Правда, Камбасерес от меня ушел - надо же было упустить его прямо из рук! - но его добыча досталась мне; в маршальских кобурах была обнаружена холодная курица и болонская чесночная колбаса, а в ранце французского солдата, чей труп валялся на переднем скате бруствера, мы нашли буханку хлеба - трехсуточный рацион бедняги. Взамен соли у нас имелся порох; и, уж конечно, где доктор, там непременно сыщется (у него в санитарном ящике) бутылка доброго коньяку. Мы сели и славно, по-солдатски закусили. Доктор нарвал сочных плодов с росших поблизости лимонных деревьев - на них ходили в свою последнюю отчаянную атаку карабинеры и 24-й, - а пунш мы сварили в каске Джека Деламера.
- Ей-богу, в ней никогда прежде не было так много толку, - сострил доктор, разливая пунш, и мы все покатились со смеху, кроме того гвардейца, который сидел злой, как турок на крестинах.
- Buvez en, - сказал старый костоправ пленному французу, - са vous fera du bien, mon vieux coq! Пейте. Это пойдет вам на пользу, старина! (франц.).
И полковник, которому только что кончили перевязывать раны, с жадностью схватил протянутую чашу и осушил ее за здоровье угощающих.
Как непостижимы превратности военной удачи! Всего лишь полчаса назад мы с ним вели смертный поединок, и он, наш теперешний пленник, уже торжествовал надо мной победу. Я как раз занят был с Камбасересом, которого сбил с лошади и готовился скрутить, как вдруг почувствовал укол сзади, к счастью, пришедшийся в кожаную гусарскую ташку; в следующее мгновенье геркулесова длань сдавила мне горло - я очутился на земле - пленник мой бежал - а надо мной, с обнаженной шпагой в вытянутой руке, стоял, сверкая очами, великан в форме полковника Артуазских частей.
- Rends toi, coquin! Сдавайся, мошенник! (франц.). - говорит он.
- Allez au Diable Иди к черту (франц.)., - говорю я. - Фогарти не сдаются.
Я вспомнил мою бедную матушку и сестер, вспомнил наш старый дом в Киллалу - кончик клинка был уже у меня между зубов - мысленно, на последнем дыхании произнес молитву, закрыл глаза - но в это время удача переменилась, и приклад мушкета, которым орудовал Ланти Кланси, вышиб шпагу и перешиб державшую ее руку.
- Тонамундиаль набоклиш! - выругался француз на чистейшем ирландском языке. Хорошо, что я успел совладать с приступом хохота и вовремя остановить Ланти, иначе честный малый проломил бы моему доблестному противнику череп. А ведь мы с ним после этой драки стали сердечными друзьями, как и полагается людям храбрым и благородным.
Штурм бреши был назначен на час заката, и, как поступают в таких случаях настоящие вояки, мы решили оставшееся время провести в свое удовольствие. Каналья-доктор взял себе печенку и крылышко, второе крылышко мы отдали нашему гостю - пленному; негодники Джек Деламер и Том Деланси захватили ножки - а мне бедному, увы, пришлось довольствоваться остатками спинки и гузкой, которая у нас именуется - "Кардинальский нос".
- Ну-с, как вы находите нос его преосвященства? - спросил Джерри Блейк.
- Он же не мог оставить кардинала с носом! - воскликнул неисправимый остряк-доктор, и мы все прямо-таки взвыли от смеха.
- De mortuis nil nisi bonum О мертвых - ничего, кроме хорошего (лат.)., - проговорил Джек, воздев к нему объеденную кость куриной ноги.
- Маловато, но зато, ей-богу, нам не угрожает куриная слепота, - сказал я. - Ладно, ребята, споем-ка добрую песню.
- Идет, - сказал Том Деланси и исполнил нижеследующую балладу собственного сочинения:
Послушайте, ребята, душевно вас прошу,
Вот только кружку пива за Нэнси осушу.
Досталась эта кружка мне, братцы, от дружка,
Поэтому она мне, как память, дорога.
Был малый, каких мало, наш Том Распей-Галлон,
Где пьянка, где гулянка, там всюду первый - он.
Такой он был пьянчуга, любого перепьет,
Ни в чем не подкачает, нигде не подведет.
Однажды, как обычно, он на крыльце сидел
И в кружку с добрым пивом задумчиво глядел.
Вдруг, здрасьте! Смерть с косою грозит ему в лицо:
"Эй, честный Томас, пробил час, кончай свое пивцо!"
Так стал сырой землею, стал глиной друг мой Том,
Из глины вышла кружка, и мы за Нэнси пьем.
- Вздор! - сказал доктор. - Я это уже слышал. А вот вам, ребята, кое-что новенькое.
И старый костоправ запел звучным южно-ирландским тенором:
Наш Ларри О'Тул
Любил разгул,
Немало он скул
Свернул.
Караул!
Наш доблестный Ларри О'Тул.
Он был одноглаз,
Но сиял, как алмаз.
Единственный глаз
И не раз
Красоток сражал
Наповал,
Уж он в этом толк понимал.
Всех больше он пил,
Девицам был мил,
А сколько слупил
Еды!
Пуды.
Но вовсе не пил воды.
Такой уж он был,
Его я любил,
А нынче он в бозе почил,
Навеки уснул,
На небо махнул
Приятель мой Ларри О'Тул. *
* Перевод Э. Линецкой.
Я заметил, что глаза французского полковника засверкали при звуках наречия его родины; но мы были слишком хорошо воспитаны, чтобы показывать, что видим его волнение.
Солнце опускалось за горы, когда мы допели наши песни, и все стали с волнением дожидаться условного сигнала - ракеты из штаб-квартиры сэра Вивиана Стерви, долженствующей возвестить возобновление военных действий. Она взвилась в небо, как раз когда из-за горизонта выплыла во всем серебряном великолепии полная луна, и, прежде чем обгорелая трубка, шипя, упала к ногам генерала Пиктона и сэра Лоури Кола, стоявших на посту во главе обоих штурмующих отрядов, все девятьсот девяносто девять орудий наших батарей уже открыли огонь, и в ответ грянула могучая канонада из форта.
- Ну-с, чей первый танец? - сказал доктор. - Бал-то начался! Ха! Вон покатилась голова бедняги Джека Деламера! Ядро, надо признать, выбрало себе мишень по образу своему и подобию. Пожалуй сюда, Тим, придется мне починить тебе ногу. Твоей жене, Дулан, мой мальчик, понадобится теперь вязать в два раза меньше чулок. У-ух! Вон как рвануло, перебило меня бестактно на полуслове. Вот черт! Да у меня перо со шляпы сорвало.
Так, среди непрекращающегося воя восьмидесятичетырехфунтовых орудий, бесстрашный докторишка шутил свои шутки и делал свое дело. А что сердце у него чувствительное и нежное, знали все, кто служил с ним вместе, и первый Филип Фогарти, скромно пишущий эти строки.
Наша амбразура была, по счастью, совершенно непробиваема для снарядов, и доблестный Раздесятый полк под моим началом понес весьма незначительные потери.
- Не горячитесь, ребята, - сказал я, - вот погодите, скоро у вас будет работка куда какая горячая.
Бравые ребята ответили мне дружным ирландским "ура". Я заметил, что наш пленник не остался равнодушен к этим звукам.
- Земляк, - сказал я, - я тебя признал. Но никогда еще ирландец не был изменником.
- Taisez-vous, - проговорил он, прикладывая палец к губам, - C'est la fortune de la guerre: Молчите. Таковы превратности войны (франц.). если вы когда-нибудь попадете в Париж, спросите там маркиза д'О'Махони, и я встречу вас там гостеприимством, которого из-за ваших тиранических законов не могу оказать в стенах отчего дома у нас на родине.
Слеза затмила мне очи, и я горячо пожал ему руку. Так, значит, это знаменитый полковник прославленной Ирландской бригады, возведенный Наполеоном в сан маркиза на поле Аустерлица!
- Маркиз, - произнес я, - страна, вас изгнавшая, гордится вами. Но чу! Вот, если не ошибаюсь, и сигнал к атаке.
И действительно, капитан Ванделор прискакал к нам сквозь град шрапнели, попросил командира Раздесятого полка, предписал мне находиться в полной боевой готовности и дожидаться только, пока подойдут с флангов Пятидесятый и Шестидесятый полки вместе с отрядом гренадер Германского легиона. Верные вояки вскоре и впрямь объявились; Пятидесятый полк возглавлял Джек Аркепузан (виданное ли дело, чтобы кто-то шел на штурм, а Джек оставался в стороне?), а доблестный Поцтаузенд вел своих ганноверских ветеранов.
Взвилась еще одна ракета.
- Вперед, бойцы доблестного Раздесятого! - воскликнул я громовым голосом. - За мной, ребята из Киллалу, за вашим капитаном!
И с пронзительным криком "ура", перекрывшим пушечный грохот, мы ринулись вверх по склону. Аркепузан со своим храбрым Пятидесятым и доблестный Поцтаузенд от нас не отставали. Мы одолели равелины, мы миновали кульверины, в штыки разделавшись с пушкарями прямо у лафетов; двумя огромными люнетами по обе стороны контрэскарпа мы просочились наверх и изготовились к штурму самой цитадели. Я видел Сульта на стене - он был без кровинки в лице; и подлец Камбасерес, в тот день ускользнувший у меня прямо из рук, заметно дрожал, подбадривая своих солдат.
- Вперед, ребята, вперед! - хрипло гаркнул я.
- Ур-ра! - отозвался мой доблестный Раздесятый.
Но в рядах противника возникло какое-то движение. У стены появился офицер, весь сверкающий орденами, и другой - в сером сюртуке и в треуголке набекрень, и я узнал императора Наполеона и прославленного Иоахима Мюрата.
- Положение наше, как я вижу, весьма плачевно, - сурово сказал Наполеон. - Придется мне тряхнуть стариной и снова заделаться артиллеристом.
Тут Мюрат зарядил последнее стодвадцатичетырехфунтовое орудие, которое еще не заставила замолчать наша артиллерия, и император навел его прямо на нас.
- Ур-ра, ребята из Киллалу! - воскликнул я. В тот же миг я успел почувствовать, как меня охватывает оцепенение смерти, и бездыханным трупом растянулся на крепостном валу.
II
- Тише, - проговорил кто-то, и я узнал голос маркиза д'О'Махони. Хвала небесам, к вам вернулся рассудок. Это первые разумные слова, которые вы произнесли за полтора месяца.
- Ей-богу, так оно и есть, полковник, душа моя, - отозвался другой голос, еще более мне знакомый: то был мой честный и доблестный Ланти Кланси, он рыдал у моего изголовья от счастья, что его хозяин начал поправляться. О! а! Мистер Фил, мистер Фил! Какой же это будет великий день, когда я пошлю счастливое известие (я бы и послал, да вот только писать не умею) госпоже вашей матери и вашим сестрам в замок Фогарти! Его преподобие отец Люкас, когда прочтет письмо, так будет прыгать от радости, что похудеет. Полтора месяца вы метались в постели, что разъяренный лев в клетке, и бредили, будто совсем обезумели, как тот хряк у Мика Малони, что принял Миков парик за капустный кочан, сжевал его и помер от колик.
- Значит, я был без памяти? - слабым голосом спросил я.
- Ну да! Разве вы еще вчера не величали меня своей обожаемой доньей Анной и не тянули меня за бакенбарды, будто это шелковистые локоны прелестной сеньоры?
В это самое мгновенье со стула, стоявшего у моего изножья, густо покраснев, поднялась прелестнейшая из когда-либо виденных мною юных красавиц и павой выплыла вон из комнаты.
- Бредил, о слепец и негодяй?! - воскликнул я. - А кто же тогда эта прекрасная дама, которую ты спугнул своей наглостью? Донья Анна? Где я?
- В надежных руках, Филип, - ответил полковник. - Вы в моем доме на Вандомcкой площади в Париже, коего я являюсь военным губернатором. Вы и Ланти были повержены под Бургосом воздушной струей от пушечного ядра. Вам нечего стыдиться: сам император произвел этот выстрел. - Полковник обнажил голову, произнося дорогое всей Франции имя. - Когда наши солдаты возвращались после вылазки, в которой была отбита ваша доблестная атака, вас нашли распростертым на бруствере, и я позаботился о том, чтобы перенести вас в город. Правда, рассудок вас оставил, когда вы очнулись, но я не пожелал покинуть в беде сына моего старого друга Филипа Фогарти, спасшего мне жизнь в девяносто восьмом году, и в собственной карете привез вас в Париж.
- Да, и вы много раз норовили выпрыгнуть в окошко, мистер Фил, добавил Кланси.
- Привез вас в Париж, - с улыбкой продолжал полковник, - и здесь, стараниями моих ученых друзей Бруссэ, Эскироля и барона Ларэ, здоровье, хвала небу, к вам возвратилось.
- Но кто этот прелестный ангел, выпорхнувший из комнаты? - воскликнул я.
- Этот прелестный ангел - леди Бланш Сарсфилд, опекуном которой я являюсь. Она внучка доблестного Сарсфилда, графа Лукана, и может, если только пожелает, сделаться мадам Камбасерес, супругой маршала и герцогиней Иллирийской.
- О, зачем вы вырвали этого негодяя из моих рук? - вскричал я.
- А зачем Ланей вырвал вас из моих? - возразил полковник. - C'est la fortune de la guerre, mon garcon Таковы превратности войны, мой мальчик (франц.).. Но успокойтесь и глотните этого питья, которое приготовила для вас Бланш.
Услышав, чьи ручки его составляли, я жадно испил целебного отвара, и благодатное его действие сказалось незамедлительно: я погрузился в легкую живительную дремоту.
С этого дня здоровье мое стало быстро улучшаться, - таково преимущество счастливой младости, которую ничто не в силах сломить. Бланш восхитительная Бланш - сама ходила за мной, ибо я отказывался принимать лекарства иначе, как из ее лилейной ручки. Следствия? А следствия были таковы, что и месяца не прошло, как уже пациент был по уши влюблен в своего врача; что же до барона Ларэ, Бруссо и Эскироля, то им была дана команда "кругом - арш!", и тут их и след простыл. В скором времени я настолько поправился, что был уже в силах отдать должное прекрасному gigot aux navets Баранине с репой (франц.). и boeuf aux cornichons Говядине с корнишонами (франц.). и прочим там разным роскошным закускам, что подавались у маркиза к столу, да при том еще с аппетитом, приводившим в изумление французов, хаживавших к нему обедать.
- Дайте только срок, вот он совсем оправится, мисс, - сказал как-то Ланти, всегда прислуживавший за моим стулом. - Да лопни мои глаза, он, когда здоров, умнет корову целиком, не считая копыт и хвоста, и не охнет.
Я запустил бездельнику в голову графином - как еще прикажете отвечать на такую наглость?
Хотя мерзкий Камбасерес из кожи лез, добиваясь, чтобы меня отослали в Верден в лагерь для английских военнопленных, но влияние маркиза на императора взяло верх, и мне было позволено остаться в Париже, где я и пребывал счастливейшим из пленников во дворце полковника на Вандомской площади. Здесь мне представился случай повращаться в избранном французском обществе - случай, коим, смею надеяться, не без успеха сумел воспользоваться юноша, обладающий достоинствами Фила Фогарти, эсквайра. Я встречался с великими, с прекрасными, с доблестными. Частым гостем у маркиза был Талейран. Над его bonmots Остротами (франц.). покатывались со смеху все за столом. Нередко закусывал с нами Ней; Мюрат, бывая в городе, непременно заглядывал на чашку чая и на дружеский роббер. Увы! Кто мог знать, что обе эти буйные головы обречены так скоро покатиться с плеч! У моей жены есть пара серег, подаренная Мюратом, который носил их всю жизнь, - однако не будем забегать вперед. Всякому было видно, даже "вполглаза", как говаривал князь Беневентский, как обстояли дела между мною и Бланш; но злодей Камбасерес, которого она ненавидела за жестокость и безобразие, продолжал преследовать ее своими домогательствами.
Помню, был как раз день святого Патрика. Мой нежный друг раздобыла в Мальмезоне из садов императрицы Жозефины (которую все мы любили в тысячу раз больше, чем эту австриячку, белобрысую и, между нами говоря, косую на оба глаза) огромную охапку трилистника (нашего национального цветка), и все ирландцы Парижа были званы на праздник.
Я и князь Талейран с Полиной Бонапарт и мадам де Сталь вчетвером отплясывали матросский танец; и маршал Сульт прошелся круга два с мадам Рекамье; и вдова Робеспьера - славная такая, добрая женщина, ничуть не похожая на своего мужа, - тоже пошла плясать с австрийским посланником. Кроме того, в элегантных покоях маркиза собрались знаменитые художники: барон Гро, Давид и Никола Пуссен, и еще Канова, который тогда жил в Париже и ваял статую императора по заказу папы Льва X, словом - весь цвет Парижа, как выражается моя талантливая соплеменница, эта юная ирландка, одаренная необузданной фантазией.
Но вот прозвучал всеобщий глас: "La Gigue Irlandaise! - Даешь ирландскую джигу!" Этот танец еще раньше произвел фурор в Париже, когда его впервые исполнила здесь прекрасная Бланш Сарсфилд.
Вот она выступила вперед и выбрала меня в кавалеры. И под восторженные крики столпившихся зрителей, среди которых были Ней, Мюрат, Ланн, князь Ваграмский и посланник австрийский, мы с нею, смею думать, показали высшему свету Парижа недурной образчик нашего прославленного национального танца.
Я как раз откалывал коленца похлеще и делал двойной перешарк с пятки на носок, вдруг Бланш подплывает ко мне чечеткой и, улыбаясь, тихо говорит:
- Остерегитесь! Я вижу, Камбасерес разговаривает о нас с герцогом Фуше - а если Фуше на кого-нибудь посмотрит, тому ничего доброго это не предвещает.
- Камбасерес ревнует, - говорю.
- Придумала! - воскликнула она. - Заставлю его протанцевать со мною.
А музыка наяривает вовсю, и вот я, притворившись, будто ослабел после недавнего ранения, сел в сторонку. Прелестная Бланш с улыбкой на устах подходит и приглашает Камбасереса своим вторым кавалером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10