– Я не пойду ужинать, – заявила Брижит. – Я не перенесу вида этой башки жареного мерлана.
Хирш тяжело опустился на стул перед экраном компьютера.
– Я мог бы все стереть, – проворчал он. – Теперь это никому не нужно...
Только Мастрони старался сохранить хорошую мину. Он попытался нас успокоить:
– Мы пали с оружием в руках... А все же мы вышли в финал, они примут это во внимание...
Я задумчиво поднес палец к губам.
– Постой-ка, что ты сейчас сказал?
– Что мы пали...
– Да нет, не ты, а Хирш.
– Что я все сотру, – ответил он.
Я хлопнул в ладоши так, что все подскочили.
– Господи, да вот оно – решение!
Они уставились на меня как на пьяного – с сочувствием и легким отвращением.
– Что ты придумал?
– Ничего, ничего, мне надо еще подумать. Где вы будете вечером?
Брижит недоверчиво вздернула брови.
– А как по-вашему? В "Лидо"? Или пойдем ужинать в "Серебряную башню", а потом на танцы...
– Чтобы я мог найти вас. Я выкручусь. Пойдем поужинаем.
– Без меня, – повторила Брижит. – Я не голодна. Они мне отбили аппетит.
– Нет, Брижит, надо держаться до конца. А конец-то, может быть, не там, где они думают.
– Он прав, – поддержал меня Хирш. – Хоть это и неприятно, но сохраним лицо. Во всяком случае, с тобой хорошо работалось. Мы сделали все, что могли. Жаль, что нас обхитрили.
– У нас еще есть шанс пристукнуть его, – тихо сказал я.
Они этому не верили. Матч проигран, и они потирали ушибы.

* * *

За ужином Шарриак показался нам еще отвратительнее, чем мы ожидали. Мы были готовы к атаке и, затаившись в окопах, ждали презрения, бомб сарказма и пулеметных очередей иронии. С оружием наготове Шарриак же рассказывал про уик-энд, проведенный им в Венеции в компании с некой девицей, сыпал названиями мостов и улочек города дожей, взвешивал доходы "Даниели" и от них неожиданно перешел к финансовому положению Ватикана. Послушать его, так за извечной борьбой христианства с исламом скрывался тривиальный дележ рынка, незначительного по сравнению с "Майкрософтом". Шарриак показал себя во всем блеске, жонглируя парадоксами с ничего не значащей улыбкой; увлеченно играя понятиями, он словно давал нам понять, что сам не верит тому, что говорит, а просто демонстрирует свои таланты. Только это, пожалуй, выдавало его крайнее удовольствие. Чувствовалось, что он расслабился и уже думал о другом. Во мне все кипело: я приготовился к его заносчивому триумфу. Однако показное безразличие Шарриака к происшедшему ранило меня гораздо сильнее. Он как бы говорил: "Видите, все было очень легко, обыкновенная разминка, я уж и позабыл о ней". Это было унизительнее, чем вызывающая или слащавая надменность, к которой мы были готовы.
Подключилась и Лоранс, пытаясь в чем-нибудь уличить Шарриака. Похоже, Венецию она знала лучше и старалась выставить его профаном и невеждой. Но он охотно принял вызов, процитировал "Мемуары" Казановы, порассуждал о происхождении понятия гетто и рассказал нам анекдот о художниках. Непринужденный, приятный, он с искренним вниманием выслушивал Лоранс, когда она завела разговор о живописи. Одним словом, идеальный собеседник. Учтивый до противного.
Я чувствовал, как кипели мои коллеги, но у них хватило ума сдержаться. Дель Рьеко, естественно, появился.
Снова начиналась гроза. Мы слышали завывание ветра в деревьях, и вскоре крупные капли дождя забарабанили по стеклам окон.
К концу ужина мы немного заскучали. Моран уже не оживлял своим присутствием бар. Впрочем, и команда Шарриака исчезла сразу после кофе, удалившись на закрытое совещание. Думаю, на самом деле они ушли пить шампанское, праздновать победу, вспоминая эпизоды сражения и то, какие они хорошие и какие плохие мы.
Главное же, как им помог дель Рьеко. Так оно и было, я убежден в этом. С самого начала игры ставки были сделаны. Не было и в помине честных соревнований. Не знаю, по какой причине дель Рьеко решил покровительствовать Шарриаку, но он сделал для него все: привлекал его внимание к существенной информации, ставил в известность о реакции акционеров, поставщиков и клиентов, дезинформируя нас в свое удовольствие, – расчищал ему путь, а на нашем расставлял капканы. Я пока не мог разобраться, что за таинственная связь существовала между ними. Весь этот игровой механизм, на первый взгляд такой сложный и приближенный к жизни, был всего лишь иллюзией, способом скрыть истину: Шарриак должен был выиграть. У дель Рьеко и в мыслях не было беспристрастно оценивать нас, ему только нужно было оправдать выбор, сделанный еще до нашего прибытия на остров.
Обо всем этом я поведал Лоранс и Хиршу, когда они пили кофе в баре. Лоранс, первая заподозрившая сговор между Шарриаком и дель Рьеко, неожиданно изменила мнение. Теперь она считала, что нас просто поставили в чрезвычайную ситуацию и каждый имел то, что заслуживал. И в жизни, утверждала Лоранс, нет равенства между молодым выпускником университета и мелким дилером из провинции. Здесь игра более уравновешена, и всем предоставлен шанс. Весь секрет нашей неудачи заключался в излишних сомнениях, недостаточной осторожности, капельке наивности и архаичных рефлексах. Шарриак, наоборот, точно соответствовал своему имиджу: жесткий, подозрительный, безжалостный, холодный. Я читал в глазах Лоранс покорное восхищение или, если быть точным, горькую покорность, не лишенную восхищения.
– Я вышла из игры, – говорила она, – потому что оказалась непохожей на них. По сути, они правы: мое место не на верху. Я не готова шагать по трупам и, наверное, никогда не смогу. Они показали мне конечную остановку, и я поняла, что не так уж и жаждала до нее добраться.
– Значит, вам это пошло на пользу...
– В некотором смысле. Знаете, везде одно и то же: в университете, руководящих кругах, на крупных предприятиях или в артистической среде. У каждого своя культура, и, если вы в точности не походите на них, они отторгают вас. Мне нужно найти собственное место. Оно не здесь. Я им не по нраву, и они мне не нравятся. Но я не хочу на них походить. Они почувствовали и дали мне это понять. Я не способна делать то, что делает Шарриак, уподобиться ему. И тем не менее они бесподобны. Не стали тратить тут годы, чтобы вылепить меня: они обернулись за четыре дня. Довольно-таки впечатляюще: при малых затратах результаты лучше, чем при почтовом найме, который практикуют крупные фирмы.
– Что это за штука? – недоуменно спросил Хирш.
Лоранс повернулась к нему:
– Вы предлагаете себя какой-нибудь компании, вам присылают длиннейшие вопросники. Цель – определить, в полной ли мере вы соответствуете тому, что встретите в фирме. Не только проверить, тот ли вы, кто им нужен, но и выяснить, не доставите ли вы им неприятностей, впишитесь ли в их структуру, подходите ли вы по духу фирме. Потом все это обрабатывается компьютером, и он выдает ваш профиль. Дель Рьеко делает лучше: практикует жизненную модель. По крайней мере знаешь, на что идешь.
Ее слова рассердили меня.
– Они вам дали коленом под зад, а вы еще и благодарите!
Лоранс слабо улыбнулась:
– Да, я близка к этому. У меня такое впечатление, что я окончила семинарию и потеряла веру. Конечно, мне очень нужна работа, но не такая. За эти дни я ни разу не почувствовала себя счастливой. Значит, я для этого не создана. Посмотрю, смогу ли я найти что-нибудь подходящее в другом месте.
– Другого места нет, Лоранс. Для государственной службы мы уже стары, может, не вы, но я-то уж точно, мне за сорок. Я не учился на врача, не могу быть юристом, я не умею чинить телевизоры или водопроводные краны, мне даже не на что купить лицензию таксиста. Что мне остается делать?
– Ну... продавать цветы на рынке Прованса... Если вам это подходит, я вас нанимаю!
– Или играть на аккордеоне на террасах бистро... Сожалею, Лоранс, но все это не для меня. Мы с вами сейчас проходим мимо чудесной любовной истории.
На этот раз она искренне расхохоталась:
– Лучше поздно, чем никогда!.. Впрочем, мне это и в голову не приходило, я уже обожглась.
– Ну ладно, я пошел... воркуйте себе... – сказал Хирш и поднялся.
Но Лоранс опередила его. Пожелав нам спокойной ночи, она ушла. Вместе с ней исчезли и мои тревоги: Лоранс вышла из игры. Останься она, я не думаю, что ей удалось бы меня убедить. Этого, без сомнения, не хотели ни она, ни я. Она просто пересекла дорогу передо мной, не остановившись.
Я продолжил беседу с Хиршем. Мы выражались по-разному, но чувствовали одинаково: злость, потому что нас одурачили.
Он тоже считал, что все было подстроено. Каждую минуту мы припоминали мелочи, утверждавшие нас в этой мысли.
– Тоже мне наблюдатели! – возмущался Хирш. – Они даже пытались выдать их за психологов! В таком случае, я – фигурист, нет – архиепископ Парижский! Моран психолог! И все это на полном серьезе! Ты видел рожу психолога? Или это была скрытая камера?
– Но американец, конечно, самый сильный ход, – продолжил я. – Мы выдумываем, опираемся на него, а у нас его выдергивают, и мы – мордой об стол! Если бы я слетал в Лос-Анджелес и поговорил с этим типом, получился бы совсем другой расклад. Такие дела не проворачивают по факсу. Нужно встретиться и поговорить с глазу на глаз. Все эти послания по электронной почте – чушь собачья: ничто не заменит личного контакта. А в этом-то нам и отказано.
– А история с рыболовными крючками! – не отставал Хирш. – Идиотизм... Какой дурак предложил их? Пинетти?
– Кажется. Теперь уже не важно. Он тоже из их компании.
Помешивая ложечками в пустых чашках, мы раззадоривали друг друга. Наконец я почувствовал, что Хирш созрел, и выложил свои карты.
– Дело труба, ты согласен?
– Хуже того. Мы полностью провалились.
– Терять нам больше нечего?
– С ними – абсолютно.
– Тогда слушай: устроим им бордель.
Хирш не спросил зачем, а только – как? На это я и надеялся.
– Мы все разрушим. Клаузевиц сказал: война – это продолжение политики другими средствами. Люди обожают эту формулировку, всегда повторяют ее, когда кого-нибудь дубасят, считая ее гениальной, сутью философии. Две тысячи лет изучали Платона, теперь же – Клаузевица. О'кей, мы им покажем. Они беспредельщики? Ладно, мы – тоже.
Хирш не спорил.
– А конкретно?
– Конкретно: мы сделаем вид, что идем спать. В два часа ночи встретимся, взломаем их крепость и займемся компьютерами. Согласен?
Если бы он отказался, остановился бы и я. Мне просто было необходимо, чтобы меня поддержали в моем исступлении. Хирш кивнул со свирепым видом.
Мы решили никого не посвящать в наш замысел. Лоранс уже ушла в область грез, Мастрони был слишком труслив, Брижит Обер несгибаема, а остальные не стоили и гроша. Хочешь воевать – вербуй убийц.
Поднимаясь в номер, я встретил команду Шарриака, выходившую со своего собрания. Пинетти подмигнул мне почти дружески.

* * *

Ровно в два часа ночи я спустился в темный и пустынный холл. Только маленькая лампочка у входа скупо освещала ступени лестницы. В здании царила мертвая тишина.
Хирш ждал меня, сидя в одном из глубоких кресел. Он был в темно-синих джинсах и черном свитере. Ему бы еще капюшон с прорезями для глаз и автомат, и был бы вылитый портрет международного террориста.
– Пошли? – шепнул я.
Одним движением Хирш поднялся с кресла. Вид у него был еще решительнее, чем накануне. Должно быть, он, как и я, до этого кипел от злости, лежа одетым на кровати.
Снаружи выл ветер, хлестал дождь, поэтому к домику мы подошли промокшие и взъерошенные. Оттуда не доносилось ни звука. У двери Хирш достал из кармана металлический прут. Я вопросительно посмотрел на него.
– Ты не знаешь, откуда я прибыл, – прошептал он, вставляя стержень в замочную скважину.
Он, наверное, утратил навык: ему потребовалось несколько минут, чтобы открыть замок. Но вот раздался сухой щелчок, сразу заглушенный завываниями ветра. Я увидел, как в темноте блеснули зубы Хирша.
– Это тебе не банк Франции, – пробормотал он. – Они считают себя в безопасности...
Плечом он надавил на дверь, и мы очутились в пещере Али Бабы, плотно прикрыв за собой створку.
– Обойдемся без света, – сказал я.
Как только наши глаза привыкли к темноте, Хирш подошел к компьютерам и нажал кнопки. Машины послушно заурчали, оба экрана начали заполняться непонятными формулами. Хирш нахмурился, он был внимателен, но спокоен. Затем, придвинув стул, сел перед экраном. Я не очень-то разбираюсь в информатике, но смутное представление имею и понял, что Хирш пытался войти в память компьютера.
А я тем временем выдвинул ящики стола. Кроме дискет, в них ничего не оказалось. И все же дель Рьеко должен где-то хранить письменные следы своей деятельности хотя бы для отчета. Я вспомнил об одной лекции, которую слушал еще студентом: некий пророк вещал, что в 2000 году бумага исчезнет, а люди будут связываться друг с другом только через компьютерную сеть совершенно свободно. Через двадцать пять лет оказалось, что никогда раньше фирмы не потребляли столько бумаги, бюрократическая писанина захлестнула все, а официальные юридические процедуры буквально задавили повседневную жизнь.
Затем я перешел к стенным шкафам и металлическим стеллажам. Два из них были заперты на ключ. Два других набиты архивными папками, умело подвешенными на предписанных правилами распорках. Я вынул одну папку и разложил на рабочем столе. В темноте трудно было разобрать написанное. Мне пришлось выдирать каждый листочек, подносить его к окну, наклонять в надежде расшифровать несколько букв.
Хирш повернулся и сказал:
– Зря стараешься, глаза сломаешь. Заберем все с собой.
– Да погоди ты, надо сперва разобраться, что это такое. Если счета из прачечной, то они нам ни к чему.
От окна пользы было мало, и я приоткрыл дверь. На картонной обложке обозначилась надпись, сделанная фломастером.
Это была предыдущая стажировка. Начало года.
– Бери, бери...
– А ты что-нибудь нашел?
Он оторвался от клавиатуры, опустился на колени и стал рассматривать пол.
– Есть семь или восемь картотек, но все они защищены. Попробую на другом компьютере. Судя по проводке, он – в другой сети. Может, он не так защищен, но я не уверен.
Я вернулся к шкафам. Все папки были похожи. Вытащив еще одну, я поднес ее к приоткрытой двери. Это оказалась еще одна стажировка, более ранняя. Я отнес ее на место. Мы старались передвигаться бесшумно. ...
– Пароль, – шепнул Хирш. – А, черт!
– Можешь взломать его?
– Могу, но на это потребуется целая ночь. Во всяком случае, несколько часов как минимум.
– Первый раз вижу такого никудышного хакера, – пошутил я.
– Попробуй сам, – разозлился Хирш.
– Неси-ка лучше свою отмычку и попробуй открыть этот шкаф.
Он толкнул меня локтем.
– Это не отмычка, а штуковина для вскрытия дверей машины. Мне одолжил ее племянник.
– Тот, который во Френе сидит?
– Он самый...
Нагнувшись, Хирш вставил стержень в щель и стал поворачивать его вправо-влево. Раздался хруст.
– Черт, сломался... – простонал он.
– Отмычка?
– Нет, замок. Теперь заметят...
Я пожал плечами:
– Нам нечего терять...
В шкафу мы нашли бутылку виски, бутылку перрье, три стакана и тряпку. Хирш задумчиво потер подбородок.
– Тогда в другом должен быть лед... Заметь, это они прячут лучше, чем архивы. Интересно. По стаканчику? Я угощаю.
– Пока не время.
Хирш обогнул стол, всмотрелся в светящийся экран:
– У них все в компьютере. Что делать? Унести его?
Я ненадолго задумался.
– Постой-ка... Нет, оставь здесь. Давай посмотрим, что в этой папке. Обычно по окончании стажировки они составляют ее описание. Может, это нам подскажет, что надо искать.
Хирш одобрил:
– О'кей, согласен. Только надо бы раздобыть фонарик, прежде чем возвращаться сюда. К тому же защитные коды здесь не одинаковой длины. Это означает, что каждая картотека имеет свой. Когда кодов больше двух, их записывают на бумажке, которую кладут недалеко от компьютера. Представляешь? Нужно работать, а ты забыл код; необходимо, чтобы он всегда был под рукой. Как с голубой картой: прячешь где-нибудь код, а потом никто не застрахован от провалов памяти – голова болит или еще что... Наша память – это не жесткий диск. Как всегда, человек – слабейшее звено в системе...
Время для рассуждений было явно неподходящим. Я сделал Хиршу знак замолчать.

* * *

Закрывшись на ключ в моем хорошо освещенном номере, мы распаковали наше сокровище. Это была январская стажировка. Досье открывалось списком участников из четырнадцати человек. Фамилии мне ничего не говорили.
Каждая имела свою карточку – большую разлинованную сетку на двух листах формата А4; вверху колонок были написаны непонятные сокращения: FA, PL, С, IP и так далее. В каждой клеточке стояла цифра или буква. Конечный итог не значился. Я ловко вывел из этого, что данные не складывались, потому что имели различную природу.
Далее следовало несколько пометок, сделанных рукой дель Рьеко. Так я узнал, что у некоего Марсо речь бессвязная, у некой Монсени кривые ноги, а некий Хал-мер страшно похож на Доналда Дака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24