он пошел на низость. Этого человека я могу жалеть, но уважать его я не могу!
Бывший мажордом выслушал эти жестокие слова весь бледный, с холодным потом на лице, но высоко подняв голову, с мрачно сверкающим взглядом. Когда дон Хуан кончил говорить, он холодно поклонился, и, взяв молодого человека за руку, которую тот не выказывал попытки выдернуть, проговорил:
— Хорошо! Ваши слова жестоки, но справедливы. Благодарю вас за откровенность, дон Хуан, теперь я знаю, что мне остается делать!
Полковник, не сумевший под впечатлением минуты удержаться, чтобы не ответить чистосердечно на заданный ему вопрос, подумал, что зашел слишком далеко и, испугавшись последствий своей неосторожности, воскликнул:
— Простите меня, дон Фелисио, я говорил как безумец!
— Полноте, полноте, дои Хуан! — ответил тот с горькой усмешкой. — Не старайтесь взять ваши слова назад! Вы были только отголоском моей собственной совести, и сердце мое часто говорило мне то же. Не бойтесь, что я поддамся мгновенной вспышке гнева, нет! Я — один из тех людей, которые, раз избрав какой-либо путь, идут по нему до конца, чего бы это им ни стоило. Но покончим с этим — я вижу облако пыли, это, по всей вероятности, идут наши друзья, — добавил он с едкой иронией. — Прощайте, дон Хуан, прощайте!
И не дожидаясь возражений полковника, дон Фелисио пришпорил лошадь и покинул ущелье так же быстро, как и въехал в него.
Полковник с минуту задумчиво следил за ним глазами.
— Увы, — пробормотал он, — этот человек скорее несчастный, чем преступник, или я жестоко ошибаюсь. И если его сегодня не убьют, то это, конечно, случится не от того, что он старался избежать смерти! — И печально покачав головой, полковник скрылся в кустах, из которых вышел.
Тем временем техасская армия быстро продвигалась вперед.
Так же, как и у мексиканцев, каждый кавалерист техасского войска вез позади себя на крупе лошади по пехотинцу. Отряд уже был на расстоянии пушечного выстрела от границы топких болот. Это обстоятельство заставило техасцев остановиться и подождать своих разведчиков, посланных во все стороны; после небольшого привала отряд снова двинулся в путь, но уже не в прежнем порядке: дорога постепенно сужалась, и войско было вынуждено, сдвоив ряды, идти более узкой колонной. Надо заметить, что высланные вперед разведчики не обнаружили ничего подозрительного, а потому отряд шел совершенно спокойно, и безмятежность эта подкреплялась надеждой в скором времени дойти до реки и, завладев там судами, перебраться в Гальвестон.
Один только Ягуар не разделял всеобщего спокойствия. Привычный с давних пор к войне с засадами, он понимал, что местность, через которую проходил отряд, была как нельзя более удобной для таких засад; он боялся, что им не суждено будет беспрепятственно дойти до реки. Молодого вождя повстанцев томило предчувствие близкой беды. Он угадывал ее, чувствовал, но вместе с тем не мог предвидеть, с какой именно стороны она появится и обрушится на него и его товарищей. Нет ничего ужаснее положения человека, ощущающего близость неминуемой беды, отвратить которую он не может.
Кругом по-прежнему было тихо и спокойно. Напрасно Ягуар бросал проницательные взгляды по сторонам, тщетно отыскивая глазами какой-либо знак, по которому он бы мог угадать эту беду, а между тем в сердце его была неосознанная, но твердая уверенность в близости несчастья. На все вопросы своих товарищей он мог бы ответить только одной загадочной, но вместе с тем и вполне логичной фразой: «Я этого не знаю, но, между тем, я в этом уверен!» Ягуар решил, не заботясь о последствиях, принять необходимые меры предосторожности, чтобы хотя бы себя лично оградить от последствий внезапного неприятельского нападения, — нападения, которое неминуемо стало бы гибельным для тех, кого он взял под свое покровительство и кого решил защищать — Транкиля и Кармелу. Все больше и больше замедляя шаг своего отряда, он достиг того, что отстал от основных сил армии на значительное расстояние, и это дало ему свободу действий.
Первой его заботой было сгруппировать вокруг повозки самых надежных людей. Затем, выбрав среди своих товарищей тех, которые лучше всего разбирались в военных хитростях индейцев, он назначил над ними командиром Джона Дэвиса и приказал им пробраться в росшие по обеим сторонам дороги кусты, через которые ничего не было видно, и проверить их. Ягуар не мог себе представить, чтобы мексиканцы не воспользовались тем удобным случаем, который неосторожность техасцев давала им в руки, и не отомстили бы им за понесенные ранее потери. В этом он совершенно сходился во мнении с Джоном Дэвисом, который, как вы помните, напрасно, но тем не менее настойчиво убеждал главнокомандующего отказаться от своего плана. Эти двое людей, давно уже прочно связанные взаимной приязнью, понимали друг друга без слов, а потому Джон Дэвис, ободрив своих солдат, приказал им рассыпаться по обеим сторонам дороги.
После этого Ягуар приблизился к повозке и обратился к охотнику:
— Ну что, Транкиль, — сказал он ему, — как вы себя чувствуете?
— Лучше, — ответил тот. — Я надеюсь, что через несколько дней буду в состоянии переменить это скучное положение.
— А силы ваши как?
— Они быстро прибывают.
— Тем лучше! Можете ли вы в случае нападения или какой-либо другой крайности стрелять, не покидая повозки?
— Я надеюсь. Но разве вы опасаетесь засады?
— Место, по которому мы теперь проходим, действительно как нельзя лучше подходит для этого! Не правда ли? Вы не ошиблись, я опасаюсь засады. Вот вам ружье. Если оно вам понадобится, воспользуйтесь им.
— Положитесь на меня. Благодарю! — воскликнул Транкиль, с нескрываемой радостью взяв ружье.
Снова став во главе своего отряда, Ягуар приказал трогаться в путь.
Между тем главная часть армии миновала развилку у креста и стала спускаться по ущелью вниз к реке, а так как дорога в этом месте была узкой, то войска шли в беспорядке, которого командиры напрасно старались избежать.
Вдруг с вершины Серро-Пардо раздался залп картечи; он проложил глубокую борозду в рядах техасцев. В ту же минуту из ущелья донесся страшный крик, и отряд дона Фелисио Паса ринулся на главные силы техасского войска. В первые мгновения техасцы старались освободить место для своей кавалерии, предполагая, что невидимый враг напал на нее с тыла, но удивление их сменилось ошеломлением и ужасом, когда они увидели, что их собственный авангард несется прямо на них, рубя своих направо и налево, с криками:
— Мексика! Мексика! Союз!
Техасцы были преданы. Началась страшная паника. Войска не могли развернуться и восстановить боевой порядок из-за того, что в ущелье было слишком тесно. Осыпаемые градом картечи сверху, поражаемые пиками и сабельными ударами стрелков дона Фелисио, солдаты стали думать только об одном, а именно — о бегстве. Почти обезумевшие, одни бросались в рукопашную, другие старались повернуть лошадей, а страшный хриплый крик: «Мексика! Мексика! Смерть бунтовщикам!» — раздавался в их ушах, как похоронный звон.
Вдруг с тыла показался полковник Мелендес со своими пятью сотнями кавалеристов; техасцы очутились между двух огней.
Тогда смятение приняло чудовищные размеры, и резня стала напоминать легендарные бойни средних веков, когда люди, опьяненные видом крови, одурманенные запахом пороха и шумом битвы, в бешенстве колют, режут и убивают только из одного лишь желания убить, наслаждаются видом своих окровавленных жертв и не только не чувствуют, что их кровожадность насыщается видом груды мертвых тел, плавающих в потоках крови, но, напротив, ощущают, что она все возрастает в них.
Бегство стало немыслимым. Какое бы то ни было сопротивление казалось еще менее возможным. Оставалось прийти к выводу, что все погибло: дело свободы должно было заглохнуть, исчезнуть навсегда под грудой трупов. Вдруг неожиданно мексиканцы стали быстро отступать, по-видимому, под чьим-то натиском сзади. Ряды их быстро раздвинулись по обе стороны, и в этом просвете показался Ягуар, величественный от воодушевлявшего его гнева и отчаяния; он мчался во главе своего верного отряда. Восторженные крики были приветствием этому чудесному появлению храброго повстанца, который для того, чтобы прибыть на помощь своим, должен был проложить себе путь через отряд полковника Мелендеса, тщетно старавшегося отбросить его и загородить ему путь.
— Друзья! — воскликнул Ягуар таким зычным голосом, что его ясно было слышно сквозь шум и грохот битвы. — Неприятель окружил нас! Нас предали! Нас завел в западню негодяй! Покажем этим мексиканцам, которые считают нас уже побежденными и поздравляют себя с легкой победой, — покажем им, на что способны такие люди, как мы! За мной! Вперед! Вперед!
— Вперед! — заревели техасцы, воодушевленные этими пылкими словами.
Ягуар направился к горе Серро-Пардо. Инстинктом военного он угадал, что гора эта может служить ключевой позицией в этой битве. Техасцы бросились за ним лавиной, оглашая воздух дикими криками. Тогда показался и отряд генерала Рубио, скрывавшийся до этих пор в кустах. Он занял вершины холмов и все дороги, и битва стала еще ожесточеннее.
Напрасные усилия! Восемь раз техасцы бросались на приступ вершины Серро-Пардо и восемь раз были отброшены к подошве горы. Напрасно Ягуар, Джон Дэвис и отец Антонио проявляли чудеса храбрости, они не могли выбить врага с занимаемой позиции. Мексиканские ядра и пули наносили техасцам страшные потери, и повстанцы, выбившись из сил, отказались, наконец, от этой бесплодной борьбы.
Их главнокомандующий, тот самый, неосторожность которого привела армию к гибели, решился на последнюю отчаянную попытку. Собрав вокруг себя всех людей, которых только мог собрать, он составил из них общую колонну и как ураган понесся с ней на приступ к месту, где стояла мексиканская артиллерия. Артиллеристы умирали под сабельными ударами один за другим, не уступая им ни пяди своей позиции, но зато остальная часть мексиканской армии, озадаченная этой неожиданной атакой, стала отступать, и этот отчаянный маневр техасцев, казалось, мог изменить исход сражения.
Техасцы завладели позицией и приготовились воспользоваться так выгодно сложившимися обстоятельствами, но, к несчастью, армия повстанцев состояла из людей деморализованных и неспособных оказать сильную и надежную поддержку своим храбрым командирам.
У мексиканцев было время оправиться, и, пристыженные своим отступлением, они снова бросились на неприятеля врукопашную и после ужасного побоища опять отбросили техасцев назад, окончательно заняв высоту и удержав за собой. Полковник Мелендес заставил, наконец, неприятеля сложить оружие. Техасцы были даже лишены возможности обратиться в бегство. Ягуар, тем не менее, не отчаивался. Если уж он не мог победить, то хотел, по крайней мере, спасти Кармелу. Но от Кармелы его отделяла сплошная стена неприятельского войска; необходимо было пробиться через нее. Молодой человек не колебался. Обернувшись лицом к врагам, он, как раненый лев, ринулся на них, призывая к себе товарищей и размахивая над головой саблей, которая все время так верно служила ему. Вдруг какой-то человек с поднятой саблей заступил ему дорогу.
— А! Дон Фелисио, предатель! — вскричал Ягуар, узнав этого человека, и одним ударом раскроил ему череп. Затем он вместе с несколькими товарищами бросился дальше, опрокидывая всех на своем пути. Ряды мексиканских войск расступались, чтобы пропустить их.
— Спасибо, брат! — с благодарностью воскликнул Ягуар, заметив, что полковник Мелендес дал своим солдатам знак пропустить его.
Полковник, не ответив ни слова, отвернулся. Побоище продолжалось еще долго. Техасцы все не сдавались. В конце концов шестьсот из них оказались пленными в руках мексиканцев, а восемьсот человек нашли смерть на поле битвы.
В тот же вечер генерал Рубио вошел со своей победоносной армией в Гальвестон. Остатки техасского войска в страхе разбежались, не надеясь уже на то, что оно когда-либо соберется снова. Дело освобождения Техаса казалось погибшим надолго, если не навсегда.
Приблизившись к развилке у креста, Ягуар нашел повозку разбитой, а большую часть ее защитников лежащими на земле убитыми. Но что было самое странное — это то, что все убитые были оскальпированы.
Транкиль, Кармела, Квониам и Ланей исчезли.
Какая же ужасная драма разыгралась на этом месте?
ГЛАВА VII. Атепетль
Техас разделен на две части густым лесом, простирающимся к северу от истока Рио-Тринидада до реки Арканзас. Лес носит название Кросс-Таймбрс. За этим лесом начинается бескрайняя Апачерия — земля апачей, — по которой бродят бесчисленные стада бизонов и диких лошадей. В центре узкой долины, окруженной с трех сторон зубчатой стеной снеговых гор, у самого берега реки Рио-Сабин, немного выше ее слияния с Вермехо, катящего свои прозрачные воды мимо холмистых берегов, покрытых карликовыми пальмами и хлопчатником, было живописно разбросано небольшое селение, или, как говорят индейцы, атепетль. Густые вершины деревьев образовали над хижинами этого атепетля зеленые купола, защищающие их от жгучих лучей тропического солнца летом и преграждающие к ним доступ холодным ветрам, дующим с гор зимой. Селение это было зимним атепетлем индейцев-команчей из племени Антилопы. Мы в нескольких словах опишем его, так как в нем будет разыгрываться несколько важных сцен из тех событий, о которых нам еще предстоит рассказать.
Хотя хижины атепетля были построены или, вернее, разбросаны по прихоти краснокожих, в нем все же был заметен некоторый порядок: все его улочки сходились к одной точке, бывшей чем-то вроде широкой площади, находившейся в центре селения. В середине этой площади виднелась огромная бездонная бочка, глубоко врытая в землю и украшенная ползучими растениями. Это сооружение называлось ковчегом первого человека. Там же был воткнут столб войны перед большой священной хижиной совета, где в важных случаях вожди племени зажигали огонь совета и курили священную трубку мира. Последняя помещалась у входа в хижину главного вождя на двух вилообразных палках, так как трубка эта никогда не должна была касаться земли.
Индейские хижины в большинстве случаев имеют сферическую форму и построены из кольев, обложенных глыбами земли и обвешанных шкурами бизонов, сшитых вместе и украшенных множеством рисунков. Рисунки эти изображают различных животных, расписанных красной краской.
У входа в каждую хижину лежали в куче маис , корм для лошадей и все зимние запасы владельцев хижины. Всюду висели на длинных кольях и раскачивались во все стороны даже при самом легком дуновении ветра шерстяные одеяла, конская сбруя и всевозможные лоскутки. То были дары набожных индейцев, принесенные ими Владыке Жизни, — дары, носящие название лекарство надежды.
Все селение, за исключением той стороны, которая подходила к реке, было огорожено высокой крепкой изгородью из огромных деревянных столбов, связанных ремнями из древесной коры. Приблизительно в шестистах шагах от селения помещалось кладбище, распространявшее на всю округу сильнейшее зловоние, издали предупреждавшее путника о том, что он приближается к жилищам какого-то индейского племени.
У первобытных жителей Америки очень странный погребальный обычай. Они обычно не хоронят мертвых, а напротив, подвешивают их, так сказать, между небом и землей. Тщательно обернув мертвеца одеялами и бизоньими шкурами, они кладут его на нечто вроде платформы, сооруженной на шестах метров двадцати высотой, и предоставляют ему постепенно разлагаться от дождя, солнца и ветра. Хищные птицы непрерывно носятся стаями вокруг этих своеобразных могил, испуская пронзительные крики и устраивая ужасное пиршество на разлагающихся отвратительных телах этих мертвецов.
Спустя два месяца после битвы при Серро-Пардо, в тот день, с которого мы снова начнем наш рассказ, приблизительно за час до захода солнца, в чудесное послеобеденное время сентября месяца, который индейцы называют Wasipi-Oni — месяц созревания овса, ехали шагом несколько всадников на прекрасных мустангах, разубранных по обычаю, принятому в прерии. Мустанги эти были ярко раскрашены и увешаны пучками перьев и множеством побрякушек. Всадники ехали по довольно неудобной и каменистой дороге по направлению к зимнему атепетлю команчей-антилоп и оживленно разговаривали между собой. Всадников было пятеро, все они были вооружены ружьями, топорами и кинжалами. На них были надеты белые коленкоровые блузы, которые носят индейские охотники, панталоны, в двух местах связанные тесьмой, меховые шапки и индейские мокасины. Но несмотря на этот наряд, обычный для индейцев, которые благодаря частому общению с американцами познакомились с зачатками цивилизации, нетрудно было узнать во всадниках белых — по их манерам и по светлому цвету их лица, цвету, который жгучие солнечные лучи были бессильны сделать таким же темным, как у коренных жителей этой страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Бывший мажордом выслушал эти жестокие слова весь бледный, с холодным потом на лице, но высоко подняв голову, с мрачно сверкающим взглядом. Когда дон Хуан кончил говорить, он холодно поклонился, и, взяв молодого человека за руку, которую тот не выказывал попытки выдернуть, проговорил:
— Хорошо! Ваши слова жестоки, но справедливы. Благодарю вас за откровенность, дон Хуан, теперь я знаю, что мне остается делать!
Полковник, не сумевший под впечатлением минуты удержаться, чтобы не ответить чистосердечно на заданный ему вопрос, подумал, что зашел слишком далеко и, испугавшись последствий своей неосторожности, воскликнул:
— Простите меня, дон Фелисио, я говорил как безумец!
— Полноте, полноте, дои Хуан! — ответил тот с горькой усмешкой. — Не старайтесь взять ваши слова назад! Вы были только отголоском моей собственной совести, и сердце мое часто говорило мне то же. Не бойтесь, что я поддамся мгновенной вспышке гнева, нет! Я — один из тех людей, которые, раз избрав какой-либо путь, идут по нему до конца, чего бы это им ни стоило. Но покончим с этим — я вижу облако пыли, это, по всей вероятности, идут наши друзья, — добавил он с едкой иронией. — Прощайте, дон Хуан, прощайте!
И не дожидаясь возражений полковника, дон Фелисио пришпорил лошадь и покинул ущелье так же быстро, как и въехал в него.
Полковник с минуту задумчиво следил за ним глазами.
— Увы, — пробормотал он, — этот человек скорее несчастный, чем преступник, или я жестоко ошибаюсь. И если его сегодня не убьют, то это, конечно, случится не от того, что он старался избежать смерти! — И печально покачав головой, полковник скрылся в кустах, из которых вышел.
Тем временем техасская армия быстро продвигалась вперед.
Так же, как и у мексиканцев, каждый кавалерист техасского войска вез позади себя на крупе лошади по пехотинцу. Отряд уже был на расстоянии пушечного выстрела от границы топких болот. Это обстоятельство заставило техасцев остановиться и подождать своих разведчиков, посланных во все стороны; после небольшого привала отряд снова двинулся в путь, но уже не в прежнем порядке: дорога постепенно сужалась, и войско было вынуждено, сдвоив ряды, идти более узкой колонной. Надо заметить, что высланные вперед разведчики не обнаружили ничего подозрительного, а потому отряд шел совершенно спокойно, и безмятежность эта подкреплялась надеждой в скором времени дойти до реки и, завладев там судами, перебраться в Гальвестон.
Один только Ягуар не разделял всеобщего спокойствия. Привычный с давних пор к войне с засадами, он понимал, что местность, через которую проходил отряд, была как нельзя более удобной для таких засад; он боялся, что им не суждено будет беспрепятственно дойти до реки. Молодого вождя повстанцев томило предчувствие близкой беды. Он угадывал ее, чувствовал, но вместе с тем не мог предвидеть, с какой именно стороны она появится и обрушится на него и его товарищей. Нет ничего ужаснее положения человека, ощущающего близость неминуемой беды, отвратить которую он не может.
Кругом по-прежнему было тихо и спокойно. Напрасно Ягуар бросал проницательные взгляды по сторонам, тщетно отыскивая глазами какой-либо знак, по которому он бы мог угадать эту беду, а между тем в сердце его была неосознанная, но твердая уверенность в близости несчастья. На все вопросы своих товарищей он мог бы ответить только одной загадочной, но вместе с тем и вполне логичной фразой: «Я этого не знаю, но, между тем, я в этом уверен!» Ягуар решил, не заботясь о последствиях, принять необходимые меры предосторожности, чтобы хотя бы себя лично оградить от последствий внезапного неприятельского нападения, — нападения, которое неминуемо стало бы гибельным для тех, кого он взял под свое покровительство и кого решил защищать — Транкиля и Кармелу. Все больше и больше замедляя шаг своего отряда, он достиг того, что отстал от основных сил армии на значительное расстояние, и это дало ему свободу действий.
Первой его заботой было сгруппировать вокруг повозки самых надежных людей. Затем, выбрав среди своих товарищей тех, которые лучше всего разбирались в военных хитростях индейцев, он назначил над ними командиром Джона Дэвиса и приказал им пробраться в росшие по обеим сторонам дороги кусты, через которые ничего не было видно, и проверить их. Ягуар не мог себе представить, чтобы мексиканцы не воспользовались тем удобным случаем, который неосторожность техасцев давала им в руки, и не отомстили бы им за понесенные ранее потери. В этом он совершенно сходился во мнении с Джоном Дэвисом, который, как вы помните, напрасно, но тем не менее настойчиво убеждал главнокомандующего отказаться от своего плана. Эти двое людей, давно уже прочно связанные взаимной приязнью, понимали друг друга без слов, а потому Джон Дэвис, ободрив своих солдат, приказал им рассыпаться по обеим сторонам дороги.
После этого Ягуар приблизился к повозке и обратился к охотнику:
— Ну что, Транкиль, — сказал он ему, — как вы себя чувствуете?
— Лучше, — ответил тот. — Я надеюсь, что через несколько дней буду в состоянии переменить это скучное положение.
— А силы ваши как?
— Они быстро прибывают.
— Тем лучше! Можете ли вы в случае нападения или какой-либо другой крайности стрелять, не покидая повозки?
— Я надеюсь. Но разве вы опасаетесь засады?
— Место, по которому мы теперь проходим, действительно как нельзя лучше подходит для этого! Не правда ли? Вы не ошиблись, я опасаюсь засады. Вот вам ружье. Если оно вам понадобится, воспользуйтесь им.
— Положитесь на меня. Благодарю! — воскликнул Транкиль, с нескрываемой радостью взяв ружье.
Снова став во главе своего отряда, Ягуар приказал трогаться в путь.
Между тем главная часть армии миновала развилку у креста и стала спускаться по ущелью вниз к реке, а так как дорога в этом месте была узкой, то войска шли в беспорядке, которого командиры напрасно старались избежать.
Вдруг с вершины Серро-Пардо раздался залп картечи; он проложил глубокую борозду в рядах техасцев. В ту же минуту из ущелья донесся страшный крик, и отряд дона Фелисио Паса ринулся на главные силы техасского войска. В первые мгновения техасцы старались освободить место для своей кавалерии, предполагая, что невидимый враг напал на нее с тыла, но удивление их сменилось ошеломлением и ужасом, когда они увидели, что их собственный авангард несется прямо на них, рубя своих направо и налево, с криками:
— Мексика! Мексика! Союз!
Техасцы были преданы. Началась страшная паника. Войска не могли развернуться и восстановить боевой порядок из-за того, что в ущелье было слишком тесно. Осыпаемые градом картечи сверху, поражаемые пиками и сабельными ударами стрелков дона Фелисио, солдаты стали думать только об одном, а именно — о бегстве. Почти обезумевшие, одни бросались в рукопашную, другие старались повернуть лошадей, а страшный хриплый крик: «Мексика! Мексика! Смерть бунтовщикам!» — раздавался в их ушах, как похоронный звон.
Вдруг с тыла показался полковник Мелендес со своими пятью сотнями кавалеристов; техасцы очутились между двух огней.
Тогда смятение приняло чудовищные размеры, и резня стала напоминать легендарные бойни средних веков, когда люди, опьяненные видом крови, одурманенные запахом пороха и шумом битвы, в бешенстве колют, режут и убивают только из одного лишь желания убить, наслаждаются видом своих окровавленных жертв и не только не чувствуют, что их кровожадность насыщается видом груды мертвых тел, плавающих в потоках крови, но, напротив, ощущают, что она все возрастает в них.
Бегство стало немыслимым. Какое бы то ни было сопротивление казалось еще менее возможным. Оставалось прийти к выводу, что все погибло: дело свободы должно было заглохнуть, исчезнуть навсегда под грудой трупов. Вдруг неожиданно мексиканцы стали быстро отступать, по-видимому, под чьим-то натиском сзади. Ряды их быстро раздвинулись по обе стороны, и в этом просвете показался Ягуар, величественный от воодушевлявшего его гнева и отчаяния; он мчался во главе своего верного отряда. Восторженные крики были приветствием этому чудесному появлению храброго повстанца, который для того, чтобы прибыть на помощь своим, должен был проложить себе путь через отряд полковника Мелендеса, тщетно старавшегося отбросить его и загородить ему путь.
— Друзья! — воскликнул Ягуар таким зычным голосом, что его ясно было слышно сквозь шум и грохот битвы. — Неприятель окружил нас! Нас предали! Нас завел в западню негодяй! Покажем этим мексиканцам, которые считают нас уже побежденными и поздравляют себя с легкой победой, — покажем им, на что способны такие люди, как мы! За мной! Вперед! Вперед!
— Вперед! — заревели техасцы, воодушевленные этими пылкими словами.
Ягуар направился к горе Серро-Пардо. Инстинктом военного он угадал, что гора эта может служить ключевой позицией в этой битве. Техасцы бросились за ним лавиной, оглашая воздух дикими криками. Тогда показался и отряд генерала Рубио, скрывавшийся до этих пор в кустах. Он занял вершины холмов и все дороги, и битва стала еще ожесточеннее.
Напрасные усилия! Восемь раз техасцы бросались на приступ вершины Серро-Пардо и восемь раз были отброшены к подошве горы. Напрасно Ягуар, Джон Дэвис и отец Антонио проявляли чудеса храбрости, они не могли выбить врага с занимаемой позиции. Мексиканские ядра и пули наносили техасцам страшные потери, и повстанцы, выбившись из сил, отказались, наконец, от этой бесплодной борьбы.
Их главнокомандующий, тот самый, неосторожность которого привела армию к гибели, решился на последнюю отчаянную попытку. Собрав вокруг себя всех людей, которых только мог собрать, он составил из них общую колонну и как ураган понесся с ней на приступ к месту, где стояла мексиканская артиллерия. Артиллеристы умирали под сабельными ударами один за другим, не уступая им ни пяди своей позиции, но зато остальная часть мексиканской армии, озадаченная этой неожиданной атакой, стала отступать, и этот отчаянный маневр техасцев, казалось, мог изменить исход сражения.
Техасцы завладели позицией и приготовились воспользоваться так выгодно сложившимися обстоятельствами, но, к несчастью, армия повстанцев состояла из людей деморализованных и неспособных оказать сильную и надежную поддержку своим храбрым командирам.
У мексиканцев было время оправиться, и, пристыженные своим отступлением, они снова бросились на неприятеля врукопашную и после ужасного побоища опять отбросили техасцев назад, окончательно заняв высоту и удержав за собой. Полковник Мелендес заставил, наконец, неприятеля сложить оружие. Техасцы были даже лишены возможности обратиться в бегство. Ягуар, тем не менее, не отчаивался. Если уж он не мог победить, то хотел, по крайней мере, спасти Кармелу. Но от Кармелы его отделяла сплошная стена неприятельского войска; необходимо было пробиться через нее. Молодой человек не колебался. Обернувшись лицом к врагам, он, как раненый лев, ринулся на них, призывая к себе товарищей и размахивая над головой саблей, которая все время так верно служила ему. Вдруг какой-то человек с поднятой саблей заступил ему дорогу.
— А! Дон Фелисио, предатель! — вскричал Ягуар, узнав этого человека, и одним ударом раскроил ему череп. Затем он вместе с несколькими товарищами бросился дальше, опрокидывая всех на своем пути. Ряды мексиканских войск расступались, чтобы пропустить их.
— Спасибо, брат! — с благодарностью воскликнул Ягуар, заметив, что полковник Мелендес дал своим солдатам знак пропустить его.
Полковник, не ответив ни слова, отвернулся. Побоище продолжалось еще долго. Техасцы все не сдавались. В конце концов шестьсот из них оказались пленными в руках мексиканцев, а восемьсот человек нашли смерть на поле битвы.
В тот же вечер генерал Рубио вошел со своей победоносной армией в Гальвестон. Остатки техасского войска в страхе разбежались, не надеясь уже на то, что оно когда-либо соберется снова. Дело освобождения Техаса казалось погибшим надолго, если не навсегда.
Приблизившись к развилке у креста, Ягуар нашел повозку разбитой, а большую часть ее защитников лежащими на земле убитыми. Но что было самое странное — это то, что все убитые были оскальпированы.
Транкиль, Кармела, Квониам и Ланей исчезли.
Какая же ужасная драма разыгралась на этом месте?
ГЛАВА VII. Атепетль
Техас разделен на две части густым лесом, простирающимся к северу от истока Рио-Тринидада до реки Арканзас. Лес носит название Кросс-Таймбрс. За этим лесом начинается бескрайняя Апачерия — земля апачей, — по которой бродят бесчисленные стада бизонов и диких лошадей. В центре узкой долины, окруженной с трех сторон зубчатой стеной снеговых гор, у самого берега реки Рио-Сабин, немного выше ее слияния с Вермехо, катящего свои прозрачные воды мимо холмистых берегов, покрытых карликовыми пальмами и хлопчатником, было живописно разбросано небольшое селение, или, как говорят индейцы, атепетль. Густые вершины деревьев образовали над хижинами этого атепетля зеленые купола, защищающие их от жгучих лучей тропического солнца летом и преграждающие к ним доступ холодным ветрам, дующим с гор зимой. Селение это было зимним атепетлем индейцев-команчей из племени Антилопы. Мы в нескольких словах опишем его, так как в нем будет разыгрываться несколько важных сцен из тех событий, о которых нам еще предстоит рассказать.
Хотя хижины атепетля были построены или, вернее, разбросаны по прихоти краснокожих, в нем все же был заметен некоторый порядок: все его улочки сходились к одной точке, бывшей чем-то вроде широкой площади, находившейся в центре селения. В середине этой площади виднелась огромная бездонная бочка, глубоко врытая в землю и украшенная ползучими растениями. Это сооружение называлось ковчегом первого человека. Там же был воткнут столб войны перед большой священной хижиной совета, где в важных случаях вожди племени зажигали огонь совета и курили священную трубку мира. Последняя помещалась у входа в хижину главного вождя на двух вилообразных палках, так как трубка эта никогда не должна была касаться земли.
Индейские хижины в большинстве случаев имеют сферическую форму и построены из кольев, обложенных глыбами земли и обвешанных шкурами бизонов, сшитых вместе и украшенных множеством рисунков. Рисунки эти изображают различных животных, расписанных красной краской.
У входа в каждую хижину лежали в куче маис , корм для лошадей и все зимние запасы владельцев хижины. Всюду висели на длинных кольях и раскачивались во все стороны даже при самом легком дуновении ветра шерстяные одеяла, конская сбруя и всевозможные лоскутки. То были дары набожных индейцев, принесенные ими Владыке Жизни, — дары, носящие название лекарство надежды.
Все селение, за исключением той стороны, которая подходила к реке, было огорожено высокой крепкой изгородью из огромных деревянных столбов, связанных ремнями из древесной коры. Приблизительно в шестистах шагах от селения помещалось кладбище, распространявшее на всю округу сильнейшее зловоние, издали предупреждавшее путника о том, что он приближается к жилищам какого-то индейского племени.
У первобытных жителей Америки очень странный погребальный обычай. Они обычно не хоронят мертвых, а напротив, подвешивают их, так сказать, между небом и землей. Тщательно обернув мертвеца одеялами и бизоньими шкурами, они кладут его на нечто вроде платформы, сооруженной на шестах метров двадцати высотой, и предоставляют ему постепенно разлагаться от дождя, солнца и ветра. Хищные птицы непрерывно носятся стаями вокруг этих своеобразных могил, испуская пронзительные крики и устраивая ужасное пиршество на разлагающихся отвратительных телах этих мертвецов.
Спустя два месяца после битвы при Серро-Пардо, в тот день, с которого мы снова начнем наш рассказ, приблизительно за час до захода солнца, в чудесное послеобеденное время сентября месяца, который индейцы называют Wasipi-Oni — месяц созревания овса, ехали шагом несколько всадников на прекрасных мустангах, разубранных по обычаю, принятому в прерии. Мустанги эти были ярко раскрашены и увешаны пучками перьев и множеством побрякушек. Всадники ехали по довольно неудобной и каменистой дороге по направлению к зимнему атепетлю команчей-антилоп и оживленно разговаривали между собой. Всадников было пятеро, все они были вооружены ружьями, топорами и кинжалами. На них были надеты белые коленкоровые блузы, которые носят индейские охотники, панталоны, в двух местах связанные тесьмой, меховые шапки и индейские мокасины. Но несмотря на этот наряд, обычный для индейцев, которые благодаря частому общению с американцами познакомились с зачатками цивилизации, нетрудно было узнать во всадниках белых — по их манерам и по светлому цвету их лица, цвету, который жгучие солнечные лучи были бессильны сделать таким же темным, как у коренных жителей этой страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32