«В последнее время у меня появилась дурная привычка спрашивать себя, не в последний ли раз происходит со мной то, что происходит. Своим унынием я будто нарочно все себе отравляю».
– Почему бы тебе не перейти жить ко мне? – спросила Нелида.
Сперва он эту идею отверг просто потому, что она была для него неожиданной; затем, слегка удивленный, нашел ее приемлемой и в конце концов счел необходимым уточнить, что на новом месте он будет 114
нести расходы по хозяйству (тем он дал выход своему самолюбию, не выясняя сумму расходов и не подсчитав, какими деньгами он располагает). Девушка слушала его не очень внимательно, даже с плохо скрываемым нетерпением. Видаль, слегка задетый, спросил себя: «Может быть, я кажусь ей старомодным?» Не понимая, в чем его оплошность, он снова предпочел промолчать. И тут на него что-то нашло – он вдруг задал столько раз подавляемый вопрос:
– А как твой жених?
«Ну конечно, – подумал он, – это еще одна ошибка того же типа, в них сказывается неодолимая дистанция между поколениями».
– Для тебя это очень важно? – осведомилась Нелида.
– Очень, – храбро ответил он.
– Вот и прекрасно. Я боялась, что для тебя это неважно. Не беспокойся, я ему скажу, что все кончено. Я выбрала тебя.
Размышляя об этом заявлении, столь ценном и лестном для него – в этот день ему было дано все, чего может пожелать влюбленный, и дела и слова, – он повел Нелиду к постели, как вдруг раздался громкий стук в дверь.
Видаль накинул старый коричневый плащ и пошел посмотреть, кто стучит.
30
– На чердак, братец, на чердак! – возбужденно крикнул ему Фабер, просовывая седую голову в дверь, которую Видаль держал полуоткрытой.
– Что случилось? – спросил Видаль, становясь против щели, чтобы Фабер не увидел Нелиду.
– Вы не слышали выстрелы? Прямо как в кино. Да, дон Исидро, о вас не скажешь, что вы чутко спите. Что до меня, то я хотя и глохну, а во сне слышу ого-го-го как!
Он двинулся, чтобы войти, словно что-то подозревал или же заметил Нелиду. Видаль, придерживая рукой приоткрытую створку двери, прислонился всем телом к другой створке.
– И не подумаю идти на чердак! – заявил он.
Фабер снова принялся объяснять:
– Они увидели, что дверь заперта – управляющий теперь вешает на нее висячий замок, – и хотели пробить ее пулями. Хорошо еще, появился патрульный, знаете, их посылают напоказ, чтобы люди думали, будто порядок обеспечен. Но они посулили, что возвратятся, дон Исидро, если мне не верите, спросите у других. Все слышали это.
– Я вам говорю, я остаюсь в своей квартире. Во-первых, я не считаю себя стариком.
– Это ваше право, сеньор, – согласился Фабер, – но осторожность никогда не помешает.
– И потом, я их не боюсь. Чего стану я бояться этих ребят из нашего района, жалких недотеп, на которых досыта насмотрелся с самого их детства? И парни эти тоже меня знают, и им прекрасно известно, что я не старик. Даю вам слово, они сами это мне сказали.
– Те, что посулили возвратиться, они не из нашего района. Они из Клуба муниципальных служащих и прочесывают все улицы города, охотятся за стариками, выискивают тех, кто прячется по домам, потом сажают в клетку и возят по улицам – наверно, чтобы выставить их на поругание.
– А потом что с ними делают? – спросила Нелида. Она стояла позади Видаля, который подумал: «Наверно, Фабер видит ее голые плечи».
– Одни говорят, сеньорита, будто их убивают в газовой камере для бешеных собак. Нашего галисийца управляющего один его земляк уверял, что, подъехав к улице Сан-Педрито, открывают клетки и гонят стариков хлыстами прямехонько к кладбищу во Флоресе.
– Закрой дверь! – приказала Нелида Видалю. Видаль закрыл и сказал:
– Он с ума сошел. Не пойду я на чердак со стариками.
– Послушай меня, – посоветовала Нелида, – на твоем месте я бы на эту ночь все же спряталась, а утром при первой возможности ушла бы отсюда.
– Мне уйти? Куда?
– На улицу Гватемала. Ты же переселяешься ко мне, разве мы не договорились? Постарайся не привлекать внимания, а потом пусть они попробуют тебя найти, если они такие ушлые.
Видаль только что решительно отверг предложение укрыться на чердаке, но теперь, когда это выглядело как часть плана Нелиды, идея становилась приемлемой. Для начала, чтобы не привлекать внимания, как она ему посоветовала, много вещей он с собою не возьмет. Будет говорить, что этот переезд не окончательный, а временный. Под предлогом спасения своей жизни он может позволить себе удовольствие пожить неделю с женщиной. Возможно, что потом возвратиться будет нелегко и что к тому времени у него образуется новая привычка, привычка жить с Нелидой в противовес прежней привычке жить с сыном, а это почти все равно, что жить одному. Но так далеко он не заглядывал.
– Если ты всерьез меня приглашаешь, – сказал он с легким волнением, обнимая Нелиду, – завтра я к тебе приду.
– Ты не придешь, если я не дам тебе адрес. Кроме того, возьми ключи, чтобы не пришлось звонить и ждать, пока откроют. Я-то как-нибудь войду в дом.
Ключи были у нее в кармане. Стали искать бумагу и карандаш, наконец нашли, и девушка написала адрес. Видаль, не читая, спрятал бумажку.
31
Ступив на крутую и шаткую лестницу, Видаль понял, что был прав: идти на чердак было унижением. Низкий потолок, вонь, грязь, перья на полу лишь усугубили его уныние. Будто в конце туннеля – чердак тянулся вдоль всего левого крыла их дома, – Видаль различил вдали огонек свечи и чернеющие в полутьме две фигуры. Видаль их узнал: Фабер и управляющий. Ползком он пробрался к ним.
– Вот идет блудный сын, – заметил Фабер. – Не хватает Больоло.
– Этот не придет, – отозвался управляющий, – он прячется у дочки обойщика. Теперь, когда папаша погиб, она принимает мужчин прямо дома.
– Он не один такой, многие прячутся у своих подружек, – сказал Фабер.
– И очень этим гордятся, – согласился управляющий. – Но ведь первым делом выясняют, кто с кем путается, вот и хватают их как миленьких.
Вероятно, управляющий и Фабер говорили так без злого умысла. Чтобы доказать им или, быть может, себе, что к нему это не относится, Видаль включился в разговор.
– Казалось, – заметил он, – что эта война со свиньями, со стариками, на время затихла, а вот теперь опять разгорелась, да еще с такой жестокостью.
– Последние судороги перед кончиной, – пояснил Фабер, чуть повизгивая, как это у него бывало. – Молодежью овладело разочарование.
– Результаты ничтожные, – поддержал его Видаль. – В этой войне ничего не происходит, одни угрозы. Я, пожалуй, не вправе так говорить, мне уже довелось побывать в нескольких переделках.
Управляющий сурово возразил:
– Хорошо вам так говорить, а ваш друг Нестор – разве его не убили? А ваш друг Джими – разве он не исчез? Дай Бог, чтобы он оказался жив.
– Молодежью овладело разочарование, – повторил Фабер. – В ближайшем будущем, если демократическое правительство удержится, старики будут хозяевами. Тут простая математика, поймите. Большинство голосов. Давайте поглядим, что нам сообщает статистика. Что смерть теперь наступает не в пятьдесят лет, а в восемьдесят, а завтра будет приходить и в сто. Прекрасно. Небольшое усилие воображения, и оба вы представите себе, какое количество стариков накапливается и каким мертвым грузом давит их мнение на руководство государственными делами. Конец диктатуре пролетариата, она должна уступить место диктатуре стариков.
Лицо Фабера постепенно мрачнело.
– О чем задумались? – спросил управляющий. – Вы чем-то огорчены?
– Честно признаюсь, – сказал Фабер, – прежде чем сюда подниматься, надо было мне заглянуть в санузел. Вы меня поняли?
– Еще бы не понять, – посочувствовал управляющий. – У меня уже давно такая же забота.
– И я тоже только об этом и думаю, – подал голос Видаль.
Они рассмеялись, стали по-братски хлопать друг друга по плечам.
– Не трогайте меня, – предупредил управляющий, – не то я поплыву.
– Осторожней со свечой, – посоветовал Фабер и придержал ее.
– Если все эти ящики загорятся, мы облегчим работу молодежи.
– Ох, не шутите!
– А если рискнуть и быстренько сбегать в санузел? – предложил Фабер.
– Это нельзя, мы подведем парней нашего дома, – заявил управляющий. – Они же сказали, будто мы ушли, а что будет, если те увидят, как мы спускаемся. Нет, нельзя.
– Тогда я впадаю в младенчество! – плача от хохота, заявил Фабер.
– Неужто здесь наверху не найдется подходящего местечка? – поинтересовался управляющий.
– Может быть, там, за последним рядом ящиков? – предположил Видаль.
– А это не над квартирой Больоло? – спросил управляющий.
– Ну уж этого я не знаю, – ответил Видаль.
– Наконец-то! – воскликнул управляющий. – Вот я и догадался, это вы в тот раз промочили ему потолок. А теперь ему промочит целое трио!
С трудом двигаясь от судорожного хохота – как ни сдерживались, он прорывался, – они на четвереньках добрались до указанного Видалем закоулка. Там и постояли минуту-другую.
– Если он не наймет лодку, утонет, – предсказал Фабер.
Направились обратно. Управляющий шепнул Видалю, кивая на Фабера:
– Старается изменить голос. А гнусавит еще сильней.
– Крякает, как утка, – кивнул Видаль.
Внезапно они притихли в тревоге: внизу поднялся шум. Слышалось шушуканье, глухие удары, будто кого-то подталкивают, и наконец громко произнесенное грязное словцо.
– Бог мой, что это там? – дрожащим гнусавым голосом спросил Фабер.
Никто ему не ответил.
Тяжелые шаги, сопровождаемые отчаянным скрипом лестницы, медленно приближались к чердаку. Когда показалась эта туша, Видаль сперва даже испугался. Он не сразу ее узнал, пока девочка не посветила фонарем: огромная, цилиндрической формы, распухшая, бронзовая, как индеец, донья Далмасия глядела на них с гневным выражением, глаза ее блуждали.
– Кто они? – спросила женщина.
– Сеньор управляющий, Фабер и Видаль, – ответила внучка.
– Трое трусишек, – с явным презрением проговорила женщина. – Детей испугались и прячутся. Знайте же, трусы, что я хотела остаться внизу. Пусть они приходят, я их всех одним ударом уложу. Но дочка велела идти наверх, свинство все это, и она еще говорит, будто я слепая.
Воцарилось молчание.
– Что там теперь происходит? – спросил Видаль.
– Она про нас забыла, играет с внучкой, – ответил Фабер.
– Не знаю, как ей доверяют ребенка, – заметил управляющий. – В настоящее время эта женщина стала мужчиной, да еще премерзким. Вот какие штуки откалывает старость.
32
Вторник, 1 июля
Вторжение доньи Далмасии подействовало угнетающе. Все трое приумолкли. Час, видимо, был уже поздний, а в это военное время заполненные страхом дни изматывали до крайности. В тишине и полутьме Видаль задремал. Ему снилось, что он, задев рукой свечу, опрокинул ее, что чердак загорелся и что он, одна из жертв, проходит очищение огнем. Теперь он, по каким-то резонам, которые во сне он не мог вспомнить, желал победы молодым, и все объяснялось одной фразой, казавшейся ему весьма убедительной: «Чтобы жить как молодой, я умираю как старик». Усилие, с которым он ее произносил, а может быть, и исходившее из его уст бормотанье разбудили его.
Тут он, видимо, вспомнил, пусть инстинктивно, что недавно при других обстоятельствах проснулся, согнутый в дугу из-за люмбаго, – и он сразу же попробовал сделать несколько движений, проверяя гибкость поясницы: боли не было и в помине.
«Как всегда, я просыпаюсь первый», – с некоторой гордостью сказал он себе. При свете зари, проникавшем через слуховое окошко, он увидел Фабера и управляющего. «Спят, как два дышащих трупа», – подумал он, и его удивило открытие, что дыхание в некоторых случаях может быть отталкивающим процессом. Поднявшись, он чуть не споткнулся о тело девочки, спавшей с полуоткрытыми глазами, так что видны были белки, и это придавало ей вид лежащей в обмороке. В нескольких шагах от нее, раскинувшись, спала старуха. На лестнице Видаль почувствовал большую слабость и сказал себе, что надо что-нибудь съесть. Давным-давно, вероятно, когда он был еще совсем маленьким, у него бывали натощак приступы дурноты. Спустившись вниз, он остановился, держась за поручни. Было тихо. Люди еще спали, но нельзя было терять время – ведь скоро они начнут вставать.
В его комнате было темно и холодно, и снова появилось ощущение, слишком частое в последнюю неделю, будто все вокруг спокойно. Удрученно он спросил себя, не кроется ли в этом мнимом покое предвестие беды. Он смотрел на предметы в комнате, как если бы он возвратился из долгого путешествия и стоит где-то снаружи, отделенный от них стеклом.
Видаль умылся, надел лучшую одежду, завернул в газету смену белья и несколько носовых платков. В последнюю минуту вспомнил про ключи и бумажку с адресом Нелиды. Все это нашлось в кармане другого пиджака. Под адресом и указаниями: «дверь 3, подняться по лестнице, дверь Е, идти по коридору, подняться по лестнице на антресоль, дверь 5» – Нелида написала: «Жду тебя!» Видалю подумалось, что такие вот нежные слова женщин очень много значат в жизни мужчин. Потом спохватился, что надо оставить Иси-дорито объяснение своего ухода. Он не знал, что написать. Сказать правду в записке нельзя, что-то выдумать он затруднялся, да и некогда было думать. Наконец он 121
написал: «Один мой друг пригласил меня провести три-четыре дня за городом. Там спокойно. Береги себя». Перед тем как уйти, прибавил: «Подробности не сообщаю на случай, если записка попадет в чужие руки».
По дороге в санузел, куда он решил сходить, чтобы на какое-то время избавиться от этой заботы, когда будет у Нелиды, он встретил младшую из внучек доньи Далмасии, которая, вероятно, его не заметила, поглощенная тем, чтобы не наступить на стыки между плитами. Кроме этой девочки, никто его не видел. Очутившись на улице, еще безлюдной, невольно взглянул на мастерскую обойщика. Случись ему нечаянно увидеть в одном из окон Больоло, он, пожалуй, посмотрел бы на того не с ревностью или злобой, а с чувством братского сообщничества. Возможно, потому, что уже много лет у него не было любовных приключений, Видаль воспринимал эту новую для него ситуацию почти как тщеславный юноша. Он подумал, что, будь он похрабрее, хорошо бы зайти к Джими, узнать, вернулся ли тот домой, но желание поскорей добраться до дома Нелиды победило, словно рядом с нею он будет надежно защищен – не от угроз молодежи, которые теперь его почти не пугали, но от заразы, такой вероятной из-за тесного общения с опасной средой, заразы, исходившей от коварной, ужасающей старости.
33
Возможно, потому, что утро было холодное и сырое, Видаль на своем пути встретил всего один карательный отряд. «Звери, – подумал он, – но не настолько, чтобы рисковать своим здоровьем». На площади Гуэмес он вспомнил, что именно здесь, возвращаясь с кладбища в Чакарите, он поймал такси: казалось невероятным, что это было не в далеком прошлом, а всего лишь накануне. Защищенный толстыми стволами деревьев, чья нежно-зеленая листва смыкалась над его головой, он шел по улице Гватемала, вглядываясь в номера домов и стараясь, чтобы кучка парней на углу – кажется, улицы Араос – не заметила его. Оказалось, что дом под номером 4.174 состоял из двух корпусов с садиком между ними, магнолией и солнечными часами. Он толкнул полуоткрытую дверцу железной ограды, зашел в сад, поглядел на свою бумажку и отомкнул самым большим ключом одну дверь: в вестибюле никого не было. Он поднялся по лестнице, открыл другую дверь, прошел по длинному коридору между крытой галереей слева, выходившей в патио, и стеною с рядом дверей справа. Из-за второй или третьей двери выглянула молодая женщина, которая беззастенчиво уставилась на него. Видаль подумал: «Бедная Нелида! Столько было разговоров о ее доме, а это всего лишь еще один муравейник». Он снова справился по записке, поднялся по витой зеленовато-серой железной лесенке и оказался перед дверью с белым блестящим эмалированным кружочком, на котором была цифра 5. Чтобы не входить без предупреждения, он постучал, и, когда уже хотел вставить ключ в замок, ему открыла Нелида.
– Какое счастье! – воскликнула она. – Я боялась, что ты передумаешь и не придешь. Входи. Теперь, по-моему, с нами ничего плохого не может случиться.
Видаль с восхищением подумал: «Другие женщины не показывают, что любят. Остерегаются. Они не уверены в себе и не так сильны». Квартира Нелиды его ошеломила. «Действительно дом. Она не преувеличивала». Они стояли в зале, показавшемся ему огромным, с высоким, расписанным гирляндами потолком; зал был разделен как бы на две комнаты: в одном конце столовая со столом, стульями, буфетом, холодильником, в другом – гостиная со столом, плетеной кушеткой, такими же креслами, креслом-качалкой, телевизором. Видаль заметил в смежной спальне кровать и гардероб. Ему подумалось, что после долгой ходьбы по всем этим коридорам и лестницам особенно удивительно очутиться вдруг в такой комфортабельной, хорошо обставленной квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Почему бы тебе не перейти жить ко мне? – спросила Нелида.
Сперва он эту идею отверг просто потому, что она была для него неожиданной; затем, слегка удивленный, нашел ее приемлемой и в конце концов счел необходимым уточнить, что на новом месте он будет 114
нести расходы по хозяйству (тем он дал выход своему самолюбию, не выясняя сумму расходов и не подсчитав, какими деньгами он располагает). Девушка слушала его не очень внимательно, даже с плохо скрываемым нетерпением. Видаль, слегка задетый, спросил себя: «Может быть, я кажусь ей старомодным?» Не понимая, в чем его оплошность, он снова предпочел промолчать. И тут на него что-то нашло – он вдруг задал столько раз подавляемый вопрос:
– А как твой жених?
«Ну конечно, – подумал он, – это еще одна ошибка того же типа, в них сказывается неодолимая дистанция между поколениями».
– Для тебя это очень важно? – осведомилась Нелида.
– Очень, – храбро ответил он.
– Вот и прекрасно. Я боялась, что для тебя это неважно. Не беспокойся, я ему скажу, что все кончено. Я выбрала тебя.
Размышляя об этом заявлении, столь ценном и лестном для него – в этот день ему было дано все, чего может пожелать влюбленный, и дела и слова, – он повел Нелиду к постели, как вдруг раздался громкий стук в дверь.
Видаль накинул старый коричневый плащ и пошел посмотреть, кто стучит.
30
– На чердак, братец, на чердак! – возбужденно крикнул ему Фабер, просовывая седую голову в дверь, которую Видаль держал полуоткрытой.
– Что случилось? – спросил Видаль, становясь против щели, чтобы Фабер не увидел Нелиду.
– Вы не слышали выстрелы? Прямо как в кино. Да, дон Исидро, о вас не скажешь, что вы чутко спите. Что до меня, то я хотя и глохну, а во сне слышу ого-го-го как!
Он двинулся, чтобы войти, словно что-то подозревал или же заметил Нелиду. Видаль, придерживая рукой приоткрытую створку двери, прислонился всем телом к другой створке.
– И не подумаю идти на чердак! – заявил он.
Фабер снова принялся объяснять:
– Они увидели, что дверь заперта – управляющий теперь вешает на нее висячий замок, – и хотели пробить ее пулями. Хорошо еще, появился патрульный, знаете, их посылают напоказ, чтобы люди думали, будто порядок обеспечен. Но они посулили, что возвратятся, дон Исидро, если мне не верите, спросите у других. Все слышали это.
– Я вам говорю, я остаюсь в своей квартире. Во-первых, я не считаю себя стариком.
– Это ваше право, сеньор, – согласился Фабер, – но осторожность никогда не помешает.
– И потом, я их не боюсь. Чего стану я бояться этих ребят из нашего района, жалких недотеп, на которых досыта насмотрелся с самого их детства? И парни эти тоже меня знают, и им прекрасно известно, что я не старик. Даю вам слово, они сами это мне сказали.
– Те, что посулили возвратиться, они не из нашего района. Они из Клуба муниципальных служащих и прочесывают все улицы города, охотятся за стариками, выискивают тех, кто прячется по домам, потом сажают в клетку и возят по улицам – наверно, чтобы выставить их на поругание.
– А потом что с ними делают? – спросила Нелида. Она стояла позади Видаля, который подумал: «Наверно, Фабер видит ее голые плечи».
– Одни говорят, сеньорита, будто их убивают в газовой камере для бешеных собак. Нашего галисийца управляющего один его земляк уверял, что, подъехав к улице Сан-Педрито, открывают клетки и гонят стариков хлыстами прямехонько к кладбищу во Флоресе.
– Закрой дверь! – приказала Нелида Видалю. Видаль закрыл и сказал:
– Он с ума сошел. Не пойду я на чердак со стариками.
– Послушай меня, – посоветовала Нелида, – на твоем месте я бы на эту ночь все же спряталась, а утром при первой возможности ушла бы отсюда.
– Мне уйти? Куда?
– На улицу Гватемала. Ты же переселяешься ко мне, разве мы не договорились? Постарайся не привлекать внимания, а потом пусть они попробуют тебя найти, если они такие ушлые.
Видаль только что решительно отверг предложение укрыться на чердаке, но теперь, когда это выглядело как часть плана Нелиды, идея становилась приемлемой. Для начала, чтобы не привлекать внимания, как она ему посоветовала, много вещей он с собою не возьмет. Будет говорить, что этот переезд не окончательный, а временный. Под предлогом спасения своей жизни он может позволить себе удовольствие пожить неделю с женщиной. Возможно, что потом возвратиться будет нелегко и что к тому времени у него образуется новая привычка, привычка жить с Нелидой в противовес прежней привычке жить с сыном, а это почти все равно, что жить одному. Но так далеко он не заглядывал.
– Если ты всерьез меня приглашаешь, – сказал он с легким волнением, обнимая Нелиду, – завтра я к тебе приду.
– Ты не придешь, если я не дам тебе адрес. Кроме того, возьми ключи, чтобы не пришлось звонить и ждать, пока откроют. Я-то как-нибудь войду в дом.
Ключи были у нее в кармане. Стали искать бумагу и карандаш, наконец нашли, и девушка написала адрес. Видаль, не читая, спрятал бумажку.
31
Ступив на крутую и шаткую лестницу, Видаль понял, что был прав: идти на чердак было унижением. Низкий потолок, вонь, грязь, перья на полу лишь усугубили его уныние. Будто в конце туннеля – чердак тянулся вдоль всего левого крыла их дома, – Видаль различил вдали огонек свечи и чернеющие в полутьме две фигуры. Видаль их узнал: Фабер и управляющий. Ползком он пробрался к ним.
– Вот идет блудный сын, – заметил Фабер. – Не хватает Больоло.
– Этот не придет, – отозвался управляющий, – он прячется у дочки обойщика. Теперь, когда папаша погиб, она принимает мужчин прямо дома.
– Он не один такой, многие прячутся у своих подружек, – сказал Фабер.
– И очень этим гордятся, – согласился управляющий. – Но ведь первым делом выясняют, кто с кем путается, вот и хватают их как миленьких.
Вероятно, управляющий и Фабер говорили так без злого умысла. Чтобы доказать им или, быть может, себе, что к нему это не относится, Видаль включился в разговор.
– Казалось, – заметил он, – что эта война со свиньями, со стариками, на время затихла, а вот теперь опять разгорелась, да еще с такой жестокостью.
– Последние судороги перед кончиной, – пояснил Фабер, чуть повизгивая, как это у него бывало. – Молодежью овладело разочарование.
– Результаты ничтожные, – поддержал его Видаль. – В этой войне ничего не происходит, одни угрозы. Я, пожалуй, не вправе так говорить, мне уже довелось побывать в нескольких переделках.
Управляющий сурово возразил:
– Хорошо вам так говорить, а ваш друг Нестор – разве его не убили? А ваш друг Джими – разве он не исчез? Дай Бог, чтобы он оказался жив.
– Молодежью овладело разочарование, – повторил Фабер. – В ближайшем будущем, если демократическое правительство удержится, старики будут хозяевами. Тут простая математика, поймите. Большинство голосов. Давайте поглядим, что нам сообщает статистика. Что смерть теперь наступает не в пятьдесят лет, а в восемьдесят, а завтра будет приходить и в сто. Прекрасно. Небольшое усилие воображения, и оба вы представите себе, какое количество стариков накапливается и каким мертвым грузом давит их мнение на руководство государственными делами. Конец диктатуре пролетариата, она должна уступить место диктатуре стариков.
Лицо Фабера постепенно мрачнело.
– О чем задумались? – спросил управляющий. – Вы чем-то огорчены?
– Честно признаюсь, – сказал Фабер, – прежде чем сюда подниматься, надо было мне заглянуть в санузел. Вы меня поняли?
– Еще бы не понять, – посочувствовал управляющий. – У меня уже давно такая же забота.
– И я тоже только об этом и думаю, – подал голос Видаль.
Они рассмеялись, стали по-братски хлопать друг друга по плечам.
– Не трогайте меня, – предупредил управляющий, – не то я поплыву.
– Осторожней со свечой, – посоветовал Фабер и придержал ее.
– Если все эти ящики загорятся, мы облегчим работу молодежи.
– Ох, не шутите!
– А если рискнуть и быстренько сбегать в санузел? – предложил Фабер.
– Это нельзя, мы подведем парней нашего дома, – заявил управляющий. – Они же сказали, будто мы ушли, а что будет, если те увидят, как мы спускаемся. Нет, нельзя.
– Тогда я впадаю в младенчество! – плача от хохота, заявил Фабер.
– Неужто здесь наверху не найдется подходящего местечка? – поинтересовался управляющий.
– Может быть, там, за последним рядом ящиков? – предположил Видаль.
– А это не над квартирой Больоло? – спросил управляющий.
– Ну уж этого я не знаю, – ответил Видаль.
– Наконец-то! – воскликнул управляющий. – Вот я и догадался, это вы в тот раз промочили ему потолок. А теперь ему промочит целое трио!
С трудом двигаясь от судорожного хохота – как ни сдерживались, он прорывался, – они на четвереньках добрались до указанного Видалем закоулка. Там и постояли минуту-другую.
– Если он не наймет лодку, утонет, – предсказал Фабер.
Направились обратно. Управляющий шепнул Видалю, кивая на Фабера:
– Старается изменить голос. А гнусавит еще сильней.
– Крякает, как утка, – кивнул Видаль.
Внезапно они притихли в тревоге: внизу поднялся шум. Слышалось шушуканье, глухие удары, будто кого-то подталкивают, и наконец громко произнесенное грязное словцо.
– Бог мой, что это там? – дрожащим гнусавым голосом спросил Фабер.
Никто ему не ответил.
Тяжелые шаги, сопровождаемые отчаянным скрипом лестницы, медленно приближались к чердаку. Когда показалась эта туша, Видаль сперва даже испугался. Он не сразу ее узнал, пока девочка не посветила фонарем: огромная, цилиндрической формы, распухшая, бронзовая, как индеец, донья Далмасия глядела на них с гневным выражением, глаза ее блуждали.
– Кто они? – спросила женщина.
– Сеньор управляющий, Фабер и Видаль, – ответила внучка.
– Трое трусишек, – с явным презрением проговорила женщина. – Детей испугались и прячутся. Знайте же, трусы, что я хотела остаться внизу. Пусть они приходят, я их всех одним ударом уложу. Но дочка велела идти наверх, свинство все это, и она еще говорит, будто я слепая.
Воцарилось молчание.
– Что там теперь происходит? – спросил Видаль.
– Она про нас забыла, играет с внучкой, – ответил Фабер.
– Не знаю, как ей доверяют ребенка, – заметил управляющий. – В настоящее время эта женщина стала мужчиной, да еще премерзким. Вот какие штуки откалывает старость.
32
Вторник, 1 июля
Вторжение доньи Далмасии подействовало угнетающе. Все трое приумолкли. Час, видимо, был уже поздний, а в это военное время заполненные страхом дни изматывали до крайности. В тишине и полутьме Видаль задремал. Ему снилось, что он, задев рукой свечу, опрокинул ее, что чердак загорелся и что он, одна из жертв, проходит очищение огнем. Теперь он, по каким-то резонам, которые во сне он не мог вспомнить, желал победы молодым, и все объяснялось одной фразой, казавшейся ему весьма убедительной: «Чтобы жить как молодой, я умираю как старик». Усилие, с которым он ее произносил, а может быть, и исходившее из его уст бормотанье разбудили его.
Тут он, видимо, вспомнил, пусть инстинктивно, что недавно при других обстоятельствах проснулся, согнутый в дугу из-за люмбаго, – и он сразу же попробовал сделать несколько движений, проверяя гибкость поясницы: боли не было и в помине.
«Как всегда, я просыпаюсь первый», – с некоторой гордостью сказал он себе. При свете зари, проникавшем через слуховое окошко, он увидел Фабера и управляющего. «Спят, как два дышащих трупа», – подумал он, и его удивило открытие, что дыхание в некоторых случаях может быть отталкивающим процессом. Поднявшись, он чуть не споткнулся о тело девочки, спавшей с полуоткрытыми глазами, так что видны были белки, и это придавало ей вид лежащей в обмороке. В нескольких шагах от нее, раскинувшись, спала старуха. На лестнице Видаль почувствовал большую слабость и сказал себе, что надо что-нибудь съесть. Давным-давно, вероятно, когда он был еще совсем маленьким, у него бывали натощак приступы дурноты. Спустившись вниз, он остановился, держась за поручни. Было тихо. Люди еще спали, но нельзя было терять время – ведь скоро они начнут вставать.
В его комнате было темно и холодно, и снова появилось ощущение, слишком частое в последнюю неделю, будто все вокруг спокойно. Удрученно он спросил себя, не кроется ли в этом мнимом покое предвестие беды. Он смотрел на предметы в комнате, как если бы он возвратился из долгого путешествия и стоит где-то снаружи, отделенный от них стеклом.
Видаль умылся, надел лучшую одежду, завернул в газету смену белья и несколько носовых платков. В последнюю минуту вспомнил про ключи и бумажку с адресом Нелиды. Все это нашлось в кармане другого пиджака. Под адресом и указаниями: «дверь 3, подняться по лестнице, дверь Е, идти по коридору, подняться по лестнице на антресоль, дверь 5» – Нелида написала: «Жду тебя!» Видалю подумалось, что такие вот нежные слова женщин очень много значат в жизни мужчин. Потом спохватился, что надо оставить Иси-дорито объяснение своего ухода. Он не знал, что написать. Сказать правду в записке нельзя, что-то выдумать он затруднялся, да и некогда было думать. Наконец он 121
написал: «Один мой друг пригласил меня провести три-четыре дня за городом. Там спокойно. Береги себя». Перед тем как уйти, прибавил: «Подробности не сообщаю на случай, если записка попадет в чужие руки».
По дороге в санузел, куда он решил сходить, чтобы на какое-то время избавиться от этой заботы, когда будет у Нелиды, он встретил младшую из внучек доньи Далмасии, которая, вероятно, его не заметила, поглощенная тем, чтобы не наступить на стыки между плитами. Кроме этой девочки, никто его не видел. Очутившись на улице, еще безлюдной, невольно взглянул на мастерскую обойщика. Случись ему нечаянно увидеть в одном из окон Больоло, он, пожалуй, посмотрел бы на того не с ревностью или злобой, а с чувством братского сообщничества. Возможно, потому, что уже много лет у него не было любовных приключений, Видаль воспринимал эту новую для него ситуацию почти как тщеславный юноша. Он подумал, что, будь он похрабрее, хорошо бы зайти к Джими, узнать, вернулся ли тот домой, но желание поскорей добраться до дома Нелиды победило, словно рядом с нею он будет надежно защищен – не от угроз молодежи, которые теперь его почти не пугали, но от заразы, такой вероятной из-за тесного общения с опасной средой, заразы, исходившей от коварной, ужасающей старости.
33
Возможно, потому, что утро было холодное и сырое, Видаль на своем пути встретил всего один карательный отряд. «Звери, – подумал он, – но не настолько, чтобы рисковать своим здоровьем». На площади Гуэмес он вспомнил, что именно здесь, возвращаясь с кладбища в Чакарите, он поймал такси: казалось невероятным, что это было не в далеком прошлом, а всего лишь накануне. Защищенный толстыми стволами деревьев, чья нежно-зеленая листва смыкалась над его головой, он шел по улице Гватемала, вглядываясь в номера домов и стараясь, чтобы кучка парней на углу – кажется, улицы Араос – не заметила его. Оказалось, что дом под номером 4.174 состоял из двух корпусов с садиком между ними, магнолией и солнечными часами. Он толкнул полуоткрытую дверцу железной ограды, зашел в сад, поглядел на свою бумажку и отомкнул самым большим ключом одну дверь: в вестибюле никого не было. Он поднялся по лестнице, открыл другую дверь, прошел по длинному коридору между крытой галереей слева, выходившей в патио, и стеною с рядом дверей справа. Из-за второй или третьей двери выглянула молодая женщина, которая беззастенчиво уставилась на него. Видаль подумал: «Бедная Нелида! Столько было разговоров о ее доме, а это всего лишь еще один муравейник». Он снова справился по записке, поднялся по витой зеленовато-серой железной лесенке и оказался перед дверью с белым блестящим эмалированным кружочком, на котором была цифра 5. Чтобы не входить без предупреждения, он постучал, и, когда уже хотел вставить ключ в замок, ему открыла Нелида.
– Какое счастье! – воскликнула она. – Я боялась, что ты передумаешь и не придешь. Входи. Теперь, по-моему, с нами ничего плохого не может случиться.
Видаль с восхищением подумал: «Другие женщины не показывают, что любят. Остерегаются. Они не уверены в себе и не так сильны». Квартира Нелиды его ошеломила. «Действительно дом. Она не преувеличивала». Они стояли в зале, показавшемся ему огромным, с высоким, расписанным гирляндами потолком; зал был разделен как бы на две комнаты: в одном конце столовая со столом, стульями, буфетом, холодильником, в другом – гостиная со столом, плетеной кушеткой, такими же креслами, креслом-качалкой, телевизором. Видаль заметил в смежной спальне кровать и гардероб. Ему подумалось, что после долгой ходьбы по всем этим коридорам и лестницам особенно удивительно очутиться вдруг в такой комфортабельной, хорошо обставленной квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17