По воскресеньям мама такой порядок наводит, такой… Прямо смотреть красиво! А в будние дни ей некогда: придет с работы, еще обед разогреть надо, да и на завтра сготовить…
– "Мама"! – воскликнула Наташа. – А ты-то сама разве прибрать не можешь?
– Нет! – весело ответила Люся. – Мне и мама всегда говорит: «Ты, Люська, лучше уж не прибирай, а то после твоей уборки ничего не найдешь».
– А мне бы попало от мамы, если бы я такой беспорядок в комнате устроила, – сказала Наташа. – Ну, а теперь пойдем к тебе, Катя.
В комнате у Кати был полный порядок. Две кровати под белоснежными покрывалами, в середине небольшой обеденный стол с чистой клеенкой, и перед каждым из двух окон еще по столу.
– Это вот мой стол, а это дедушкин, – пояснила Катя. На Катином столе были аккуратно сложены стопочки тетрадей и книги.
– Это всё твои книжки? – заинтересовалась Наташа.
– Мои! – с гордостью сказала Катя. – Мне дедушка всегда книжки дарит.
Дедушкин стол был буквально заполнен самыми разнообразными инструментами. Все они лежали в строгом порядке.
– Твой дедушка что делает? – спросила Наташа.
– Работает на Балтийском заводе мастером. Он слесарь, – сказала Катя.
– Какие интересные штуки! Это что такое? – Наташа взяла в руки какой-то очень сложный инструмент и стала его разглядывать.
– Не знаю. Всех названий не помню, – тихо произнесла Катя и покраснела.
– А это что? – Люся схватила другой инструмент.
– Девочки… – растерянно заговорила Катя, – не надо трогать дедушкиных вещей. Он их как-то настраивает, и легко испортить…
Наташа поспешно положила инструмент обратно.
– Ой, как Катька своего дедушку боится! – рассмеялась Люся, бросая инструмент на стол, – смотри, Наташа, она даже вся красная от страху… Струсила…
– Да! И струсила! – Катя высоко подняла голову, и глаза ее заблестели. – Не что дедушка рассердится, а что вы инструменты испортите. Их все дедушка сам сделал, и придумал сам, и его на заводе много раз премировали, – так он хорошо изобретает. И он их бережет, и я берегу, и не надо их трогать! Я потому… никого и не зову к нам…
– Пойдем, Наташа, лучше ко мне; у меня все можно трогать! – Люся потащила Наташу за руку.
– Нет, – сказала Наташа, – теперь пойдемте ко мне; я вам свои открытки покажу. У меня их много. Снимки с хороших картин в музеях, виды Ленинграда…
* * *
Наташины родители нашли очень удачной ее мысль устроить в широком коридоре комнату для занятий девочек. Коридор был полутемный, но ведь заниматься в нем предполагалось все равно по вечерам. Днем освещался он полукруглым окном над всегда закрытой дверью в комнату доктора, и в солнечные дни там было почти совсем светло. Вечером горела в нем маленькая лампочка под самым потолком. Придя с работы, Леонтий Федорович собственноручно удлинил шнур и ввинтил сильную лампочку. Очень кстати нашелся у Анны Николаевны – Люсиной мамы – и лишний стол, вынесенный за ненадобностью в сарай. Стол был водворен посреди комнаты, прямо под лампочкой. Девочки живо смастерили под руководством Софьи Михайловны большой красивый абажур из пестрого сатина; вокруг стола появились стулья, и вчерашний пустой и скучный коридор вдруг преобразился в уютную комнатку.
Все три девочки были в восторге. Одобрительно отнеслись и взрослые.
– Молодец, Наташка, что придумала это! – сказал Леонтий Федорович. – Теперь хоть меня совесть мучить не будет, что я по вечерам тебя свободы лишаю.
– И я за вас обоих рада, – прибавила Софья Михайловна.
Анна Николаевна – совсем как дочка – воскликнула:
– Чудно! Чудно! – и обещала со следующей получки купить на стол красивую клеенку.
Яков Иванович – Катин дедушка, – вернувшись домой уже вечером, когда все три девочки сидели за столом, освещенные яркой лампой, и весело беседовали, – приоткрыл дверь, заглянул к ним и одобрительно произнес:
– Ну-ну! – И ушел в свою комнату.
Как отнесся доктор, никто не разобрал. Он пришел домой в тот момент, когда к столу девочек подсели Наташины родители. Все вместе горячо обсуждали вопрос, не совместить ли Наташино рождение с новосельем и не справлять ли его именно за этим столом.
В эту минуту и вошел доктор. Он сразу остановился от неожиданности, но сейчас же, как ни в чем не бывало, направился к двери в свою комнату.
Софья Михайловна растерянно посмотрела на его спину, когда он всовывал ключ, и шепнула мужу:
– А об нем-то мы и забыли…
– Доктор! – окликнула она.
Доктор оглянулся.
– Что вам угодно?
– Доктор, – заговорила она, – вы нас простите, что мы распорядились этим помещением, не поговорив с вами.
– О, пожалуйста, – вежливо, но холодно ответил доктор и скрылся за дверью.
– Он какой-то странный, – задумчиво произнесла Софья Михайловна. – Кто его знает, что у него на душе, но он, видимо, очень одинок. А что на свете может быть страшнее одинокой старости?
– Если человек одинок, – сказал Леонтий Федорович, – он сам в этом виноват.
– Верно, Леня, – кивнула Софья Михайловна головой. – Но ты же юрист и должен помнить, что даже преступника никогда не осуждают, не выслушав его.
Леонтий Федорович встал и обнял жену за плечи. – Ты права. Ты всегда права, умница моя. Ну, а теперь пойдем работать…
Глава II
День рождения наташи. Разговор о докторе. «Только никому не говорите»
Настал день Наташиного рождения. Накануне с вечера Наташа ломала себе голову, что подарят ей завтра папа с мамой, и была очень разочарована, когда, проснувшись, не увидела, как обычно, никакого подарка возле своего изголовья. Что бы это значило? Родители ласково поздравили ее, а о подарке – ни звука. Но от Наташи не ускользнула лукавая улыбка, мелькнувшая на мамином липе. «Ага, значит, что-то будет», – подумала она про себя.
Перед праздничным обедом, на который пригласили Катю и Люсю, Софья Михайловна отправила девочек погулять.
– Вы пройдитесь, – сказали она им, – а потом сядьте на скамеечку на бульваре перед нашим домом. Когда обед будет готов, я позову вас с балкона.
Девочки, болтая, прошлись почти до Гавани, потом вернулись к своему дому и уселись на скамью, не спуская глаз с балкона. Но балкон был пуст.
– Девочки, а знаете что! – вспомнила вдруг Наташа. – Я сегодня утром выхожу в прихожую, я там доктор. Он откуда-то узнал, что мое рожденье, и вдруг протягивает мне руку и говорит: «Поздравляю вас, Наташа, с днем рожденья»… Так и сказал: «Вас»!.. Это он мне, должно быть, «вы» говорит, потому что мне уже двенадцать лет.
– И ничего подобного! – воскликнула Люся. – Он мне всегда «вы» говорит! И Кате тоже.
– Такой уж он вежливый, – сказала Катя.
– И ничего не вежливый, а просто старый чудак! – воскликнула Люся. – Девочки, хотите, я вам что расскажу? Ведь моя мама медсестра и работает в больнице, где он раньше служил. И вот там есть другая медсестра, старая-престарая, и она его очень давно знает; так мама у нее на днях всё-всё про него разузнала! Только под большим секретом!
Люся придвинулась ближе к Кате и Наташе и заговорила быстро, шепотом:
– Только он не знает, что мама про него знает, и вы тоже ему не говорите, потому что мама мне рассказала, а потом и говорит: «Только ты никому не рассказывай, а то вдруг он узнает, что я знаю, и будет сердиться». Так вот, очень давно, когда еще был царь, у доктора была жена, и он ее ужас как любил; и у него было два больших друга, и он их тоже ужас как любил, и очень-очень им верил. А жена была революционерка, и вот ее вдруг посадили в тюрьму, и она там умерла. И доктор тогда чуть не сошел с ума, а потом узнал, что на нее донес один из этих, про которого он думал, что друг, а он оказался царский шпион. А другой, про которого он думал, что тоже друг, очень испугался и раздружился с доктором, даже не навестил его, когда жена умерла. И доктор тогда уж почти совсем по-настоящему сошел с ума и стал таким чудаком. И вот эта мамина знакомая говорит, что он никому не верит и живет один, и все только книжки читает. Я думаю, он потому вроде сумасшедшего, что уж очень много книжек прочел. Только вы никому не говорите; мама мне велела никому не говорить, – слышите, девочки?
– Хорошо. Я никому не расскажу, – серьезно сказала Катя.
Наташа промолчала. Старый доктор представился ей совсем в новом свете. Нет, она своим папе с мамой непременно расскажет то, что узнала от Люси, и вместе с мамой будет вступаться за старика, если папа снова начнет смеяться над ним.
– Наташа, не скажешь? – спросила Люся, дернув ее за рукав. Но Наташа не успела ответить, – на балконе появился Леонтий Федорович и, стараясь перекричать уличный шум, позвал:
– Девочки! Обед готов! Пожалуйте!
Девочки вскочили со скамьи и побежали домой. Леонтий Федорович уже поджидал их на лестнице и торжественным жестом распахнул дверь в бывший коридор.
Его трудно было узнать. На столе, накрытом по-праздничному, стоял красивый букет цветов. Несколько больших снимков с любимых Наташиных картин русских художников висели по стенам. На одной из стен тикали часы-ходики, на остальных девочки увидели три совершенно одинаковые, очень скромные, но изящные полочки. На одной стояли в ряд Наташины книги, две другие были пусты, и к одной была прикреплена бумажка с надписью: «Катина», к другой – «Люсина».
Софья Михайловна в светлом платье, свежая, сияющая, стояла у стола. Она звонко расхохоталась, глядя на разинутые рты девочек, но Наташа и Люся сразу бросились так бурно ее обнимать, что ей пришлось схватиться за стол, чтобы не быть опрокинутой. Поднялся оглушительный шум, – Наташа бросалась то к отцу, то к матери; Люся визжала, папа и мама смеялись, а Катя все так же стояла в дверях, держась за притолоку и не спуская глаз с полочки «Катина».
Леонтий Федорович подошел к ней. Катя подняла на него глаза.
– Почему мне? – спросила она тихо.
– Ах, да! – спохватилась вдруг и Люся. – Почему и мне? Ведь рожденье-то Наташино!
Наташа быстро взглянула на отца, на мать.
– Знаю почему! – воскликнула она. – Это чтобы мне еще веселее было. Оттого, что я не одна радуюсь! Да, мама?
– До чего же ты догадливая, Наташка! – засмеялась Софья Михайловна. – Ну, а теперь живо за стол.
Обедали весело. Много подтрунивали над Люсей, уверяя, что на ее полочке будут, должно быть, лежать чулки и калоши вперемешку с булкой и селедкой, так что Люся даже чуть не заплакала и дрожащим голосом сказала:
– Вот увидите, какая будет аккуратная полка!
– Смотри же, – пригрозила ей Наташа, – а то нам тебя и выставить отсюда недолго. Правда, Катя?
Катя промолчала, а Люся надула губы.
– Ну и выставляйте! Подумаешь! – проворчала она.
– Ну-ну, девочки, только не ссориться! – сказала Софья Михайловна, а Леонтий Федорович нарочно окинул всех таким испуганным взглядом, что все расхохотались, и снова стало весело.
К концу обеда подошла Анна Николаевна и очень охотно приняла приглашение подсесть и выпить чаю с пирожным. Люсина полочка привела и ее в бурное восхищение, и они обе с дочкой, перебивая друг друга, начали строить планы, что на нее поставить.
Еще не вставали из-за стола, как вошел доктор. Попытались пригласить к столу и его, но он вежливо, но решительно отказался. Когда он отпирал дверь в свою комнату, Софья Михайловна сказала:
– Доктор, у вас дырочка на локте. Дайте пиджак, Наташа вам по чинит; она это хорошо умеет.
– Благодарю вас, я это сам умею, – сухо ответил доктор и скрылся за дверью.
Девочки молча переглянулись.
После обеда Наташины родители ушли к себе работать, а Анна Николаевна осталась с девочками. Начались настольные игры, шарады, загадки, и Люсина мама веселилась не меньше своей дочки. В десять часов вечера Софья Михайловна не без труда разогнала всех спать.
Ложась в постель, Наташа вдруг вспомнила рассказ Люси о докторе и – под большим секретом – передала его родителям.
– Вот оно что! – задумчиво сказала Софья Михайловна и умолкла. Леонтий Федорович пытливо посмотрел на жену, – он знал, что означает это решительное и упорное выражение на ее лице.
«Ну, доктор, теперь берегись!» – хотел он пошутить, но, еще раз взглянув на жену, промолчал.
Глава III
Наташа чувствует себя виноватой. Примирение в «разговорке»…
Как-то в воскресенье, сразу после завтрака, Леонтий Федорович сказал:
– Ну, Наташка, я решил сегодня отдохнуть. Сходим в Русский музей, – давно не были.
– Ой! Папка! – обрадовалась Наташа и выскочила из-за стола. – А можно Катю и Люсю взять?
– Конечно, можно. Вы собирайтесь, а мне надо на почту сбегать. Буду ждать вас на бульваре ровно через десять минут. Засеки время.
Наташа выскочила в прихожую.
– Девочки! Ура! – закричала она.
Люся возилась с чем-то в «классной». Катя приоткрыла свою дверь и высунула голову.
– Девочки! – захлебываясь от радости, заговорила Наташа. – Мы с папой сейчас в Русский музей идем. Хотите с нами?
– Хочу! Хочу! – Люся бросилась к Наташе и закружила ее по прихожей. – Я там ни разу не была!
– А ты, Катя, хочешь? – спросила Наташа, вырываясь из Люсиных объятий.
– Очень хочу… Очень… – растерянно заговорила Катя, – и я там еще никогда не была… только… Я не смогу, я обещала дедушке к трем обед приготовить. Он придет поесть, и сразу ему уходить надо.
– Ну-у, – протянула Наташа, – неужели никак нельзя?
– Дедушка же голодный придет… Я обещала… Я не могу… – И Катя быстро скрылась за дверью.
– Я пойду маме скажу! – крикнула Люся и убежала в свою комнату.
– Наташа, иди переоденься скорей, чтобы папе не ждать! – позвала Софья Михайловна.
Ровно через десять минут Наташа и Люся одновременно открывали дверь на лестницу.
Наташа вдруг остановилась.
– Знаешь что? – сказала она. – Давай попросим мою маму. Она же будет нам обед готовить и, я уверена, заодно и Катиному дедушке приготовит! А Катю мы возьмем! – И она бросилась было обратно, но Люся схватила ее за руку,
– Не надо! Ну ее! – шепнула она и, распахнув дверь, вытолкнула Наташу на лестницу.
В эту самую минуту чуть приоткрылась дверь в Катину комнату, и на одно мгновение Наташа увидела лицо Кати, глядевшей им вслед. Наташа рванулась обратно, но Люся уже захлопнула дверь.
– Девочки! Что же вы, я жду! – раздался снизу голос Леонтия Федоровича.
– Идем! – звонко крикнула Люся, за руку увлекая Наташу вниз по лестнице.
– А Катя? – спросил Леонтий Федорович.
– Она сегодня не может, – весело сообщила Люся.
Наташа молчала.
– Жаль, – сказал Леонтий Федорович. – Ну, пошли.
Всю дорогу Люся болтала без умолку, но Наташа шла тихая и молчаливая. Нехорошо было у нее на душе. Все время стояло перед глазами Катино лицо, мелькнувшее в приотворенной двери.
«Конечно, не надо было слушать Люську, – думала она, – мама никогда не отказалась бы сготовить…»
Они шли по Университетской набережной. День был солнечный и ветреный. По ярко-синей Неве весело бежали белые барашки. Ослепительно блестели адмиралтейская игла и круглые купола Исаакиевского собора. На фоне пышной летней зелени четко выделялся «Медный всадник» – знаменитый памятник Петру Великому. По обеим сторонам его красовались белыми колоннами на желтом фоне полукруг Сената и Адмиралтейство.
Леонтий Федорович остановился.
– Ну до чего же хорошо! Наташка, а? – и он пытливо посмотрел на дочь.
Наташа тоже остановилась и невольно залюбовалась.
– Хорошо, папа! – вырвалось у нее. Но сейчас же она молча двинулась дальше.
– Наташа!
– Что, папа? – она оглянулась.
– Постоим еще немного! А ну-ка, ты помнишь, что я тебе рассказывал о «Медном всаднике»? Или забыла?
– Ну вот, забыла! – обиделась Наташа. – Конечно помню! Этот памятник вылепил французский скульптор Фальконе. Царице Екатерине памятник понравился, а голова Петра не понравилась. Фальконе ее несколько раз переделывал, а она все говорит: не то! И тогда он поручил вылепить голову своей ученице – Марии Колло, и эта голова царице понравилась…
– Как это ты все помнишь? – удивилась Люся.
– А как ты считаешь, – заговорил снова Леонтий Федорович, стараясь вовлечь Наташу в разговор, – кони на Аничковом мосту великолепны? Но куда им до петровского коня! Правда?
– Ах, на мосту! – воскликнула вдруг Люся. – Я, когда по мосту иду, каждую-каждую лошадку по мордочке поглажу! Я их ужасно люблю!
– Люська, ну что ты глупости болтаешь! – раздраженно остановила ее Наташа. – «По мордочке»! Они же высоко!
– Сама ты высоко! Совсем низко, в перилах, на каждом шагу по две лошадки! – протестовала Люся. – Они такие смешные, с рыбьими хвостами! Как игрушечки!
Леонтий Федорович расхохотался.
– Все ты путаешь, Люся! Мы говорим о скульптурах на Аничковом мосту, а ты о перилах моста Лейтенанта Шмидта.
– А тот мост я и не знаю! – беспечно сказала Люся.
Наташа досадливо пожала плечами.
– Ты когда была в последний раз в музее? – спросил Леонтий Федорович, украдкой наблюдая за Наташей. – Со мной или со школой?
– В последний раз?.. – Наташа наморщила лоб, припоминая. – Ну, конечно, со школой! Весной, перед каникулами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– "Мама"! – воскликнула Наташа. – А ты-то сама разве прибрать не можешь?
– Нет! – весело ответила Люся. – Мне и мама всегда говорит: «Ты, Люська, лучше уж не прибирай, а то после твоей уборки ничего не найдешь».
– А мне бы попало от мамы, если бы я такой беспорядок в комнате устроила, – сказала Наташа. – Ну, а теперь пойдем к тебе, Катя.
В комнате у Кати был полный порядок. Две кровати под белоснежными покрывалами, в середине небольшой обеденный стол с чистой клеенкой, и перед каждым из двух окон еще по столу.
– Это вот мой стол, а это дедушкин, – пояснила Катя. На Катином столе были аккуратно сложены стопочки тетрадей и книги.
– Это всё твои книжки? – заинтересовалась Наташа.
– Мои! – с гордостью сказала Катя. – Мне дедушка всегда книжки дарит.
Дедушкин стол был буквально заполнен самыми разнообразными инструментами. Все они лежали в строгом порядке.
– Твой дедушка что делает? – спросила Наташа.
– Работает на Балтийском заводе мастером. Он слесарь, – сказала Катя.
– Какие интересные штуки! Это что такое? – Наташа взяла в руки какой-то очень сложный инструмент и стала его разглядывать.
– Не знаю. Всех названий не помню, – тихо произнесла Катя и покраснела.
– А это что? – Люся схватила другой инструмент.
– Девочки… – растерянно заговорила Катя, – не надо трогать дедушкиных вещей. Он их как-то настраивает, и легко испортить…
Наташа поспешно положила инструмент обратно.
– Ой, как Катька своего дедушку боится! – рассмеялась Люся, бросая инструмент на стол, – смотри, Наташа, она даже вся красная от страху… Струсила…
– Да! И струсила! – Катя высоко подняла голову, и глаза ее заблестели. – Не что дедушка рассердится, а что вы инструменты испортите. Их все дедушка сам сделал, и придумал сам, и его на заводе много раз премировали, – так он хорошо изобретает. И он их бережет, и я берегу, и не надо их трогать! Я потому… никого и не зову к нам…
– Пойдем, Наташа, лучше ко мне; у меня все можно трогать! – Люся потащила Наташу за руку.
– Нет, – сказала Наташа, – теперь пойдемте ко мне; я вам свои открытки покажу. У меня их много. Снимки с хороших картин в музеях, виды Ленинграда…
* * *
Наташины родители нашли очень удачной ее мысль устроить в широком коридоре комнату для занятий девочек. Коридор был полутемный, но ведь заниматься в нем предполагалось все равно по вечерам. Днем освещался он полукруглым окном над всегда закрытой дверью в комнату доктора, и в солнечные дни там было почти совсем светло. Вечером горела в нем маленькая лампочка под самым потолком. Придя с работы, Леонтий Федорович собственноручно удлинил шнур и ввинтил сильную лампочку. Очень кстати нашелся у Анны Николаевны – Люсиной мамы – и лишний стол, вынесенный за ненадобностью в сарай. Стол был водворен посреди комнаты, прямо под лампочкой. Девочки живо смастерили под руководством Софьи Михайловны большой красивый абажур из пестрого сатина; вокруг стола появились стулья, и вчерашний пустой и скучный коридор вдруг преобразился в уютную комнатку.
Все три девочки были в восторге. Одобрительно отнеслись и взрослые.
– Молодец, Наташка, что придумала это! – сказал Леонтий Федорович. – Теперь хоть меня совесть мучить не будет, что я по вечерам тебя свободы лишаю.
– И я за вас обоих рада, – прибавила Софья Михайловна.
Анна Николаевна – совсем как дочка – воскликнула:
– Чудно! Чудно! – и обещала со следующей получки купить на стол красивую клеенку.
Яков Иванович – Катин дедушка, – вернувшись домой уже вечером, когда все три девочки сидели за столом, освещенные яркой лампой, и весело беседовали, – приоткрыл дверь, заглянул к ним и одобрительно произнес:
– Ну-ну! – И ушел в свою комнату.
Как отнесся доктор, никто не разобрал. Он пришел домой в тот момент, когда к столу девочек подсели Наташины родители. Все вместе горячо обсуждали вопрос, не совместить ли Наташино рождение с новосельем и не справлять ли его именно за этим столом.
В эту минуту и вошел доктор. Он сразу остановился от неожиданности, но сейчас же, как ни в чем не бывало, направился к двери в свою комнату.
Софья Михайловна растерянно посмотрела на его спину, когда он всовывал ключ, и шепнула мужу:
– А об нем-то мы и забыли…
– Доктор! – окликнула она.
Доктор оглянулся.
– Что вам угодно?
– Доктор, – заговорила она, – вы нас простите, что мы распорядились этим помещением, не поговорив с вами.
– О, пожалуйста, – вежливо, но холодно ответил доктор и скрылся за дверью.
– Он какой-то странный, – задумчиво произнесла Софья Михайловна. – Кто его знает, что у него на душе, но он, видимо, очень одинок. А что на свете может быть страшнее одинокой старости?
– Если человек одинок, – сказал Леонтий Федорович, – он сам в этом виноват.
– Верно, Леня, – кивнула Софья Михайловна головой. – Но ты же юрист и должен помнить, что даже преступника никогда не осуждают, не выслушав его.
Леонтий Федорович встал и обнял жену за плечи. – Ты права. Ты всегда права, умница моя. Ну, а теперь пойдем работать…
Глава II
День рождения наташи. Разговор о докторе. «Только никому не говорите»
Настал день Наташиного рождения. Накануне с вечера Наташа ломала себе голову, что подарят ей завтра папа с мамой, и была очень разочарована, когда, проснувшись, не увидела, как обычно, никакого подарка возле своего изголовья. Что бы это значило? Родители ласково поздравили ее, а о подарке – ни звука. Но от Наташи не ускользнула лукавая улыбка, мелькнувшая на мамином липе. «Ага, значит, что-то будет», – подумала она про себя.
Перед праздничным обедом, на который пригласили Катю и Люсю, Софья Михайловна отправила девочек погулять.
– Вы пройдитесь, – сказали она им, – а потом сядьте на скамеечку на бульваре перед нашим домом. Когда обед будет готов, я позову вас с балкона.
Девочки, болтая, прошлись почти до Гавани, потом вернулись к своему дому и уселись на скамью, не спуская глаз с балкона. Но балкон был пуст.
– Девочки, а знаете что! – вспомнила вдруг Наташа. – Я сегодня утром выхожу в прихожую, я там доктор. Он откуда-то узнал, что мое рожденье, и вдруг протягивает мне руку и говорит: «Поздравляю вас, Наташа, с днем рожденья»… Так и сказал: «Вас»!.. Это он мне, должно быть, «вы» говорит, потому что мне уже двенадцать лет.
– И ничего подобного! – воскликнула Люся. – Он мне всегда «вы» говорит! И Кате тоже.
– Такой уж он вежливый, – сказала Катя.
– И ничего не вежливый, а просто старый чудак! – воскликнула Люся. – Девочки, хотите, я вам что расскажу? Ведь моя мама медсестра и работает в больнице, где он раньше служил. И вот там есть другая медсестра, старая-престарая, и она его очень давно знает; так мама у нее на днях всё-всё про него разузнала! Только под большим секретом!
Люся придвинулась ближе к Кате и Наташе и заговорила быстро, шепотом:
– Только он не знает, что мама про него знает, и вы тоже ему не говорите, потому что мама мне рассказала, а потом и говорит: «Только ты никому не рассказывай, а то вдруг он узнает, что я знаю, и будет сердиться». Так вот, очень давно, когда еще был царь, у доктора была жена, и он ее ужас как любил; и у него было два больших друга, и он их тоже ужас как любил, и очень-очень им верил. А жена была революционерка, и вот ее вдруг посадили в тюрьму, и она там умерла. И доктор тогда чуть не сошел с ума, а потом узнал, что на нее донес один из этих, про которого он думал, что друг, а он оказался царский шпион. А другой, про которого он думал, что тоже друг, очень испугался и раздружился с доктором, даже не навестил его, когда жена умерла. И доктор тогда уж почти совсем по-настоящему сошел с ума и стал таким чудаком. И вот эта мамина знакомая говорит, что он никому не верит и живет один, и все только книжки читает. Я думаю, он потому вроде сумасшедшего, что уж очень много книжек прочел. Только вы никому не говорите; мама мне велела никому не говорить, – слышите, девочки?
– Хорошо. Я никому не расскажу, – серьезно сказала Катя.
Наташа промолчала. Старый доктор представился ей совсем в новом свете. Нет, она своим папе с мамой непременно расскажет то, что узнала от Люси, и вместе с мамой будет вступаться за старика, если папа снова начнет смеяться над ним.
– Наташа, не скажешь? – спросила Люся, дернув ее за рукав. Но Наташа не успела ответить, – на балконе появился Леонтий Федорович и, стараясь перекричать уличный шум, позвал:
– Девочки! Обед готов! Пожалуйте!
Девочки вскочили со скамьи и побежали домой. Леонтий Федорович уже поджидал их на лестнице и торжественным жестом распахнул дверь в бывший коридор.
Его трудно было узнать. На столе, накрытом по-праздничному, стоял красивый букет цветов. Несколько больших снимков с любимых Наташиных картин русских художников висели по стенам. На одной из стен тикали часы-ходики, на остальных девочки увидели три совершенно одинаковые, очень скромные, но изящные полочки. На одной стояли в ряд Наташины книги, две другие были пусты, и к одной была прикреплена бумажка с надписью: «Катина», к другой – «Люсина».
Софья Михайловна в светлом платье, свежая, сияющая, стояла у стола. Она звонко расхохоталась, глядя на разинутые рты девочек, но Наташа и Люся сразу бросились так бурно ее обнимать, что ей пришлось схватиться за стол, чтобы не быть опрокинутой. Поднялся оглушительный шум, – Наташа бросалась то к отцу, то к матери; Люся визжала, папа и мама смеялись, а Катя все так же стояла в дверях, держась за притолоку и не спуская глаз с полочки «Катина».
Леонтий Федорович подошел к ней. Катя подняла на него глаза.
– Почему мне? – спросила она тихо.
– Ах, да! – спохватилась вдруг и Люся. – Почему и мне? Ведь рожденье-то Наташино!
Наташа быстро взглянула на отца, на мать.
– Знаю почему! – воскликнула она. – Это чтобы мне еще веселее было. Оттого, что я не одна радуюсь! Да, мама?
– До чего же ты догадливая, Наташка! – засмеялась Софья Михайловна. – Ну, а теперь живо за стол.
Обедали весело. Много подтрунивали над Люсей, уверяя, что на ее полочке будут, должно быть, лежать чулки и калоши вперемешку с булкой и селедкой, так что Люся даже чуть не заплакала и дрожащим голосом сказала:
– Вот увидите, какая будет аккуратная полка!
– Смотри же, – пригрозила ей Наташа, – а то нам тебя и выставить отсюда недолго. Правда, Катя?
Катя промолчала, а Люся надула губы.
– Ну и выставляйте! Подумаешь! – проворчала она.
– Ну-ну, девочки, только не ссориться! – сказала Софья Михайловна, а Леонтий Федорович нарочно окинул всех таким испуганным взглядом, что все расхохотались, и снова стало весело.
К концу обеда подошла Анна Николаевна и очень охотно приняла приглашение подсесть и выпить чаю с пирожным. Люсина полочка привела и ее в бурное восхищение, и они обе с дочкой, перебивая друг друга, начали строить планы, что на нее поставить.
Еще не вставали из-за стола, как вошел доктор. Попытались пригласить к столу и его, но он вежливо, но решительно отказался. Когда он отпирал дверь в свою комнату, Софья Михайловна сказала:
– Доктор, у вас дырочка на локте. Дайте пиджак, Наташа вам по чинит; она это хорошо умеет.
– Благодарю вас, я это сам умею, – сухо ответил доктор и скрылся за дверью.
Девочки молча переглянулись.
После обеда Наташины родители ушли к себе работать, а Анна Николаевна осталась с девочками. Начались настольные игры, шарады, загадки, и Люсина мама веселилась не меньше своей дочки. В десять часов вечера Софья Михайловна не без труда разогнала всех спать.
Ложась в постель, Наташа вдруг вспомнила рассказ Люси о докторе и – под большим секретом – передала его родителям.
– Вот оно что! – задумчиво сказала Софья Михайловна и умолкла. Леонтий Федорович пытливо посмотрел на жену, – он знал, что означает это решительное и упорное выражение на ее лице.
«Ну, доктор, теперь берегись!» – хотел он пошутить, но, еще раз взглянув на жену, промолчал.
Глава III
Наташа чувствует себя виноватой. Примирение в «разговорке»…
Как-то в воскресенье, сразу после завтрака, Леонтий Федорович сказал:
– Ну, Наташка, я решил сегодня отдохнуть. Сходим в Русский музей, – давно не были.
– Ой! Папка! – обрадовалась Наташа и выскочила из-за стола. – А можно Катю и Люсю взять?
– Конечно, можно. Вы собирайтесь, а мне надо на почту сбегать. Буду ждать вас на бульваре ровно через десять минут. Засеки время.
Наташа выскочила в прихожую.
– Девочки! Ура! – закричала она.
Люся возилась с чем-то в «классной». Катя приоткрыла свою дверь и высунула голову.
– Девочки! – захлебываясь от радости, заговорила Наташа. – Мы с папой сейчас в Русский музей идем. Хотите с нами?
– Хочу! Хочу! – Люся бросилась к Наташе и закружила ее по прихожей. – Я там ни разу не была!
– А ты, Катя, хочешь? – спросила Наташа, вырываясь из Люсиных объятий.
– Очень хочу… Очень… – растерянно заговорила Катя, – и я там еще никогда не была… только… Я не смогу, я обещала дедушке к трем обед приготовить. Он придет поесть, и сразу ему уходить надо.
– Ну-у, – протянула Наташа, – неужели никак нельзя?
– Дедушка же голодный придет… Я обещала… Я не могу… – И Катя быстро скрылась за дверью.
– Я пойду маме скажу! – крикнула Люся и убежала в свою комнату.
– Наташа, иди переоденься скорей, чтобы папе не ждать! – позвала Софья Михайловна.
Ровно через десять минут Наташа и Люся одновременно открывали дверь на лестницу.
Наташа вдруг остановилась.
– Знаешь что? – сказала она. – Давай попросим мою маму. Она же будет нам обед готовить и, я уверена, заодно и Катиному дедушке приготовит! А Катю мы возьмем! – И она бросилась было обратно, но Люся схватила ее за руку,
– Не надо! Ну ее! – шепнула она и, распахнув дверь, вытолкнула Наташу на лестницу.
В эту самую минуту чуть приоткрылась дверь в Катину комнату, и на одно мгновение Наташа увидела лицо Кати, глядевшей им вслед. Наташа рванулась обратно, но Люся уже захлопнула дверь.
– Девочки! Что же вы, я жду! – раздался снизу голос Леонтия Федоровича.
– Идем! – звонко крикнула Люся, за руку увлекая Наташу вниз по лестнице.
– А Катя? – спросил Леонтий Федорович.
– Она сегодня не может, – весело сообщила Люся.
Наташа молчала.
– Жаль, – сказал Леонтий Федорович. – Ну, пошли.
Всю дорогу Люся болтала без умолку, но Наташа шла тихая и молчаливая. Нехорошо было у нее на душе. Все время стояло перед глазами Катино лицо, мелькнувшее в приотворенной двери.
«Конечно, не надо было слушать Люську, – думала она, – мама никогда не отказалась бы сготовить…»
Они шли по Университетской набережной. День был солнечный и ветреный. По ярко-синей Неве весело бежали белые барашки. Ослепительно блестели адмиралтейская игла и круглые купола Исаакиевского собора. На фоне пышной летней зелени четко выделялся «Медный всадник» – знаменитый памятник Петру Великому. По обеим сторонам его красовались белыми колоннами на желтом фоне полукруг Сената и Адмиралтейство.
Леонтий Федорович остановился.
– Ну до чего же хорошо! Наташка, а? – и он пытливо посмотрел на дочь.
Наташа тоже остановилась и невольно залюбовалась.
– Хорошо, папа! – вырвалось у нее. Но сейчас же она молча двинулась дальше.
– Наташа!
– Что, папа? – она оглянулась.
– Постоим еще немного! А ну-ка, ты помнишь, что я тебе рассказывал о «Медном всаднике»? Или забыла?
– Ну вот, забыла! – обиделась Наташа. – Конечно помню! Этот памятник вылепил французский скульптор Фальконе. Царице Екатерине памятник понравился, а голова Петра не понравилась. Фальконе ее несколько раз переделывал, а она все говорит: не то! И тогда он поручил вылепить голову своей ученице – Марии Колло, и эта голова царице понравилась…
– Как это ты все помнишь? – удивилась Люся.
– А как ты считаешь, – заговорил снова Леонтий Федорович, стараясь вовлечь Наташу в разговор, – кони на Аничковом мосту великолепны? Но куда им до петровского коня! Правда?
– Ах, на мосту! – воскликнула вдруг Люся. – Я, когда по мосту иду, каждую-каждую лошадку по мордочке поглажу! Я их ужасно люблю!
– Люська, ну что ты глупости болтаешь! – раздраженно остановила ее Наташа. – «По мордочке»! Они же высоко!
– Сама ты высоко! Совсем низко, в перилах, на каждом шагу по две лошадки! – протестовала Люся. – Они такие смешные, с рыбьими хвостами! Как игрушечки!
Леонтий Федорович расхохотался.
– Все ты путаешь, Люся! Мы говорим о скульптурах на Аничковом мосту, а ты о перилах моста Лейтенанта Шмидта.
– А тот мост я и не знаю! – беспечно сказала Люся.
Наташа досадливо пожала плечами.
– Ты когда была в последний раз в музее? – спросил Леонтий Федорович, украдкой наблюдая за Наташей. – Со мной или со школой?
– В последний раз?.. – Наташа наморщила лоб, припоминая. – Ну, конечно, со школой! Весной, перед каникулами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16