– Ну что ж,– заключил он осмотр,– попробуем свои силы на подмостках, как говорится.
Выбор пьесы занял еще несколько дней. Затем на очередном собрании кружковцев Филипп Филиппыч объявил, что будут репетировать “Юбилей” – шутку в одном действии Антона Павловича Чехова, и тут же распределил роли. Роль Хирина дали Ринтыну. Кайон должен был представлять директора банка взаимного кредита Шипучина.
– Я не знаю, что такое банк взаимного кредита,– заявил Кайон, надеясь таким образом отделаться от роли.
– Это не обязательно,– успокоил его Филипп Филиппыч.
Татьяну Алексеевну играла Тамара Вогулова. На роль Мерчуткиной с большим трудом уговорили Аню Тэгрынэ из Туманской.
Несколько вечеров провели за чтением пьесы, потом каждый выписал в свою тетрадку роль и стал учить ее.
Содержание пьесы заинтересовало всех участников кружка. Кайон перестал сомневаться в своих сценических способностях и все время подавал реплики.
Саше роли не досталось, и он вынужден был скрепя сердце стать суфлером.
Пронзительные морозы сменялись ураганами, выдувавшими остатки тепла из новых общежитии.
Непросохшая как следует штукатурка растрескалась и валилась на головы. Иногда среди ночи раздавался глухой стук, за которым следовали стон и сильное ругательство.
Угол Ринтына в этом отношении был более безопасным. Штукатурка здесь держалась прочно, и во вьюжные дни его не заносило снегом, как Виктора Келеуги, койка которого находилась против окна. Виктор любил поспать, и любимым развлечением ребят было будить его. К утру Виктор так съеживался от холода, что добрая половина кровати оставалась пустой. А в пуржистые ночи в ногах образовывался сугробчик.
– Виктор, вытяни ноги! – кричали над ухом Келеуги.
Бедняга, напуганный, спросонья вытягивал голые ноги прямо на снег. Сон с него снимало как рукой, и он, ругаясь, поднимался с кровати.
22
Был банный день. С утра кастелянша училища выдала чистое белье. И день выдался на славу: низкое солнце заливало ослепительным светом лиман, окрестные горы, дома. Покрытые изморозью огромные железные мачты казались волшебными.
Ринтыну было тепло в новом зимнем пальто, в валенках. За несколько дней до седьмого ноября всем в интернате выдали новую одежду.
Баня находилась в конце поселка. Это был небольшой домик, разделенный перегородкой на два отделения – предбанник и мыльню, которая одновременно могла быть и парной.
Ребята разделись, обулись в калоши или старые ботинки и направились в мыльню. Ноги скользили по льду. Это застыла не успевшая стечь с прошлой бани вода.
В жарком тумане среди смуглых тел выделялся своей белизной Саша Гольцев. Каждому хотелось шлепнуть его по тощей спине. Он забрался под самый потолок и оттуда вздыхал:
– Эх! Жаль, веника нет…
– Ты что, захотел лед подмести? – весело крикнул ему Кайон.
– Похлестать себя с паром – веник нужен,– пояснил Саша.
– Это зачем? – с подозрением спросил Кайон.
– Для поднятия настроения,– невозмутимо ответил Саша,– на Руси издавна так водится.
– Брось выдумывать,– отмахнулся от него Кайон,– слезай лучше вниз и мойся.
– Нет, это правда,– подтвердил Ринтын.– Я видел на полярной станции в Улаке, как парились. Сядут вот на такой полке и пучком ветвей с сухими листьями обрабатывают себя. После этого они обливались холодной водой. А пекарь, дядя Павел, снегом обтирался. Прямо на улицу из бани выбегал.
– Но зачем себя так истязать? – удивлялся Кайон.
– Для улучшения кровообращения,– ответил Саша.– Конечно, непривычному человеку становится дурно, а вот когда человек начинает париться с удовольствием – это значит, что он вроде получил высшее банное образование.
– Ну, мне до этого образования еще далеко,– заметил Кайон.– Я впервые вымылся в бане, когда приехал в интернат,– десяти лет. А ты, наверное, с самого рождения моешься?
– Разумеется,– ответил Саша.
– Привезли нас в Певек,– пустился в воспоминания Кайон,– пять человек, прямо из стойбищ. Жмемся друг к другу как несмышленые телята. А ведь уже по четыре класса кончили. Повели в интернат. Смотрим кругом – народ во все матерчатое одет. В интернате тоже все в рубашках щеголяют, а у старших даже пиджаки были. Пиджак в нашем стойбище носил только учитель. Не успели мы раздеться, как повели к доктору. Ну, этого мы не боялись: у нас в стадах часто бывала фельдшер Наташа. Осмотрели нас и тут же начали стричь. У меня, как у потомственного оленевода, был венчик из волос вокруг головы – состригли наголо. Потом в баню повели. Особенно поразила нас жара. Некоторые даже подались к двери. Но сопровождавший нас старшеклассник преградил дорогу и крикнул: “Не бойтесь! Сейчас привыкнете!” Действительно, прошло немного времени, и мы ожили. Столько горячей воды нам и во сне не снилось. Помылись как следует, намного белее стали. Оделись во все чистое и вышли на улицу легкие как пушинки. Хотелось прыгать и петь.
Кайон помолчал и в заключение своих банных воспоминаний сказал:
– Так началось мое банное образование.
Ребят в мыльне было много. Кроме Саши, все они стали мыться с приходом в школу. Посыпались воспоминания о первом банном дне. Келеуги сказал:
– В баню я пошел впервые с братом. Он работал механиком на полярной станции, а мы жили в соседнем селении. Меня почему-то очень интересовал вопрос: в Африке жарко, как в бане, или еще больше? Брат, конечно, не мог ответить на этот вопрос, потому что, как и я, никогда не бывал в Африке. Он рассердился и сказал, что, если я буду задавать глупые вопросы, больше в баню меня не возьмет.
Ребята гурьбой вышли из бани и направились в общежитие. Было время обеда. Снег весело хрустел под ногами, от слепящего снежного блеска болели глаза. Солнце висело над Золотым хребтом совсем низко.
Навстречу бежали девушки. Теперь настала их очередь. Тамара Вогулова подскочила к Ринтыну, поздоровалась и, весело блестя глазами, шепнула:
– Какой ты сегодня красивый…
От этого шепота сердце зашлось у Ринтына, стало жарко. Он посмотрел вслед Тамаре. Она была уже далеко и бежала, махая белой рукавичкой из оленьих камусов.
…Ринтын упорно гнал от себя мысли о Тамаре. На репетициях он ловил себя на том, что не сводит с нее глаз, и пропускал мимо ушей наставления Филиппа Филиппыча.
23
В праздничный день учащиеся педагогического училища собрались утром в учебном корпусе. Все были одеты нарядно. В руках плакаты и транспаранты.
Тамара разыскала в толпе Ринтына:
– Давай понесем плакат вдвоем.
Площадь, на которой должен был происходить праздничный митинг, находилась возле самого педучилища, поэтому колонна учащихся прошла сначала до общежития и уже на обратном пути присоединилась к другим колоннам, направляющимся к площади. Во время митинга самолет разбросал над демонстрантами листовки с праздничными призывами. Все аплодировали и кричали “ура”. Ринтын, взглянув на стоящего рядом Сашу Гольцева, поразился его бледности.
– Что с тобой, Саша?
– Ничего,– ответил Саша дрогнувшим голосом.– Мне просто стало немного холодно.
До начала праздничного вечера было еще много времени, и ребята отправились в общежитие.
Филипп Филиппыч собрал артистов и произнес перед ними речь:
– Не пугайтесь волнения, которое вы будете испытывать при выходе на сцену. Даже великие артисты волнуются.
Мысль о предстоящем спектакле не выходила ни у кого из головы. Только один Саша был спокоен.
Кайон растянулся на кровати и бубнил себе под нос реплики:
– Замечательно подлая баба… Сударыня, я вам уже говорил… Это ужасно… Я несчастный человек… Не говори, что молодость сгубила, что ревностью истерзана моей…
Ринтын и Саша присоединились к ребятам, сгрудившимся возле раскаленной железной бочки. Участники струнного оркестра настраивали свои инструменты, то и дело отогревая над печкой пальцы.
– Я думал, что это давно у меня прошло,– вполголоса рассказывал Саша Ринтыну.– До сих пор не могу слышать звук летящего самолета. Так и кажется, что за этим послышится вой бомбы… Мы жили на Обводном канале напротив Первой ГЭС. Немцы старались попасть в нее, но все бомбы ложились в канал. Окна нашего дома залепило жидкой грязью, хотя мы жили на третьем этаже. Отец работал на Балтийском заводе и редко бывал дома. Ходить было далеко, да и работы много. Отца не пускали на фронт, и он работал днем и ночью. Потом мама слегла. Она так похудела, что я легко переносил ее с кровати на диван. Однажды пришел папа и сообщил, что дали комнату около завода. Соорудил он нам из листа фанеры волокушу, помог вынести маму, а сам побежал на завод. Я знал хорошо место, куда мы переселялись, поэтому отец не беспокоился. Впряглись мы с сестренкой в волокушу и потянули. Мама была легкая, кругом лежал снег, и волокуша хорошо тянулась. Прошли мы Измайловский проспект, свернули в переулок и услышали сигнал воздушной тревоги. Быстро втащили маму в ворота и притаились. И тут началось. Наверное, снова бомбили Первую ГЭС. Кругом стоял грохот и противный звук летящих самолетов…– Саша умолк и сделал движение, как будто проглотил что-то вязкое.– И в это время какой-то дяденька, пробегая мимо, увидел нас, схватил за руки и потащил в убежище. Я упирался, кричал, что на фанере лежит мама, и даже укусил его за руку. В это время раздался страшный грохот, на моих глазах обрушились стены дома. Я вырвался и побежал к тому месту, где осталась мама, но дяденька снова схватил меня и прижал к земле. Так мы и лежали среди обломков дома, пока не кончился налет. И потеряли маму: стена, возле которой мы ее оставили, превратилась в груду кирпичей и битого стекла…
Ринтын молча взял руку Саши и крепко пожал ее. После продолжительного молчания Саша тихо проговорил:
– А я, дурак, обрадовался, когда узнал, что началась война. Вот, думал, повоюем, а то было обидно, что все войны прошли, когда нас еще не было…
Ринтын, чтобы отвлечь Сашу от мрачных мыслей, попросил помочь ему вспомнить роль.
Саша взялся за тетрадку, и Ринтын сравнительно легко отбарабанил все реплики.
Кайон прислушался к ним и заявил:
– Так-то и я могу: без всякого выражения.
Филипп Филиппыч сам гримировал исполнителей. Из каких-то тайников он извлек театральный грим и даже парики.
На щеки Ринтына были налеплены всклокоченные бакенбарды, а на голове плотно сидел лысый парик.
Все парики были рыжие: у Кайона голова горела как огненная, зато на подбородке красовалась аккуратненькая черная острая бородка.
Спектакль начался.
Когда раздвинулся занавес, Ринтыну показалось, что он окунулся в морскую пучину. Вдруг он услышал собственный неестественно громкий, чужой голое.
Кайон – Шипучин вышел на сцену в точности так, как показывал ему Филипп Филиппыч,– слегка подпрыгивая. Зрители сидели тихо и внимательно смотрели спектакль.
И вот случилась беда. Кайон – Шипучин произнес: “Служащие поднесли сейчас альбом, а члены банка, как я слышал, хотят поднести мне и адрес и серебряный жбан”.
После этого он стал играть моноклем, скрученным из медной проволоки: заполнял паузу. Саша, заметив затянувшееся молчание, стал громко подавать следующую реплику.
Кайон – Шипучин с недовольным видом повернулся к кулисам и громко произнес:
– Саша, не мешай играть. Я же хорошо знаю роль.
В зале послышался смех, и Кайон, чувствуя, что совершил недопустимую ошибку, повернулся к зрителям и крикнул:
– Хорошо, не будь я Шипучин!
Зал примолк, и пьеса дальше шла без помех, если не считать, что Ринтын вместо: “У вас на плечах голова или что” сказал: “У вас на головах плеча или что?” К счастью, зрители приняли это как должное и даже наградили исполнителя аплодисментами.
Успех был огромный. Маленький зал гремел. Когда, откланявшись, исполнители собрались за кулисами, Филипп Филиппыч прослезился и со всеми расцеловался.
– Молодцы… Молодцы, ребята… Порадовали старика!
24
Незадолго до новогодних праздников в педагогическом училище кончился уголь. Из сарая выгребли последние остатки горючей пыли – всего лишь два с половиной мешка.
В трудном положении оказался весь поселок: в угольных копях, расположенных на другом берегу лимана, сломался подъемник.
По утрам, когда Ринтын с товарищами шел на занятия, над трубами домов уже не стлался густой жирный угольный дым, а лишь виднелись тоненькие струйки еле видимого дымка. Трактор возил топливо только в детские ясли. Для того чтобы наполнить пятитонные сани, пятеро грузчиков на своих спинах тащили уголь по наклонному стволу шахты от самого забоя на поверхность земли.
В холодном общежитии стало совсем морозно. Вокруг остывшей железной печки уже никто не собирался. В комнатах было непривычно светло. На стенах и на потолке сверкал, отражая электрический свет, ледяной иней. В классах писали только карандашами. Саше Гольцеву пришлось прекратить утренние обтирания снегом.
– Ничего,– подбадривал Саша товарищей,– в блокаду было хуже. Теперь ерунда – всего на несколько дней. Еда есть, в небе тихо – радоваться надо.
– Эх, забраться бы сейчас в теплый меховой полог,– стуча зубами, мечтательно говорил Кайон.– Горит жирник, а над ним поет свою песню горячий чайник. Благодать!
– А все-таки крепко обидел бог чукчей, поселив их в таком холодном месте,– подавал свой голос из-под груды наваленной на одеяло одежды Ринтын.
– По-разному действует холод на людей,– ехидно замечал Кайон,– одни даже становятся религиозными.
Пар от дыхания поднимался над каждым говорящим.
– Попасть бы сейчас куда-нибудь в Африку и пожариться на солнце,– продолжал Саша.
– А ведь самое интересное в том, что какой-нибудь изнывающий от жары африканец смотрит на карту и думает: неплохо было бы отдохнуть от зноя где-нибудь на Чукотке, скажем, в общежитии Въэнского педагогического училища,– говорит Ринтын, примериваясь, как встать с кровати, чтобы моментально натянуть на себя одежду.
После завтрака, на котором единственным горячим блюдом был чай, ребята расходились по классам. Сидели одетые – в шапках и рукавицах.
Во время перерывов в коридорах училища было так же шумно, как и в начальной школе. Ребята играли в чехарду, таскали на себе товарищей, устраивали борьбу. Трудно было девушкам. Они мерзли быстрее, и некоторые из них уже простудились. Заболевшие лежали в холодной комнате, и только пар от дыхания над их головами показывал, что под грудой одеял лежат живые существа.
Ринтын смастерил несколько жирников, но, к сожалению, в Въэне не было ни капли нерпичьего или моржового жира. Керосин же через несколько минут вспыхивал.
Слегла в постель и Тамара Вогулова. Она крепилась до последнего. Однажды утром не поднялся со своей постели Саша Гольцев. Не помогли ему ни снежные обтирания, ни ежедневная гимнастика.
– Если бы не блокада,– сказал он, обдавая горячим дыханием Ринтына,– я бы выдержал.
В этот день после уроков директор собрал в своем кабинете педагогов, комсомольский комитет и старшеклассников.
– Отдел народного образования разрешает прекратить нам занятия. Средняя школа и школа колхозных кадров с завтрашнего дня не занимаются. Больных мы соберем в одну комнату и будем обогревать ее примусом.
Сообщение директора встретили без особого энтузиазма. Все молчали. Ринтын поднял руку. Он не был любителем выступать на многолюдных сборищах, но сейчас молчать не мог.
Директор кивнул ему головой.
Ринтын встал. На него посмотрели с недоумением: что тут митинговать, когда положение такое трудное.
– Я слышал,– начал тихо Ринтын,– что вчера работники окружной конторы связи собрались в угольные копи и за день нагрузили трехтонные тракторные сани. Почему бы нам не последовать их примеру?
– Правильно,– одобрил его Кайон,– мы достаточно взрослые люди. Вот давайте считать: нас наберется человек тридцать здоровых, крепких ребят. И если каждый вынесет на поверхность хотя бы сорок килограммов угля, то один рейс – тонна угля.
Директор постучал карандашом по настольному стеклу.
– Я уже думал об этом,– сказал он,– но у нас нет трактора. Трактор выделяют только по личному распоряжению председателя окружного исполнительного комитета.
– Так надо попросить его,– сказал Ринтын.
– Вот в том то и дело, что он уже мне отказал,– с горечью сказал директор.
– Ну, тогда мы сами к нему пойдем,– твердо заявил Кайон,– как-нибудь с ним договоримся.
Было решено с завтрашнего дня занятия в педагогическом училище прекратить.
25
Ринтын и Кайон – оба были здесь впервые. В длинный коридор выходили одинаковые, обитые черной клеенкой двери. Под ногами расстилалась мягкая ковровая дорожка, заглушавшая шаги, как пушистый только что выпавший снег. На каждой двери за стеклом золотистыми буквами было написано название отдела. “Председатель Чукотского окружного исполнительного комитета депутатов трудящихся”,– прочли ребята на одной из дверей и остановились.
– Здесь,– шепотом произнес Кайон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62