– крикнули сверху.
– Вы обманываете государство, вы! – неслось снизу.
– Пустые слова, – сказал Васютин.
– Ах, пустые! А кто нас каждый месяц на работу в колхоз гоняет? Кто?!
– Ну и что? При чем тут государство?
– Вы ему очки втираете, будто сам колхоз справляется.
– Все мы обязаны помогать колхозу.
– А кто платить будет?
– У меня что, частная лавочка?
– А это как, по одиннадцать часов вкалывать?!
– Где это вы по одиннадцать часов вкалываете? – повысил голос директор.
– То ты не знаешь? Здесь, у стана навалтузишься и дома шпули до полуночи мотаешь!
– А я вас не заставляю надомничать. Вы что хотите, чтоб я приказ отдал – в цехе шпули мотать?
– Ну да… Убей нас, убей!
– Что ж мы тогда заработаем?
– И так в колхозе работаем за кукиш…
– Не я же, а вы колхозники! – кричал теперь директор. – Вот и спрашивайте там за работу.
– Не туда гнешь, Васютин. Ты нас тасуешь, как в картежной игре. Вот на что ответь! – грозила пальцем баба в толстой шали.
– Ты уж помалкивай! – набросился на нее директор. – Тебя уволили за воровство? Вот и ступай кричать к своему дому.
– Это я воровка? Пес ты, Васютин, пес! Ты свою подстилку за станки поставил, а Польку Мокееву на шпули перегнал!
– Ты ответишь за такое оскорбление!
– Нет, ты ответь! За что ты бабу обидел? У нее же дите малое!
– Она ему по носу хряпнула.
– Глаза ему выцарапать мало!
– Марфа, хватай его за штанину!
– Бабы! Айда на крыльцо!!!
Ткачихи, крича и размахивая руками, кучно подступили к крыльцу. Васютин побледнел и попятился к дверям.
– Ну что ж, входите… только по одному. Прошу! – он указал на дверь и скрылся в сенях.
В дверях встали тучный завскладом и красильщик в фуфайке.
– Пожалуйста! – любезно приглашал ткачих председатель месткома. – Проходите по одной! Значит, показание сделаете. Акт составим, распишетесь. Вот и представитель печати здесь, – кивнул он на меня. – Все честь честью.
– Ну, кто первый?
От толпы отделилась баба в толстой шали и как-то робко протиснулась между дюжей дверной стражей.
– Кто еще? Ну, пожалуйста!
Желающих больше не находилось. Толпа молчала.
– Может, вы сами попросите? – обратился ко мне председатель месткома. – Вот товарищ корреспондент. Приглашайте. Только по порядку.
Я отыскал глазами Пелагею Мокееву. Она все так же стояла возле забора и с усмешкой поглядывала на меня.
– Может быть, ты пройдешь, Поля? – спросил председатель месткома.
– После дождичка в четверг… когда соскучусь по вас.
Она отвернулась и, покачивая плечами, пошла к цеху. За ней, по-утиному переваливаясь, заковылял Демушкин, попыхивая своей самокруткой.
В кабинет директора мы вошли все вместе с активом, но председатель месткома уже изловчился где-то прихватить картонную папку.
– Значит, перед вами Матрена Бабкова, тысяча десятьсот четвертого года рождения, беспартийная, бывшая колхозница, – объявлял мне председатель месткома, указывая на Бабкову. – В прошлом году была уволена с фабрики за дебоши и за воровство.
– Это неправда! – крикнула она.
– А вот, пожалуйста, акт… Составлен участковым милиционером и свидетелями – мной и товарищем Свистуновым, – кивнул он на красильщика. – Полюбопытствуйте.
Увидев этот акт, Бабкова тяжело, шумно вздохнула и уставилась в пол.
– Очень тонко работала… Катушки из-под ниток после перемотки на шпули вываривала в соленой воде.
– Зачем? – спросил я.
– Хе-хе-хе! Может, ты сама скажешь, Матрена?
Бабкова только затравленно поводила глазами и стояла как парализованная.
– Ладно уж, помогу ей… Ежели выварить катушку в соленой воде, она прибавляет в весе. На сколько? – спросил он опять Бабкову. – Она забыла. На сто двадцать граммов. Значит, сто двадцать граммов ниток украдено. Это с одной катушки… А с десяти катушек уже кило двести. Это у них называется – процент отхода на угар.
– А вот другой акт, – он положил вторую бумагу на стол. – Полюбопытствуйте! Этот акт составлен месяц назад. Значит, мной – председателем ревкомиссии и двумя членами. На кого? – он посмотрел опять на Бабкову. – Хе-хе-хе! На Пелагею Мокееву. Влажность шпулей, которые приносила из дому, какая? Повышенная. Вот за что ее понизили. Как видите, у нас все на учете.
Матрена Бабкова вдруг стала всхлипывать и закрылась углом шали:
– Я тридцать пять лет отработала… А? И выгнать в шею! За что? За что?!
– За воровство, товарищ Бабкова.
– Собаки вы, собаки и есть…
– А вот за это вас надо еще и к ответственности привлечь.
– Валяйте. Мне все одно, – она тяжело пошла на выход, придерживаясь за стенку.
– Но пенсии нельзя же ее лишать, – сказал я директору.
– А мы ее и не лишали, – ответил он. – У нее стажа профсоюзного недостает. Она же в колхозе работала. Фабрика-то раньше артелью называлась.
– А колхозную пенсию почему ей не платят?
– Опять же не положено. Когда колхозные пенсии начислялись по закону, она уже в колхозе не состояла. Сама ушла.
– Куда?
– На фабрику.
– Эх вы, прохвосты! – сказала от порога Бабкова и вышла.
– Вот видите, ни за что оскорбляют! Сколько мы этих оскорблений терпим! А за что, спрашивается? – Васютин горестно вздохнул и участливо спросил меня: – Вам теперь все понятно, товарищ корреспондент?
– Понятно…
Я вынул из кармана анонимное письмо, порвал его, бросил в урну и вышел. Перед конторой было пусто, на улице ни души. Я спрыгнул с крыльца и услышал за спиной:
– А членские взносы все ж таки вовремя платить надо. А то мало ли какие недоразумения могут случиться. Это я вам по-дружески. Не обижайтесь.
1964

1 2