К примеру: плюс — химизация!
А через годок взять и утереть нос местному прорабу. Старые казаки это любят. Под хмельком будут его обсуждать потом: «Федька-то Чегодаев! За что ни возьмётся, сатана, все у него в руках пляшет! Быки и те намётом ходят, хвосты штопором, и арба — что твоя колесница. А теперь, оказывается, и по большому строительству мозгует крепко. Мастак, весь в отца! Самостоятельный!»
Хотелось кому-то отомстить, а кому и за что — толком не мог понять. Мысль больно высоко поднималась и там рассеивалась, как тучка при большом ветре.
Ветер этот в голове начинается, а потом уж дальше идёт, по концентрическим окружностям…
Занятный, в общем, предполагался разговор у директора.
«Не хотите ли прорабом, товарищ Чегодаев? — вежливо предложит директор. — У нас в этом году большое строительство разворачивается, новый коровник с подвесной дорогой и доильной ёлочкой. Восьмиквартирный дом на очереди…»
«А угловое железо — через фонды, или как?» — хитровато спросит Федор.
«Нет, к сожалению, уголок будем доставать сами».
«Ах, доставать! Очень приятно. И цемент тоже?»
«Цемент нам вообще-то должны выделить. Но скорее всего в сельпо купим…»
«Покорно благодарю, — скажет Федор. — Только я достаточно грамотный уже в этих делах. Ещё Рыцарь Удачи мне уроки давал в этом направлении. Боюсь вместо уголковой стали какую-нибудь решётчатую арматуру отхватить. Такую весёлую прутковую клеточку в оконный проем».
«Тогда, возможно, согласитесь МТФ возглавить? Вы же человек грамотный, а у нас доильный цех как есть механизированный, умелых рук нехватка…»
Тут Федор подумает для солидности, ну, минут этак пять, а потом спросит, много ли молока в обрат приходится списывать и как с концентрированными кормами в стойловый период. И придётся директору волей-неволей зачислить его в рядовые. Быкам хвосты крутить. Или ездовым, сено возить. Летом-то благодать! Лежи себе на возу, покачивайся на сене, в синее небо гляди, а в зубах — травинка кисловатая…
Вольготная предвидится жизнь, от которой он, дурак, убежал когда-то по стечению обстоятельств.
8
Все вроде человек обдумал досконально. Всё предусмотрел наперёд, и с директором совхоза мысленно побеседовал, выложил свои соображения начистоту. И заработок прикинул — у тех, кто не прохлаждается, он тут рублей под семьдесят, ничуть не обидный даже для рядового техника.
А не учёл самую малость. Не учёл, что утро такое солнечно-золотистое заглянет в окно, запылает на подоконнике зелёным костром лопушистая герань, пронизанная косыми лучами, и захочется ему поплескаться не в тёмном углу под умывальником, а во дворе, у колодца.
— Ты глянь, как там алыча распушилась, Федя! Стоит посередине двора, как под венец собралась, пра! — сказала кума Дуська, неловко поворачиваясь у печи. — В одну ночь костром взялась!
Он не стал одеваться, только поддёрнул трусы и выскочил на крыльцо.
Что за утро вставало! Яркое, влажное, пахнущее молодой травой и вишнёвой почкой перед самым её взрывом. И синие горы курились слева и справа, сплошь укрытые зеленеющим каракулем лесов.
Сыроватые, нахолодавшие за ночь доски крыльца обожгли ему босые подошвы. Федор прыгнул через ступеньку и побежал к колодцу, с удовольствием прикасаясь ступнями к жёсткой песчаной земле, вспоминая детство.
За старым колодезным срубом раскидала пышные белые ветки одинокая алыча, материно дерево. Алыча уцелела и в войну и в позднейшие времена от всего сада, потому что была дичкой, спросу с неё не было никакого. А цвела каждый год ровно и сильно, никакой червяк её не брал — мать говорила, что помнит её с рождения.
Под раскидистыми ветками стоял кто-то, скрытый наполовину белопенным цветом, и колотил булыжником по стволу. Звякало по железу.
Федор, ослепший от яркого солнца, рассмотрел всё же синие трикотажные шаровары, подвёрнутые у щиколоток, и босые ноги на траве.
— Эй, Кирюха! Ты чего там стучишь? — заорал Федор, не сбавляя скорости. Упругие ветки, отягощённые цветом, уступили ему, окатив голую спину росяной свежестью. Он поднырнул к стволу и… сбился с ноги.
Под деревом стояла рослая, выпуклая девица в спортивных шароварах и майке и забивала в ствол длинный гвоздь. У ног её валялся жестяной умывальник с откинутой крышкой.
— Ой!… — тихо взвизгнула девица, выронив камень.
Поспешно прикрылась руками крест-накрест: майка и наполовину не скрывала её бюста.
— Извиняюсь, — сказал Федор. — Доброе утро…
Она ещё плотнее обхватилась руками, будто он собирался ограбить её, испуганно моргала чёрными, хорошо подправленными ресницами. Причёска у неё была высокая, не здешняя, только растрёпанная и неприбранная с ночи.
Ах, чёрт! Будто с того света!
— Уходите! Как не стыдно… — сказала девица не очень строго, сама не двигаясь с места.
Федору тоже никакого смысла не было уходить, и никакого стыда он не ощущал. Наоборот. В этой нечаянной встрече он уже угадывал искушённым воображением некое предопределение судьбы. Он уже понял, что все его нынешние расчёты полетели к чёрту.
Ах, если бы все наши намерения исполнялись! Если бы подводных камней в жизни-то поменьше встречалось! Ведь только-только собирался он обругать неведомого Кирюху за порчу дерева, а поди ж ты, всё оборачивалось другим концом!
— Давайте помогу, — сказал Федор рассудительно. — Тут ему в самый раз висеть. Умываться будем.
Поднял обронённый ею камень и начал глубже заколачивать длинный гвоздь в податливую мякоть ствола. Гвоздь попался старый, в сухой дуб его, может, и не удалось бы загнать, а в живое он легко входил. Алыча чуть подрагивала и вздыхала, а цветочные гроздья роняли на плечи Федора мелкие бисеринки росяного холода.
Алыча теперь оказалась совсем близко от общежития, умывальнику здесь самое место. На всё лето, до самых холодов, потому что каждое утро Федор будет встречаться здесь с розовой нездешней девицей.
Работала она где-нибудь в конторе, совхозной или леспромхозовской, понял Федор. В станице ещё легко по обличью определить род занятий человека, не то что в городах, где давно уже стёрлись какие-либо грани — смотришь на человека и не можешь понять: работает он или нет.
Пока Федор забивал гвоздь и навешивал умывальник, девушка убежала и тотчас вернулась, обёрнутая до ушей мягким банным полотенцем, с табуреткой и тазиком в руках. Федор помог установить табуретку на неровном грунте, а она поставила сверху тазик и сказала снисходительно:
— Принесите уж заодно и воды…
Как тут не подчиниться?
Над срубом колодца теперь не было ни ворота, ни журавца — всё поломалось за шесть лет, и даже сруб подгнил, но ремонтировать никто не хотел, да и не было смысла: жильцы нового барака со дня на день ждали водопровода и к колодцу ходили каждый со своим ведром и верёвкой.
Доставать воду таким образом тяжело и неудобно. Ведро то и дело цепляет краем за выступы каменной кладки, плескается. Но Федор всё же добыл нужное количество. И когда наливал в жестяной умывальник, разом опрокинул неполное ведро. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь игривое, чтобы девица взвизгнула.
— Порядок! — с шиком захлопнул он крышку умывальника.
— Спасибо, — сказала она, отряхиваясь.
— Не стоит. Может, скажете, как вас?
Она засмеялась, зябко стягивая на груди махровое полотенце, и в улыбке её почудилась Федору обидная снисходительность.
— Ксана, — подала она руку.
Ясно. Именно такое имя и должно быть. Каждому времени — свои особые имена. Именно Ксана. Лучше и не придумаешь. Звучит округло, и шелковистый оттенок, как у ангорской кошки.
Он испытал жгучую потребность назваться каким-нибудь Кириллом или Стасом (моднее сейчас не было), но в станице такой лёгкий обман был бы верхом нахальства. Он мягко пожал ей ладошку:
— Федор.
И больше ничего не сказал, на первый раз и этого за глаза. Старинное имя, но оно тоже звучит. Вроде как Теодор Драйзер. Пускай Ксана посоображает на досуге, кто он такой, а вечерком они кое-что уточнят для ясности.
Взял пустое ведро и, отогнув ветки, пошёл к колодцу.
На порожках стоял красный петух. Он посторонился, всплеснув крыльями, когда Федор, пританцовывая и крякая, промчался мимо.
Кума Дуська поставила сковородку с жареной картошкой на стол, неодобрительно вздохнула:
— Чего же ты, Федя… Рази ж это порядок — трехвершковый гвоздь в алычу-то? Она ж как раз цветёт!
— А-а! — отмахнулся он. — Она теперь все равно к самому общежитию отошла, попробуй обереги…
Кума Дуська ничего не сказала.
А картошка у неё была хорошо поджарена. Давно уж Федор не ел такой вкусной картошки!
В старом правлении колхоза теперь разместились ясли, а новую совхозную контору с широкими, глазастыми окнами без привычных переплётов, а заодно и все складские помещения возвели на выгоне, за станицей.
Были на этот счёт какие-то соображения у нового директора. То ли хотел приблизить управление к плантациям розы, то ли удалить общественные склады, чтобы виднее было, кто и зачем ходит сюда по вечерам. Такая перестройка Федору казалась понятной. Отец, со слов матери, тоже вроде бы собирался вынести кладовые за станицу, да колхозный актив во главе с Гигимоном этого ему не позволил, ссылаясь на большие капзатраты.
Порожки у новой конторы высокие, бетонные, надолго построенные, и у самых дверей — железная решётка — оскребушка, чтобы приходящие не тянули на сапогах грязь.
Культурно жить начали…
Первой, кого он увидел в приёмной директора, оказалась Ксана.
Огромный двухтумбовый стол секретарши помещался почему-то не у самой двери в кабинет, а на некотором отдалении, у широкого окна, и Ксана сидела в потоке солнечного света, нежилась, словно кошка на пригреве. Теперь она вовсе не походила на утреннюю растрёпу, не умевшую как следует вбить гвоздя. Жёлтый сноп волос хорошо прибран, блузка с глухим воротничком, а на плечах ещё голубой шарфик, ниспадающий на голые локотки. В наружных уголках глаз чернеют кокетливые запятые. Аккуратная, строгая такая секретарша.
Она глянула на Федора с той недосягаемой высоты, которая абсолютно необходима в служебных отношениях, и, поправив на плечах шарфик, вдруг снизошла до лёгкой улыбки.
— Вы к нам?
— Мимоходом, — сказал Федор чуть смущённо. — А вы, значит, здесь работаете? Не предполагал.
— Почему же?
— А так.
Неожиданности сваливались на него одна за другой, и каждая повергала в растерянность, заставляла менять все прошлые задумки. Шёл он к директору с лёгкой душой, даже с каким-то озорством. Выпросить любую, самую невидную работёнку, чтобы прокрутиться летом до белых мух, отдохнуть на вольном воздухе. Хоть возчиком, хоть бахчевником, а то и огородником в какую-нибудь бабью бригаду для потехи. И вот на пути явилась роскошная девица. И не мог он теперь ограничиваться столь скромными желаниями.
Да. Шутки шутками, а дело делом. Не пойдёт же такая на бережок с кем попало!
Быть бы ему, чёрт возьми, молодым учёным, что ли? Или капитаном дальнего плавания, а? Или засекреченным конструктором? Подошёл бы, козырнул: генерал Чегодаев! Здорово? Холодок образуется под сердцем. А так что же — никакого особого впечатления… Приземлённость.
— Директор у себя? — деловито спросил Федор, одёргивая борта.
— Директор, как всегда, занят, — вроде бы шутливо сказала Ксана, прихватив у самого подбородка края шарфика. Ей и самой было неуютно и смешно от казённых слов.
— Но — внимание к человеку? — пошутил Федор.
— Это уж само собой, — согласилась она. Гибким, заученным движением оправила жёлтый сноп на голове, легко поднялась и процокала на каблучках в кабинет.
Всего три шага-то и было до двери, но она ухитрялась сделать вдвое больше, чтобы он успел хорошо все рассмотреть.
Не иначе, как сама судьба после стольких огорчений и неустоек приберегла ему нынешнее утро с цветущей алычой, жестяным умывальником и этой нечаянной встречей.
Намечалась какая-то новая, заманчивая перспектива.
Да. Но разговор у директора теперь несколько осложнялся — теперь Федор и сам значительно поднимался в цене.
9
Директор не понравился Федору с первого взгляда. Сидел за столом маленький, желчный, посечённый морщинками старичок-боровичок себе на уме. И глаза у него холодноватые, с прищуром, внимательные такие и ко всему готовые глаза. Гигимон что-то напутал — ничего особо учёного в директоре не просвечивало, а просвечивала усталая настропаленность в одну точку. Похож он был на какого-то энтузиаста-неудачника, из тех, что вечно играют не в свои козыри: в эпоху кукурузы доказывают преимущества свёклы, а за неимением суперфосфата и прочих удобрений пытаются гадать на травах и бобах. И, когда выясняется окончательная их правота, наступает неопределённый возраст и пора уходить на пенсию.
В окно директор не отворачивался и розами не любовался, а смотрел в самую сердцевину.
— Садитесь… — и руку протянул, — разрешите документы.
Так, без лишней болтовни.
Вместо паспорта было у Федора бумажное временное удостоверение, он с умыслом спрятал его между зачёткой из техникума и трудовой книжкой — они всё же в твёрдых корочках. Но старичок-боровичок перво-наперво отыскал удостоверение и губами пожевал выразительно. Ясно, мол, какие тут пироги… У вербованных вечно какие-нибудь непорядки с паспортами.
Потом заинтересовала его студенческая зачётка, он перелистал её со вниманием, и даже все даты детально проверил. Даты трёхлетней давности.
— Оч-чень интересно, очень при-ме-чательно… — бубнил старичок, исследуя бумаги Федора. — Второй курс техникума вы, значит, осилили, а на третий что же, духу не хватило? Тэк-с. По каким же причинам? Бытовые неустройства, травма, новые интересы?
— Место жительства, — сказал Федор.
— Та-ак. И сколько же раз вы его успели сменить?
Все досконально успел рассмотреть старичок. За три последних года в трудовой книжке Федора пять круглых печатей приляпано, вроде бы и в самом деле многовато. И все — по разным городам, на разных географических широтах.
— Там видно, — кивнул Федор на документы, не желая входить в подробности.
— А паспорт у вас, конечно, украли по дороге?
Это он уж зря! Из-за подъёмных и суточных на такую подлость Федор никогда ещё не отчаивался. Этим настоящие жулики промышляют: получат прогонные куда-нибудь в Якутию или Магадан, а потом паспорт в печь, десятку в виде штрафа оставят в паспортном столе и снова — в оргнабор. Крайняя степень потери личности.
— Паспорт потерял сам. Но это к делу не относится. — «Не объяснять же ему, что паспорта не досчитался в тот вечер, когда насчёт казённого цемента с жуликами толковал».
— Да как же не относится, молодой человек! — всплеснул руками старичок-боровичок. — Как же не относится? Ведь это же целая программа поведения, целая психология! График вашей жизни, так сказать. Техникум вы… на корню, так сказать, бросили. А это, знаете, большую силу воли надо иметь! Вы не находите?
Жмуристые глаза усмехались хитро и безжалостно. Трудно понять, шутил старичок или издевался.
— А вот был ли случай, чтобы вы… извините, пол-литру недопитой оставили? Ну, хотя бы на донышке?
Федор хотел возмутиться, уже и ноги пружинисто подобрал, чтобы встать и уйти, однако в последнюю минуту догадался перевести разговор в шутку:
— Сравнение у вас очень уж отдалённое! В огороде бузина… — и добавил с твёрдостью в голосе. — Техникум — это никогда не поздно. Тем более — практический опыт. Никогда не помешает.
— Да? — удивился вроде бы старичок. И первый раз мелькнула в жмуристых глазах добрая заинтересованность. — Домой, значит, потянуло? Ну, это ещё можно понять… И на что же вы рассчитываете сейчас? Какую работу хотели бы?
Федор посапывал, стиснув губы.
Ничего особенного не сказал ещё директор, не успел отказать. Он просто исследовал что-то важное для себя. Но так направил самое исследование, что вроде и говорить дальше не о чём.
Солнце выглянуло из-за оконного косяка, упало на стол. Никелированная крышечка с письменного прибора расплавилась в потоке лучей, брызнула слепящим зайчиком в глаза. Федор сдвинулся на краешек стула.
Да, имелись у Федора вполне определённые намерения и права, но вспоминать о них как-то неловко и неуместно. Позиция глупая.
— Так какую же вам работу? — переспросил директор с таким видом, будто он заранее предвидит весь ход этой беседы.
— По специальности, конечно… — сказал Федор.
— Вона! По специальности! — возликовал старичок. — А специальности-то и нету ещё! Ну, какая там, скажите, спе-ци-альность!
— Я ж работал… — промямлил Федор. — Строительство знаю. Неплохо знаю.
— Да знать-то мало, молодой человек! Мало! Одно знание, без души — это ещё халтура! Нужно ещё душой к делу прикипеть, а у вас для этого и времени не было!
«Одно из двух, — тупо соображал Федор. — Либо народу у него много, некуда девать, либо попросту характер скверный. С таким лучше не связываться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
А через годок взять и утереть нос местному прорабу. Старые казаки это любят. Под хмельком будут его обсуждать потом: «Федька-то Чегодаев! За что ни возьмётся, сатана, все у него в руках пляшет! Быки и те намётом ходят, хвосты штопором, и арба — что твоя колесница. А теперь, оказывается, и по большому строительству мозгует крепко. Мастак, весь в отца! Самостоятельный!»
Хотелось кому-то отомстить, а кому и за что — толком не мог понять. Мысль больно высоко поднималась и там рассеивалась, как тучка при большом ветре.
Ветер этот в голове начинается, а потом уж дальше идёт, по концентрическим окружностям…
Занятный, в общем, предполагался разговор у директора.
«Не хотите ли прорабом, товарищ Чегодаев? — вежливо предложит директор. — У нас в этом году большое строительство разворачивается, новый коровник с подвесной дорогой и доильной ёлочкой. Восьмиквартирный дом на очереди…»
«А угловое железо — через фонды, или как?» — хитровато спросит Федор.
«Нет, к сожалению, уголок будем доставать сами».
«Ах, доставать! Очень приятно. И цемент тоже?»
«Цемент нам вообще-то должны выделить. Но скорее всего в сельпо купим…»
«Покорно благодарю, — скажет Федор. — Только я достаточно грамотный уже в этих делах. Ещё Рыцарь Удачи мне уроки давал в этом направлении. Боюсь вместо уголковой стали какую-нибудь решётчатую арматуру отхватить. Такую весёлую прутковую клеточку в оконный проем».
«Тогда, возможно, согласитесь МТФ возглавить? Вы же человек грамотный, а у нас доильный цех как есть механизированный, умелых рук нехватка…»
Тут Федор подумает для солидности, ну, минут этак пять, а потом спросит, много ли молока в обрат приходится списывать и как с концентрированными кормами в стойловый период. И придётся директору волей-неволей зачислить его в рядовые. Быкам хвосты крутить. Или ездовым, сено возить. Летом-то благодать! Лежи себе на возу, покачивайся на сене, в синее небо гляди, а в зубах — травинка кисловатая…
Вольготная предвидится жизнь, от которой он, дурак, убежал когда-то по стечению обстоятельств.
8
Все вроде человек обдумал досконально. Всё предусмотрел наперёд, и с директором совхоза мысленно побеседовал, выложил свои соображения начистоту. И заработок прикинул — у тех, кто не прохлаждается, он тут рублей под семьдесят, ничуть не обидный даже для рядового техника.
А не учёл самую малость. Не учёл, что утро такое солнечно-золотистое заглянет в окно, запылает на подоконнике зелёным костром лопушистая герань, пронизанная косыми лучами, и захочется ему поплескаться не в тёмном углу под умывальником, а во дворе, у колодца.
— Ты глянь, как там алыча распушилась, Федя! Стоит посередине двора, как под венец собралась, пра! — сказала кума Дуська, неловко поворачиваясь у печи. — В одну ночь костром взялась!
Он не стал одеваться, только поддёрнул трусы и выскочил на крыльцо.
Что за утро вставало! Яркое, влажное, пахнущее молодой травой и вишнёвой почкой перед самым её взрывом. И синие горы курились слева и справа, сплошь укрытые зеленеющим каракулем лесов.
Сыроватые, нахолодавшие за ночь доски крыльца обожгли ему босые подошвы. Федор прыгнул через ступеньку и побежал к колодцу, с удовольствием прикасаясь ступнями к жёсткой песчаной земле, вспоминая детство.
За старым колодезным срубом раскидала пышные белые ветки одинокая алыча, материно дерево. Алыча уцелела и в войну и в позднейшие времена от всего сада, потому что была дичкой, спросу с неё не было никакого. А цвела каждый год ровно и сильно, никакой червяк её не брал — мать говорила, что помнит её с рождения.
Под раскидистыми ветками стоял кто-то, скрытый наполовину белопенным цветом, и колотил булыжником по стволу. Звякало по железу.
Федор, ослепший от яркого солнца, рассмотрел всё же синие трикотажные шаровары, подвёрнутые у щиколоток, и босые ноги на траве.
— Эй, Кирюха! Ты чего там стучишь? — заорал Федор, не сбавляя скорости. Упругие ветки, отягощённые цветом, уступили ему, окатив голую спину росяной свежестью. Он поднырнул к стволу и… сбился с ноги.
Под деревом стояла рослая, выпуклая девица в спортивных шароварах и майке и забивала в ствол длинный гвоздь. У ног её валялся жестяной умывальник с откинутой крышкой.
— Ой!… — тихо взвизгнула девица, выронив камень.
Поспешно прикрылась руками крест-накрест: майка и наполовину не скрывала её бюста.
— Извиняюсь, — сказал Федор. — Доброе утро…
Она ещё плотнее обхватилась руками, будто он собирался ограбить её, испуганно моргала чёрными, хорошо подправленными ресницами. Причёска у неё была высокая, не здешняя, только растрёпанная и неприбранная с ночи.
Ах, чёрт! Будто с того света!
— Уходите! Как не стыдно… — сказала девица не очень строго, сама не двигаясь с места.
Федору тоже никакого смысла не было уходить, и никакого стыда он не ощущал. Наоборот. В этой нечаянной встрече он уже угадывал искушённым воображением некое предопределение судьбы. Он уже понял, что все его нынешние расчёты полетели к чёрту.
Ах, если бы все наши намерения исполнялись! Если бы подводных камней в жизни-то поменьше встречалось! Ведь только-только собирался он обругать неведомого Кирюху за порчу дерева, а поди ж ты, всё оборачивалось другим концом!
— Давайте помогу, — сказал Федор рассудительно. — Тут ему в самый раз висеть. Умываться будем.
Поднял обронённый ею камень и начал глубже заколачивать длинный гвоздь в податливую мякоть ствола. Гвоздь попался старый, в сухой дуб его, может, и не удалось бы загнать, а в живое он легко входил. Алыча чуть подрагивала и вздыхала, а цветочные гроздья роняли на плечи Федора мелкие бисеринки росяного холода.
Алыча теперь оказалась совсем близко от общежития, умывальнику здесь самое место. На всё лето, до самых холодов, потому что каждое утро Федор будет встречаться здесь с розовой нездешней девицей.
Работала она где-нибудь в конторе, совхозной или леспромхозовской, понял Федор. В станице ещё легко по обличью определить род занятий человека, не то что в городах, где давно уже стёрлись какие-либо грани — смотришь на человека и не можешь понять: работает он или нет.
Пока Федор забивал гвоздь и навешивал умывальник, девушка убежала и тотчас вернулась, обёрнутая до ушей мягким банным полотенцем, с табуреткой и тазиком в руках. Федор помог установить табуретку на неровном грунте, а она поставила сверху тазик и сказала снисходительно:
— Принесите уж заодно и воды…
Как тут не подчиниться?
Над срубом колодца теперь не было ни ворота, ни журавца — всё поломалось за шесть лет, и даже сруб подгнил, но ремонтировать никто не хотел, да и не было смысла: жильцы нового барака со дня на день ждали водопровода и к колодцу ходили каждый со своим ведром и верёвкой.
Доставать воду таким образом тяжело и неудобно. Ведро то и дело цепляет краем за выступы каменной кладки, плескается. Но Федор всё же добыл нужное количество. И когда наливал в жестяной умывальник, разом опрокинул неполное ведро. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь игривое, чтобы девица взвизгнула.
— Порядок! — с шиком захлопнул он крышку умывальника.
— Спасибо, — сказала она, отряхиваясь.
— Не стоит. Может, скажете, как вас?
Она засмеялась, зябко стягивая на груди махровое полотенце, и в улыбке её почудилась Федору обидная снисходительность.
— Ксана, — подала она руку.
Ясно. Именно такое имя и должно быть. Каждому времени — свои особые имена. Именно Ксана. Лучше и не придумаешь. Звучит округло, и шелковистый оттенок, как у ангорской кошки.
Он испытал жгучую потребность назваться каким-нибудь Кириллом или Стасом (моднее сейчас не было), но в станице такой лёгкий обман был бы верхом нахальства. Он мягко пожал ей ладошку:
— Федор.
И больше ничего не сказал, на первый раз и этого за глаза. Старинное имя, но оно тоже звучит. Вроде как Теодор Драйзер. Пускай Ксана посоображает на досуге, кто он такой, а вечерком они кое-что уточнят для ясности.
Взял пустое ведро и, отогнув ветки, пошёл к колодцу.
На порожках стоял красный петух. Он посторонился, всплеснув крыльями, когда Федор, пританцовывая и крякая, промчался мимо.
Кума Дуська поставила сковородку с жареной картошкой на стол, неодобрительно вздохнула:
— Чего же ты, Федя… Рази ж это порядок — трехвершковый гвоздь в алычу-то? Она ж как раз цветёт!
— А-а! — отмахнулся он. — Она теперь все равно к самому общежитию отошла, попробуй обереги…
Кума Дуська ничего не сказала.
А картошка у неё была хорошо поджарена. Давно уж Федор не ел такой вкусной картошки!
В старом правлении колхоза теперь разместились ясли, а новую совхозную контору с широкими, глазастыми окнами без привычных переплётов, а заодно и все складские помещения возвели на выгоне, за станицей.
Были на этот счёт какие-то соображения у нового директора. То ли хотел приблизить управление к плантациям розы, то ли удалить общественные склады, чтобы виднее было, кто и зачем ходит сюда по вечерам. Такая перестройка Федору казалась понятной. Отец, со слов матери, тоже вроде бы собирался вынести кладовые за станицу, да колхозный актив во главе с Гигимоном этого ему не позволил, ссылаясь на большие капзатраты.
Порожки у новой конторы высокие, бетонные, надолго построенные, и у самых дверей — железная решётка — оскребушка, чтобы приходящие не тянули на сапогах грязь.
Культурно жить начали…
Первой, кого он увидел в приёмной директора, оказалась Ксана.
Огромный двухтумбовый стол секретарши помещался почему-то не у самой двери в кабинет, а на некотором отдалении, у широкого окна, и Ксана сидела в потоке солнечного света, нежилась, словно кошка на пригреве. Теперь она вовсе не походила на утреннюю растрёпу, не умевшую как следует вбить гвоздя. Жёлтый сноп волос хорошо прибран, блузка с глухим воротничком, а на плечах ещё голубой шарфик, ниспадающий на голые локотки. В наружных уголках глаз чернеют кокетливые запятые. Аккуратная, строгая такая секретарша.
Она глянула на Федора с той недосягаемой высоты, которая абсолютно необходима в служебных отношениях, и, поправив на плечах шарфик, вдруг снизошла до лёгкой улыбки.
— Вы к нам?
— Мимоходом, — сказал Федор чуть смущённо. — А вы, значит, здесь работаете? Не предполагал.
— Почему же?
— А так.
Неожиданности сваливались на него одна за другой, и каждая повергала в растерянность, заставляла менять все прошлые задумки. Шёл он к директору с лёгкой душой, даже с каким-то озорством. Выпросить любую, самую невидную работёнку, чтобы прокрутиться летом до белых мух, отдохнуть на вольном воздухе. Хоть возчиком, хоть бахчевником, а то и огородником в какую-нибудь бабью бригаду для потехи. И вот на пути явилась роскошная девица. И не мог он теперь ограничиваться столь скромными желаниями.
Да. Шутки шутками, а дело делом. Не пойдёт же такая на бережок с кем попало!
Быть бы ему, чёрт возьми, молодым учёным, что ли? Или капитаном дальнего плавания, а? Или засекреченным конструктором? Подошёл бы, козырнул: генерал Чегодаев! Здорово? Холодок образуется под сердцем. А так что же — никакого особого впечатления… Приземлённость.
— Директор у себя? — деловито спросил Федор, одёргивая борта.
— Директор, как всегда, занят, — вроде бы шутливо сказала Ксана, прихватив у самого подбородка края шарфика. Ей и самой было неуютно и смешно от казённых слов.
— Но — внимание к человеку? — пошутил Федор.
— Это уж само собой, — согласилась она. Гибким, заученным движением оправила жёлтый сноп на голове, легко поднялась и процокала на каблучках в кабинет.
Всего три шага-то и было до двери, но она ухитрялась сделать вдвое больше, чтобы он успел хорошо все рассмотреть.
Не иначе, как сама судьба после стольких огорчений и неустоек приберегла ему нынешнее утро с цветущей алычой, жестяным умывальником и этой нечаянной встречей.
Намечалась какая-то новая, заманчивая перспектива.
Да. Но разговор у директора теперь несколько осложнялся — теперь Федор и сам значительно поднимался в цене.
9
Директор не понравился Федору с первого взгляда. Сидел за столом маленький, желчный, посечённый морщинками старичок-боровичок себе на уме. И глаза у него холодноватые, с прищуром, внимательные такие и ко всему готовые глаза. Гигимон что-то напутал — ничего особо учёного в директоре не просвечивало, а просвечивала усталая настропаленность в одну точку. Похож он был на какого-то энтузиаста-неудачника, из тех, что вечно играют не в свои козыри: в эпоху кукурузы доказывают преимущества свёклы, а за неимением суперфосфата и прочих удобрений пытаются гадать на травах и бобах. И, когда выясняется окончательная их правота, наступает неопределённый возраст и пора уходить на пенсию.
В окно директор не отворачивался и розами не любовался, а смотрел в самую сердцевину.
— Садитесь… — и руку протянул, — разрешите документы.
Так, без лишней болтовни.
Вместо паспорта было у Федора бумажное временное удостоверение, он с умыслом спрятал его между зачёткой из техникума и трудовой книжкой — они всё же в твёрдых корочках. Но старичок-боровичок перво-наперво отыскал удостоверение и губами пожевал выразительно. Ясно, мол, какие тут пироги… У вербованных вечно какие-нибудь непорядки с паспортами.
Потом заинтересовала его студенческая зачётка, он перелистал её со вниманием, и даже все даты детально проверил. Даты трёхлетней давности.
— Оч-чень интересно, очень при-ме-чательно… — бубнил старичок, исследуя бумаги Федора. — Второй курс техникума вы, значит, осилили, а на третий что же, духу не хватило? Тэк-с. По каким же причинам? Бытовые неустройства, травма, новые интересы?
— Место жительства, — сказал Федор.
— Та-ак. И сколько же раз вы его успели сменить?
Все досконально успел рассмотреть старичок. За три последних года в трудовой книжке Федора пять круглых печатей приляпано, вроде бы и в самом деле многовато. И все — по разным городам, на разных географических широтах.
— Там видно, — кивнул Федор на документы, не желая входить в подробности.
— А паспорт у вас, конечно, украли по дороге?
Это он уж зря! Из-за подъёмных и суточных на такую подлость Федор никогда ещё не отчаивался. Этим настоящие жулики промышляют: получат прогонные куда-нибудь в Якутию или Магадан, а потом паспорт в печь, десятку в виде штрафа оставят в паспортном столе и снова — в оргнабор. Крайняя степень потери личности.
— Паспорт потерял сам. Но это к делу не относится. — «Не объяснять же ему, что паспорта не досчитался в тот вечер, когда насчёт казённого цемента с жуликами толковал».
— Да как же не относится, молодой человек! — всплеснул руками старичок-боровичок. — Как же не относится? Ведь это же целая программа поведения, целая психология! График вашей жизни, так сказать. Техникум вы… на корню, так сказать, бросили. А это, знаете, большую силу воли надо иметь! Вы не находите?
Жмуристые глаза усмехались хитро и безжалостно. Трудно понять, шутил старичок или издевался.
— А вот был ли случай, чтобы вы… извините, пол-литру недопитой оставили? Ну, хотя бы на донышке?
Федор хотел возмутиться, уже и ноги пружинисто подобрал, чтобы встать и уйти, однако в последнюю минуту догадался перевести разговор в шутку:
— Сравнение у вас очень уж отдалённое! В огороде бузина… — и добавил с твёрдостью в голосе. — Техникум — это никогда не поздно. Тем более — практический опыт. Никогда не помешает.
— Да? — удивился вроде бы старичок. И первый раз мелькнула в жмуристых глазах добрая заинтересованность. — Домой, значит, потянуло? Ну, это ещё можно понять… И на что же вы рассчитываете сейчас? Какую работу хотели бы?
Федор посапывал, стиснув губы.
Ничего особенного не сказал ещё директор, не успел отказать. Он просто исследовал что-то важное для себя. Но так направил самое исследование, что вроде и говорить дальше не о чём.
Солнце выглянуло из-за оконного косяка, упало на стол. Никелированная крышечка с письменного прибора расплавилась в потоке лучей, брызнула слепящим зайчиком в глаза. Федор сдвинулся на краешек стула.
Да, имелись у Федора вполне определённые намерения и права, но вспоминать о них как-то неловко и неуместно. Позиция глупая.
— Так какую же вам работу? — переспросил директор с таким видом, будто он заранее предвидит весь ход этой беседы.
— По специальности, конечно… — сказал Федор.
— Вона! По специальности! — возликовал старичок. — А специальности-то и нету ещё! Ну, какая там, скажите, спе-ци-альность!
— Я ж работал… — промямлил Федор. — Строительство знаю. Неплохо знаю.
— Да знать-то мало, молодой человек! Мало! Одно знание, без души — это ещё халтура! Нужно ещё душой к делу прикипеть, а у вас для этого и времени не было!
«Одно из двух, — тупо соображал Федор. — Либо народу у него много, некуда девать, либо попросту характер скверный. С таким лучше не связываться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13