– Застава не может жить с дыркой в заборе, – заступился за Звягина Логинов. – Мы зафиксировали следы, запротоколировали действия по осмотру окружающей местности. Все есть в деле…
– Я понимаю, – согласился Колмаков. – Тогда пошли глянем, где это происходило. Начнем со строительного участка.
– Воскресенье… Там сейчас никого нет, – сказал Звягин. – Кроме сторожа…
– После того случая строители стали охранять объект, – пояснил Логинов.
Втроем они побывали там, откуда начал странный путь бульдозер, посмотрели и на самого «виновника». Колмаков задал сторожу, пенсионеру из поселка при Синегорском целлюлозно-бумажном комбинате, несколько незначительных вопросов, на которые тот с готовностью ответил. О большем спрашивать старика не имело смысла, он работал в качестве сторожа всего второй день.
Потом вернулись на заставу, где их встретил прапорщик Колов, ветеран заставы, прослуживший здесь более двух десятков лет.
– Рад вас видеть в родных краях, Николай Иванович, – тепло приветствовал он Колмакова. Колов знал, что бывший его воспитанник стал чекистом, знал о его майорском звании, но гражданское обличье Колмакова позволяло внести в общение с гостем элемент некоей домашности.
– Опоздали мы на баньку, Никита Авдеевич, – сожалеючи сказал Колмаков. – Вчера, небось, застава мылась, в субботу.
– Это точно, – согласился Колов – Парнишек я вчера пробанил… Но мы для вас особо истопим. Я, как товарищ старший лейтенант сообщил, что вы будете, занарядил ребят на дрова. Вот уже и затопили… – Старшина показал рукою на белый дымок, поднявшийся над приземистым, но просторным домиком. Баня стояла несколько на отшибе, между хозяйственным двором и коттеджами, в которых жил и сам прапорщик с женою и двумя детьми, и офицеры с семьями: начальник заставы, его заместители.
– Покормим вас обедом, покажем хозяйство, обойдем участок – и пожалуйте в парную, – продолжил Колов. – Так что по этой части полный будет у нас порядок…
С главной дороги, которая пересекала территорию заставы от ворот, ведущих в пограничную зону, до ворот, выводящих непосредственно к границе, за линию контрольно-следовой полосы, они свернули влево и подошли к обелиску, который стоял у могилы Петра Игнатенко.
На мраморной плите выбитую золотом надпись покрывали свежие цветы. Вокруг обелиска были посажены серебристые ели, за ними разбиты клумбы.
– Третьего дня приезжала Анастасия Михайловна, – тихо сказал прапорщик Логинову, но Колмаков расслышал его слова. – Днем все обиходила, а потом всю ночь просидела у могилы.
– Я знаю, – отозвался Логинов.
– Но мы сами тут следим, чтоб был всегда порядок…
– Спасибо, Никита Авдеевич, – дрогнувшим голосом проговорил Артем.
Обогнули новое двухэтажное здание, в котором жили воины-пограничники, располагалась дежурная часть, канцелярия, столовая с кухней, помещенные для отдыха и комната для приезжих.
– Построились, значит, – сказал Колмаков. – А куда дели старый сруб? – Деревянное здание в прошлый его приезд еще стояло рядом.
– Разобрали и построили скотник, – сказал начальник заставы. – Теперь у Никиты Авдёевича пять коров…
– И четыре телка, – добавил Колов. – Свиньи, как всегда, на откорме. Теперь вот и кур собственных завели. Кроликов тоже… Хотите глянуть?
– А что? – сказал Колмаков. – Глянем…
Он знал, что подсобное хозяйство – законная гордость старшины заставы, что ему будет истинная радость, если гости посмотрят его буренок и чушек, кур и кроликов… Держать скотину – давняя традиция на границе. У Колова для молодых парней, несущих службу на свежем воздухе, каждый день меряющих ногами трудные приграничные километры, всегда и парное молоко от пуза, и картофель. Да и с салом. Помидоры, огурцы, капуста, брусника моченая, соленые и сушеные грибки, клюква никогда не переводятся. И самим хватает, и гостей попотчевать есть чем.
– Зайдете? – Старший лейтенант Звягин показал рукою на здание заставы. Напротив входа высился постамент с бюстом Петра Игнатенко, работы ленинградского скульптора Виктора Пронина.
– Потом, – ответил Колмаков. – Сначала обойдем границу. – Он смущенно улыбнулся: – Давно здесь не был. Тянет на родные места.
Но по дороге все же заглянули на скотный двор – посмотрели коров, телят, свиней, кур, кроликов. Все здесь было как у самого хорошего деревенского хозяина. Зашли и в собачий питомник.
В крайнем вольере сидел огромный черный кобель.
– Ремиз? – спросил Колмаков, вспомнив другого черного Ремиза, погибшего на боевом посту в одну ночь с Петром Игнатенко.
– Да, – ответил Звягин. – Внук того Ремиза. И уже есть щенок от него, тоже черного цвета. Наш Никита Авдеевич строго следит за традицией – на первой заставе всегда должен быть черный пес по кличке Ремиз.
Услышав свою кличку, Ремиз поднялся, подошел к решетке, внимательно (посмотрел на Звягина, затем вопросительно глянул на новых людей и сразу отнес их к категории своих, ибо не уловил у начальника заставы и прапорщика чувства настороженности и беспокойства.
– Хороший пес, – похвалил Колмаков и пошел прочь от питомника.
Колов остался на заставе, а Звягин, Колмаков и Логинов вышли из ворот и оказались за линией контрольно-следовой полосы. Впереди была уже только сама граница – воображаемая разделительная линия, обозначенная с двух сторон столбами, отступившими от собственно границы на пять метров. Красно-зеленые столбики – наши, сине-голубые – финские… Тут уже не было сплошной заградительной системы, но в отдельных опасных с точки зрения возможного нарушения границы местах устанавливались и особая проволока, попав в которую, нарушитель запутывался и терял время, и спираль Бруно, и незаметные непривычному глазу ниточки-паутинки, обрыв которых вызывал на заставе тревогу.
– Пойдем на вышку, – предложил Логинов.
– Помнишь наше первое с тобой бдение там?
– Помню, – ответил Колмаков. – Баня у вдовы Карьялайнен на том же месте?
– А что ей сделается, бане? Стоит… Девчонки вдовы повырастали, повыходили замуж. По выходным приезжают. Уже собственных девчонок привозят.
– У старшей дочери два сына, – вежливо поправил Логинова начальник заставы. – Я подниматься не буду. Слишком много нас будет. С той стороны видно…
– Правильно, – одобрил Логинов. – Ждите внизу.
С двадцатиметровой вышки граница была как на ладони. Колмаков даже невооруженным глазом видел две линии столбиков, отсюда они казались игрушечными, домики финнов, живущих вдоль границы, – особой зоны на сопредельной стороне не было. Не имели соседи и контрольно-следовой полосы. Пограничная охрана у них только на одну треть состояла из солдат срочной службы, остальные были пограничниками-профессионалами, охранявшими границу по контракту. Пограничные функции были возложены и на финских егерей, живущих вблизи от разделительной линии. Государство предоставляло им льготы, выделяло участки для ферм, пахотную землю, покосы. За это егеря должны были наблюдать за порядком на границе, сообщать о подозрительных лицах в ее зоне, обнаруженных следах, принимать участие в операциях, проводимых штатными пограничниками.
С наблюдательной вышки виднелись девять строений, обозначенных у советских пограничников номерами: от первого – домика вдовы Херты Карьялайнен до девятого – коттеджа егеря Яакко Юлли. Объект номер восемь – замок Хельяс, высившийся на лесистом холме.
Двое пограничников вели наблюдение в мощный бинокуляр. Старший наряда ефрейтор Юрий Гвоздиков доложил Логинову, что на обозреваемом участке все в порядке, изменений в обстановке не зафиксировано. Только вот два часа назад на вышку соседей поднимались двое в штатском в сопровождении финского офицера-пограничника.
– А у нас только один штатский, – пошутил Логинов. – Понаблюдаем? – И он жестом пригласил Колмакова к окулярам.
Колмаков наклонился, и дом вдовы Карьялайнен разом приблизился к нему. Николай словно перенесся во двор этого дома.
Во дворе стояли две машины с хельсинскими номерами. Возле одной из них возился высокий светловолосый парень в красной футболке с белыми буквами «РО» на груди и в линялы джинсах. На крыльцо вышла женщина в розовом платье и о чем-то спросила парня. Тот отрицательно покачал головой. Потом к нему подбежала выскочившая из кустов девочка, он провел рукой по ее золотистым волосам…
Николай Колмаков вспомнил, что когда-то дочери вдовы Карьялайнен были такими же, разве что чуть постарше, чем эта девочка. И сам он был другим, и Артем Логинов… Только вот Петр Игнатенко никогда уже не переменится, всегда останется таким, каким его помнят близкие и друзья, каким запечатлел его в бронзе скульптор Пронин.
Вот уже второй час парились они в бане, хлестали друг друга березовым веником, выходили отдышаться в предбанник, потом снова шли в парную, сидели, широко раскрыв рты, на полке у самого подволока.
Когда не торопясь одевались – разморенные тела требовали неспешных замедленных движений, – Колмаков спросил друга:
– Ты чем-то обеспокоен, Артем…
– Еще бы, – ответил Логинов. – Такие ЧП свалились на отряд. Обеспокоишься…
– Да нет, – возразил Колмаков. – Я о другом. Дома-то как у тебя?
– Ты же видел… Все нормально.
– А Настя?
– Что Настя? Ты же знаешь, Коля, мою беду… Нашу с Настей беду… Сколько лет уже с нею вместе, Аленке пятнадцать в августе будет, а назвать ее своей женой не могу. Не забывает она его…
– Мы все о нем помним, Артем.
– Да не в том смысле. Не понимаешь ты… Она продолжает считать себя женой Петра. Его женой! А не моей… – Логинов достал из кармана форменной тужурки сигареты, руки у него дрожали, прикурил только от третьей спички.
– Ну ладно, когда на нее накатывает, едет на заставу, возится с цветами у могилы, а потом всю ночь сидит рядом. Это ее долг – вечное поклонение его праху. Но ведь она не память о нем хранит, она любит его, как живого!
– А ты? – спросил Николай. – Ты кто для нее?
– Не знаю, – потерянно сказал Логинов. – До сих пор не знаю. Представляешь, каково мне… Ведь я-то люблю ее, Настю… И сына ее люблю, как родного. Ее же сын. Такие вот, друг Коля, дела.
«Наверное, не надо было тебе жениться на ней, Артем, – подумал Колмаков. – И он, и все мы надеялись, что горечь утраты притупится у Насти и она будет вновь счастлива в новом браке. Ан вот как повернулось… А что тут поделаешь?»
Колмаков понимал, что тут бесполезны какие-либо слова, и глубоко вздохнул.
Вечером Колмаков и Логинов побывали на боевом расчете, поужинали у начальника заставы, где был и прапорщик Колов с женою, Дарьей Антоновной, посидели с часок у телевизора, погуляли перед сном от одних ворот заставы до других, потом выпили у себя, в комнате для приезжих, чаю. Спать улеглись около полуночи.
А в половине второго Колмакова разбудил топот сапог над головой. Поначалу Николай не понял спросонья, где он и что с ним, потом прорубилась мысль: «Я ведь на заставе… И надо мною казарма. Бойцов подняли по тревоге…»
– Артем! – позвал он Логинова. – Ты слышишь?
– Слышу, – отозвался Артем. – Сработала система… Или еще что. Поднимаемся!
Быстро, но без суеты одеваясь, Николай вдруг подумал, что именно так начались события той самой трагической ночи.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Сэмюэль Ларкин, заместитель директора ЦРУ и член Совета национальной безопасности Соединенных Штатов, прилетел из Мюнхена в Ухгуилласун на стратегическом бомбардировщике американских ВВС, переоборудованном в комфортабельную летающую резиденцию специальной службы.
Раскрашенный под пассажирский лайнер гражданской авиакомпании «Америка – Эйр», которая существовала на самом деле и являлась негласной собственностью ЦРУ, самолет сел в международном аэропорту Хассельбанкен, но подруливать к зданию вокзала не стал, свернув на запасную стоянку.
Автомобиль уже ждал высокого гостя, и едва к огромному Б-52 подали трап, прямо к нижним ступеням подкатил черный «мерседес» Вильяма Сандерса. Поодаль остановилась вторая машина. Это был темно-синий «олдсмобил», из которого вышли Стив Фергюссон и Майкл Джимлин. Четверо парней из охраны, подъехавшие на несколько минут раньше, заняли вокруг самолета позиции.
И вот на трапе появился Сэмюэль Ларкин. Его сопровождали двое рослых телохранителей. Один из них ступил на площадку трапа первым, осмотрелся, сделал знак идущему следом шефу, что все спокойно, и пошел вниз впереди него. Второй прикрывал шефа сзади.
– Как долетели, Сэм? – приветливо спросил Вильям Сандерс и, зная, что мистер Ларкин любит простецкое обращение, обнял его, похлопал по спине руками.
– Спасибо, мой дорогой, все обошлось, – отвечал Сэмюэль Ларкин. – Пересекли океан и эту балтийскую лужу и, представь себе, ни разу не упали в воду…
Сандерс одобрительно засмеялся шутке Ларкина и подвел его к стоявшим поодаль Стиву и Майклу.
– Позвольте вам представить, Сэм, моих помощников в Скандинавии. Это Стив Фергюссон, а это…
– А это маленький шалунишка Майкл, – перебил его Ларкин. – Который во младенческом возрасте однажды описал мои любимые кремовые брюки! Здорово, Майкл! Твой старик передает тебе привет и бутылку настоящего самогона, который он до сих пор еще варит сам, наш добрый разбойник из Кентукки… Бутылку ты получишь вечером после совещания, чтоб не напился родным пойлом прежде времени.
Ларкин и Джимлин-старший были друзьями детства, окончили вместе один колледж и один и тот же, Гарвардский, университет, где изучали право. Оба начинали как адвокаты, а затем сработал принцип «каждому своё»… Отец Майкла занялся бизнесом, а его однокашник сделал карьеру в тайной политике.
– Рад с вами познакомиться, мистер Фергюссон, – протягивая руку и сменив ковбойский тон, с которым он только что говорил с Майклом, на учтивый и даже несколько чопорный, обратился Сэмюэль Ларкин к Стиву. – Мне доводилось встречаться с вашим отцом, Иваром Лаймесоном… Кстати, здесь, в этом городе, в сорок шестом году. Он был нашим большим другом, ваш отец, и мне особенно приятно, что такое чувство по отношению к моей стране стало в вашей семье наследственным. Впрочем, теперь вы мой соотечественник, американский гражданин, мистер Фергюссон, и я горжусь тем, что вместе со мной и моими друзьями сын Ивара, бескомпромиссного противника Советов, участвует в совместной борьбе против красной агрессии.
Сэмюэль Ларкин произнес эту мини-речь, не выпуская руки Рутти Лаймесона из своей ладони, затем потряс ее и освободил, наконец, со значением оглядев торжественные под стать минуте лица Вильяма Сандерса и Майкла.
– Мой отец боготворил Америку, – сказал Стив. – Он умер, когда мне было только двенадцать лет, но я помню, как он говорил, что именно ваша страна, мистер Ларкин, спасла мою родину от вторжения русских и оккупации в сорок четвертом году.
– Об этом мы поговорим позднее, мой мальчик, – мягко остановил его Сэмюэль Ларкин. – Обсудим наши дела, а потом трахнем по рюмочке того пойла, что я приволок славному парнишке Майклу от его старого папаши… Если Майкл не выдует этот галлон самогона в одиночку. Ха-ха!
Мистер Ларкин набросил на себя очередную маску, подхватил под руки Стива и Вильяма Сандерса и потащил их, раскатисто заливаясь смехом, к черному «мерседесу».
– Наше ведомство и лично господин президент придают особое внимание вашему региону, коллеги, – сказал Сэмюэль Ларкин, когда Вильям Сандерс официально представил его резидентам ЦРУ в скандинавских странах, собравшимся на вилле «Вера крус», находившейся в двадцати милях восточнее от города Ухгуилласун.
Официально вилла принадлежала аргентинскому скотопромышленнику, выходцу из Финляндии, который построил на берегу живописной бухты трехэтажный дом, а скорее замок, чтобы иногда отдыхать от южноамериканской пампы в прохладе родного края. Но практически владелец на вилле «Вера крус» не бывал, он нес свой «истинный крест» Игра слов. «Вера крус» означает в переводе с испанского «Истинный крест». – Здесь и далее – примеч. авт.

совсем в других местах, а виллу сдавал в аренду. За нее на его банковский счет Центральное разведывательное управление анонимно переводило весьма крупные суммы.
Около года назад, когда резидентура, зашифрованная словом «Осьминог», начала действовать, в «Вера крус», помимо тайного штаба, была развернута шпионско-диверсионная школа, где началась подготовка агентуры для заброски в Советский Союз. Но к моменту приезда Сэмюэля Ларкина и скандинавских резидентов на совещание на вилле кроме охраны и вышколенной прислуги никого не было – обучающиеся в школе были вывезены на летние сборы на север, в Лапландию, и теперь под руководством опытных инструкторов тренировались там на выживание в суровых условиях арктических районов – школа готовила специалистов, способных после высадки их с подводных лодок выдержать испытание Севером и просочиться оттуда в южные районы Советского Союза.
1 2 3 4 5 6 7 8