мир устроен что песочные часы, всему на свете по прихоти случая
предопределено оказаться то внизу, то наверху.
- Помоги мне, - сдавленно, с опаской и как-то скованно обратилась к
Вере охранница, уже наполовину поглощенная пустотой и потому страшащаяся
звуком или движением ускорить падение.
Теперь это была настоящая просьба: смирение, кротость, покорность
судьбе, робкая надежда присутствовали в ней, как и страх получить отказ.
- Ой, что ты, подруга! - по-деревенски махнула на нее ладошкой Вера.
- У тебя автомат, а я страсть как оружия боюсь. Да ты сама, сама... Ты ж
говорила: своими руками!.. Вот и действуй. За автомат уцепись, а от меня
какая подмога?
- Помоги мне! - как бы не слыша, не замечая, уже почти шепотом с
мольбой твердила Сталена, обездвижив себя до полного окостенения - даже
дышать боялась; и все же мелкими, едва заметными толчками она
соскальзывала вниз. - Не хочу!
- Понятное дело, кто ж хочет... Я, что ль, хотела лезть сюда к вам?
Или другие хотели? Да вы не спросили нас, потащили. А теперь, что ж...
тебя спрашивать? Не дождешься, сука яловая! Да ты вспомни, как ты
измывалась над нами. Вспомни, вспомни, моль холощеная! Ты нас что ни день
смертью стращала. Вспомнила? Ну как, сладко тебе?
Из обломков на нее смотрели круглые от ужаса глаза. С отчетливой,
ясной, жесткой определенностью охранница поняла, что на помощь ей
рассчитывать не приходится: никто ей не поможет - никто!
Она умолкла, глаза ее расширились еще больше; не двигаясь, она
смотрела с тоской из нужника, как больное животное из норы. Можно было
подумать, что она там укрылась среди обломков - спряталась, затаилась в
надежде отсидеться и переждать.
И такая она была бессловесная, сникшая, безответная, что казалось, и
пожалеть можно. Видно, Вера сама испугалась этой мимолетной жалости и
отмахнулась от нее, озлобилась, взъярила себя, чтобы не поддаться
естественному движению души.
- Сгинь, тварь! - сказала она, ожесточаясь.
И тотчас, будто слово ее обрело силу, скворечник с грохотом осел,
сложился плоско, стал грудой досок; настил окончательно разъехался, а
помост вместе с досками, жердями и охранницей обрушился вниз, в густую,
пузырящуюся, зловонную жижу, куда долго еще сыпались мелкие обломки,
гвозди, древесная пыль и труха.
Вера вернулась в строй, где ее с нетерпением и жгучим интересом
ждали. Джуди не понимала, о чем украдкой, но живо, без умолку
перебрасываются словами пленницы, но было заметно, как любопытство
катается по строю из конца в конец.
Все вдруг запросились у охранника в туалет, никто не мог дотерпеть до
казармы. Охранник разрешил, а сам остался у входа в штрек; побега он не
опасался - тупик, деться некуда.
Строй распался, пленницы толпой стояли у развалин сортира, могло
сдаться, что скворечник подвергся налету вражеской авиации.
- Ну ты, мать, как бульдозер, - похвалила подругу Маша, а Вера
засмущалась и отнекивалась стыдливо:
- Да что вы, что вы, он сам...
Узницы перешучивались, посмеивались, гомон стоял над толпой, как на
рынке в базарный день. Замордованные, затравленные, изнуренные непосильным
трудом, они давно не испытывали такой легкомысленной смешливости. Можно
было решить, что им посулили скорую свободу, и они с легким сердцем,
бездумно поверили в нее.
Но постепенно веселые голоса потухли, смех угас, вокруг установилась
привычная подземная тишина. Среди беззвучия они услышали под обломками
глухой утробный нечеловеческий вой, сопровождаемый тяжелым вязким плеском.
Иногда вой обрывался, и сдавленный прерывистый голос приносил снизу, будто
из могилы, одно слово:
- Помогите!
Мертвая тишина висела над толпой, никто слова не проронил.
- Надо ей помочь, - неожиданно предложила Джуди.
Она сказала это по-английски, но все поняли, даже те, кто не знал
языка.
- Сбрендила? - повернулась к ней Вера. - Не тебя ли она больше всех
мордовала? Мало тебе? Еще хочешь?
- Мы должны ей помочь, - повторила Джуди по-английски и добавила
по-русски. - Помогать.
- Это с какой же стати?! - возмутился кто-то в толпе. - Уж тогда она
нас точно к стенке своими руками!
- Ты сумасшедшая! - объявила Маша американке.
- Я не есть крейзи, - отказалась по-русски от диагноза Джуди и
продолжала по-английски.
Она говорила, что это большой грех, она не может допустить, чтобы
человека утопили в дерьме.
- Кто человек?! - рассердилась Вера. - Где человек?! Она человек?!
Голос из-под земли все реже просил о помощи. И вой слабел и
прорезался иногда жалобным скулением; понятно было, что охранница теряет
последние силы.
- Любой человек, даже очень плохой, есть живая душа. Бог говорит: не
убивай! Мы не имеем права лишать человека жизни, - сказала Джуди и
прибавила по-русски, чтобы ее поняли. - Это не есть христус.
- Какого черта?! - взорвалась одна из пленниц. - Что вы, американцы,
всюду лезете со своими порядками?! Здесь Россия, понятно?! Здесь все
можно!
- Мы должны ей помочь, - твердила свое Джуди, и никто не мог ее
переубедить.
Все это время Маша молчала, пребывала в задумчивости, и похоже,
прислушивалась к голосам, которые звучали где-то вдали. Лишь иногда
переводила какие-то слова, когда считала нужным.
- Если ты ее сейчас спасешь, потом будешь очень сожалеть, -
предостерегла Джуди пожилая пленница, а Маша перевела.
- Я знаю, - кивнула Джуди. - Я готова. Иначе нельзя.
Она попыталась в одиночку растащить завал, но была слишком слаба.
Пленницы схватили ее, чтобы помешать, но она вырвалась, побежала к выходу
из штрека и привела молодого охранника, напарника Сталены; вдвоем они
принялись растаскивать доски под осуждающее молчание остальных.
Никто не шевельнулся, никто слова не проронил, одна Маша вздохнула
тяжело и стала оттаскивать доски в сторону. Густой смрад заполнил тесное
пространство штрека.
Вскоре у ног открылась зияющая пустота, охранник посветил фонарем;
толпа подалась вперед, среди досок все увидели торчащую из пузырчатой,
похожей на жидкий торф гущи голову с безумными выпученными глазами. Иногда
охранница уходила вниз, исчезала, и плотная зыбучая поверхность смыкалась
над ее головой; потом охранница появлялась, тяжело и обессилено дыша.
Альбинос спустил в яму длинную доску, Сталена уцепилась за нее двумя
руками, охранник и Джуди стали тащить ее наверх. Никто им не помогал, ни
один человек, Маша помедлила и стала к ним третьей.
Напрягаясь, они втроем с трудом тянули доску с охранницей, страдая от
нестерпимой вони, которая крепла и не давала дышать.
Выбравшись наверх, Сталена бездыханно распласталась у ног толпы,
долго отдувалась, распространяя вокруг себя одуряющий смрад. Отдышавшись,
она села, странно хихикнула, размазывая по себе грязь, потом засмеялась и
принялась хохотать. Непонятно было, что ее рассмешило, все опешили, потом
поняли и уже смотрели на нее без злости, даже с некоторым состраданием;
лица пленниц стали одинаково задумчивыми, словно все сообща задумались об
одном.
- Свихнулась, - ни к кому не обращаясь, известила в пространство
Вера.
Больше Сталену не видели, молодой охранник сказал, что она больна и
находится в госпитале.
Как ни странно, вскоре Джуди обвинили в диверсии. Суд состоял из трех
человек, следователь, который допрашивал Джуди был одним из трех.
Молодой охранник привел пленниц в тихое помещение, украшенное
портретами вождей; над столом, покрытым красной тканью, висел портрет
Дзержинского и транспарант со словами "Наш суд - самый справедливый суд в
мире".
Они сидели в ожидании судей, те запаздывали, видно, добирались
издалека, либо были заняты важным делом; молодой охранник, не отрываясь
смотрел на Джуди.
- Слушай, что он на тебя пялится? - обратила внимание Маша. -
По-моему, он в тебя влюбился. Все дни глазеет. Смотри, как вперился. А он
ничего мужик. Нет, он точно на тебя глаз положил.
- Он следит, чтобы я не сбежала, - улыбнулась Джуди, но она и сама
заметила, что альбинос смотрит на нее постоянно.
Появились судьи, три старика: все трое были в старых комбинезонах,
как пилоты из одного экипажа. Один из них приказал охраннику открыть окна.
"Какие окна?" - поразилась Вера и стала с недоумением озираться.
Одна из стен оказалась зашторенной, можно было подумать, что за
шторами скрыты окна. Так оно и оказалось. Охранник раздвинул шторы, за
ними и впрямь обнаружились окна, три окна, все как полагается - рамы,
стекла...
Окна на самом деле были устроены в стене, но с той лишь разницей, что
за стеклами висели старые плакаты: в одном окне - сельский пейзаж,
колхозная страда, в другом - большой дымный завод, но, видно, из давних,
когда дым над трубами выражал прогресс, в третьем окне открылась Красная
площадь, по которой строем шли пионеры.
Это была комната суда, здесь же располагался красный уголок, окна
были устроены, чтобы посетитель не чувствовал себя взаперти и мог
отдохнуть душой.
Суд был коротким и скорым. Следователь, он же один из судей,
рассматривал происшествие как диверсию враждебной страны. Американская
разведка для того и послала Джуди, чтобы та разрушила важный объект и
нанесла гарнизону потери в живой силе и технике. Имелся ввиду утонувший
автомат. Маша хотела перевести Джуди обвинение, но судьи ее остановили и
сказали, что необходимости нет.
Другой судья сказал несколько слов о важности бдительности, третий
призвал всех выполнять служебные инструкции и крепить могущество
подземного бункера - оплота мира и социализма во всем мире.
Джуди непонимающе прислушивалась, растерянно поглядывала на Машу, но
та обескураженно разводила руками: ее останавливали всякий раз, когда она
хотела дать перевод.
После судей слово предоставили обвиняемой. Джуди сказала, что
произошел несчастный случай, и она помогла спасти охранницу. Ее
внимательно слушали, не перебивая, но к переводу так и не прибегли,
сказали, нет необходимости, суду и так все ясно.
Тем и обошлось. Следователь, он же судья, прочитал написанный заранее
приговор: к высшей мере наказания.
- Что? - непонимающе вертела головой Джуди. - Что они сказали?
- Вы спятили! - загалдели пленницы. - Она ее спасла!
- Заседание окончено, - объявил один из судей.
- Да вы что?! - вскинулась Вера. - Если б не эта американка, ваша
охранница захлебнулась бы в говне!
- Что они сказали? - растерянно спрашивала Джуди, чувствуя, что
происходит что-то ужасное.
- Вы должны были опросить свидетелей. Меня! Его! - Вера показала на
молодого альбиноса. - Спросите! Мы там были! Мы все видели!
- Нет необходимости, - ответил один из судей, другой приказал
охраннику закрыть окна, и тот одну за другой задернул шторы.
- Что?! Что?! Что они сказали?! Что происходит?! - чуть не плача,
спрашивала Джуди, уже догадываясь, но еще не веря.
- Где защита?! Где свидетели?! - кричала Вера.
- Это буржуазные предрассудки, мы в них не нуждаемся, - ответил один
из судей и объявил, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
С присущим ей даром Маша застенчиво поведала, что она думает о суде и
о каждом судье в отдельности, как она к ним относится и что их ждет
впереди.
- Карцер! - объявил один из стариков. - На месяц! За неуважение к
суду!
Мягко, не повышая голоса, хрупкая женщина известила суд о своем
отношении к карцеру - на английский это было непереводимо, как, впрочем, и
на любой другой язык; Маша намекнула на мужские достоинства судей, при
этом она утверждала, что между ног у них так пусто и печально, словно она
сама в этом убедилась или, по крайней мере, ей это доподлинно известно.
Суд удалился, охранник повел узниц в тюрьму.
- Died? - тихо спросила Джуди, вокруг нее все подавленно молчали, и
она повторила вопрос. - Died? But why? [Смерть? Смерть? Но почему?]
Ей не ответили, она как-то сразу отстранилась от всех, отделилась, в
ней появилось что-то нездешнее, какая-то отрешенность, и Джуди удалялась,
удалялась, хотя оставалась рядом, и ее можно было коснуться рукой.
- Когда? - спросила Маша у охранника.
- Сегодня, - ответил он хмуро.
- Кто?
- Кому прикажут.
- Любой?! - не поверили пленницы. - Неужели любой?! А если кто-то
откажется?
- Его казнят.
В гарнизоне не было палача, назначить могли любого, никто не вправе
был отказаться. Да, исполнить приговор обязан был всякий, кем бы ни
приходился ему осужденный. Такие поручения даже поощрялись как
свидетельство преданности идее. Если у осужденного были в гарнизоне
родственники или друзья, казнь старались поручить именно им.
Появился конвой, Джуди поставили перед строем и объявили приказ:
исполнить приговор поручалось охраннику, который стерег пленниц. Все тут
же - весь строй - повернули головы к нему, словно им дали команду
"ровняйсь!": молодой охранник окаменел и стоял ни жив, ни мертв.
Понятно было, почему выбор пал на него: в своих доносах Сталена,
видно указала на его интерес к американке.
Конвой повел пленниц в тюрьму, охранник вместе с Джуди и двумя
сопровождающими направился в дальний штрек, где исполнялись приговоры.
Бледная, обливаясь слезами, Джуди рассказывала, что с ней произошло
вчера. Одной рукой Бирс обнимал ее за плечи, другой гладил ей волосы.
Сейчас она переживала все заново - тот страх, то отчаяние и ту слабость,
которые одолевали ее вчера.
Ее долго вели длинными бетонными коридорами, спускали все ниже с
горизонта на горизонт. Наконец они пришли в нижний коридор, Джуди увидела
стальную тяжелую дверь, один из сопровождающих долго вращал штурвал
герметичного запора, пока ее открыл. За дверью оказался глухой тупик с
низким земляным полом; дальняя стена, возле которой поставили Джуди,
оказалась щербатой, Джуди поняла, что это следы пуль. Пахло свежей землей,
мягкий пол пружинил под ногами, вероятно, казненных здесь же хоронили, и
пол был копан-перекопан, став общей могилой.
На стене при входе висел тусклый фонарь - стеклянная колба в
проволочной оплетке; стоя у стены, Джуди подумала - это последнее, что она
видит в своей жизни: тусклый фонарь в проволочной оплетке.
Она не переставая молилась и была как во сне, но обостренное ужасом
зрение цепко выхватило из сумрака окостеневшее от напряжения лицо конвоира
и деловито-озабоченные равнодушные лица сопровождающих.
Джуди оцепенело стояла у стены. Беспомощная, покинутая всеми,
беззащитная, она покорно ждала конца. Тоскливая черная пустота окружала ее
в этот скорбный час: ни близких, ни родных, ни единой души; тюремщики и
конвой были не в счет.
Невероятное одиночество, от которого сжималось все внутри, охватило
ее, тугая горестная печаль щемила сердце и закладывала дыхание.
Джуди ждала выстрела, как вдруг произошло что-то странное,
непостижимое. Охранник обратился к сопровождающим, те ужасно рассердились,
стали на него кричать, она поняла, что они ему угрожают, и вдруг он навел
на них автомат, обезоружил и жестом приказал Джуди идти за ним.
Она медлила, решив, что чего-то не поняла, а он нетерпеливо поторопил
ее, открыв дверь и держа сопровождающих под прицелом. Недоверчиво глядя на
охранника, Джуди медленно и оцепенело, вышла, он тотчас закрыл тяжелую
стальную дверь и второпях закрутил штурвал герметичности до отказа.
Конвоир жестом показал Джуди, чтобы она поспешила, и пока они шли, он
то и дело тревожно оглядывался и рукой подгонял ее - быстрей, быстрей!..
Иногда он приказывал ей остановиться, а сам пробирался вперед и
проверял, можно ли пройти, и они шли дальше, замирая, когда слышали чужие
шаги и голоса, - любой звук заставлял их таиться.
Был момент, когда охранник приказал ей лечь и лег сам, погасив
фонарь. Тесно прижавшись друг к другу, они неподвижно лежали в темноте,
кто-то прошел совсем рядом - вооруженные люди, посвечивающие перед собой
фонарями.
Иногда Джуди и охранник почти бежали, иногда осторожно крались. Джуди
задыхалась и едва могла двигаться, но терпела, понимая, что иначе нельзя.
Он привел ее в какой-то подвал, показал лестницу, которая уходила
наверх и сказал одно слово: "Иди". Джуди поняла: он отпускает ее, а сам
остается. Она сказала, что ему нельзя возвращаться, но он не понял, тогда
она взяла его руку и потянула его за собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40