Потом несколько моментов периода, который ему теперь казался совсем коротким: День, когда она в «Пале Бланк» объявила ему, что ждет ребенка и что они должны пожениться. День, когда родился ребенок. День, когда он наконец узнал, что она ему изменяет. Давали фильм с Луизой Брукс, он зашел в тот же самый «Пале Бланк» и внезапно почувствовал до боли знакомый аромат духов, и в темноте зала, из переднего ряда, до него донесся несомненно ее голос. «Не беспокойся, – говорила Виолета. – Он без меня в кино никогда не ходит». 31
День, когда он обнаружил на подушке записку Виолеты: она доверяла ему сына – «Ты хороший отец» и т. д., – а сама отправилась куда-то на север с неким парагвайцем. Вот и досталась ему участь – он еще спрашивал себя, может, причина в каком-то его изъяне, – воспетая во многих танго, но, как он убеждался, глядя вокруг, не совсем обычная. Когда Виолета его оставила, друзья только и рассуждали, что о ярме супружества и о том, как им хочется его сбросить, словно они жен своих несли на закорках. Неверность Виолеты его огорчила, но особой боли и отчаяния, которых ожидали окружающие, он не испытывал, а тот факт, что он сам растил сына, снискал ему у соседок необычайное уважение, хотя иные среди них давали ему понять, что они не могут уважать мужчину, занимающегося не своим делом. В ту пору он задумал переехать в отдельную квартиру – ему как раз досталась в наследство от одного родственника некая сумма (ох и огорчилась бы бедняжка Виолета, кабы об этом узнала!); но так как здешние соседки, пока он бывал на работе, присматривали за Исидорито, он от этого намерения отказался. Деньги постепенно разошлись на повседневные нужды, и Видаль перестал думать о смене жилья. Потом он вспомнил вечер, когда, придя домой, услышал в соседней комнате, среди женского гомона, восхищенный возглас одной из них: «Смотрите, какая у него штучка!» От этого воспоминания у него возобновилось желание сходить в уборную. Он прямо пришел в отчаяние, но спуститься не смел – ведь сын наказал этого не делать. Нет, такая слепая покорность сыну достойна жалкого старика; потом, подумав, он решил, что так мог бы рассуждать только дурно воспитанный человек; уж наверно, не зря ему запретили спускаться. Но одно было бесспорно: больше он не вытерпит. Кое-как пробрался он по вонючему чердаку за последний ряд ящиков и, став на колени, в весьма неловкой позе, обильно, неудержимо помочился. К концу он заметил свет в щелях между досками пола – о ужас, там, внизу, вероятно, находилась комната сеньора Больоло. От одной мысли о потасовке в этом месте, загаженном куриным пометом, его кинуло в дрожь. С величайшей осторожностью он спрятался за ящиками в противоположном конце чердака. Вскоре ему стала сниться история одного господина, который почти все годы тирании Росаса провел укрываясь на чердаке, пока его не выдал старший из его детей, которыми он по ночам успевал наградить жену, и тогда масорка отрубила ему голову. Потом, в другом эпизоде этого же сна, он, красуясь перед женщинами, скакал верхом на лошади через высокие препятствия и, сочетая личную скромность с патриотической гордостью, объяснял: «На коне я, как всякий аргентинец, держусь неплохо». Но так как раньше он никогда верхом не ездил, его охватило сомнение в своих способностях, и в конце концов он упал и больно ушибся. Над его лицом, благоухая лавандой, склонилась Нелида и спросила: «Что они тебе сделали?» Нет, в действительности Нелида повторяла другое:
– Они уже ушли.
– Который час? – спросил он. – Я тут немного вздремнул.
– Два часа. Они уже ушли. Исидорито не пришел за вами, потому что должен был их проводить. Он скоро вернется. Теперь вы можете сойти вниз, дон Исидро.
Когда он попробовал встать, все тело у него заломило, да еще в пояснице стрельнуло. С тревогой он спросил себя: «Неужто опять люмбаго?» Ему было неловко, что девушка видит, с каким трудом он поднимается, подобные вещи он мысленно называл «старческие немощи».
– Я, наверно, похож на старика инвалида, – смущенно сказал он.
– Просто вы лежали в неудобном положении, – объяснила Нелида.
– Да, скорее всего, – неуверенно согласился он.
– Позвольте вам помочь.
– Еще чего! Я сам могу…
– Позвольте.
Да, без ее помощи он отсюда бы не выбрался. Нелида поддерживала его как сестра милосердия и довела до квартиры. Видаль покорно дал себя вести.
– А теперь позвольте помочь вам лечь, – попросила Нелида.
– Нет, нет. До этого я еще не дошел, – улыбаясь, возразил он. – Я и сам могу лечь.
– Ладно. Я подожду. Не уйду, пока вы не ляжете.
Она повернулась к нему спиной, и он, глядя, как она стоит на середине комнаты, подумал, что в ней ярко выражены сила и красота молодости. С некоторым усилием он разделся и лег.
– Готово, – сказал он.
– Чай у вас есть? Сейчас приготовлю вам чашечку чаю.
Хотя люмбаго давало себя знать, Видаль ощутил прежде неведомое блаженное чувство, ведь уже много-много лет – не упомнишь сколько – никто его не баловал. Он подумал, что вот и он приобщается к удовольствиям старости и болезней. Подавая ему чай, Нелида сказала, что немного у него побудет. Она села в изножье кровати, заговорила – вероятно, просто чтобы поддержать разговор – о своей жизни и с некоторой гордостью сообщила:
– У меня есть жених. Хороший парень, я хотела бы, чтобы вы с ним познакомились.
– Да, конечно, – сказал он без особой радости. И подумал, что ему нравятся руки Нелиды.
– Он работает в мастерской по ремонту автомашин, но у него есть музыкальные способности, и он участвует в народном трио «Лос Портеньитос» – по вечерам они играют в ресторанах в центре, главным образом в «Пласа Италия».
– Собираетесь пожениться? – спросил он.
– Да, только вот накопим денег на квартиру и на обстановку. Любит он меня до невозможности. Прямо не надышится.
И Нелида продолжала хвалиться. Послушать ее красочные описания, так ее жизнь представляла собой череду побед на вечеринках с танцами и на всяческих празднествах, где она была бесспорной героиней. Видаль слушал ее с чувством недоверия и нежности.
Отворилась дверь. Исидорито удивленно посмотрел на них:
– Извините, я вам помешал.
– Вашему отцу нездоровилось, – объяснила девушка. – Вот я и побыла с ним, пока вы не вернетесь.
Видалю показалось, что Нелида слегка покраснела.
6
Пятница, 27 июня
На следующее утро он почувствовал себя лучше, но все же не вполне здоровым. Будь у него деньги, подумал Видаль, он пошел бы в аптеку, попросил бы, чтобы ему сделали укол, и все бы прошло (пусть не в тот же день, а после того, как проведут полный курс). Но пока не получил пенсию, все расходы, кроме остро необходимых, исключались. Если бы в аптеке его принял сеньор Гаравента, затруднений не было бы, но если примет сеньора Ракель, неприятностей не оберешься. Все осложнялось тем обстоятельством, что как раз у доньи Ракели была рука легкая, а уколы самого аптекаря отличались болезненностью.
По дороге в санузел Видаль встретил Фабера и Больоло, который, сильно жестикулируя в горячась, что-то многословно рассказывал.
– А вы-то где прятались ночью? – спросил Фа-бер, слегка отстраняя своего собеседника.
– Да я, ээээ… – в сильном смущении пролепетал Видаль. Но объяснения не понадобилось.
– Что до меня, – перебил его Больоло, – то меня не так легко застать врасплох…
Видаль глянул на него с некоторым любопытством: Больоло говорил как-то странно, даже выражение лица было необычным.
Но тут вмешался Фабер, стараясь говорить погромче, чтобы заставить себя слушать.
– Мне удалось спрятаться в уборной, – объяснил он, – но поверьте, ночку я провел не дай Бог! Вдруг стали стучать в дверь. Я уже подумал, мне конец, но они ушли.
– Что до меня, – продолжал гнуть свое Больоло, – то меня не так легко застать врасплох. Как только я увидел, что эти ребята меня обступили – а я, знаете, голову не теряю, – я сразу понял, им лучше не перечить.
– На рассвете, когда уже можно было выйти, – продолжал Фабер, – я с места не мог подняться. От этого сидения обострилось люмбаго, болью свело поясницу. – Точно как у меня, – в порыве братского чувства сказал Видаль.
– Нет, нет, – запротестовал Фабер. – Я, когда вышел из уборной, еще долго не мог разогнуться.
Больоло, хотя и не очень-то блистал красноречием, сумел завладеть вниманием собеседников.
– Ребята засели за карты, так мы и развлекались – беседовали, планировали вылазки, до поздней ночи. Не думайте, что мое положение было таким уж легким. Они собирались идти в центр, и я, хотя виду не подавал, сильно нервничал. Когда стали расходиться, я попытался остаться, но они потребовали, чтобы я шел с ними. Я хотел присоединиться к группе вашего сына, он-то хотя бы знакомый, но двое из них подхватили меня под руки, и так, знаете, дружески беседуя, мы пошли Бог знает как далеко по направлению к станции Пасифико. Возле винного склада один из них, звали его Нене, все таким же любезным тоном сказал, что я должен забыть все, что слышал в этот вечер. Второй похвалил мою вставную челюсть и под предлогом, будто хочет ее рассмотреть поближе, выдернул ее у меня изо рта. Вы не поверите: когда я попросил ее отдать, самый щуплый из них сказал, что если, мол, я хочу возвратиться домой целым и невредимым, то лучше мне не терять времени.
– В любом случае мы отделались намного дешевле, чем Губерман, – заметил Фабер.
– Ваш сын, дон Исидро, – обратился к нему Больоло с нарочитой любезностью, к которой он прибегал в щекотливых обстоятельствах, – произвел на меня впечатление серьезного молодого человека. Не попробуете ли вы его расспросить?
– Расспросить? – удивился Видаль.
– Может, он согласится разведать, есть ли у меня надежда получить мою челюсть обратно. Вы же знаете, как дорого она стоит.
– Еще бы не знать.
– Можно на вас рассчитывать?
– Конечно, можно. А что случилось с Губерманом?
Больоло недоверчиво поднял брови, но все же начал объяснять:
– Бедняга ехал в своем автомобильчике по Лас-Эрас…
Фабер, слегка его отстраняя, перебил:
– Можно мне сказать? Я вырезал в «Ультима ора» показания убийцы.
Он достал из кармана вырезку и осторожно ее развернул.
– Тут все напечатано, слово в слово. Слушайте: «Когда я увидел впереди в машине эту лысину, я понял, что попал не в свой ряд. Признаюсь, я, вероятно, был уже на взводе, был сильно раздражен. Но поверьте мне, сеньоры, все произошло так, как я предвидел: когда другие машины тронулись, эта, что была передо мной, ни с места – водитель, этот старичок с плешью, видимо, медленно соображал, долго раскачивался, прежде чем снова тронуться. Старик стал жертвой накопившегося во мне раздражения из-за прежних подобных ситуаций, которые возникали по вине таких же стариков. Я не мог сдержать себя, искушение пальнуть в эту лысину между парой торчащих ушей оказалось неодолимым».
– Что же сделали с этим сумасшедшим? – спросил Видаль.
– Бросьте, че, не говорите таких слов, – возразил Больоло.
– Он тут же был отпущен на свободу, – сообщил Фабер.
Больоло открутил кран над одной из раковин и, набрав воду в пригоршню, попил.
– Не забудьте, пожалуйста, – напомнил он Видалю, – если будет удобно, расспросите вашего сына.
И он пошел прочь из санузла. Остальные двое медленно последовали за ним.
– Мне его жаль, – сказал Фабер.
– А мне – нисколько, – ответил Видаль. – Вид У него наглый, а на самом-то деле он жалкий подхалим при нашем управляющем. Сам не знает, к какой стороне пристать.
Им встретились Нелида и Антония. Видаль заметил, что с Фабером девушки не поздоровались. Впрочем, тот сразу ушел к себе домой.
– Поздравляю вас, дон Исидро, с такими друзьями, – иронически заметила Антония.
– Вы имеете в виду Буяна?
– Буян еще куда ни шло. Но этого старого бесстыдника я не перевариваю.
– Антония права, – подтвердила Нелида.
Видаль взглянул на Нелиду, полюбовался изящным изгибом ее шеи, подумав, что его можно сравнить с лебединым и что он, Видаль, каждый раз открывает в этой девушке что-то новое.
– А что он сделал? – торопливо спросил Видаль.
– Чего только он не сделал! – вспылила Антония. – Гнусный старикашка! Вот я говорю с вами, а злость прямо меня душит. Да он вечерами пристает к девушкам с самыми подлыми намерениями – околачивается тут, возле уборных! Спросите у Нелиды, если мне не верите.
– Верно, – подтвердила Нелида. – С десяти вечера он уже здесь, с засаде.
– Не может быть! – воскликнул Видаль.
– Уверяю вас. Мы-то знаем.
– Что вы говорите! Неужто он не понимает, как это мерзко? Наверно, он отчаялся, потому и стыд потерял.
Видаль прибавил, что в такое поведение Фабера трудно поверить, и искренне его осудил.
– Такого старикашку, – заявила Антония, – я бы выдала без всяких угрызений совести.
Видаль, внутренне соглашаясь с нею, попытался все же заступиться:
– Он несчастный человек.
Он это повторил несколько раз и пробовал найти еще какие-то оправдания, но встретил беспощадный отпор.
– Таких стариков надо бы всех изничтожить, – вынесла свой приговор Антония.
– Ну ладно. Я признаю, что вы обе правы. Старики, которые пристают к молодым женщинам, – это жалкое зрелище. Отвратительное. Вы обе правы. Совершенно правы. Но если их сравнить с каким-нибудь доносчиком, предателем, убийцей…
– Вас-то Фабер не оскорбил. Вы станьте на мое место.
– Ну конечно, вы оскорблены, – согласился Видаль. – Фаберу нет прощения. Но, может быть, этот несчастный не понимает, насколько смехотворно его поведение, потому что понять это – означало бы признать, что ты стар и смерть уже совсем близко.
– А мне какое до этого дело? – спросила Антония.
Видаль счел ее реплику вполне законной, но все же, полагая, что должен сделать последнюю попытку в пользу приятеля, подытожил свои аргументы следующими словами:
– Ладно, я согласен, что вы обе правы. Он старый, некрасивый, но мы за это не можем его винить. Никто не бывает старым и некрасивым по своей воле.
Антония посмотрела на него, покачав головой, словно услышала нечто из ряда вон выходящее и прощает его лишь потому, что принимает его таким, каков он есть.
– Нет, дона Исидро не переспоришь. Пойду лучше постираю.
Нелида, отправляясь вслед за ней, успела шепнуть:
– Вы при Антонии так не говорите.
7
Ему явно стало лучше. Долгий день, праздно проведенный дома, пошел на пользу. А не выходил он по совету Нелиды. В полдень, когда собрался пойти в ресторан, он столкнулся с ней в прихожей.
– Не выходите, – сказала девушка. – По-моему, вам сейчас выходить на улицу не следует. Сегодня отдыхайте и завтра совсем поправитесь.
– Ну, знаете, одним воздухом не прокормишься. А у меня нет сил даже вермишель сварить.
– Моя тетя Паула принесла мне коробочку пирожных. Могу я вас угостить?
– Если придете есть их вместе со мной.
– Нет, нет, только не это. Пожалуйста, не обижайтесь. Вы же знаете, люди-то какие.
Вот он и съел – сперва одно, потом второе и так все полдюжины, вкус дивный, и запил несколькими мате. Однако еда, видимо, оказалась тяжелой для желудка, он долго спал днем, спал, как бывало раньше. когда после сиесты просыпаешься и не знаешь, День сейчас или середина ночи. Вставши, снова выпил мате, тщетно ожидая, что Исидорито принесет приемник, который наконец был отдан в починку. Потом, собравшись с силами, сварил вермишель и поел ее с тертым сыром и вчерашним хлебом, запивая красным вином. Когда остались одни крошки, явился Джими.
– Я опоздал? – спросил Джими.
– Трудно поверить, но это так. Уже ничего не осталось.
– Ну не будешь же ты меня уверять, что у тебя не припрятано кое-что в буфете на десерт? Какая-нибудь запеканка? А может, плитка шоколада?
– Да уж ладно, есть шоколад Исидорито. Тебе это, правда, будет вредно.
– Не волнуйся, желудок у меня еще работает, – заявил Джими, быстро откусывая от плитки. – Надеюсь, вы из-за этого не поссоритесь? Кстати, сегодня вечером мы идем играть к Нестору, у него с сыном прекрасные отношения. Так будет безопаснее. Ты пойдешь?
Видаль подумал, что можно бы и пойти – ведь Нелида не узнает, к тому же неплохо будет пообщаться с мальчиками, немного проветриться, рассеяться, а то после целого дня безделья да еще от чувства тяжести в желудке стали возникать мрачные мысли.
– На улице все так же холодно? – спросил он.
– Оденься потеплей, а то похоронные венки нынче дороги.
Видаль накинул на плечи старенькое пончо, и они вышли в темноту.
– Что с тобой? – спросил Джими. – Идешь весь согнутый.
– Да ничего. Боль в пояснице.
– Годы, старина, годы. Кто поумней, заранее смекает, как бороться со старостью. Коли думать о ней, тоска берет, духом падаешь, люди это замечают, говорят тебе, что сдаешься прежде времени. Коли забываешь о ней, тебе напоминают, что каждому овощу свое время, и называют тебя смешным старикашкой. Нет, против старости нет лекарства. Смотри, там на углу толпится народ, небось какая-нибудь уличная компания, или, как их называют, карательный пикет… Давай-ка лучше повернем в обход, чтоб с ними не встречаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
День, когда он обнаружил на подушке записку Виолеты: она доверяла ему сына – «Ты хороший отец» и т. д., – а сама отправилась куда-то на север с неким парагвайцем. Вот и досталась ему участь – он еще спрашивал себя, может, причина в каком-то его изъяне, – воспетая во многих танго, но, как он убеждался, глядя вокруг, не совсем обычная. Когда Виолета его оставила, друзья только и рассуждали, что о ярме супружества и о том, как им хочется его сбросить, словно они жен своих несли на закорках. Неверность Виолеты его огорчила, но особой боли и отчаяния, которых ожидали окружающие, он не испытывал, а тот факт, что он сам растил сына, снискал ему у соседок необычайное уважение, хотя иные среди них давали ему понять, что они не могут уважать мужчину, занимающегося не своим делом. В ту пору он задумал переехать в отдельную квартиру – ему как раз досталась в наследство от одного родственника некая сумма (ох и огорчилась бы бедняжка Виолета, кабы об этом узнала!); но так как здешние соседки, пока он бывал на работе, присматривали за Исидорито, он от этого намерения отказался. Деньги постепенно разошлись на повседневные нужды, и Видаль перестал думать о смене жилья. Потом он вспомнил вечер, когда, придя домой, услышал в соседней комнате, среди женского гомона, восхищенный возглас одной из них: «Смотрите, какая у него штучка!» От этого воспоминания у него возобновилось желание сходить в уборную. Он прямо пришел в отчаяние, но спуститься не смел – ведь сын наказал этого не делать. Нет, такая слепая покорность сыну достойна жалкого старика; потом, подумав, он решил, что так мог бы рассуждать только дурно воспитанный человек; уж наверно, не зря ему запретили спускаться. Но одно было бесспорно: больше он не вытерпит. Кое-как пробрался он по вонючему чердаку за последний ряд ящиков и, став на колени, в весьма неловкой позе, обильно, неудержимо помочился. К концу он заметил свет в щелях между досками пола – о ужас, там, внизу, вероятно, находилась комната сеньора Больоло. От одной мысли о потасовке в этом месте, загаженном куриным пометом, его кинуло в дрожь. С величайшей осторожностью он спрятался за ящиками в противоположном конце чердака. Вскоре ему стала сниться история одного господина, который почти все годы тирании Росаса провел укрываясь на чердаке, пока его не выдал старший из его детей, которыми он по ночам успевал наградить жену, и тогда масорка отрубила ему голову. Потом, в другом эпизоде этого же сна, он, красуясь перед женщинами, скакал верхом на лошади через высокие препятствия и, сочетая личную скромность с патриотической гордостью, объяснял: «На коне я, как всякий аргентинец, держусь неплохо». Но так как раньше он никогда верхом не ездил, его охватило сомнение в своих способностях, и в конце концов он упал и больно ушибся. Над его лицом, благоухая лавандой, склонилась Нелида и спросила: «Что они тебе сделали?» Нет, в действительности Нелида повторяла другое:
– Они уже ушли.
– Который час? – спросил он. – Я тут немного вздремнул.
– Два часа. Они уже ушли. Исидорито не пришел за вами, потому что должен был их проводить. Он скоро вернется. Теперь вы можете сойти вниз, дон Исидро.
Когда он попробовал встать, все тело у него заломило, да еще в пояснице стрельнуло. С тревогой он спросил себя: «Неужто опять люмбаго?» Ему было неловко, что девушка видит, с каким трудом он поднимается, подобные вещи он мысленно называл «старческие немощи».
– Я, наверно, похож на старика инвалида, – смущенно сказал он.
– Просто вы лежали в неудобном положении, – объяснила Нелида.
– Да, скорее всего, – неуверенно согласился он.
– Позвольте вам помочь.
– Еще чего! Я сам могу…
– Позвольте.
Да, без ее помощи он отсюда бы не выбрался. Нелида поддерживала его как сестра милосердия и довела до квартиры. Видаль покорно дал себя вести.
– А теперь позвольте помочь вам лечь, – попросила Нелида.
– Нет, нет. До этого я еще не дошел, – улыбаясь, возразил он. – Я и сам могу лечь.
– Ладно. Я подожду. Не уйду, пока вы не ляжете.
Она повернулась к нему спиной, и он, глядя, как она стоит на середине комнаты, подумал, что в ней ярко выражены сила и красота молодости. С некоторым усилием он разделся и лег.
– Готово, – сказал он.
– Чай у вас есть? Сейчас приготовлю вам чашечку чаю.
Хотя люмбаго давало себя знать, Видаль ощутил прежде неведомое блаженное чувство, ведь уже много-много лет – не упомнишь сколько – никто его не баловал. Он подумал, что вот и он приобщается к удовольствиям старости и болезней. Подавая ему чай, Нелида сказала, что немного у него побудет. Она села в изножье кровати, заговорила – вероятно, просто чтобы поддержать разговор – о своей жизни и с некоторой гордостью сообщила:
– У меня есть жених. Хороший парень, я хотела бы, чтобы вы с ним познакомились.
– Да, конечно, – сказал он без особой радости. И подумал, что ему нравятся руки Нелиды.
– Он работает в мастерской по ремонту автомашин, но у него есть музыкальные способности, и он участвует в народном трио «Лос Портеньитос» – по вечерам они играют в ресторанах в центре, главным образом в «Пласа Италия».
– Собираетесь пожениться? – спросил он.
– Да, только вот накопим денег на квартиру и на обстановку. Любит он меня до невозможности. Прямо не надышится.
И Нелида продолжала хвалиться. Послушать ее красочные описания, так ее жизнь представляла собой череду побед на вечеринках с танцами и на всяческих празднествах, где она была бесспорной героиней. Видаль слушал ее с чувством недоверия и нежности.
Отворилась дверь. Исидорито удивленно посмотрел на них:
– Извините, я вам помешал.
– Вашему отцу нездоровилось, – объяснила девушка. – Вот я и побыла с ним, пока вы не вернетесь.
Видалю показалось, что Нелида слегка покраснела.
6
Пятница, 27 июня
На следующее утро он почувствовал себя лучше, но все же не вполне здоровым. Будь у него деньги, подумал Видаль, он пошел бы в аптеку, попросил бы, чтобы ему сделали укол, и все бы прошло (пусть не в тот же день, а после того, как проведут полный курс). Но пока не получил пенсию, все расходы, кроме остро необходимых, исключались. Если бы в аптеке его принял сеньор Гаравента, затруднений не было бы, но если примет сеньора Ракель, неприятностей не оберешься. Все осложнялось тем обстоятельством, что как раз у доньи Ракели была рука легкая, а уколы самого аптекаря отличались болезненностью.
По дороге в санузел Видаль встретил Фабера и Больоло, который, сильно жестикулируя в горячась, что-то многословно рассказывал.
– А вы-то где прятались ночью? – спросил Фа-бер, слегка отстраняя своего собеседника.
– Да я, ээээ… – в сильном смущении пролепетал Видаль. Но объяснения не понадобилось.
– Что до меня, – перебил его Больоло, – то меня не так легко застать врасплох…
Видаль глянул на него с некоторым любопытством: Больоло говорил как-то странно, даже выражение лица было необычным.
Но тут вмешался Фабер, стараясь говорить погромче, чтобы заставить себя слушать.
– Мне удалось спрятаться в уборной, – объяснил он, – но поверьте, ночку я провел не дай Бог! Вдруг стали стучать в дверь. Я уже подумал, мне конец, но они ушли.
– Что до меня, – продолжал гнуть свое Больоло, – то меня не так легко застать врасплох. Как только я увидел, что эти ребята меня обступили – а я, знаете, голову не теряю, – я сразу понял, им лучше не перечить.
– На рассвете, когда уже можно было выйти, – продолжал Фабер, – я с места не мог подняться. От этого сидения обострилось люмбаго, болью свело поясницу. – Точно как у меня, – в порыве братского чувства сказал Видаль.
– Нет, нет, – запротестовал Фабер. – Я, когда вышел из уборной, еще долго не мог разогнуться.
Больоло, хотя и не очень-то блистал красноречием, сумел завладеть вниманием собеседников.
– Ребята засели за карты, так мы и развлекались – беседовали, планировали вылазки, до поздней ночи. Не думайте, что мое положение было таким уж легким. Они собирались идти в центр, и я, хотя виду не подавал, сильно нервничал. Когда стали расходиться, я попытался остаться, но они потребовали, чтобы я шел с ними. Я хотел присоединиться к группе вашего сына, он-то хотя бы знакомый, но двое из них подхватили меня под руки, и так, знаете, дружески беседуя, мы пошли Бог знает как далеко по направлению к станции Пасифико. Возле винного склада один из них, звали его Нене, все таким же любезным тоном сказал, что я должен забыть все, что слышал в этот вечер. Второй похвалил мою вставную челюсть и под предлогом, будто хочет ее рассмотреть поближе, выдернул ее у меня изо рта. Вы не поверите: когда я попросил ее отдать, самый щуплый из них сказал, что если, мол, я хочу возвратиться домой целым и невредимым, то лучше мне не терять времени.
– В любом случае мы отделались намного дешевле, чем Губерман, – заметил Фабер.
– Ваш сын, дон Исидро, – обратился к нему Больоло с нарочитой любезностью, к которой он прибегал в щекотливых обстоятельствах, – произвел на меня впечатление серьезного молодого человека. Не попробуете ли вы его расспросить?
– Расспросить? – удивился Видаль.
– Может, он согласится разведать, есть ли у меня надежда получить мою челюсть обратно. Вы же знаете, как дорого она стоит.
– Еще бы не знать.
– Можно на вас рассчитывать?
– Конечно, можно. А что случилось с Губерманом?
Больоло недоверчиво поднял брови, но все же начал объяснять:
– Бедняга ехал в своем автомобильчике по Лас-Эрас…
Фабер, слегка его отстраняя, перебил:
– Можно мне сказать? Я вырезал в «Ультима ора» показания убийцы.
Он достал из кармана вырезку и осторожно ее развернул.
– Тут все напечатано, слово в слово. Слушайте: «Когда я увидел впереди в машине эту лысину, я понял, что попал не в свой ряд. Признаюсь, я, вероятно, был уже на взводе, был сильно раздражен. Но поверьте мне, сеньоры, все произошло так, как я предвидел: когда другие машины тронулись, эта, что была передо мной, ни с места – водитель, этот старичок с плешью, видимо, медленно соображал, долго раскачивался, прежде чем снова тронуться. Старик стал жертвой накопившегося во мне раздражения из-за прежних подобных ситуаций, которые возникали по вине таких же стариков. Я не мог сдержать себя, искушение пальнуть в эту лысину между парой торчащих ушей оказалось неодолимым».
– Что же сделали с этим сумасшедшим? – спросил Видаль.
– Бросьте, че, не говорите таких слов, – возразил Больоло.
– Он тут же был отпущен на свободу, – сообщил Фабер.
Больоло открутил кран над одной из раковин и, набрав воду в пригоршню, попил.
– Не забудьте, пожалуйста, – напомнил он Видалю, – если будет удобно, расспросите вашего сына.
И он пошел прочь из санузла. Остальные двое медленно последовали за ним.
– Мне его жаль, – сказал Фабер.
– А мне – нисколько, – ответил Видаль. – Вид У него наглый, а на самом-то деле он жалкий подхалим при нашем управляющем. Сам не знает, к какой стороне пристать.
Им встретились Нелида и Антония. Видаль заметил, что с Фабером девушки не поздоровались. Впрочем, тот сразу ушел к себе домой.
– Поздравляю вас, дон Исидро, с такими друзьями, – иронически заметила Антония.
– Вы имеете в виду Буяна?
– Буян еще куда ни шло. Но этого старого бесстыдника я не перевариваю.
– Антония права, – подтвердила Нелида.
Видаль взглянул на Нелиду, полюбовался изящным изгибом ее шеи, подумав, что его можно сравнить с лебединым и что он, Видаль, каждый раз открывает в этой девушке что-то новое.
– А что он сделал? – торопливо спросил Видаль.
– Чего только он не сделал! – вспылила Антония. – Гнусный старикашка! Вот я говорю с вами, а злость прямо меня душит. Да он вечерами пристает к девушкам с самыми подлыми намерениями – околачивается тут, возле уборных! Спросите у Нелиды, если мне не верите.
– Верно, – подтвердила Нелида. – С десяти вечера он уже здесь, с засаде.
– Не может быть! – воскликнул Видаль.
– Уверяю вас. Мы-то знаем.
– Что вы говорите! Неужто он не понимает, как это мерзко? Наверно, он отчаялся, потому и стыд потерял.
Видаль прибавил, что в такое поведение Фабера трудно поверить, и искренне его осудил.
– Такого старикашку, – заявила Антония, – я бы выдала без всяких угрызений совести.
Видаль, внутренне соглашаясь с нею, попытался все же заступиться:
– Он несчастный человек.
Он это повторил несколько раз и пробовал найти еще какие-то оправдания, но встретил беспощадный отпор.
– Таких стариков надо бы всех изничтожить, – вынесла свой приговор Антония.
– Ну ладно. Я признаю, что вы обе правы. Старики, которые пристают к молодым женщинам, – это жалкое зрелище. Отвратительное. Вы обе правы. Совершенно правы. Но если их сравнить с каким-нибудь доносчиком, предателем, убийцей…
– Вас-то Фабер не оскорбил. Вы станьте на мое место.
– Ну конечно, вы оскорблены, – согласился Видаль. – Фаберу нет прощения. Но, может быть, этот несчастный не понимает, насколько смехотворно его поведение, потому что понять это – означало бы признать, что ты стар и смерть уже совсем близко.
– А мне какое до этого дело? – спросила Антония.
Видаль счел ее реплику вполне законной, но все же, полагая, что должен сделать последнюю попытку в пользу приятеля, подытожил свои аргументы следующими словами:
– Ладно, я согласен, что вы обе правы. Он старый, некрасивый, но мы за это не можем его винить. Никто не бывает старым и некрасивым по своей воле.
Антония посмотрела на него, покачав головой, словно услышала нечто из ряда вон выходящее и прощает его лишь потому, что принимает его таким, каков он есть.
– Нет, дона Исидро не переспоришь. Пойду лучше постираю.
Нелида, отправляясь вслед за ней, успела шепнуть:
– Вы при Антонии так не говорите.
7
Ему явно стало лучше. Долгий день, праздно проведенный дома, пошел на пользу. А не выходил он по совету Нелиды. В полдень, когда собрался пойти в ресторан, он столкнулся с ней в прихожей.
– Не выходите, – сказала девушка. – По-моему, вам сейчас выходить на улицу не следует. Сегодня отдыхайте и завтра совсем поправитесь.
– Ну, знаете, одним воздухом не прокормишься. А у меня нет сил даже вермишель сварить.
– Моя тетя Паула принесла мне коробочку пирожных. Могу я вас угостить?
– Если придете есть их вместе со мной.
– Нет, нет, только не это. Пожалуйста, не обижайтесь. Вы же знаете, люди-то какие.
Вот он и съел – сперва одно, потом второе и так все полдюжины, вкус дивный, и запил несколькими мате. Однако еда, видимо, оказалась тяжелой для желудка, он долго спал днем, спал, как бывало раньше. когда после сиесты просыпаешься и не знаешь, День сейчас или середина ночи. Вставши, снова выпил мате, тщетно ожидая, что Исидорито принесет приемник, который наконец был отдан в починку. Потом, собравшись с силами, сварил вермишель и поел ее с тертым сыром и вчерашним хлебом, запивая красным вином. Когда остались одни крошки, явился Джими.
– Я опоздал? – спросил Джими.
– Трудно поверить, но это так. Уже ничего не осталось.
– Ну не будешь же ты меня уверять, что у тебя не припрятано кое-что в буфете на десерт? Какая-нибудь запеканка? А может, плитка шоколада?
– Да уж ладно, есть шоколад Исидорито. Тебе это, правда, будет вредно.
– Не волнуйся, желудок у меня еще работает, – заявил Джими, быстро откусывая от плитки. – Надеюсь, вы из-за этого не поссоритесь? Кстати, сегодня вечером мы идем играть к Нестору, у него с сыном прекрасные отношения. Так будет безопаснее. Ты пойдешь?
Видаль подумал, что можно бы и пойти – ведь Нелида не узнает, к тому же неплохо будет пообщаться с мальчиками, немного проветриться, рассеяться, а то после целого дня безделья да еще от чувства тяжести в желудке стали возникать мрачные мысли.
– На улице все так же холодно? – спросил он.
– Оденься потеплей, а то похоронные венки нынче дороги.
Видаль накинул на плечи старенькое пончо, и они вышли в темноту.
– Что с тобой? – спросил Джими. – Идешь весь согнутый.
– Да ничего. Боль в пояснице.
– Годы, старина, годы. Кто поумней, заранее смекает, как бороться со старостью. Коли думать о ней, тоска берет, духом падаешь, люди это замечают, говорят тебе, что сдаешься прежде времени. Коли забываешь о ней, тебе напоминают, что каждому овощу свое время, и называют тебя смешным старикашкой. Нет, против старости нет лекарства. Смотри, там на углу толпится народ, небось какая-нибудь уличная компания, или, как их называют, карательный пикет… Давай-ка лучше повернем в обход, чтоб с ними не встречаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17