И от медсестры никакого толку.
– Тот сказал, что этот кровью обольется, – говорила она главному хирургу, который и так видел, что крови хватает. – И говорит, нужно, мол, переливание. Я-то не хотела, и этот говорит, что не хочет, она тоже: нет, мол, а тот хвать бутыль, этот вырубился, его на реанимацию, а я…
– Ее – на транквилизатор, – громогласно распорядился главный хирург, и визжащую сестру утащили куда надо. Обритый Пипер лежал на операционном столе. Его побрили, пытаясь, выяснить, где же рана.
– Куда же она делась, зараза такая? – изумлялся хирург, высвечивая пространство за левым ухом Пипера в поисках кровоточащей раны. Пипер очнулся, но ясности не внес. Порез на руке промыли и забинтовали, а из правой его кисти торчала игла: переливание, которого он страшился, все-таки произошло. Иглу наконец вынули, и Пипер слез со стола.
– Ну, повезло тебе, – сказал главный хирург. – Не знаю уж, в чем с тобой дело, только пока давай ходи тихо. А понять, куда тебя ранило, – это нужен великий хирург. Нам это не под силу.
Пипер, лысый как колено, нашел выход в коридор. Соня, увидев его, разрыдалась.
– О господи боже мой, да что же они с тобой сделали, солнышко мое! – кричала она. Макморди задумчиво оглядел бритый череп Пипера.
– М-да, плоховато, – заметил он и пошел разговаривать. – Проблема у нас, – сказал он хирургу.
– Это у вас-то проблема? Мы и сами не знаем, в чем дело.
– Дело, – сказал Макморди, – вот в чем. Голову быстро и как следует забинтовать. Он, понимаете, знаменитость, кругом телерепортеры, а он выйдет словно и не отсюда, неправильно получится.
– Правильно, неправильно – это ваша забота, – сказал хирург, – а нам хоть бы разобраться, что у него.
– Вы ему голову обрили? – сказал Макморди. – Теперь бинтов навертите. Лица чтоб вообще было не видно. Пусть он будет неизвестно кто, пока волосы не отрастут.
– Не пойдет, – сказал хирург, верный заветам своей профессии.
– Тысяча долларов, – сказал Макморди и пошел за Пипером. Тот явился нехотя, по-детски повиснув на руке у Сони. Когда его вывели после врачебной обработки – Соня справа, медсестра слева, – видны были только испуганные глаза и раздутые ноздри.
– Мистер Пипер сообщить ничего не имеет, – впустую сообщил Макморди.
Миллионы телезрителей это и так понимали: рот его был перебинтован и вообще он мог сойти за человека-невидимку. Телекамеры, жужжа, приблизились, и Макморди опять заговорил:
– Мистер Пипер уполномочил меня заявить, что он и в мыслях не имел, как его замечательный роман «Девства ради помедлите о мужчины» разволнует публику и вызовет столь горячие дебаты еще до начала лекционного турне…
– Его чего – подсунулся недоуменный репортер.
– Мистер Пипер – крупнейший романист Великобритании. Его роман «Девства ради помедлите о мужчины», опубликованный издательством «Хатчмейер Пресс» по семь долларов девяносто…
– Это что, все из-за романа? – не поверил репортер. Макморди кивнул.
– «Девства ради помедлите о мужчины» – одна из самых противоречивых книг нашего столетия. Прочтите ее – и вы поймете, чем пожертвовал мистер Пипер, чтоб…
Рядом с ним качающегося Пипера кое-как усаживали в машину.
– А сейчас-то вы его куда везете?
– В частную клинику для врачебного обследования, – ответил Макморди, и машина тронулась. С заднего сиденья доносилось сквозь бинты хныканье Пипера.
– Что такое, ласточка? – проворковала Соня. Но забинтованный Пипер мычал что-то невнятное.
– Какое там врачебное обследование? – спросила Соня у Макморди. – Зачем оно ему?
– Да просто надо сбить со следа прессу и прочих. Мистер Хатчмейер желает, чтобы вы погостили у него в Мэне. Мы сейчас в аэропорт – там ждет личный аэроплан мистера Хатчмейера.
– Я этому мистеру Хатчмейеру, сукиному коту, лично скажу кое-что, – пообещала Соня. – Как это еще всех нас не укокошили.
Макморди повернулся к ним.
– Слушайте, – сказал он, – попробовали бы вы подать иностранного писателя, который не лауреат Нобелевской премии и нигде его не пытали. С такими-то просто. А что ваш Пипер? Ни то ни се. Вот и стараемся: свалка, мало-мало крови и раз – он у нас уже знаменитый. И перебинтованный: это уж на всякого телезрителя. Теперь его физия миллион стоит.
Они приехали в аэропорт: Соня и Пипер взошли на борт самолета «Первоиздание». И только когда они оторвались от земли, Соня стала высвобождать лицо Пипера.
– А голову оставим так, пока волосы не отрастут, – сказала она. – Пипер кивнул забинтованной головой.
* * *
Хатчмейер поощрил Макморди из Мэна телефонным способом. – Возле больницы вышло на пять с плюсом, – сказал он, – миллион телезрителей как минимум обалдели. Да он же у нас вышел мученик! Жертвенный агнец на алтаре великой литературы. Ну, что я вам скажу, Макморди, – получите прибавку.
– Стараемся, – скромно заметил Макморди.
– А он-то как? – спросил Хатчмейер.
– Да он как-то так, квелый, – сказал Макморди. – Авось перебьется.
– Перебьется как-нибудь, – сказал Хатчмейер. – Авторы – они вообще народ квелый.
Глава 10
Квелый Пипер к концу полета так и не разобрался – почему ему чуть не снесли голову, кто такие О'Пипер, Пипарфат, Пипман, Пиперовский и тому подобные; и все это в дополнение к проблемам, предстоящим ему как автору «Девства». Но в качестве подставного гения Пипер примерил уже столько ролей, что прошлые стали мешаться с теперешними, И сами собой следовали: потрясение, кровопролитие, удушение и воскрешение – и недаром его неповрежденная голова покачивалась на спинке в марлевом тюрбане. Он тупо глядел в окно и думал, что бы такое сделали на его месте Конрад, Лоуренс или Джордж Элиот. Ясно было только, что они на его месте отнюдь не оказались, а больше ничего. И от Сони помощи не было: она размышляла, как бы обратить происшествие себе на пользу.
– Как ни крути, а мы его поддели не хуже, чем он нас, – сказала она, когда самолет пошел на посадку над Бангором. – Тебе расшатали нервы, и ты для турне не годишься.
– Совершенно согласен, – подтвердил Пипер.
Соня тут же обезнадежила его.
– Это ты брось, – сказала она. – У Хатчмейера договор дороже денег. Он и с операционного стола вытащит тебя на публику. Нет, мы к нему подъедем насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять.
– Я бы лучше домой поехал, – сказал Пипер.
– И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче.
– Так ведь мистер Хатчмейер рассердится? – возразил Пипер.
– По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет!
Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему это ничуть не понравилось. Еще один ужас, как будто ужасов и без того не хватает. Когда самолет сел, Пипера просто трясло, и Соня еле-еле вытащила его на трап и с трапа в подъехавший автомобиль. Вскоре они мчались мимо нескончаемых сосен в гости к человеку, которого Френсик как-то по неосторожности наградил титулом «Аль Капоне печатного мира».
– Теперь все разговоры предоставь мне, – сказала Соня, – помни, что ты тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность.
Автомобиль развернулся и въехал в ворота, украшенные надписью: «К Усадьбе Хатчмейера».
– Скромности маловато, – заметил Пипер, окинувши взглядом дом в окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен – роскошный памятник романтической неразберихи конца прошлого столетия, деревянное изделие архитекторов Пибоди и Стирнса. Шпили, мансарды, башенки с голубятнями, решетчатые верандочки в круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы – словом, Усадьба самая внушительная. За въездными воротами автомобили уже стояли друг на друге. Огромные двери растворились, и дюжий краснолицый мужчина сбежал с крыльца.
– Соня, детка, – заорал он, прижимая ее к гавайской безрукавке, – а это небось мистер Пипер? – Он стиснул руку Пипера и окинул его бешеным взглядом.
– Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость! – галдел он, затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая в дверь. Внутри дом был ничуть не менее примечателен, чем снаружи. Необъятный холл вмещал камин XII века, ренессансную лестницу, средневековые хоры и сатанинский портрет Хатчмейера в миллиардерской позе Дж. Моргана на знаменитой фотографии Э. Стейкена; пол устилала мозаика, во всех деталях изображавшая процесс изготовления бумаги. Пипер осторожно миновал падающие деревья, пробрался между распиленными бревнами, обошел котел кипящей целлюлозы и шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина.
– Бэби, – сказал Хатчмейер, – познакомься с мистером Пипером. – Мистер Пипер, моя супруга, Бэби.
– Дорогой мистер Пипер, – томно проворковала Бэби, коснувшись его руки и улыбаясь ничуть не более, чем разрешили хирурги. – Я просто сил нет как хотела с вами повидаться. Лучше вашего романа я вообще в жизни ничего не читала, спасибо вам.
Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и обомлел.
– Вы очень добры, – пролепетал он. Бэби подхватила его под руку и прошествовала с ним в гостиную.
– Он что, всегда в тюрбане? – спросил Хатчмейер у Сони.
– Не всегда, нет, только если его долбанет летающей тарелкой, – холодно объяснила Соня.
– Только если долбанет летающей тарелкой, – зашелся хохотом Хатчмейер. – Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его долбанет летающей тарелкой. А, каково?
– С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь! – сказала Соня.
– Ну, если с бритвами, тогда конечно, – потух Хатчмейер. – С бритвами – это другое дело.
В гостиной было около сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали друг друга.
– Гости, – проревел Хатчмейер, перекрыв гомон, – привет вам всем от мистера Питера Пипера, главного английского романиста после Фредерика Форсайта!
Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул головой с неподдельной скромностью. Он все-таки был не главный английский романист. Пока что не главный, и ему очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала, кого приглашать. На фоне их старческих прелестей ее собственные были как нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали груди, в отличие от бюстов; изобиловали вставные челюсти, пояса-корсеты, лечебные чулки; открытые части тела были исчерчены варикозными венами. И вокруг всякой дряблой шеи и пятнистого запястья сверкали камни, жемчужно-бриллиантовый доспех в золотой оправе, болтавшийся, бренчавший и отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем.
– О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать – какое наслаждение…
– Не могу выразить, сколько для меня значило…
– Какая радость встретиться с настоящим…
– Сколько вы сделали, чтобы сблизить… – И Пипера и Бэби подхватила восторженная толпа.
– Ух, дают, – сказал Хатчмейер, – и это всего-то в Мэне. А что будет в столицах?
– И думать не хочу, – отозвалась Соня, беспокойно следя за тюрбаном Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами.
– Да ну их всех в болото. Ишь накинулись. Ну, два-то миллиона мы, видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи…
– Встречи? Это побоище ты называешь встречей? – мрачно осведомилась Соня. – Как только нас обоих не прикончили.
– Это было да, – сказал Хатчмейер. – Макморди я дам прибавку. С огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение.
– Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе – нет.
– А у меня новое, – сказал он и увлек Соню к бару.
* * *
К тому времени, как Пипер подписал пятьдесят экземпляров «Девства» и невзначай выпил четыре мартини, все его опасения куда-то делись. Восторг, с которым его приветствовали, отзыва не требовал. Восторг обуревал его с двух сторон: тощие женщины поднапряглись, толстые нежно ворковали. Им было довольно и улыбки Пипера. Только одна женщина с намеком упомянула о романе, и то Бэби тут же вмешалась.
– С тобой, говоришь, попробовать, Хлоя? А зачем бы это пробовать мистеру Пиперу? У него каждая минута на счету.
– Не всякой, стало быть, киске встряска, – заметила Хлоя, отвратительно подмигнув Пиперу. – А судя по книге мистера Пипера, он у нас такой кошкодав!..
Но Бэби оттащила Пипера, прежде чем тот услышал, какой он кошкодав.
– Почему кошкодав? – спросил он.
– Тоже мне киска выискалась, – сказала Бэби, а Пипер простодушно недоумевал, почему в Америке так по-живодерски относятся к кошкам.
– Я отвела вам спальню-будуар, – сообщила Бэби, когда они на пару с Соней эскортировали Пипера по ренессансной лестнице, – оттуда дивный вид на залив.
Войдя в спальню-будуар, Пипер осмотрелся. Первоначально это было сочетание удобства со средневековой простотой, но Бэби обставила спальню так, чтобы она будила чувственность. Сердцевидное ложе стояло на ковре радужной расцветки, почти таком же ярком, как кресло с оторочкой и трельяж в декоративном стиле. В дополнение ансамбля пышная и буйная гитана, топчась в танце на тумбочке, вздымала абажур с кистями, а у фарфорово-синей стены тускло поблескивал комод черного стекла. Пипер сел на постель и поднял глаза к массивным потолочным балкам. Они все-таки обнадеживали, как бы вопреки мишурному спальному убранству. Он разделся, почистил зубы, улегся и через пять минут заснул.
Однако через час он лежал с широко раскрытыми глазами. Сквозь стену за его стеганым изголовьем слышались голоса. Сначала Пипер не мог вспомнить, где он находится: голоса поведали ему об этом. Должно быть, супружеская опочивальня Хатчмейеров соседствовала со спальней-будуаром, а ванные комнаты их сообщались. За следующие полчаса Пипер с отвращением узнал, что Хатчмейер носит бандаж, что Бэби не позволяет ему мочиться в умывальную раковину, что Хатчмейер плевать хотел на ее позволение и что покойница – мать Бэби, а ей самое место в могиле, – зачавши дочь, совершенно напрасно не сделала аборта; наконец, что однажды бедная Бэби запила снотворное из стакана с искусственной челюстью Хатчмейера, который, может быть, соблаговолит все-таки не совать свои челюсти в аптечный стакан. От этих удручающих семейных неурядиц разговор перешел на чужие личности. Хатчмейер считал, что Соня – сногсшибательная женщина, а Бэби не видела ничего сногсшибательного в бабище, которая нагло прибрала к рукам одаренного милого несмышленыша. Пипер не сразу узнал себя в этом описании и не успел решить, нравится ли оно ему, как Хатчмейер возразил, что он – сопля и английский хмырь, который случайно попал в струю и накатал ходкую книжонку. Такое мнение о себе Пиперу определенно не понравилось. Он сел в постели, запустил руку под юбки гитане и включил свет. Но супруги уже отвоевались и заснули.
Пипер вылез из-под одеяла и, утопая в ковре, прошел к окну. Внизу, возле длинной узкой пристани, темнели силуэты яхты и большого прогулочного катера; по ту сторону залива смутно виднелась гора под звездным небом и мерцали огни ближнего городка. Волны плескали о каменистый берег; во всякое другое время Пипер непременно поразмыслил бы о красотах природы и о том, как пристроить их в будущий роман. Однако из-за Хатчмейера мысли его направились в другое русло. Пипер достал дневник и записал там, что Хатчмейер – это воплощение вульгарности, низости, глупости и всеобщей продажности современной Америки, а Бэби Хатчмейер, наоборот, обаятельная, тонко чувствующая женщина, прискорбный удел которой – быть замужем за грубым скотом. Потом он снова забрался в постель, прочел главу из «Нравственного романа», чтобы восстановить веру в человечество, и уснул.
* * *
За завтраком начались новые испытания. Соня еще не вышла, а Хатчмейер был донельзя дружелюбен.
– Что верно, то верно – читателя надо брать за причинное место, – сказал он Пиперу, который гадал, какой бы кашей лучше позавтракать.
– Зерновытяжка богаче всего витамином «Е», – заметила Бэби.
– Это для повышения полового тонуса, – сказал Хатчмейер. – А у Пипера он и так дай бог всякому, а, Пипер? Ему, наоборот, нужна пища погрубее.
– Всяческой грубости мистер Пипер отведает твоими стараниями более чем достаточно, – сказала Бэби. Пипер опорожнил себе в тарелку банку зерновытяжки.
– Словом, я говорю, – продолжал Хатчмейер, – читатель любит, чтобы его…
– Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель, – сказала Бэби. – За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно.
– Так вот, – старался не замечать жены Хатчмейер, – приходит малый с работы – что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал – и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу…
– Зачем же за книгу, если не хватает на жену? – перебила Бэби.
– Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?
– В Ист-Финчли, – сказал Пипер, давясь кашицей.
– В Девоне, – сказала Бэби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Тот сказал, что этот кровью обольется, – говорила она главному хирургу, который и так видел, что крови хватает. – И говорит, нужно, мол, переливание. Я-то не хотела, и этот говорит, что не хочет, она тоже: нет, мол, а тот хвать бутыль, этот вырубился, его на реанимацию, а я…
– Ее – на транквилизатор, – громогласно распорядился главный хирург, и визжащую сестру утащили куда надо. Обритый Пипер лежал на операционном столе. Его побрили, пытаясь, выяснить, где же рана.
– Куда же она делась, зараза такая? – изумлялся хирург, высвечивая пространство за левым ухом Пипера в поисках кровоточащей раны. Пипер очнулся, но ясности не внес. Порез на руке промыли и забинтовали, а из правой его кисти торчала игла: переливание, которого он страшился, все-таки произошло. Иглу наконец вынули, и Пипер слез со стола.
– Ну, повезло тебе, – сказал главный хирург. – Не знаю уж, в чем с тобой дело, только пока давай ходи тихо. А понять, куда тебя ранило, – это нужен великий хирург. Нам это не под силу.
Пипер, лысый как колено, нашел выход в коридор. Соня, увидев его, разрыдалась.
– О господи боже мой, да что же они с тобой сделали, солнышко мое! – кричала она. Макморди задумчиво оглядел бритый череп Пипера.
– М-да, плоховато, – заметил он и пошел разговаривать. – Проблема у нас, – сказал он хирургу.
– Это у вас-то проблема? Мы и сами не знаем, в чем дело.
– Дело, – сказал Макморди, – вот в чем. Голову быстро и как следует забинтовать. Он, понимаете, знаменитость, кругом телерепортеры, а он выйдет словно и не отсюда, неправильно получится.
– Правильно, неправильно – это ваша забота, – сказал хирург, – а нам хоть бы разобраться, что у него.
– Вы ему голову обрили? – сказал Макморди. – Теперь бинтов навертите. Лица чтоб вообще было не видно. Пусть он будет неизвестно кто, пока волосы не отрастут.
– Не пойдет, – сказал хирург, верный заветам своей профессии.
– Тысяча долларов, – сказал Макморди и пошел за Пипером. Тот явился нехотя, по-детски повиснув на руке у Сони. Когда его вывели после врачебной обработки – Соня справа, медсестра слева, – видны были только испуганные глаза и раздутые ноздри.
– Мистер Пипер сообщить ничего не имеет, – впустую сообщил Макморди.
Миллионы телезрителей это и так понимали: рот его был перебинтован и вообще он мог сойти за человека-невидимку. Телекамеры, жужжа, приблизились, и Макморди опять заговорил:
– Мистер Пипер уполномочил меня заявить, что он и в мыслях не имел, как его замечательный роман «Девства ради помедлите о мужчины» разволнует публику и вызовет столь горячие дебаты еще до начала лекционного турне…
– Его чего – подсунулся недоуменный репортер.
– Мистер Пипер – крупнейший романист Великобритании. Его роман «Девства ради помедлите о мужчины», опубликованный издательством «Хатчмейер Пресс» по семь долларов девяносто…
– Это что, все из-за романа? – не поверил репортер. Макморди кивнул.
– «Девства ради помедлите о мужчины» – одна из самых противоречивых книг нашего столетия. Прочтите ее – и вы поймете, чем пожертвовал мистер Пипер, чтоб…
Рядом с ним качающегося Пипера кое-как усаживали в машину.
– А сейчас-то вы его куда везете?
– В частную клинику для врачебного обследования, – ответил Макморди, и машина тронулась. С заднего сиденья доносилось сквозь бинты хныканье Пипера.
– Что такое, ласточка? – проворковала Соня. Но забинтованный Пипер мычал что-то невнятное.
– Какое там врачебное обследование? – спросила Соня у Макморди. – Зачем оно ему?
– Да просто надо сбить со следа прессу и прочих. Мистер Хатчмейер желает, чтобы вы погостили у него в Мэне. Мы сейчас в аэропорт – там ждет личный аэроплан мистера Хатчмейера.
– Я этому мистеру Хатчмейеру, сукиному коту, лично скажу кое-что, – пообещала Соня. – Как это еще всех нас не укокошили.
Макморди повернулся к ним.
– Слушайте, – сказал он, – попробовали бы вы подать иностранного писателя, который не лауреат Нобелевской премии и нигде его не пытали. С такими-то просто. А что ваш Пипер? Ни то ни се. Вот и стараемся: свалка, мало-мало крови и раз – он у нас уже знаменитый. И перебинтованный: это уж на всякого телезрителя. Теперь его физия миллион стоит.
Они приехали в аэропорт: Соня и Пипер взошли на борт самолета «Первоиздание». И только когда они оторвались от земли, Соня стала высвобождать лицо Пипера.
– А голову оставим так, пока волосы не отрастут, – сказала она. – Пипер кивнул забинтованной головой.
* * *
Хатчмейер поощрил Макморди из Мэна телефонным способом. – Возле больницы вышло на пять с плюсом, – сказал он, – миллион телезрителей как минимум обалдели. Да он же у нас вышел мученик! Жертвенный агнец на алтаре великой литературы. Ну, что я вам скажу, Макморди, – получите прибавку.
– Стараемся, – скромно заметил Макморди.
– А он-то как? – спросил Хатчмейер.
– Да он как-то так, квелый, – сказал Макморди. – Авось перебьется.
– Перебьется как-нибудь, – сказал Хатчмейер. – Авторы – они вообще народ квелый.
Глава 10
Квелый Пипер к концу полета так и не разобрался – почему ему чуть не снесли голову, кто такие О'Пипер, Пипарфат, Пипман, Пиперовский и тому подобные; и все это в дополнение к проблемам, предстоящим ему как автору «Девства». Но в качестве подставного гения Пипер примерил уже столько ролей, что прошлые стали мешаться с теперешними, И сами собой следовали: потрясение, кровопролитие, удушение и воскрешение – и недаром его неповрежденная голова покачивалась на спинке в марлевом тюрбане. Он тупо глядел в окно и думал, что бы такое сделали на его месте Конрад, Лоуренс или Джордж Элиот. Ясно было только, что они на его месте отнюдь не оказались, а больше ничего. И от Сони помощи не было: она размышляла, как бы обратить происшествие себе на пользу.
– Как ни крути, а мы его поддели не хуже, чем он нас, – сказала она, когда самолет пошел на посадку над Бангором. – Тебе расшатали нервы, и ты для турне не годишься.
– Совершенно согласен, – подтвердил Пипер.
Соня тут же обезнадежила его.
– Это ты брось, – сказала она. – У Хатчмейера договор дороже денег. Он и с операционного стола вытащит тебя на публику. Нет, мы к нему подъедем насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять.
– Я бы лучше домой поехал, – сказал Пипер.
– И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче.
– Так ведь мистер Хатчмейер рассердится? – возразил Пипер.
– По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет!
Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему это ничуть не понравилось. Еще один ужас, как будто ужасов и без того не хватает. Когда самолет сел, Пипера просто трясло, и Соня еле-еле вытащила его на трап и с трапа в подъехавший автомобиль. Вскоре они мчались мимо нескончаемых сосен в гости к человеку, которого Френсик как-то по неосторожности наградил титулом «Аль Капоне печатного мира».
– Теперь все разговоры предоставь мне, – сказала Соня, – помни, что ты тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность.
Автомобиль развернулся и въехал в ворота, украшенные надписью: «К Усадьбе Хатчмейера».
– Скромности маловато, – заметил Пипер, окинувши взглядом дом в окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен – роскошный памятник романтической неразберихи конца прошлого столетия, деревянное изделие архитекторов Пибоди и Стирнса. Шпили, мансарды, башенки с голубятнями, решетчатые верандочки в круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы – словом, Усадьба самая внушительная. За въездными воротами автомобили уже стояли друг на друге. Огромные двери растворились, и дюжий краснолицый мужчина сбежал с крыльца.
– Соня, детка, – заорал он, прижимая ее к гавайской безрукавке, – а это небось мистер Пипер? – Он стиснул руку Пипера и окинул его бешеным взглядом.
– Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость! – галдел он, затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая в дверь. Внутри дом был ничуть не менее примечателен, чем снаружи. Необъятный холл вмещал камин XII века, ренессансную лестницу, средневековые хоры и сатанинский портрет Хатчмейера в миллиардерской позе Дж. Моргана на знаменитой фотографии Э. Стейкена; пол устилала мозаика, во всех деталях изображавшая процесс изготовления бумаги. Пипер осторожно миновал падающие деревья, пробрался между распиленными бревнами, обошел котел кипящей целлюлозы и шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина.
– Бэби, – сказал Хатчмейер, – познакомься с мистером Пипером. – Мистер Пипер, моя супруга, Бэби.
– Дорогой мистер Пипер, – томно проворковала Бэби, коснувшись его руки и улыбаясь ничуть не более, чем разрешили хирурги. – Я просто сил нет как хотела с вами повидаться. Лучше вашего романа я вообще в жизни ничего не читала, спасибо вам.
Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и обомлел.
– Вы очень добры, – пролепетал он. Бэби подхватила его под руку и прошествовала с ним в гостиную.
– Он что, всегда в тюрбане? – спросил Хатчмейер у Сони.
– Не всегда, нет, только если его долбанет летающей тарелкой, – холодно объяснила Соня.
– Только если долбанет летающей тарелкой, – зашелся хохотом Хатчмейер. – Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его долбанет летающей тарелкой. А, каково?
– С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь! – сказала Соня.
– Ну, если с бритвами, тогда конечно, – потух Хатчмейер. – С бритвами – это другое дело.
В гостиной было около сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали друг друга.
– Гости, – проревел Хатчмейер, перекрыв гомон, – привет вам всем от мистера Питера Пипера, главного английского романиста после Фредерика Форсайта!
Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул головой с неподдельной скромностью. Он все-таки был не главный английский романист. Пока что не главный, и ему очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала, кого приглашать. На фоне их старческих прелестей ее собственные были как нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали груди, в отличие от бюстов; изобиловали вставные челюсти, пояса-корсеты, лечебные чулки; открытые части тела были исчерчены варикозными венами. И вокруг всякой дряблой шеи и пятнистого запястья сверкали камни, жемчужно-бриллиантовый доспех в золотой оправе, болтавшийся, бренчавший и отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем.
– О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать – какое наслаждение…
– Не могу выразить, сколько для меня значило…
– Какая радость встретиться с настоящим…
– Сколько вы сделали, чтобы сблизить… – И Пипера и Бэби подхватила восторженная толпа.
– Ух, дают, – сказал Хатчмейер, – и это всего-то в Мэне. А что будет в столицах?
– И думать не хочу, – отозвалась Соня, беспокойно следя за тюрбаном Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами.
– Да ну их всех в болото. Ишь накинулись. Ну, два-то миллиона мы, видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи…
– Встречи? Это побоище ты называешь встречей? – мрачно осведомилась Соня. – Как только нас обоих не прикончили.
– Это было да, – сказал Хатчмейер. – Макморди я дам прибавку. С огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение.
– Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе – нет.
– А у меня новое, – сказал он и увлек Соню к бару.
* * *
К тому времени, как Пипер подписал пятьдесят экземпляров «Девства» и невзначай выпил четыре мартини, все его опасения куда-то делись. Восторг, с которым его приветствовали, отзыва не требовал. Восторг обуревал его с двух сторон: тощие женщины поднапряглись, толстые нежно ворковали. Им было довольно и улыбки Пипера. Только одна женщина с намеком упомянула о романе, и то Бэби тут же вмешалась.
– С тобой, говоришь, попробовать, Хлоя? А зачем бы это пробовать мистеру Пиперу? У него каждая минута на счету.
– Не всякой, стало быть, киске встряска, – заметила Хлоя, отвратительно подмигнув Пиперу. – А судя по книге мистера Пипера, он у нас такой кошкодав!..
Но Бэби оттащила Пипера, прежде чем тот услышал, какой он кошкодав.
– Почему кошкодав? – спросил он.
– Тоже мне киска выискалась, – сказала Бэби, а Пипер простодушно недоумевал, почему в Америке так по-живодерски относятся к кошкам.
– Я отвела вам спальню-будуар, – сообщила Бэби, когда они на пару с Соней эскортировали Пипера по ренессансной лестнице, – оттуда дивный вид на залив.
Войдя в спальню-будуар, Пипер осмотрелся. Первоначально это было сочетание удобства со средневековой простотой, но Бэби обставила спальню так, чтобы она будила чувственность. Сердцевидное ложе стояло на ковре радужной расцветки, почти таком же ярком, как кресло с оторочкой и трельяж в декоративном стиле. В дополнение ансамбля пышная и буйная гитана, топчась в танце на тумбочке, вздымала абажур с кистями, а у фарфорово-синей стены тускло поблескивал комод черного стекла. Пипер сел на постель и поднял глаза к массивным потолочным балкам. Они все-таки обнадеживали, как бы вопреки мишурному спальному убранству. Он разделся, почистил зубы, улегся и через пять минут заснул.
Однако через час он лежал с широко раскрытыми глазами. Сквозь стену за его стеганым изголовьем слышались голоса. Сначала Пипер не мог вспомнить, где он находится: голоса поведали ему об этом. Должно быть, супружеская опочивальня Хатчмейеров соседствовала со спальней-будуаром, а ванные комнаты их сообщались. За следующие полчаса Пипер с отвращением узнал, что Хатчмейер носит бандаж, что Бэби не позволяет ему мочиться в умывальную раковину, что Хатчмейер плевать хотел на ее позволение и что покойница – мать Бэби, а ей самое место в могиле, – зачавши дочь, совершенно напрасно не сделала аборта; наконец, что однажды бедная Бэби запила снотворное из стакана с искусственной челюстью Хатчмейера, который, может быть, соблаговолит все-таки не совать свои челюсти в аптечный стакан. От этих удручающих семейных неурядиц разговор перешел на чужие личности. Хатчмейер считал, что Соня – сногсшибательная женщина, а Бэби не видела ничего сногсшибательного в бабище, которая нагло прибрала к рукам одаренного милого несмышленыша. Пипер не сразу узнал себя в этом описании и не успел решить, нравится ли оно ему, как Хатчмейер возразил, что он – сопля и английский хмырь, который случайно попал в струю и накатал ходкую книжонку. Такое мнение о себе Пиперу определенно не понравилось. Он сел в постели, запустил руку под юбки гитане и включил свет. Но супруги уже отвоевались и заснули.
Пипер вылез из-под одеяла и, утопая в ковре, прошел к окну. Внизу, возле длинной узкой пристани, темнели силуэты яхты и большого прогулочного катера; по ту сторону залива смутно виднелась гора под звездным небом и мерцали огни ближнего городка. Волны плескали о каменистый берег; во всякое другое время Пипер непременно поразмыслил бы о красотах природы и о том, как пристроить их в будущий роман. Однако из-за Хатчмейера мысли его направились в другое русло. Пипер достал дневник и записал там, что Хатчмейер – это воплощение вульгарности, низости, глупости и всеобщей продажности современной Америки, а Бэби Хатчмейер, наоборот, обаятельная, тонко чувствующая женщина, прискорбный удел которой – быть замужем за грубым скотом. Потом он снова забрался в постель, прочел главу из «Нравственного романа», чтобы восстановить веру в человечество, и уснул.
* * *
За завтраком начались новые испытания. Соня еще не вышла, а Хатчмейер был донельзя дружелюбен.
– Что верно, то верно – читателя надо брать за причинное место, – сказал он Пиперу, который гадал, какой бы кашей лучше позавтракать.
– Зерновытяжка богаче всего витамином «Е», – заметила Бэби.
– Это для повышения полового тонуса, – сказал Хатчмейер. – А у Пипера он и так дай бог всякому, а, Пипер? Ему, наоборот, нужна пища погрубее.
– Всяческой грубости мистер Пипер отведает твоими стараниями более чем достаточно, – сказала Бэби. Пипер опорожнил себе в тарелку банку зерновытяжки.
– Словом, я говорю, – продолжал Хатчмейер, – читатель любит, чтобы его…
– Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель, – сказала Бэби. – За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно.
– Так вот, – старался не замечать жены Хатчмейер, – приходит малый с работы – что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал – и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу…
– Зачем же за книгу, если не хватает на жену? – перебила Бэби.
– Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?
– В Ист-Финчли, – сказал Пипер, давясь кашицей.
– В Девоне, – сказала Бэби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29