Трактор, этот друг Ахтар…
– Ну-ну, браво – блестящая идея! Только тебе и остается притащить сюда этого пьяного хулигана – пустить его любовнице, кровь… Но можно обойтись и без кровопролития: возьми Лейли за руку и приведи ее в экзаменационный зал в соответствующий момент.
– Этого я сделать не могу. Я дал честное слово, что не выдам того, кто открыл мне эту затею. А тогда как же я Лейли объясню…
– Но ты ведь уже нарушил свое честное слово.
–. Почему, я же вам не назвал того, кто мне это сообщил.
– А то я не знаю, кто! Издалека видно, чьих рук дело.
– А на кого вы думаете, дядя Асадолла?
Асадолла-мирза, растопырив пальцы правой руки, забубнил:
– Зачем врать? До могилы-то – ать! ать! – четыре шага всего.
– Нет, дядя Асадолла, уверяю вас, Маш-Касем ничего об этом не знает.
– Ну, ладно, ладно, нечего зря клясться и божиться… По-моему, тебе надо либо обо всем рассказать Лейли и устроить скандал, либо призвать на помощь Асгара-Трактора, который произведет кровопускание ученику и экзаменаторше, либо немедленно установить слежку за Ахтар, чтобы, как только они приступят к экзамену, завопить «караул».
Мы еще долго разговаривали с Асадолла-мирзой, и он то в шутку, то всерьез искал для меня выход из положения. Мы пришли к заключению, что, если и удастся избавиться от Ахтар, все равно вместо нее найдут другую, наконец Асадолла-мирза, закуривая сигарету, сказал:
– По-моему, тебе не следует препятствовать этому экзамену. А во время его проведения устроить какой-нибудь переполох, чтобы ученику это надолго запомнилось, чтобы он еще месяцев шесть-семь ходил лечиться к доктору Насеру оль-Хокама, ну, а дальше – бог милостив. Может, за это время англичане дядюшку… или даже Пури в отместку за дядюшкины злодеяния на тот свет спровадят!
Вдруг меня осенило, и я торжествующе закричал:
– Дядя Асадолла, нашел! Если мне удастся узнать время экзамена, я в этот самый момент выстрелю из ружья или взорву петарду, чтобы Пури испугался… Вы ведь знаете, доктор Насер оль-Хокама сказал дядюшке, что причина недомогания Пури – не только мой удар, но еще и нервный шок, который у него случился во время выступления союзников. Ну, он услышал выстрелы и перепугался.
– Только будь осторожен, чтобы твоя петарда глаза ему не выжгла… Равновесие одной половины его тела ты уже нарушил, берегись, как бы не нарушить координацию другой половины! Он ведь гений, надежда всей нации. Особенно теперь, когда получил должность в налоговом управлении.
– Не волнуйтесь, я знаю, что делаю.
– И, пожалуйста, не лезь напролом! Как только твой осведомитель сообщит, когда назначен экзамен, сейчас же извести меня.
– Есть, дядя Асадолла!
– И еще одна просьба: не причиняй вреда экзаменаторше, – добавил Асадолла-мирза, смеясь, – я хочу, чтобы она и тебе устроила выпускные экзамены, научила бы тебя, паршивца, что Сан-Франциско – распрекрасное местечко, а Лос-Анджелес – еще лучше.
– До свидания, дядя Асадолла.
– До свидания, противник Сан-Франциско!
– Разрешите? Йаллах! Йаллах – возглас, которым, по мусульманской традиции, мужчина предупреждает о своем появлении, чтобы женщины могли закрыть лицо.
Салам алейкум.
Дверь класса распахнулась, и вошел Маш-Касем. Я и прочие ученики, опешив, переводили взгляд с него на учителя. У нашего математика был на редкость дурной, злобный характер. Даже школьному инспектору не разрешалось во время урока входить в класс. Прищурившись, учитель через очки в черной оправе уставился на вошедшего. Ребята, которые его ужасно боялись, замерли от страха. О моем состоянии нечего и говорить.
Маш-Касем, невозмутимо оглядев учеников, опять обратился к учителю:
– Я поздоровался… С давних пор говорили, что по шариату Шариат – свод мусульманских правовых норм; содержит также основы мусульманской этики.
привет – желателен, ответ обязателен! В этой комнате человек пятьдесят сидят… Я вхожу, здороваюсь – никто не отвечает.
Учитель хрипло спросил:
– Кто вы такой?
– Маш-Касем, с вашего позволения. Я «салам» сказал.
– Кто вам разрешил входить в класс во время урока?
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я спросил «Разрешите?» – а вы не сказали, что не разрешаете. Вот я и вошел. А еще я поздоровался. Может, с божьей помощью, вы соберетесь с духом хоть как-нибудь мне ответить.
– Алейкум салам! – проговорил учитель, явно рассерженный. – Ну, кто тебе нужен? Зачем ты сюда явился?
Маш-Касем показал на меня пальцем – я, сидя за своей партой во втором ряду, прямо помертвел от страха – и произнес:
– Я слуга дяди вон того барчука. Отцу его вдруг худо стало, меня послали забрать барчука домой.
С этими словами Маш-Касем подмигнул мне, да так, что все ребята видели, только учитель, к счастью, ничего не заметил.
Учитель перестал морщиться. Знаком приказав мне встать, он спросил:
– Разве твой отец чем-то болен?
– Мой отец… то есть, нет… я…
– С чего же он вдруг заболел? – повернулся учитель к Маш-Касему.
– Я и сам не понимаю, ей-богу. Сидел вот так, курил свой кальян, а потом вроде бы подавился чем… Завертелся на месте, вскрикнул и упал…
Маш-Касем опять весьма неосторожно подмигнул, но учитель и на этот раз ничего не заметил.
– Ладно, отправляйся домой. А вы, пожалуйста, в другой раз так не врывайтесь в класс!
Я поспешно собрал свои книжки, но, когда с портфелем в руке направился к дверям, учитель окликнул меня:
– Постой-ка! В среду у другого ученика мать вдруг захворала – тоже приходили за ним… А может, ты просто урок не выучил, провести меня вздумал? Ну-ка, ступай к доске!
Маш-Касем хотел возразить, но я сделал ему знак молчать. Учитель велел мне решить у доски задачку. Но мне в голову не лезла никакая математика: я был уверен, что у Маш-Касема появились новые сведения насчет экзамена Пури. Ведь я сам умолял его прийти за мной в школу, если ему в мое отсутствие, что-нибудь станет известно. Естественно, задачка у меня не получилась.
– Я так и знал! – заорал учитель. – Ну-ка, дуралей, пиши: (а + b)2 = аb+в-2аb. Вот и вся задача!
– Извините, господин учитель;.. Я… я совсем растерялся… Очень за отца волнуюсь, не могу ничего сообразить.
– Удивительное дело! Подойди сюда. Ближе, ближе! Я тебя выведу на чистую воду!
Дрожа от страха, я подошел к нему, и он влепил мне такую пощечину, что у меня в ушах зазвенело. Я прижал руку к лицу, опустил голову, но тут вдруг Маш-Касем выступил вперед и закричал:
– Вы почему чужих детей бьете? Видать, только про уроки свои помните, а про отца родного забыли?
– Не лезь не в свое дело, пошел отсюда!
– Как это не в свое? Я знать желаю, это что – школа или лавка мясника Ширали? Вы еще секач сюда принесите, вылитый Ширали будете…
Я хотел крикнуть, остановить Маш-Касема, но слова застряли у меня в горле. Учитель побледнел от злости, у него задрожал подбородок, когда он прорычал:
– Эй, кто-нибудь, сходите за Хадж-Исмаилом, чтобы: он выкинул вон этого грубияна!
– Да я и сам уйду, – сердито сказал Маш-Касем, – будьте спокойны, здесь не останусь… Мы, слава богу, в школах не обучались, к таким делам не привыкли… У меня, господи прости, был один земляк в Гиясабаде…
– Вон!! – взревел учитель, так что стекла зазвенели.
Я схватил Маш-Касема за руку и изо всех сил потащил его из класса. Минуту спустя, усадив его на багажник моего велосипеда, я уже катил по направлению к дому.
– Ну, Маш-Касем, подвел ты меня… Теперь, этот учитель с меня три шкуры спустит! Давай говори, что случилось?
Маш-Касем, хорошенько ухватившись за велосипедное седло, изрек:
– От таких вот учителей и бегут ученики к сброду всякому, отребью безродному, слоняются с ними по улицам с утра до ночи.
– Да говори же, что случилось?
– Ей-богу, милок… После обеда, гляжу я, Полковник шушукается с этой Ахтар возле дома ихнего… Ну, а через час, как увидел я, что Полковник с женой ушли и людей всех отослали, сразу почуял, к чему дело идет… А полчаса назад, гляжу – идет эта бесстыжая, разнарядилась в пух и прах! Ну, думаю, сегодня что-то будет. Не стал канителиться, побежал за тобой. Обещал ведь тебе… Но уж смотри: ты жизнью отца клялся, жизнью Лейли-ханум, так что ежели кому проговоришься…
– Частное слово, Маш-Касем! Что бы ни случилось, я всегда могу сказать, что ничего от тебя не слышал…
– Только уж, голубчик, теперь ногами-то его не бей. Ведь они тебе в этот раз спуску не дадут.
– Не волнуйся. Слово даю, я вообще к Пури не притронусь. Маш-Касем, а почему они в такое время?..
– Потому что в это время дома никого нет. Дети в школе, кто служит – на службу ушли.
– Пури тоже служит.
– Ей-богу, не знаю, как это вышло, только сегодня господин Полковник велел ему в контору не ходить. Тут я и сообразил, чем дело пахнет.
К счастью, от школы до дома было близко, так что мы добрались очень быстро. Я так жал на педали велосипеда, что совсем запыхался. В начале нашего переулка я ссадил Маш-Касема:
– Маш-Касем, прежде всего надо проверить, пришла Ахтар в дом дяди Полковника или нет.
– Нет, милок, ты сперва скажи, что делать собрался. Беспокойно мне что-то.
– Слово даю, никакого вреда Пури не будет. Я только, как увижу, что до крайности доходит, подниму шум, чтобы он не мог совершить такого бесчестья.
– Ай, молодец! Сильно мне нравится, когда честью дорожат. Ничего-то важнее чести нет. Вот один мой земляк…
– Маш-Касем, после расскажешь… Ты сейчас пойди посмотри, как там? А я – полезу на крышу, оттуда загляну в дом дяди Полковника.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Когда я вбежал в дом, отец с матерью как раз собирались уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Да что говорили-то?
– Зачем врать… Знаешь ведь, что с тех пор, как у Пури один из залогов мужества отхватили, он не в себе чуток… Вроде бы ему мужество отказало… Сейчас доктор Насер оль-Хокама его этим током елекстрическим пользует,
– Знаю, Маш-Касем.
– Иди ты! Откуда же ты знаешь-то?
– А мне докторов сын рассказал потихоньку. Он один раз, когда Пури был у доктора, в кабинет зашел, видел, как ему к телу круг прикладывали, блестящий такой.
– Иди ты! Я-то, дурак, думал – кроме полковника, аги и меня, никто об этом не знает… Словом, теперь доктор изо всех сил старается Пури-агу уговорить, что поправился тот, а парень не верит. Твердости, значит, лишился. Вот доктор полковнику-то и скажи, что, мол, единственный выход – сигэ Сигэ – женщина, с которой заключают «временный брак», по существу наложница, взятая в дом на определенный срок.
ему взять, чтобы через это проверку его мужеству произвести. Но Пури-ага ни в какую – говорит, вообще не женюсь, или на Лейли-ханум.
Я слушал разинув рот. Маш-Касем, польщенный в! манием, продолжал:
– А теперь господин Полковник средство одно нашел. Договорились с этой Ахтар, сестрой Гиясабади, что заплатят ей деньги хорошие, а она чтоб пришла и Пури-ага испытала.
– Что? С сестрой Практикана Гиясабади?.. Как можно?.. Разве так делают…
– Известно, делают. Да и бабенка эта отказываться не стала.
– И что же дядюшка, Маш-Касем?
– Ага сначала против был, а потом все же дал согласие.
– Ну, а Практикан Гиясабади? Он про это знает?
– Зачем врать? До могилы… Этот мой земляк, с пор как Гамар-ханум родила, а ребеночек, всем на удивление, оказался на его сестру похожим, совсем бога забыл. Все-то у него не по-людски… Ты слыхал, как он бедных Дустали-хана и Азиз ос-Салтане из дому выгнал?.. Ежели он и сообразит что к чему, то как деньжат огребет, так и попридержит язык-то.
– Когда же они хотят это устроить?
– Ей-богу, зачем врать? Тут они совсем тихо заговорили, я толком не разобрал. Вроде бы сегодня-завтра. Договорились, значит, что полковник с супругою уйдут, Пури дома оставят. Ну, отыщут предлог какой, чтоб его не брать. Потому как сам он ничего знать не должен. Тогда эта Ахтар чего-нибудь придумает, придет туда и свое дело сделает.
– Маш-Касем, а ты считаешь… Как по-твоему… получится эта проверка?
– Ей-богу, родимый ты мой, с такой шустрой бабенкой что угодно получится. Она, ежели захочет, покойно старого агу из могилы подымет да расшевелит! Что там агу – она и меня самого, кабы случай представился, в грех ввела бы…
Я, не подумав толком, предложил:
– Маш-Касем, а может, мы подстережем ее и не дадим наедине с Пури остаться?
– Ну так она в другой раз придет, когда тебя не будет. Надо что-то другое сообразить. Да еще – как бы не вышло наружу, что тебе все известно… Ведь, кроме аги, полковника и Ахтар-вертихвостки, никто и не слыхал об этом. Ежели толки пойдут, ага мне башку расшибет… А вообще ага говорит, коли англичаны проведают – ославят его на весь город… Так оно и есть. Они ведь о-го-го…
– Маш-Касем, я прямо не знаю, что предпринять… Надо что-то делать! Ради бога, если узнаешь, когда они назначили эту встречу, извести меня.
– Ты давай успокойся. Натворишь чего-нибудь, меня подведешь… Я, может, больше твоего хочу это дело расстроить. Для меня честь всякой девушки из Гиясабада, может, собственной чести дороже… Ты хоть всю округу обойди, никого не найдешь, кто бы так честью дорожил, как гиясабадцы.
Маш-Касем еще раз взял с меня клятву, чтобы я держал секрет про себя, никому не выдавал бы его и, главное, остерегался козней англичан.
Расстроенный и несчастный, я вернулся в свою комнату. Сколько я ни ломал голову, ничего на ум не шло. Вернее, каждая новая идея, которая у меня появлялась, наталкивалась на непреодолимые трудности.
В отчаянии я отправился прогуляться к дому Асадолла-мирзы, который, как мне было известно, уехал. Но, когда я подошел ближе, господь будто приоткрыл передо мной райские врата: из дома слышались звуки граммофона.
– Слава богу, что вы здесь, дядя Асадолла! Когда вы вернулись?
– Вчера вечером, дружок. Ну, что еще случилось, отчего ты такой бледный? Опять дядюшка и отец твой поссорились? Или генерал Вихроу напал на дядюшкин дом?
– Хуже, дядя Асадолла, гораздо хуже.
– Моменто, моменто, хочешь, я догадаюсь? Вы с Лейли-джан немножко того… в Сан-Франциско съездили… И ты оставил Лейли один гостинчик!
– Нет, дядя Асадолла, не шутите, все гораздо серьезнее.
– Ох, молчи уж, дурачок! Значит, это вообще не про Сан-Франциско? Там еще подальше Лос-Анджелес есть. Если о нем речь, тоже неплохо.
– Нет, дядя Асадолла. Но вы, пожалуйста, поклянитесь, что все это останется между нами.
– Моменто, так что же: это не имеет никакого отношения к Сан-Франциско?
– Почему же, имеет, – неохотно ответил я, – но только это связано с Пури.
– Не дай бог! Ты так долго откладывал, что Пури свозил ее в Сан-Франциско?
– Нет, нет! Вы совсем не слушаете меня… Пури с другой в Сан-Франциско…
– Да тебе-то что? Неужели ты хочешь ему все пути Сан-Франциско закрыть? Вообще запретить въезд туда
Асадолла-мирза так разошелся, что с ним невозможно было разговаривать. От нетерпения я даже закричал:
– Да послушайте вы меня хоть минутку!
– Виноват, ваша милость, слушаю, я весь внимание! Извольте рассказывать!
Заставив Асадолла-мирзу поклясться всем святым, что тайна останется между нами, я описал ему, что произошло. Тут на него напал такой хохот, что он свалился с дивана, а когда немного успокоился, вытер, выступившие на глазах слезы и проговорил, все еще прерывая сам себя смехом:
– Значит, наш доктор для проверки эффекта своего лечения прописал больному Сан-Франциско… До чего хороший доктор! Я давно говорю, что этот Насер оль-Хокама – гений. Вот у кого лечиться надо! Впрочем, я бы предпочел лекарство из другой аптеки.
Хоть мне было и не до веселья, меня тоже разобрал смех:
– Потому что это лекарство вы уже принимали, да?
– Нет; бог свидетель, к Ахтар, сестрице Практикана я и не притрагивался.
Он божился с таким пылом, что я сразу решил – лжет! Немного помолчав, я опять спросил:
– Как по-вашему, что мне теперь делать? Если они будут довольны результатами проверки, то на следующей неделе обязательно состоится сватовство, а еще через неделю – свадьба. Я любой ценой должен добиться, чтобы Пури не прошел этого испытания…
– Моменто, а откуда ты знаешь, что он пройдет? Ученик настолько тупой…
– Зато Ахтар, как я слышал, очень…
– Да, это верно, – перебил он меня. – У такого экзаменатора провалов не бывает… Я-то болван – надо мне было догадаться, пусть бы сначала она тебе экзамен устроила, а то у тебя в географии большие пробелы: ни Сан-Франциско не знаешь, ни Лос-Анджелеса!
– Дядя Асадолла, пожалуйста, не шутите. Я вас умоляю, придумайте что-нибудь!
– В два счета. Ударь-ка его еще разок… Как это Маш-Касем выражается? Один «залог чести» ты ему уже загубил, теперь дай пинка по другому «залогу» и выведи его из строя тоже. Вот и получится у нас достопочтенная Пури-ханум с тонким голосочком… Уж тогда твоя душа успокоится!
– Дядя Асадолла!
– Да, но ведь завтра появится другой претендент. А послезавтра – третий… Придется тебе расширить свою практику – с утра до вечера надо будет осыпать пинками мужскую честь наших сограждан…
– Дядя Асадолла, я подумал, может быть, Асгар-Трактор, этот друг Ахтар…
– Ну-ну, браво – блестящая идея! Только тебе и остается притащить сюда этого пьяного хулигана – пустить его любовнице, кровь… Но можно обойтись и без кровопролития: возьми Лейли за руку и приведи ее в экзаменационный зал в соответствующий момент.
– Этого я сделать не могу. Я дал честное слово, что не выдам того, кто открыл мне эту затею. А тогда как же я Лейли объясню…
– Но ты ведь уже нарушил свое честное слово.
–. Почему, я же вам не назвал того, кто мне это сообщил.
– А то я не знаю, кто! Издалека видно, чьих рук дело.
– А на кого вы думаете, дядя Асадолла?
Асадолла-мирза, растопырив пальцы правой руки, забубнил:
– Зачем врать? До могилы-то – ать! ать! – четыре шага всего.
– Нет, дядя Асадолла, уверяю вас, Маш-Касем ничего об этом не знает.
– Ну, ладно, ладно, нечего зря клясться и божиться… По-моему, тебе надо либо обо всем рассказать Лейли и устроить скандал, либо призвать на помощь Асгара-Трактора, который произведет кровопускание ученику и экзаменаторше, либо немедленно установить слежку за Ахтар, чтобы, как только они приступят к экзамену, завопить «караул».
Мы еще долго разговаривали с Асадолла-мирзой, и он то в шутку, то всерьез искал для меня выход из положения. Мы пришли к заключению, что, если и удастся избавиться от Ахтар, все равно вместо нее найдут другую, наконец Асадолла-мирза, закуривая сигарету, сказал:
– По-моему, тебе не следует препятствовать этому экзамену. А во время его проведения устроить какой-нибудь переполох, чтобы ученику это надолго запомнилось, чтобы он еще месяцев шесть-семь ходил лечиться к доктору Насеру оль-Хокама, ну, а дальше – бог милостив. Может, за это время англичане дядюшку… или даже Пури в отместку за дядюшкины злодеяния на тот свет спровадят!
Вдруг меня осенило, и я торжествующе закричал:
– Дядя Асадолла, нашел! Если мне удастся узнать время экзамена, я в этот самый момент выстрелю из ружья или взорву петарду, чтобы Пури испугался… Вы ведь знаете, доктор Насер оль-Хокама сказал дядюшке, что причина недомогания Пури – не только мой удар, но еще и нервный шок, который у него случился во время выступления союзников. Ну, он услышал выстрелы и перепугался.
– Только будь осторожен, чтобы твоя петарда глаза ему не выжгла… Равновесие одной половины его тела ты уже нарушил, берегись, как бы не нарушить координацию другой половины! Он ведь гений, надежда всей нации. Особенно теперь, когда получил должность в налоговом управлении.
– Не волнуйтесь, я знаю, что делаю.
– И, пожалуйста, не лезь напролом! Как только твой осведомитель сообщит, когда назначен экзамен, сейчас же извести меня.
– Есть, дядя Асадолла!
– И еще одна просьба: не причиняй вреда экзаменаторше, – добавил Асадолла-мирза, смеясь, – я хочу, чтобы она и тебе устроила выпускные экзамены, научила бы тебя, паршивца, что Сан-Франциско – распрекрасное местечко, а Лос-Анджелес – еще лучше.
– До свидания, дядя Асадолла.
– До свидания, противник Сан-Франциско!
– Разрешите? Йаллах! Йаллах – возглас, которым, по мусульманской традиции, мужчина предупреждает о своем появлении, чтобы женщины могли закрыть лицо.
Салам алейкум.
Дверь класса распахнулась, и вошел Маш-Касем. Я и прочие ученики, опешив, переводили взгляд с него на учителя. У нашего математика был на редкость дурной, злобный характер. Даже школьному инспектору не разрешалось во время урока входить в класс. Прищурившись, учитель через очки в черной оправе уставился на вошедшего. Ребята, которые его ужасно боялись, замерли от страха. О моем состоянии нечего и говорить.
Маш-Касем, невозмутимо оглядев учеников, опять обратился к учителю:
– Я поздоровался… С давних пор говорили, что по шариату Шариат – свод мусульманских правовых норм; содержит также основы мусульманской этики.
привет – желателен, ответ обязателен! В этой комнате человек пятьдесят сидят… Я вхожу, здороваюсь – никто не отвечает.
Учитель хрипло спросил:
– Кто вы такой?
– Маш-Касем, с вашего позволения. Я «салам» сказал.
– Кто вам разрешил входить в класс во время урока?
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я спросил «Разрешите?» – а вы не сказали, что не разрешаете. Вот я и вошел. А еще я поздоровался. Может, с божьей помощью, вы соберетесь с духом хоть как-нибудь мне ответить.
– Алейкум салам! – проговорил учитель, явно рассерженный. – Ну, кто тебе нужен? Зачем ты сюда явился?
Маш-Касем показал на меня пальцем – я, сидя за своей партой во втором ряду, прямо помертвел от страха – и произнес:
– Я слуга дяди вон того барчука. Отцу его вдруг худо стало, меня послали забрать барчука домой.
С этими словами Маш-Касем подмигнул мне, да так, что все ребята видели, только учитель, к счастью, ничего не заметил.
Учитель перестал морщиться. Знаком приказав мне встать, он спросил:
– Разве твой отец чем-то болен?
– Мой отец… то есть, нет… я…
– С чего же он вдруг заболел? – повернулся учитель к Маш-Касему.
– Я и сам не понимаю, ей-богу. Сидел вот так, курил свой кальян, а потом вроде бы подавился чем… Завертелся на месте, вскрикнул и упал…
Маш-Касем опять весьма неосторожно подмигнул, но учитель и на этот раз ничего не заметил.
– Ладно, отправляйся домой. А вы, пожалуйста, в другой раз так не врывайтесь в класс!
Я поспешно собрал свои книжки, но, когда с портфелем в руке направился к дверям, учитель окликнул меня:
– Постой-ка! В среду у другого ученика мать вдруг захворала – тоже приходили за ним… А может, ты просто урок не выучил, провести меня вздумал? Ну-ка, ступай к доске!
Маш-Касем хотел возразить, но я сделал ему знак молчать. Учитель велел мне решить у доски задачку. Но мне в голову не лезла никакая математика: я был уверен, что у Маш-Касема появились новые сведения насчет экзамена Пури. Ведь я сам умолял его прийти за мной в школу, если ему в мое отсутствие, что-нибудь станет известно. Естественно, задачка у меня не получилась.
– Я так и знал! – заорал учитель. – Ну-ка, дуралей, пиши: (а + b)2 = аb+в-2аb. Вот и вся задача!
– Извините, господин учитель;.. Я… я совсем растерялся… Очень за отца волнуюсь, не могу ничего сообразить.
– Удивительное дело! Подойди сюда. Ближе, ближе! Я тебя выведу на чистую воду!
Дрожа от страха, я подошел к нему, и он влепил мне такую пощечину, что у меня в ушах зазвенело. Я прижал руку к лицу, опустил голову, но тут вдруг Маш-Касем выступил вперед и закричал:
– Вы почему чужих детей бьете? Видать, только про уроки свои помните, а про отца родного забыли?
– Не лезь не в свое дело, пошел отсюда!
– Как это не в свое? Я знать желаю, это что – школа или лавка мясника Ширали? Вы еще секач сюда принесите, вылитый Ширали будете…
Я хотел крикнуть, остановить Маш-Касема, но слова застряли у меня в горле. Учитель побледнел от злости, у него задрожал подбородок, когда он прорычал:
– Эй, кто-нибудь, сходите за Хадж-Исмаилом, чтобы: он выкинул вон этого грубияна!
– Да я и сам уйду, – сердито сказал Маш-Касем, – будьте спокойны, здесь не останусь… Мы, слава богу, в школах не обучались, к таким делам не привыкли… У меня, господи прости, был один земляк в Гиясабаде…
– Вон!! – взревел учитель, так что стекла зазвенели.
Я схватил Маш-Касема за руку и изо всех сил потащил его из класса. Минуту спустя, усадив его на багажник моего велосипеда, я уже катил по направлению к дому.
– Ну, Маш-Касем, подвел ты меня… Теперь, этот учитель с меня три шкуры спустит! Давай говори, что случилось?
Маш-Касем, хорошенько ухватившись за велосипедное седло, изрек:
– От таких вот учителей и бегут ученики к сброду всякому, отребью безродному, слоняются с ними по улицам с утра до ночи.
– Да говори же, что случилось?
– Ей-богу, милок… После обеда, гляжу я, Полковник шушукается с этой Ахтар возле дома ихнего… Ну, а через час, как увидел я, что Полковник с женой ушли и людей всех отослали, сразу почуял, к чему дело идет… А полчаса назад, гляжу – идет эта бесстыжая, разнарядилась в пух и прах! Ну, думаю, сегодня что-то будет. Не стал канителиться, побежал за тобой. Обещал ведь тебе… Но уж смотри: ты жизнью отца клялся, жизнью Лейли-ханум, так что ежели кому проговоришься…
– Частное слово, Маш-Касем! Что бы ни случилось, я всегда могу сказать, что ничего от тебя не слышал…
– Только уж, голубчик, теперь ногами-то его не бей. Ведь они тебе в этот раз спуску не дадут.
– Не волнуйся. Слово даю, я вообще к Пури не притронусь. Маш-Касем, а почему они в такое время?..
– Потому что в это время дома никого нет. Дети в школе, кто служит – на службу ушли.
– Пури тоже служит.
– Ей-богу, не знаю, как это вышло, только сегодня господин Полковник велел ему в контору не ходить. Тут я и сообразил, чем дело пахнет.
К счастью, от школы до дома было близко, так что мы добрались очень быстро. Я так жал на педали велосипеда, что совсем запыхался. В начале нашего переулка я ссадил Маш-Касема:
– Маш-Касем, прежде всего надо проверить, пришла Ахтар в дом дяди Полковника или нет.
– Нет, милок, ты сперва скажи, что делать собрался. Беспокойно мне что-то.
– Слово даю, никакого вреда Пури не будет. Я только, как увижу, что до крайности доходит, подниму шум, чтобы он не мог совершить такого бесчестья.
– Ай, молодец! Сильно мне нравится, когда честью дорожат. Ничего-то важнее чести нет. Вот один мой земляк…
– Маш-Касем, после расскажешь… Ты сейчас пойди посмотри, как там? А я – полезу на крышу, оттуда загляну в дом дяди Полковника.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Когда я вбежал в дом, отец с матерью как раз собирались уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53