А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Если она не может!
Она не хотела вмешиваться, честное слово. А сама вдруг слышит, что уже кричит:
– Никакого кризиса у нее нет! Никакого подъема у нее не будет!
– Аська! – кинулись к Асе мама и Валентина Васильевна. – Ты что, Аська?
Папа ворвался в комнату, подхватил Асю на руки. Вытащил ее в коридор и теперь с ней бегает по коридору, прижимая к себе, как маленькую:
– Тише, тише. Чего это ты влезаешь? Нехорошо.
Слышно, как Валентина Васильевна вздыхает за дверью:
– Ну, довела ребенка?!
Как будто это не она довела…
– Хочешь, поедем со мной в театр? – предлагает папа.
– Не поеду, – сердится Ася. – Почему она маме не верит? Мама же про себя лучше знает!
– Не дури, – папа тоже сердится, – Это не твоего ума дело.
И все-таки Асю в театр утащил.
Этот спектакль Ася уже три раза видала. Лес на сцене, избушка на курьих ножках. Злая старуха-волшебница варит в огромном чане волшебный суп, чтобы всех вокруг превращать, и этот суп злобно дымится. Она всех превращает! Тронет клюкой – ты жаба. Сидишь в бородавках, таращишься, сказать ничего не можешь. Или тронет – змея. Шипишь, бьешь хвостом. Одну маленькую девочку, которая случайно к ней забрела, вообще превратила в рукомойник. Он так жалобно тренькает, когда злая волшебница моет руки. Но все равно, как всегда в театре, сразу видно, что этот рукомойник – девочка и что она плачет…
Вообще-то сказка для маленьких. Рядом с Асей в служебной ложе сидит Маринка Булавина и ужасно переживает за свою маму, заслуженную артистку Булавину, которая играет сейчас злую волшебницу. Маринке шесть лет. Она ужасно переживает, что ее мама такая хорошая, а весь зал ее ненавидит. За что? Это просто такая роль! А зал сейчас прямо разорвал бы ее маму на части! Кричит, топает и свистит. У Маринки слезы в глазах.
Скорей бы уж антракт.
Папы не видно. Зато всюду мелькает тетя Неля Чукреева. Она сегодня этот спектакль записывает для радио.
Дальше – известно, что будет. Пионер Вася случайно зайдет в избушку напиться. И услышит голос своей сестренки, которую он ищет, а она стоит рядом как рукомойник. Вася сразу решил тут остаться. Злая волшебница даже обрадовалась. Пусть Вася солит ей суп, метет пол. Она эти дела не любит. Обещает в награду, что поможет найти сестренку. Сама, между прочим, мечтает превратить Васю в жабу. Зачем-то ей столько жаб! Коллекция, что ли? Но Вася вдруг поглядел на эту злую волшебницу и увидел, что она похожа на его добрую бабушку, которая в прошлом году как раз исчезла при весьма странных обстоятельствах.
И как только он это подумал, злая сила вдруг у старухи пропала! Хочет кого-нибудь превратить, а не может. С помелом скачет по сцене! Рвет на себе зеленые волосы! Даже жалко ее, честное слово! Вдруг такое бессилие. Больше не может свое дело делать. А водить трамвай ее все равно не примут. Больно стара! Просит теперь волшебную птицу, чтоб та ей вернула силу. Птица тоже не может, Она вообще сидит в клетке. Что она может?
А Вася вдруг эту злую старуху обнял и поцеловал…
И сразу все чары спали. Она действительно Васина пропавшая бабушка! Теперь плачет. Девочка-рукомойник к ней бежит. Все зайцы, медведи, волки тоже расколдовались. Выскочили на авансцену, взялись за лапы, танцуют от счастья и поют: «Нас пленила злая сила, но любовь ее сразила, потому и говорят – для любови нет преград». А бывшая злая волшебница уже гладко причесана, кланяется и держит за руку своего Васю с девочкой.
Ну, это все потом. Просто Ася знает.
А в антракте она с Маринкой Булавиной сидела в гримуборной у ее мамы, заслуженной артистки Булавиной. Маринка все трогала свою маму: «Ты ведь хорошая, правда?» Будто она все-таки сомневается. Глупая еще, даже в школу не ходит. «А то нет?» – басом засмеялась Булавина. И сделала в зеркало страшное лицо. Это она репетировала. «Просто такая роль, да?» – все приставала Маринка. Будто она не знает! «Прекрасная роль», – страшным басом подтвердила Булавина и подмигнула Асе. Вдруг закричала кому-то в коридор: «Леша, твой попугай, случаем, не муляж? Молчит, как чурка! С ним общаться скучно!» И в гримуборную заглянул артист Стурис. Он, значит, Васю сегодня играет? Ася и не узнала. Стурис слегка смутился, ее увидев. Выходит, это попугай Гарик сидел на сцене в клетке? Ася только теперь поняла. «А вдруг бы вам не понравилось, что он скажет?» – отшутился Стурис. И уже исчез.
«Признайся, что твой красавец просто бездарен!» – крикнула ему вслед Булавина. И сделала в зеркало свирепое лицо. Все репетирует! Она не поверила Стурису. Напрасно, Ася-то знает. «Просто говорить не умеет», – басом пожалела Булавина попугая Гарика. Ася все равно промолчала, хоть, честно говоря, так за язык и тянуло – рассказать. Но ведь артист Стурис им доверился, с папой, а в театре никто знать не должен…
Тут вошла тетя Неля и стала охать, что один микрофон не работает. Она плохо запишет этот спектакль, и с нее потом снимут голову. Ко всем ее неприятностям только этого не хватает! Хоть бы Асин папа скорее освободился и посмотрел микрофон. Она в него только верит! Асин папа разбирается в микрофонах! Он целый год в институте связи учился, пока ушел.
– Сейчас мы его добудем, – сказала артистка. Булавина. И как страшным голосом рявкнет. – Юрий Георгич!
На такой голос папа сразу нашелся:
– Вот он я…
– Сейчас мы превратим его в жабу, – страшным шепотом вдруг сказала артистка Булавина. И потянулась к папе своей клюкой.
Маринка пискнула.
Папа вдруг отшатнулся.
Сердце у Аси вдруг покатилось куда-то…
Но она не успела до папы дотронуться. Репродуктор, молчавший до этого в гримуборной, вдруг закашлялся, громко выдохнул воздух и сказал насмешливым голосом:
– Господа артисты! У служебного входа кого-то собака спрашивает…
Никто еще не успел сообразить.
– Сеня нашелся! – закричала Ася.
Она тоже еще ничего не успела сообразить. Просто вдруг увидела.
Прямо к театру, наискосок через улицу, шествует на задних лапах Сенатор. На нем пестрая кепка с пупочкой, красный вязаный галстук, трость с набалдашником и желтый портфель под мышкой. Усастая морда надменно поднята, будто Сенатор неизмеримо выше всего, что делается кругом. Машины сами собой перед ним тормозят, и колеса, натужно шурша, прокручиваются на одном месте. Прохожие застыли в самых нелепых позах перед таким чувством собственного достоинства. Кто-то поднял ногу, но поставить уже не смог. Так и застыл! А вахтер уже распахивает перед Сенатором тяжелую дверь, на которой написано: «Посторонним вход воспрещен»…
Репродуктор снова закашлялся и сообщил громко:
– Серьезно говорю. Собака пришла к служебному входу. Одна. Сидит. Явно кого-то ждет. Вроде бы – эрдель.
Тут уж все сразу побежали.
Впереди бежал папа, за ним – тетя Неля с недокрашенными ресницами, потом – заслуженная артистка Булавина в гриме злой волшебницы с зелеными волосами, ее дочь Маринка, лохматый медведь со сдвинутой на лоб пастью, два зайца, артист Стурис в пионерских шортах, режиссер, который громко кричал, чтобы все оставались на своих местах, бутафор с волшебным помелом, хохочущий волк в одних носках, девочка, которая была рукомойник, осветитель с бутербродом во рту, чей-то толстый друг, который случайно забрел за кулисы и еще не нашел того, к кому шел, главный администратор театра в сиреневом бархатном пиджаке и еще кто-то, кто присоединился по дороге.
Ася тоже бежала, но она не помнит – где.
Все это неслось узкими театральными коридорами, внезапно сворачивало за угол, стучало каблуками по лестницам, вываливалось во внутренний двор, к дикому удивлению старого кота, который там как раз отдыхал от мирской суеты, и уже через двор врывалось прямо в дежурку к вахтеру.
Ворвалось и замерло.
Вахтер стоял, как памятник, и указывал куда-то рукой.
Всё повернулось по направлению этой руки.
Там, возле стенки, в спокойной и безмятежной позе сидел Сенатор и наблюдал, как всё это к нему летит.
– Сеня, прости меня! – крикнула тетя Неля и упала ему на шею.
С великолепным чувством собственного достоинства Сенатор ждал, когда она успокоится. И только потом он вздохнул, отряхнулся, будто сбросил с себя все эти бесприютные дни, которые навсегда останутся его тайной, и слегка вильнул тете Неле хвостом. Простил все-таки! Если бы Сенатор был даже лучшим драматическим актером нашего времени – это все потом говорили, – он и тогда не смог бы найти более эффектного момента для своего возвращения.
Спектакль кое-как доиграли, но никто уже им особенно не интересовался. За кулисами, по крайней мере…
А потом Ася с папой на такси завезли тетю Нелю с Сенатором туда, где они живут, и скорее поехали домой. Не терпелось рассказать маме, как Сеня вернулся!
Дверь в квартиру почему-то была приоткрыта…
– Мама! – крикнула Ася. И осеклась.
Мама сидела, сгорбившись, в коридоре на тумбе для обуви, уставившись в одну точку куда-то на голой стене. Ноги ее лежали поперек коридора, как неживые. Лицо у мамы было пустое и белое. А над ее головой мерно, как вечный двигатель, раскачивалась на вешалке старая Асина куртка. И от этого ее качания почему-то сделалось страшно.
– Таня, что? – страшным шепотом крикнул папа.
– Мария-Антуанетта съела Паскаля, – пустым голосом сообщила мама, глядя все так же перед собой на голую стенку.
У Аси перехватило горло.
– Как – совсем? – спросил папа.
– Не совсем, но насмерть, – вяло объяснила мама. – Я уже убрала. Ася клетку забыла закрыть…
Ася вбежала в свою комнату. В клетке сидела Мадам и старательно чистила себе перья. Она была одна! Еще не знала! Еще думала, что ее Паскаль где-нибудь в коридоре. Заблудился и не может найти дорогу назад.
Если бы она знала!
Ася с ревом кинулась на диван.
Только сейчас она поняла, что за прекрасное безответное существо еще так недавно было с ней рядом. Как доверчиво он трогал Асю за палец. Как трогательно наивен был в своей тугодумности и с какой безропотностью сносил все насмешки. Как чисто звучал в рассветной предутренней тишине его слабый голос. Как счастлив он бывал, когда ему удавалось, наконец, добраться до люстры и покачаться там на звенящих подвесках рядом с Мадам…
И вот его больше нет.
Мама с папой вошли к Асе в комнату и стояли печально.
– Ну, хватит, – нерешительно сказал папа. – Чего теперь реветь? Он к Марии-Антуанетте зашел под буфет. И она, естественно, не удержалась.
– Ничего, пусть ревет, – мама была безжалостна. – Пусть чувствует, что живая душа – не игрушки. Бросить!. Уйти! Не закрыть клетку! Нет, пускай запомнит, что эта гибель на ее совести.
– Нет! – заревела Ася. – Мама, нет! Я же не хотела!
– Кто говорит, что хотела, – сказала мама жестко. – А вина все-таки твоя.
– Туськина вина! – вдруг закричала Ася. Если бы мама не была такая безжалостная,
Ася бы так никогда не крикнула. – Дрянь! Дрянная кошка!
Ася вдруг ощутила, что она эту Марию-Антуанетту прямо своими руками сейчас…
– Что за «дрянь»? – рассердился папа. – Выбирай выражения!
– Туся, конечно, тоже штучка, – неожиданно поддержала мама.
Ася вскочила. Если бы она сейчас заглянула в зеркало, то, наверное, сама бы себя испугалась. Такой у нее был ужасный вид!
Но Асе было уже не до зеркала. Она побежала в кухню. Обшарила всю! Побежала в мамину комнату. Опрокинула стул. Стул полетел с грохотом. Ася даже не остановилась!
– Где же? Где? – даже себя она уже не слышала.
Залезла шваброй под ванну.
Залезла под папин стол, где узко, пыль и старые пленки.
Ася сама не знала, что она сейчас сделает с Марией-Антуанеттой, когда ее найдет. Но чувствовала – что-то ужасное.
– Напрасно ищешь, – вдруг сказала мама. – Ее больше нет.
– Как? – даже папа вздрогнул.
Неужели мама…
Туська же не виновата, что она хищник! Это же Ася виновата! Она не закрыла клетку, глупый Паскаль зашел под буфет…
– Туся! – отчаянно зарыдала Ася. – Тусенька!
Мама с папой перепугались. Папа подхватил Асю на руки. Мама трясет ее за плечо:
– Ты что подумала, Чингисхан? Фу, какая дурища! Это ты на меня подумала? Ну,
спасибо! Я ее выгнала, поняла?!
Ася уже поняла и обвисла у папы в руках. Ей вдруг сразу сделалось так спокойно, будто Паскаль все еще сидит в своей клетке рядом с Мадам…
– Куда выгнала?
– Просто открыла дверь и выставила, – объясняет мама. – На лестницу, куда же еще. Это ж почти на моих глазах получилось. Не могла ее видеть.
– А она придет? – спросила Ася.
Она еще всхлипывала, не могла так сразу остановиться.
– Куда она денется, – объясняет мама. – Залезла небось на чердак и отсиживается теперь. Тоже ведь понимает, что сделала! Она же сообразительная…
– А вдруг на улицу выскочит?
Ася спросила и сама испугалась. На улице Мария-Антуанетта сразу может пропасть! Ее каждый возьмет. Она ж чистокровно-сиамская, не какая-нибудь.
– Придется искать, – согласился папа.
На лестнице Марии-Антуанетты уже не было.
Во все квартиры звонили – нет, никто не видел.
Тогда папа взял фонарик, и они с Асей полезли на чердак.
Туда, в самый дальний угол, и забилась Мария-Антуанетта. Под паутину. И молчала, как её ни кричали. Ася едва к ней подлезла. Поймала все-таки наконец! И вдруг услышала, как у Марии-Антуанетты часто и больно колотится сердце. Вдруг именно ощутила – как больно! И тут, прижимая к себе Марию-Антуанетту, Ася вдруг почувствовала, что именно Туська, со своим этим дрожащим сердцем, ей сейчас ближе всех на свете. Наверное потому, что она тоже виновата. Хоть она и хищник! И Ася навсегда виновата, больше никто. Остальные тут ни при чем, даже папа с мамой…
Папа уже их звал, призывно мигая фонариком.
А Ася все сидела, скорчившись в самом дальнем углу пыльного чердака, гладила Марию-Антуанетту и, глотая слезы, как-то особенно скорбно и сиротливо чувствовала общую их с Туськой вину…
Потом уж папа их все же оттуда вытащил.
А Мадам назавтра подарили знакомым тети Веры по ветеринарной поликлинике, у которых был чечетка Жоржик. Но Мадам не обрадовалась этому Жоржику. Она была печальна, когда ее дарили, и, наверное, все думала о своем Паскале. Хотя не знала, к счастью, какая страшная участь его постигла. И кто в этом виноват. Асю она, по крайней мере, на прощанье дружелюбно клюнула в щеку. Ася так ее и запомнила на всю жизнь – печальной, но дружелюбной…

Родство душ

Ася проснулась оттого, что где-то рядом поют: Проспала? Нет, будильник еще не звенел. Это рядом, за стенкой.
Босиком побежала в большую комнату.
Уж Константин шарахнулся из-под двери и скрылся в ванной. Наверняка подслушивал. Он, вообще-то, музыкальный.
В большой комнате за пианино сидел папа, и руки его лихо бежали по клавишам. Пианино гремело. Папино лицо горделиво приподнято, будто он Сенатор. Редкие волосы, где еще не лысина, разлохматились вольно и встали надо лбом дыбом. Во всей папиной фигуре за пианино была сейчас такая молодецкая удаль и широкий степной размах, что Ася обмерла на пороге.
Про «широкий степной размах» Ася недавно где-то читала…
Папа музыке никогда не учился. Он даже нот не знает. Просто садится за пианино и играет, что хочет. Когда-то в студенческом оркестре играл. Но никто не верит, что он не учился.
Близко за папиным плечом стоит тетя Кира из Мурманска. Вот это кто приехал! Тетей Кирой ее все равно никто не зовет. Все – и Ася тоже – называют просто «Кирилл». «Высшая ступень родства душ», – как объясняет мама. Кирилл вроде сейчас стоит, но кажется, что она уже пустилась вприсядку. Или подпрыгнула до потолка. «Существует только в неустанном и неостановимом движении», – как мама объясняет. Как мячик! Ее невозможно удержать. Только мячик круглый, а Кирилл – наоборот – тоненькая. У нее сейчас такой свеже-приподнятый вид, какой у Кирилла всегда бывает после бессонной ночи в поезде. На Кирилле блестящая юбка-колокольчик и кофточка, вся из кружев. Сама все, конечно, сделала – юбку, кофточку, кружева и плетеный браслет на тонком запястье.
Кирилл толкает папу сзади рукой и требует:
– Юрка, голос!
Фингал сразу поднял голову. Но это же не ему!
Папа молодецки ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:
Чего разлегся, как паштет
На свежем бутерброде?…
– Стоп! – крикнул папа. – Таня, так?
– Все равно, – мама машет рукой. – Пусть так…
Мама машет с усталым видом творца, которому все теперь безразлично. Его творение все равно уже оторвалось от его души и живет теперь в большом мире по чужим и неуправляемым законам. А творцу остались только усталость и пустота.
– Может, лучше – «на теплом»? – сомневается папа. – На теплом бутерброде паштет как раз растекается. Простая логика!
Вечно этот папа в поэзии ищет логику.
– Ладно, – машет мама рукой. – Пускай…
От творца ничего уже не зависит.
– Голос! – требует Кирилл. – Юрка, голос!
Папа ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:

Чего разлегся, как паштет
На теплом бутерброде?!
Уж новый гость берет билет,
Уже он едет вроде…
Уже летит! Уже плывет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16