Н. по просьбе жены Кудрявцева? Жду с нетерпением «Тулона»…
6 сентября 1894 года директор Департамента полиции предложил Московскому охранному отделению «обратить серьёзное внимание на П.Н.Шарапову и воспользоваться первым случаем для привлечения её к дознанию».
По сведениям, полученным Департаментом полиции в марте 1895 года, М.Шопп должен был взять у Бирюкова письмо для П.Шараповой в Женеву, но оно было сдано почтой.
Согласно тем же указаниям, Попов, Сычёва и Колмогорова собираются открыть склад народной литературы; сообщая об этом, Департамент полиции предупредил, что разрешение на открытие такового склада выдавать не следует.
30 марта 1895 года директор Департамента полиции телеграфировал Московскому охранному отделению о том, что из Петербурга в Москву выехали курьерским поездом П.Бирюков и ВЛертков, за которыми следует учредить дальнейшее наблюдение…
Но этим дело и ограничилось. В то время как провинциальные власти пошли уже походом против толстовцев (в октябре того же года, например, Эриванское губернское жандармское управление возбудило дознание о кавказских духоборах и запрашивало Московское охранное отделение о Бирюкове, Попове, Дунаеве и Леонтьеве), в Москве, где была их штаб-квартира, на них почти не обращали внимания. И только в январе 1895 года, когда у Бирюкова в квартире проживал без прописки документа М.Шарапов, полиция составила об этом протокол. И в этом случае Бирюков остался верен себе и заявил письменно следующее: «Я отказываюсь дать объявление полиции, так как по моим религиозным убеждениям не считаю должным как участвовать в полицейских следствиях, так и вообще принимать участие в делах правительства, как такового, считая всех людей братьями и допуская только один род отношений между людьми: любовно-разумный или, что то же, христианский».
Чтобы доказать, что в действительности между людьми существует иной «род отношений», Бердяев представил доклад, по которому Бирюкова оштрафовали на 100 рублей за нарушение обязательных постановлений…
Если по отношению к Толстому и его последователям центральная власть не проявляла той активности, которая была ей свойственна в борьбе с общественностью, то это не значило, что они были оставлены без всякого внимания. «Департамент препон» был настороже и готовился к наступлению. В декабре 1895 года из Петербурга было предписано охранным учреждениям добыть изданное будто бы Поповым «Открытое письмо к обществу по поводу гонений на лиц, отказывающихся от участия в государственных насилиях». В октябре 1896 года Департамент полиции потребовал доставить ему сочинение Толстого «Христианское учение», которое он, по агентурным сведениям, только что кончил и «намеревается выпустить его нелегальным путём…»
В том же году в провинции возникло несколько жандармских расследований, нити от которых протянулись к наиболее видным представителям толстовщины.
Бирюкова чуть не привлекли к дознанию, возникшему в Карской области (адрес его нашли у духоборов-постников). Павлом Буланже заинтересовались одновременно и в Эриванской губернии, и в Новозыбковском уезде, куда им была послана казаку Шидловскому толстовская брошюра, и в Херсонской губернии, где он вёл пропаганду среди штундистов Елисаветградского и Уманского уездов. В той же губернии возник вопрос о Трегубове (Иван Михайлович), который уже подлежал, согласно постановлению Особого совещания, высылке в г. Гольдинген, Лифляндской губернии, под гласный надзор полиции сроком на 5 лет, но вовремя скрылся.
Делу Трегубова суждено было сыграть особую роль в истории толстовщины. Полиция усердно искала скрывавшегося. Агенты были командированы в имение его родственника – А.М.Трегубова при селе Лаптеве и в соседнее поместье князя Грузинского, куда наезжал в гости Л.Н. Толстой. Но Трегубов обнаружился сам собой: он написал письмо, которое было перлюстрировано, князю Илье Петровичу Накашидзе, жившему тогда в Москве, прося его поместить оставленные у него рукописи и нелегальщину у Дунаева. Этого полиции только и надо было. 30 марта 1897 года у Дунаева была произведена «выемка», давшая полиции крупную добычу: две корзины с документами. 8 апреля был арестован на Кавказе и сам Трегубов.
На следующий же день после обыска Дунаев обратился к московскому обер-полицмейстеру, которым тогда был Трепов, со следующим письмом: «От друга моего Влад. Григ. Черткова слышал о Вас, как о человеке, сознанию которого доступно понимание справедливого и доброго отношения к людям, что видно из того, что назначили обыск днём, вероятно, чтобы не беспокоить моих детей. Из взятого у меня мне принадлежит только одно неразрешённое к печати произведение Льва Николаевича Толстого, книги и рукописи которого для меня имеют цену моего самого дорогого состояния, как изложение мыслей человека, которому я обязан всем смыслом моей жизни. Среди рукописей много частных извлечений из писем и дневников Л.Николаевича, принадлежащих Влад. Григорьевичу, которых уже нельзя будет восстановить, – если можно, верните их. Это легко, если вспомните, что мы люди, желающие осуществления одного: мира и любви на земле. Будьте уверены, что, несмотря на страдания, причинённые при Вашем участии, во мне нет чувства недоброжелательности к Вам».
Трепов отнёсся к этому прошению формально: представил его на усмотрение Департамента полиции, который оставил ходатайство «без уважения». Так погиб из-за несчастной случайности ценный архив толстовцев.
Этот удар не обескуражил последователей Толстого, и они вскоре же выпустили гектографированную брошюру «Воззвание о помощи гонимым в России христианам Л. Н. Толстого, Вл. Черткова и их друзей» (эта брошюра продавалась по 40 копеек, и сбор с неё предназначался «в пользу мучеников-христиан на Кавказе», один экземпляр такого «Воззвания» был представлен московскому обер-полицмейстеру Боголеповым, бывшим тогда попечителем московского учебного округа). Чтобы покончить с толстовской «гидрой», у московской охраны возник план решительных «военных действий». Прежде чем приступить к выполнению его, московский обер-полицмейстер Трепов запросил мнение Петербурга относительно «принятия общих мер против лиц, занимающихся распространением учения Л. Толстого». На этот запрос последовал 21 апреля 1897 года следующий весьма интересный ответ Департамента полиции: «Согласно указаниям господина министра внутренних дел, надлежит придерживаться следующих мер: оставляя в стороне самого графа Льва Толстого, – ввиду имеющихся по сему предмету высочайших указаний, следует неустанно следить за распространителями его запрещённых сочинений, и лиц, уличённых в этом, привлекать к законной ответственности…»
Но изобличать непротивленцев было дело нелёгкое. Так, летом того же 1897 года П.А.Буланже поместил в газетах «Русские ведомости», «Биржевые ведомости» и других горячие статьи с описанием положения духоборцев на Кавказе и с приглашением жертвовать в их пользу. Статьи произвели сильное впечатление на общество, и охрана не знала, что делать, так как придраться к автору статей было трудно. Выход был найден особенный. 28 августа директор Департамента полиции обратился к Трепову с предложением пригласить Буланже прибыть в С-Петер-бург и явиться в Департамент. «В случае, – писал Зволянский, – если бы Буланже почему-либо не пожелал явиться, предупредите его, что это может повлечь не вполне желательные и удобные для него последствия».
Во избежание этих «последствий», Буланже явился в Департамент полиции, а результатом его петербургских переговоров было то, что, вернувшись в Москву, Буланже начал распродавать имущество и через три недели выехал за границу. Перед отъездом он посетил Л. Толстого и несколько раз виделся с Озмидовым.
Последний служил в то время управляющим виноторговлей барона Штенгеля. Кто-то, по-видимому, из его сослуживцев писал на него полиции доносы, сущность которых изложена в одной, не лишённой интереса справке таким образом: "Выученик известного Пашкова, отставной коллежский регистратор, Николай Лукин Озмидов, управляющий винной фирмой «Хуторок», 54 лет, принадлежит к числу закоренелых и активных рационалистов, что он сам не стесняется проявлять и гласно. Ставши, например, в 1895 году заведующим магазином, Озмидов прежде всего распорядился убрать находившиеся в его помещении иконы. Будучи в июле 1896 года вне Москвы, он прислал племяннику своему Залюбовскому проект объявления в газетах о желании снять комнату с добавлением: «желательно попасть в семью, исповедующую учение Христа на деле, а не внешне». Наряду с торговыми делами Озмидов в отдельном помещении магазина имеет сношения и конспиративного характера. Так, 3 сентября его посетил там только что вернувшийся из Петербурга Павел Буланже, который долго совещался с Озмидовым по поводу своего отъезда из России, причём в разговоре они упомянули «Черткова», «200 экземпляров» и говорили: «Будем печатать за границей, если здесь нельзя». Нередко в магазин приходили лица, желавшие повидать Льва Толстого, и заручались с этой целью от Оз-мидова рекомендательными письмами. Наконец, 21 марта 1897 года «Хуторок» посетил и сам вышеназванный учитель, пробывший у Озмидова несколько часов… Озмидов имеет дочь в замужестве за бароном Спинглер, проживающим в имении близ станции Люботин. В декабре
Озмидов отвёз туда саквояж, пудов трёх весом, полученный им от Павла Буланже. По имеющимся сведениям, получаемые от Буланже рукописи Озмидов, сделавши поправки, отсылал в Люботин, где, весьма вероятно, происходило воспроизведение нецензурных сочинений гр. Л.Толстого и его последователей…"
Несмотря на то, что Александр III, опасаясь, что преследование всемирно известного писателя вызовет скандал, приказал оставить Толстого «в стороне», охранники не могли успокоиться и следили за каждым его шагом. Зимой 1897 года писатель прибыл в Петербург и сейчас же попал в шпионские сети. «Имею честь доложить, – рапортовал своему начальству полицейский надзиратель петербургской „охранки“ Наумов, – что, проезжая сего числа в конке по Невскому пр. от Знаменской ул., я заметил, что когда вагон остановился на разъезде у Казанского собора, то с империала спустился известный писатель Лев Николаевич Толстой, который, войдя в вагон, возбудил в публике оживление, цричем к нему тотчас же подошли бывшие в вагоне студенты университета и в разговоре с ним просили его посетить их акт, на что граф Толстой изъявил своё согласие, причём один из бывших в вагоне этом студентов целовал руку Льва Толстого, граф Толстой был в следующем костюме: русский дублёный ничем не крытый полушубок (в нескольких местах заплаты), подпоясан серым кушаком, в войлочной круглой шапке, брюки на выпуск и в руках палка».
Филёрское наблюдение за Толстым установило в первый же день, что он имел свидание с Чертковым и Бирюковым, был у И.Г.Эрдели, остановился на жительство в квартире Адама Васильевича Олсуфьева и обедал у его родственника Александра Васильевича Олсуфьева; приехал же Толстой вместе с женой своей Софьей Андреевной и профессором Московского университета Н.И.Стороженко… Были получены одновременно и агентурные сведения особенного свойства, впрочем филёр Алексей Макаров, ездивший в качестве извозчика, доложил того же 8 февраля: "Чертков и Бирюков были посажены на нашего извозчика (в 8 ч.4О м. утра), дорогой Чертков говорит Бирюкову: «Тебе нужно сегодня напечатать воззвание по этим двум запискам, ты заходи в Валь, его бумага лучше, но только там нужно изменить очень резко». Бирюков говорит: «Я напишу так; при царствовании Николая I в военную службу брали только с крестьян, с того времени прошло 50 лет и теперича берут с дворян». Затем Чертков говорит Бирюкову: «Ты пошли этих двух агентов, кажется, новенький агент неспособен». Бирюков сказал: «Ничего – обойдётся». Затем Чертков говорит Бирюкову: «Возьми книгу „Спелые колосья“ и там посмотри, да впрочем, мы увидим графа». Чертков говорит: «Я съезжу к американским консулам, все схлопочу»…
Смиренномудрые толстовцы и не подозревали, разумеется, что извозчик, которого они наняли при выходе из дому и который так назойливо предлагал им свои услуги, был агентом охранного отделения.
Наблюдение за передвижениями Толстого сопровождалось по-прежнему усиленным перлюстрационным надзором. В одном из писем Толстой писал 11 апреля 1898 года за границу кому-то из своих друзей следующее: «О Вас с практической стороны я думал вот что: как я писал Черткову, есть одно лицо, очень хорошо расположенное, но очень, и весьма естественно, по своему положению робкое, которое желает помочь деньгами изданию за границей обличительного органа и намерено дать 100 тысяч. Лицо это в Ницце. Я дал ему письмо к Черткову с тем, что если оно. окончательно решится, то послало бы это письмо к Черткову, открыло бы своё имя и устроило свидание. Если это устроится, то Вам придётся, если Вы согласитесь, променять устраиваемое Вами рабочее положение на заведование и управление этим делом».
Месяцем позже выяснилось, что в толстовской колонии за границей (Эссекс, Англия) появился сын московского миллионера Хрисанф Николаевич Абрикосов, о котором и шла речь в цитированном выше письме Толстого. В одном из посланий к своей сестре названный юноша так описывал свои переживания того времени: «Ты знаешь мою постоянную религиозность. И вот в конце зимы я увидел, что так жить невозможно. Но в своей семье трудно жить так, как хочешь, и я решил поселиться с людьми, которые мне сочувствовали бы. И на таких людей мне указал Толстой, с которым я был знаком эту зиму. И вот я поехал в Англию, живу среди людей, которые мне сочувствуют, живу, конечно, не так как мне хочется. Было бы очень грустно, если бы я уже теперь был доволен своей жизнью. В жизни надо постоянно идти вперёд».
«Обличительный орган», о котором Толстой упоминал в письме, действительно появился вскоре за границей, в Англии, где возникло под руководством Черткова издательство, занявшееся печатанием исключительно произведений Л. Толстого и других, имевших отношение к вопросам религиозного свободомыслия. Под редакцией П.Бирюкова, тоже переселившегося за границу, стали издаваться сборники под названием «Свободное слово» и периодические «Листки» в качестве приложения к этому журналу.
Печатание за границей вызвало, конечно, необходимость прибегать к обычным конспирациям по водворению «нелегальных» изданий в Россию и тайным сношениям с единомышленниками, что не всегда обходилось благополучно и служило иногда для охраны средством для выяснения причастных к этим конспирациям лиц. Таким путём в число «соучастников» попал железнодорожный конторщик СИЛереяславцев, которому писали из-за границы: «Мы давно собирались выслать Вам кое-что и теперь непременно воспользуемся удобным случаем, чтобы поделиться тем, что имеем в избытке… Пишите не прямо на наш адрес, а через кого-нибудь из друзей, с пересылкой нам внутри конверта через АН. или П.И.»… (Последние инициалы относились, несомненно, к Бирюкову, а первые, вероятно, к Дунаеву).
Под конец завелись у толстовцев и свои «нелегальные». Один из таких, разыскиваемый Департаментом полиции Иван Михайлов Клопский, занимавшийся, между прочим, сбором пожертвований на толстовскую общину в Америке, вызвал своими неумеренными конспирациями недоверчивое отношение к себе со стороны некоторых знакомых своих, как это можно было видеть из отзыва о нем (в одной из перлюстраций) писательницы М.К.Цебриковой, к которой он тоже обратился за пожертвованием.
Из других событий позднейшего времени в жизни толстовцев следует отметить ещё дело «о столичных слухах о случаях отобрания полицией крестьянских детей от родителей, отвратившихся от православия», имевших место в Самарской губернии. С целью проверки сведений об этих случаях в Бузулукский уезд ездил Феодор Иванович Гучков, чем обратил на себя внимание охраны.
Затем в ноябре 1899 года был привлечён к дознанию при Донском областном жандармском управлении толстовец Феодор Алексеевич Страхов. Кроме того, высылки на Кавказ были заменены удалением с Кавказа. Так, князю И.П.Накашидзе главноначальствующим было воспрещено жить на Кавказе «за сношение с духоборцами, расселёнными административно в разных уездах Тифлисской губернии». Той же участи и на том же основании подвергся и домашний учитель Иван Граубергер.
Как известно, Л.Н. Толстой имел много поклонников за границей, и в Ясной Поляне встречались паломники изо всех стран света. За некоторыми из таких лиц при посещении ими России тоже устанавливался «негласный надзор». Одному из близких к Толстому людей, австрийскому подданному врачу Душану Маковицкому, одно время даже был воспрещён въезд в империю, что, однако, не мешало ему посещать своих русских друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
6 сентября 1894 года директор Департамента полиции предложил Московскому охранному отделению «обратить серьёзное внимание на П.Н.Шарапову и воспользоваться первым случаем для привлечения её к дознанию».
По сведениям, полученным Департаментом полиции в марте 1895 года, М.Шопп должен был взять у Бирюкова письмо для П.Шараповой в Женеву, но оно было сдано почтой.
Согласно тем же указаниям, Попов, Сычёва и Колмогорова собираются открыть склад народной литературы; сообщая об этом, Департамент полиции предупредил, что разрешение на открытие такового склада выдавать не следует.
30 марта 1895 года директор Департамента полиции телеграфировал Московскому охранному отделению о том, что из Петербурга в Москву выехали курьерским поездом П.Бирюков и ВЛертков, за которыми следует учредить дальнейшее наблюдение…
Но этим дело и ограничилось. В то время как провинциальные власти пошли уже походом против толстовцев (в октябре того же года, например, Эриванское губернское жандармское управление возбудило дознание о кавказских духоборах и запрашивало Московское охранное отделение о Бирюкове, Попове, Дунаеве и Леонтьеве), в Москве, где была их штаб-квартира, на них почти не обращали внимания. И только в январе 1895 года, когда у Бирюкова в квартире проживал без прописки документа М.Шарапов, полиция составила об этом протокол. И в этом случае Бирюков остался верен себе и заявил письменно следующее: «Я отказываюсь дать объявление полиции, так как по моим религиозным убеждениям не считаю должным как участвовать в полицейских следствиях, так и вообще принимать участие в делах правительства, как такового, считая всех людей братьями и допуская только один род отношений между людьми: любовно-разумный или, что то же, христианский».
Чтобы доказать, что в действительности между людьми существует иной «род отношений», Бердяев представил доклад, по которому Бирюкова оштрафовали на 100 рублей за нарушение обязательных постановлений…
Если по отношению к Толстому и его последователям центральная власть не проявляла той активности, которая была ей свойственна в борьбе с общественностью, то это не значило, что они были оставлены без всякого внимания. «Департамент препон» был настороже и готовился к наступлению. В декабре 1895 года из Петербурга было предписано охранным учреждениям добыть изданное будто бы Поповым «Открытое письмо к обществу по поводу гонений на лиц, отказывающихся от участия в государственных насилиях». В октябре 1896 года Департамент полиции потребовал доставить ему сочинение Толстого «Христианское учение», которое он, по агентурным сведениям, только что кончил и «намеревается выпустить его нелегальным путём…»
В том же году в провинции возникло несколько жандармских расследований, нити от которых протянулись к наиболее видным представителям толстовщины.
Бирюкова чуть не привлекли к дознанию, возникшему в Карской области (адрес его нашли у духоборов-постников). Павлом Буланже заинтересовались одновременно и в Эриванской губернии, и в Новозыбковском уезде, куда им была послана казаку Шидловскому толстовская брошюра, и в Херсонской губернии, где он вёл пропаганду среди штундистов Елисаветградского и Уманского уездов. В той же губернии возник вопрос о Трегубове (Иван Михайлович), который уже подлежал, согласно постановлению Особого совещания, высылке в г. Гольдинген, Лифляндской губернии, под гласный надзор полиции сроком на 5 лет, но вовремя скрылся.
Делу Трегубова суждено было сыграть особую роль в истории толстовщины. Полиция усердно искала скрывавшегося. Агенты были командированы в имение его родственника – А.М.Трегубова при селе Лаптеве и в соседнее поместье князя Грузинского, куда наезжал в гости Л.Н. Толстой. Но Трегубов обнаружился сам собой: он написал письмо, которое было перлюстрировано, князю Илье Петровичу Накашидзе, жившему тогда в Москве, прося его поместить оставленные у него рукописи и нелегальщину у Дунаева. Этого полиции только и надо было. 30 марта 1897 года у Дунаева была произведена «выемка», давшая полиции крупную добычу: две корзины с документами. 8 апреля был арестован на Кавказе и сам Трегубов.
На следующий же день после обыска Дунаев обратился к московскому обер-полицмейстеру, которым тогда был Трепов, со следующим письмом: «От друга моего Влад. Григ. Черткова слышал о Вас, как о человеке, сознанию которого доступно понимание справедливого и доброго отношения к людям, что видно из того, что назначили обыск днём, вероятно, чтобы не беспокоить моих детей. Из взятого у меня мне принадлежит только одно неразрешённое к печати произведение Льва Николаевича Толстого, книги и рукописи которого для меня имеют цену моего самого дорогого состояния, как изложение мыслей человека, которому я обязан всем смыслом моей жизни. Среди рукописей много частных извлечений из писем и дневников Л.Николаевича, принадлежащих Влад. Григорьевичу, которых уже нельзя будет восстановить, – если можно, верните их. Это легко, если вспомните, что мы люди, желающие осуществления одного: мира и любви на земле. Будьте уверены, что, несмотря на страдания, причинённые при Вашем участии, во мне нет чувства недоброжелательности к Вам».
Трепов отнёсся к этому прошению формально: представил его на усмотрение Департамента полиции, который оставил ходатайство «без уважения». Так погиб из-за несчастной случайности ценный архив толстовцев.
Этот удар не обескуражил последователей Толстого, и они вскоре же выпустили гектографированную брошюру «Воззвание о помощи гонимым в России христианам Л. Н. Толстого, Вл. Черткова и их друзей» (эта брошюра продавалась по 40 копеек, и сбор с неё предназначался «в пользу мучеников-христиан на Кавказе», один экземпляр такого «Воззвания» был представлен московскому обер-полицмейстеру Боголеповым, бывшим тогда попечителем московского учебного округа). Чтобы покончить с толстовской «гидрой», у московской охраны возник план решительных «военных действий». Прежде чем приступить к выполнению его, московский обер-полицмейстер Трепов запросил мнение Петербурга относительно «принятия общих мер против лиц, занимающихся распространением учения Л. Толстого». На этот запрос последовал 21 апреля 1897 года следующий весьма интересный ответ Департамента полиции: «Согласно указаниям господина министра внутренних дел, надлежит придерживаться следующих мер: оставляя в стороне самого графа Льва Толстого, – ввиду имеющихся по сему предмету высочайших указаний, следует неустанно следить за распространителями его запрещённых сочинений, и лиц, уличённых в этом, привлекать к законной ответственности…»
Но изобличать непротивленцев было дело нелёгкое. Так, летом того же 1897 года П.А.Буланже поместил в газетах «Русские ведомости», «Биржевые ведомости» и других горячие статьи с описанием положения духоборцев на Кавказе и с приглашением жертвовать в их пользу. Статьи произвели сильное впечатление на общество, и охрана не знала, что делать, так как придраться к автору статей было трудно. Выход был найден особенный. 28 августа директор Департамента полиции обратился к Трепову с предложением пригласить Буланже прибыть в С-Петер-бург и явиться в Департамент. «В случае, – писал Зволянский, – если бы Буланже почему-либо не пожелал явиться, предупредите его, что это может повлечь не вполне желательные и удобные для него последствия».
Во избежание этих «последствий», Буланже явился в Департамент полиции, а результатом его петербургских переговоров было то, что, вернувшись в Москву, Буланже начал распродавать имущество и через три недели выехал за границу. Перед отъездом он посетил Л. Толстого и несколько раз виделся с Озмидовым.
Последний служил в то время управляющим виноторговлей барона Штенгеля. Кто-то, по-видимому, из его сослуживцев писал на него полиции доносы, сущность которых изложена в одной, не лишённой интереса справке таким образом: "Выученик известного Пашкова, отставной коллежский регистратор, Николай Лукин Озмидов, управляющий винной фирмой «Хуторок», 54 лет, принадлежит к числу закоренелых и активных рационалистов, что он сам не стесняется проявлять и гласно. Ставши, например, в 1895 году заведующим магазином, Озмидов прежде всего распорядился убрать находившиеся в его помещении иконы. Будучи в июле 1896 года вне Москвы, он прислал племяннику своему Залюбовскому проект объявления в газетах о желании снять комнату с добавлением: «желательно попасть в семью, исповедующую учение Христа на деле, а не внешне». Наряду с торговыми делами Озмидов в отдельном помещении магазина имеет сношения и конспиративного характера. Так, 3 сентября его посетил там только что вернувшийся из Петербурга Павел Буланже, который долго совещался с Озмидовым по поводу своего отъезда из России, причём в разговоре они упомянули «Черткова», «200 экземпляров» и говорили: «Будем печатать за границей, если здесь нельзя». Нередко в магазин приходили лица, желавшие повидать Льва Толстого, и заручались с этой целью от Оз-мидова рекомендательными письмами. Наконец, 21 марта 1897 года «Хуторок» посетил и сам вышеназванный учитель, пробывший у Озмидова несколько часов… Озмидов имеет дочь в замужестве за бароном Спинглер, проживающим в имении близ станции Люботин. В декабре
Озмидов отвёз туда саквояж, пудов трёх весом, полученный им от Павла Буланже. По имеющимся сведениям, получаемые от Буланже рукописи Озмидов, сделавши поправки, отсылал в Люботин, где, весьма вероятно, происходило воспроизведение нецензурных сочинений гр. Л.Толстого и его последователей…"
Несмотря на то, что Александр III, опасаясь, что преследование всемирно известного писателя вызовет скандал, приказал оставить Толстого «в стороне», охранники не могли успокоиться и следили за каждым его шагом. Зимой 1897 года писатель прибыл в Петербург и сейчас же попал в шпионские сети. «Имею честь доложить, – рапортовал своему начальству полицейский надзиратель петербургской „охранки“ Наумов, – что, проезжая сего числа в конке по Невскому пр. от Знаменской ул., я заметил, что когда вагон остановился на разъезде у Казанского собора, то с империала спустился известный писатель Лев Николаевич Толстой, который, войдя в вагон, возбудил в публике оживление, цричем к нему тотчас же подошли бывшие в вагоне студенты университета и в разговоре с ним просили его посетить их акт, на что граф Толстой изъявил своё согласие, причём один из бывших в вагоне этом студентов целовал руку Льва Толстого, граф Толстой был в следующем костюме: русский дублёный ничем не крытый полушубок (в нескольких местах заплаты), подпоясан серым кушаком, в войлочной круглой шапке, брюки на выпуск и в руках палка».
Филёрское наблюдение за Толстым установило в первый же день, что он имел свидание с Чертковым и Бирюковым, был у И.Г.Эрдели, остановился на жительство в квартире Адама Васильевича Олсуфьева и обедал у его родственника Александра Васильевича Олсуфьева; приехал же Толстой вместе с женой своей Софьей Андреевной и профессором Московского университета Н.И.Стороженко… Были получены одновременно и агентурные сведения особенного свойства, впрочем филёр Алексей Макаров, ездивший в качестве извозчика, доложил того же 8 февраля: "Чертков и Бирюков были посажены на нашего извозчика (в 8 ч.4О м. утра), дорогой Чертков говорит Бирюкову: «Тебе нужно сегодня напечатать воззвание по этим двум запискам, ты заходи в Валь, его бумага лучше, но только там нужно изменить очень резко». Бирюков говорит: «Я напишу так; при царствовании Николая I в военную службу брали только с крестьян, с того времени прошло 50 лет и теперича берут с дворян». Затем Чертков говорит Бирюкову: «Ты пошли этих двух агентов, кажется, новенький агент неспособен». Бирюков сказал: «Ничего – обойдётся». Затем Чертков говорит Бирюкову: «Возьми книгу „Спелые колосья“ и там посмотри, да впрочем, мы увидим графа». Чертков говорит: «Я съезжу к американским консулам, все схлопочу»…
Смиренномудрые толстовцы и не подозревали, разумеется, что извозчик, которого они наняли при выходе из дому и который так назойливо предлагал им свои услуги, был агентом охранного отделения.
Наблюдение за передвижениями Толстого сопровождалось по-прежнему усиленным перлюстрационным надзором. В одном из писем Толстой писал 11 апреля 1898 года за границу кому-то из своих друзей следующее: «О Вас с практической стороны я думал вот что: как я писал Черткову, есть одно лицо, очень хорошо расположенное, но очень, и весьма естественно, по своему положению робкое, которое желает помочь деньгами изданию за границей обличительного органа и намерено дать 100 тысяч. Лицо это в Ницце. Я дал ему письмо к Черткову с тем, что если оно. окончательно решится, то послало бы это письмо к Черткову, открыло бы своё имя и устроило свидание. Если это устроится, то Вам придётся, если Вы согласитесь, променять устраиваемое Вами рабочее положение на заведование и управление этим делом».
Месяцем позже выяснилось, что в толстовской колонии за границей (Эссекс, Англия) появился сын московского миллионера Хрисанф Николаевич Абрикосов, о котором и шла речь в цитированном выше письме Толстого. В одном из посланий к своей сестре названный юноша так описывал свои переживания того времени: «Ты знаешь мою постоянную религиозность. И вот в конце зимы я увидел, что так жить невозможно. Но в своей семье трудно жить так, как хочешь, и я решил поселиться с людьми, которые мне сочувствовали бы. И на таких людей мне указал Толстой, с которым я был знаком эту зиму. И вот я поехал в Англию, живу среди людей, которые мне сочувствуют, живу, конечно, не так как мне хочется. Было бы очень грустно, если бы я уже теперь был доволен своей жизнью. В жизни надо постоянно идти вперёд».
«Обличительный орган», о котором Толстой упоминал в письме, действительно появился вскоре за границей, в Англии, где возникло под руководством Черткова издательство, занявшееся печатанием исключительно произведений Л. Толстого и других, имевших отношение к вопросам религиозного свободомыслия. Под редакцией П.Бирюкова, тоже переселившегося за границу, стали издаваться сборники под названием «Свободное слово» и периодические «Листки» в качестве приложения к этому журналу.
Печатание за границей вызвало, конечно, необходимость прибегать к обычным конспирациям по водворению «нелегальных» изданий в Россию и тайным сношениям с единомышленниками, что не всегда обходилось благополучно и служило иногда для охраны средством для выяснения причастных к этим конспирациям лиц. Таким путём в число «соучастников» попал железнодорожный конторщик СИЛереяславцев, которому писали из-за границы: «Мы давно собирались выслать Вам кое-что и теперь непременно воспользуемся удобным случаем, чтобы поделиться тем, что имеем в избытке… Пишите не прямо на наш адрес, а через кого-нибудь из друзей, с пересылкой нам внутри конверта через АН. или П.И.»… (Последние инициалы относились, несомненно, к Бирюкову, а первые, вероятно, к Дунаеву).
Под конец завелись у толстовцев и свои «нелегальные». Один из таких, разыскиваемый Департаментом полиции Иван Михайлов Клопский, занимавшийся, между прочим, сбором пожертвований на толстовскую общину в Америке, вызвал своими неумеренными конспирациями недоверчивое отношение к себе со стороны некоторых знакомых своих, как это можно было видеть из отзыва о нем (в одной из перлюстраций) писательницы М.К.Цебриковой, к которой он тоже обратился за пожертвованием.
Из других событий позднейшего времени в жизни толстовцев следует отметить ещё дело «о столичных слухах о случаях отобрания полицией крестьянских детей от родителей, отвратившихся от православия», имевших место в Самарской губернии. С целью проверки сведений об этих случаях в Бузулукский уезд ездил Феодор Иванович Гучков, чем обратил на себя внимание охраны.
Затем в ноябре 1899 года был привлечён к дознанию при Донском областном жандармском управлении толстовец Феодор Алексеевич Страхов. Кроме того, высылки на Кавказ были заменены удалением с Кавказа. Так, князю И.П.Накашидзе главноначальствующим было воспрещено жить на Кавказе «за сношение с духоборцами, расселёнными административно в разных уездах Тифлисской губернии». Той же участи и на том же основании подвергся и домашний учитель Иван Граубергер.
Как известно, Л.Н. Толстой имел много поклонников за границей, и в Ясной Поляне встречались паломники изо всех стран света. За некоторыми из таких лиц при посещении ими России тоже устанавливался «негласный надзор». Одному из близких к Толстому людей, австрийскому подданному врачу Душану Маковицкому, одно время даже был воспрещён въезд в империю, что, однако, не мешало ему посещать своих русских друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71