Ты не хочешь довериться мне? Безумная! Неужели ты думаешь, что я не знаю, что именно ты намереваешься сделать?..
— Сестра моя знает мое намерение? — перебила индианка свою собеседницу, и глаза ее при этом сверкнули, а по телу пробежала нервная дрожь.
— Ну, конечно, Боже мой! — ответила молодая девушка с улыбкой. — Единорог — великий воин, и сестра моя, без сомнения, спешит к нему?
— Нет, — ответила та. — Солнечный Луч намеревается отомстить.
— О, бедное дитя мое! — воскликнула донья Клара, обнимая молодую женщину. — Я знаю, от какой ужасной катастрофы тебя спас Валентин.
— Кутонепи — великий воин, Солнечный Луч любит его. Но Станапат — собака, сын волчицы.
Обе молодые женщины заплакали и стали обнимать и целовать друг друга. Индианка первая оправилась от душившего ее горя, энергичным движением вытерла слезы с покрасневших глаз и вырвалась из объятий своей подруги.
—Зачем плакать? — сказала она твердо. — Только трусы и слабые плачут и стонут! Индейские женщины не плачут, когда их оскорбят, они мстят! Сестра моя должна отпустить меня! Я ей больше ничем не могу быть полезна, другие обязанности ожидают меня.
— Иди же, бедная сестра, и поступай так, как тебе велит твое сердце. Я не имею права ни задерживать тебя, ни мешать тебе поступить по-своему.
— Спасибо, — сказала индианка, — сестра моя добра. Владыка Жизни не покинет ее.
— Разве ты не можешь довериться мне и сказать, что ты хочешь сделать?
— Я не могу этого.
— Скажи мне, по крайней мере, в какую сторону ты пойдешь?
Индеанка в ответ на это только головой покачала.
— Разве лист, сорванный ветром с кустарника, знает, в какую сторону понесет его ветер? Я — лист, сорванный ветром. Пусть сестра моя больше не спрашивает меня ни о чем.
— Если ты этого хочешь, я замолчу. Но прежде чем нам расстаться, позволь мне сделать тебе подарок, который напомнит обо мне, когда я буду далеко от тебя.
Услышав эти слова, Солнечный Луч очаровательным жестом положила руку на сердце.
— Сестра моя там! — взволнованно сказала она.
— Послушай, — начала снова молодая девушка, — сегодня ночью я подарила тебе браслет. Вот, возьми еще один. Эти украшения для меня лишние, и я буду счастлива, если они понравятся тебе.
Сказав это, донья Клара сняла с руки другой браслет и надела его на руку индианки.
Та не противилась этому, и когда браслет был надет, она поцеловала его несколько раз, затем подняла голову и протянула руку молодой мексиканке.
— Прощай, — сказала она ей растроганным голосом. — Пусть сестра моя просит своего Бога за меня — говорят, Он всемогущ, может быть, Он придет мне на помощь.
— Надейся, бедное дитя! — сказала донья Клара, обнимая молодую индианку.
Солнечный Луч печально покачала головой и, сделав своей подруге последний прощальный знак, бросилась, как испуганная лань, к двери и скрылась за ней.
После ухода Солнечного Луча донья Клара долгое время была погружена в задумчивость.
Туманные намеки индианки и ее смущение затронули в сильнейшей степени ее любопытство. Кроме того, интерес, который возбудила в ней эта странная дикарка, оказавшая ей такую большую услугу, невольно заставлял ее беспокоиться за нее: молодую девушку томило предчувствие, что Солнечный Луч покинула ее для того, чтобы исполнить один из тех смелых поступков, которые так свойственны индейцам и совершаются ими без всякой посторонней помощи.
Прошло несколько часов. Молодая девушка перебирала в памяти странные события, следовавшие одно за другим, которые привели ее в то место, где она находилась в настоящее время.
Вдруг слуха ее коснулся чей-то подавленный вздох. Она с Удивлением подняла голову. Какой-то человек в смиренной позе стоял перед ней, опершись об один из столбов хижины, устремив на нее глаза с загадочным выражением. Это был Шоу, сын Красного Кедра.
Донья Клара покраснела и в смущении опустила глаза. Шоу хранил глубокое молчание. Не спуская с нее глаз, опьяненный счастьем, он смотрел на нее.
Молодая девушка была одна в жалкой индейской хижине. Перед нею стоял человек, который уже несколько раз благородно рисковал жизнью ради нее, и это не могло не навеять на нее смутной тревоги. Ею овладело странное смущение, грудь ее стала учащенно подниматься, она не могла дать себе отчета в том невыразимо сладостном чувстве, которое по временам дрожью пробегало по ее телу. Взгляд ее, затуманенный негой против ее воли, как прикованный остановился на этом человеке, красивом как Адонис, с гордым взглядом, независимым характером, — человеке, который стоял теперь перед ней склонившись и которого одно недовольное движение ее бровей заставляло бледнеть, — его, это дикое дитя лесов, которое никогда ни признавало иного господина над собой, кроме собственной воли.
Хотя слово любовь было еще не знакомо молодой девушке, тем не менее с некоторых пор в душевном мире ее совершился переворот: она начинала понимать тот божественный союз двух душ, когда одна душа навеки сливается с другою в мыслях и чувствах, в радости и в горе. Одним словом, в ней просыпалась любовь!
— Чего хотите вы от меня, Шоу? — спросила она его робко.
— Я хочу сказать вам, сеньорита, — ответил тот резким тоном, но в котором, однако же, слышалась безграничная нежность, — что когда вам понадобится человек, который дал бы убить себя ради вас, вам не придется его искать, потому что я здесь.
— Благодарю вас, — сказала она, невольно улыбнувшись этому своеобразному признанию, а главное той манере, с которой оно было сделано, — но ведь здесь нам опасаться нечего.
— Может быть, — ответил он. — Но никто не знает, что случится с нами завтра.
Одно из женских свойств — любовь к укрощению диких зверей.
Женщина — существо впечатлительное, и любовь гнездится у нее скорее в голове, чем в сердце.
Любовь для женщины — или удовлетворение гордости, или борьба; так как она слаба от природы, то у нее всегда возникает стремление покорять других, а в особенности брать верх вначале — для того, чтобы позднее сделаться рабой того, кого она полюбит, после того как докажет ему свою силу, заставив его покорно лечь у ее ног.
Вследствие этого вечного закона контрастов, который управляет миром, женщина полюбит только такого человека, который тем или иным путем сумеет польстить ее гордости. По крайней мере, в прериях это именно так. Я вовсе не имею намерения говорить о прекрасных европейских женщинах, которые все — прелесть и очарование и которые, как ангелы, прикасаются к роду человеческому только кончиками своих маленьких крылышек, которыми они слегка касаются земли. Донья Клара была мексиканкой. Исключительное положение, которое она занимала среди индейцев, опасности, которым она подвергалась, скука, которая ее томила, — все это, вместе взятое, должно было расположить ее в пользу молодого человека, в котором она свойственным всем женщинам душевным чутьем увидела страстную любовь к ней. Она позволила себе ответить ему и поощрить его к дальнейшему разговору. Была ли это игра с ее стороны? Было ли это искренне? Никто не мог бы ответить на этот вопрос: сердце женщины — книга, в которой ни один мужчина еще не прочел по складам и одного слова.
Между молодыми людьми началась одна из тех длинных и очаровательных бесед, в которой слово любовь не произносится, но оно все время замирает на губах, заставляя сердце трепетать в сладком опьянении, погружая его в божественный экстаз. Беседы эти почти забываются в зрелом возрасте, но они делают такими счастливыми тех, кто переживает их. Шоу, ободренный добротой доньи Клары, стал совсем другим человеком. Он нашел в своем сердце выражения, которые заставляли вздрагивать молодую девушку и против ее воли погружали ее в тревогу, которой она не могла себе объяснить.
В назначенный Петонистой час у входа в хижину показался воин-команч и своим приходом неожиданно прервал их беседу.
Человеку этому было поручено отвести чужестранцев к вождю, чтобы они могли принять участие в обеде.
Донья Клара тотчас же вышла. Шоу последовал за нею с сердцем, переполненным счастьем. А между тем что же именно сказала ему донья Клара? Ничего! Но она позволила ему говорить, она слушала его внимательно и улыбалась в ответ на его слова. Для бедного молодого человека и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым так, как он ни разу не был счастлив до сих пор.
Валентин, дон Пабло и оба индейца ожидали донью Клару. Как только она пришла, они все вместе отправились к вигваму вождя. Впереди них шел индеец, указывая им дорогу.
ГЛАВА XIX. Танец Старых Собак
Петониста принял своих гостей со всеми тонкостями индейской любезности, ухаживал за ними и просил их есть, как только замечал, что какое-нибудь блюдо пришлось им по вкусу. Бледнолицему не всегда бывает приятно участвовать в индейском пиршестве. Этикет краснокожих требует, чтобы гости ели все, что им предложат, не оставляя ни крошки на тарелке. Противиться этому — значит нанести хозяину тяжкое оскорбление, а потому положение людей, не отличающихся склонностью к обжорству, бывает часто очень неприятным, они оказываются тогда, благодаря необыкновенной вместимости индейских желудков, поставленными перед тягостной необходимостью или расстроить себе пищеварение, или затеять ссору, которая зачастую влечет за собой серьезные последствия.
Dura lex, sed lex .
К счастью, на этот раз ничего подобного не случилось, и обед закончился, к общему удовольствию, вполне благополучно.
Когда все кончили есть, Валентин встал и, два раза поклонившись собранию, обратился к вождю.
— Благодарю брата моего, — сказал он ему, — от имени своего и своих товарищей, за его радушный прием. Даже через тысячи лун воспоминание о нем не изгладится из моего сердца. Но воины не должны непрерывно есть, когда у них серьезное дело. Желает ли брат мой Петониста услышать новости, которые я намереваюсь сообщить ему?
— У моего брата есть вести, касающиеся только меня, или в деле этом заинтересовано все племя?
— Дело мое касается всего племени.
— О-о-а! Пусть брат мой имеет терпение. Завтра — даже, может быть, через несколько часов — возвратится наш великий вождь Единорог, и брат мой тогда переговорит с ним.
— Если бы Единорог был здесь, — возразил с живостью Валентин, — двух слов было бы достаточно. Но он отсутствует, а время дорого. Во второй раз прошу брата моего выслушать меня.
— Хорошо. Если уж брат мой этого так желает, через некоторое время все вожди соберутся в великой хижине врачевания, над подземельем, в котором горит огонь Моктекусомы .
Валентин в знак согласия кивнул головой.
Мы расскажем здесь подробно об огне Моктекусомы, за что читатели будут, без сомнения, нам признательны.
Странный обычай этот сохраняется индейцами, в особенности команчами, из года в год и существует и поныне. Индейцы рассказывают, что в эпоху покорения государства ацтеков Кортесом Моктекусома — грозный владыка — за несколько дней до своей смерти, предчувствуя участь, его ожидавшую, зажег священный огонь и приказал их предкам поддерживать его, не давая ему угаснуть до того дня, когда он возвратится, чтобы освободить свой народ от испанского ига. Хранение этого огня было поручено избранным воинам.
Огонь этот был помещен в подземелье в медном кувшине и поставлен на небольшом алтаре, где он и тлел под грудой пепла. Моктекусома в то же время заявил, что он возвратится вместе с солнцем, своим отцом, при первых проблесках дня, а потому многие индейцы по утрам залезают на крыши своих хижин, в надежде увидеть, наконец, возвращение своего любимого правителя, сопровождаемого дневным светилом.
Бедняки — индейцы всегда лелеют в душе мечту о своем будущем освобождении и убеждены, что это событие непременно случится, если только по какому-нибудь обстоятельству, которого предвидеть невозможно, священный огонь не потухнет.
Еще лет пятьдесят тому назад хранители священного огня сменялись только через каждые двое суток. Таким образом, они проводили сорок восемь часов без сна и без пищи. Часто случалось, что несчастные бывали удушены углекислым газом, скоплявшимся в узком подземелье, или же умирали от истощения при исполнении своего священного долга. В этих случаях, по словам индейцев, тела мертвецов относились в грот к чудовищному змею, который и пожирал их.
В настоящее время это странное верование значительно ослабло в индейцах, хотя почти во всех селениях можно найти священный огонь Моктекусомы. Но его уже охраняют менее тщательно, и змей поставлен перед необходимостью самому добывать пропитание.
Теперь возвратимся к нашему рассказу.
Вождь племени подозвал старого индейца, стоявшего у одной из стен хижины, и приказал ему созвать остальных вождей на совет.
В команчских селениях старики, не способные служить на войне и не успевшие возвыситься до ранга вождя, обыкновенно исполняют роль глашатаев. Они взбираются на крышу хижины и с этой импровизированной кафедры громким голосом, выразительно жестикулируя, созывают народ.
Когда совет был созван, Петониста сам повел своих гостей в хижину, названную великой хижиной врачевания.
Это была обширная комната, совершенно лишенная мебели. В середине ее горел громадный костер. Вокруг огня, храня глубокое молчание, сидело человек двадцать вождей. Обыкновенно чужестранцы не присутствуют на подобных совещаниях индейцев, но в данном случае обычай был нарушен ввиду того, что Валентин и Курумилла были приемными сыновьями этого племени.
В углу хижины было поставлено кресло для доньи Клары, которая получила эту привилегию, недоступную для индейской женщины, благодаря тому, что она была белокожей и к тому же в ее жилах текла королевская кровь. Когда все уселись по местам, вошел носитель священной трубки мира и поднес ее Петонисте. Тот наклонил трубку на все четыре стороны и немного покурил из нее. После этого, не выпуская самой трубки из рук, он дал затянуться каждому из присутствующих. Когда трубка обошла всех, вождь передал ее обратно носителю трубки, и тот высыпал из нее пепел в костер, произнося при этом таинственные заклинания солнцу — этому источнику всего благого в этом мире, и после этого вышел.
— Уши наши открыты. Пусть брат мой, великий бледнолицый охотник, начинает говорить. Мы сняли кожу с наших сердец, и слова, которые выйдут из его груди, будут тщательно собраны нами. Мы с нетерпением ожидаем, чтобы он заговорил, — сказал вождь, вежливо поклонившись Валентину.
— То, что я хочу сказать, не отнимет у вас много времени, — ответил охотник. — Считают ли себя мои братья до сих пор верными союзниками бледнолицых?..
— А почему же нет? — с живостью перебил Валентина вождь. — Великие бледнолицые сердца были постоянно добры к нам, они покупают у нас шкуры бизонов и дают нам взамен порох, пули и ножи для скальпирования. Когда мы бываем больны, бледнолицые ухаживают за нами и снабжают нас всем, что нам нужно. Когда зима бывает очень жестокой и бизоны уходят, и голод дает о себе знать в наших селениях, бледнолицые приходят к нам на помощь. Почему же нам не быть их союзниками? Команчи не бывают неблагодарными: сердца их благородны и великодушны. Они никогда не забывают благодеяния, оказанного им. Мы будем друзьями бледнолицых, пока на земле светит солнце.
— Благодарю вас, вождь, — сказал на это охотник. — Я счастлив, что слышу от вас такие речи, потому что для вас настало время доказать нам вашу дружбу.
— Что хочет сказать этим мой брат?
— Апачи вырыли топор войны против нас. Их войско уже в пути, оно хочет окружить и захватить Сына Крови, нашего друга. Я пришел спросить, желают ли мои братья в этом случае прийти нам на помощь? Мы намерены отбросить неприятеля и разбить его наголову.
Наступило непродолжительное молчание. Индейцы, казалось, глубоко задумались о словах охотника. Наконец Петониста заговорил, предварительно бросив вопросительный взгляд на остальных участников собрания.
— Враги моего брата и Сына Крови — также и наши враги, — сказал он громким, твердым голосом. — Мои молодые воины пойдут на помощь к бледнолицым. Команчи не допустят, чтобы нанесено было оскорбление кому-либо из их союзников. Пусть брат мой возрадуется ответу на его просьбу. Единорог, я в этом уверен, не ответил бы иначе, если бы он присутствовал на собрании. Завтра на восходе солнца все воины племени двинутся в поход на помощь Сыну Крови. Я сказал. Хорошо ли я говорил, могущественные вожди?
— Отец наш говорил хорошо, — ответили вожди, кланяясь. — Все будет сделано так, как он того желает.
— О-о-а! — продолжал Петониста. — Пусть сыны мои приготовятся достойным образом отпраздновать прибытие в наше селение бледнолицых друзей и покажут им, что мы — воины, не знающие страха. Старые Собаки будут плясать в хижине врачевания.
Крики радости были ответом на это заявление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Сестра моя знает мое намерение? — перебила индианка свою собеседницу, и глаза ее при этом сверкнули, а по телу пробежала нервная дрожь.
— Ну, конечно, Боже мой! — ответила молодая девушка с улыбкой. — Единорог — великий воин, и сестра моя, без сомнения, спешит к нему?
— Нет, — ответила та. — Солнечный Луч намеревается отомстить.
— О, бедное дитя мое! — воскликнула донья Клара, обнимая молодую женщину. — Я знаю, от какой ужасной катастрофы тебя спас Валентин.
— Кутонепи — великий воин, Солнечный Луч любит его. Но Станапат — собака, сын волчицы.
Обе молодые женщины заплакали и стали обнимать и целовать друг друга. Индианка первая оправилась от душившего ее горя, энергичным движением вытерла слезы с покрасневших глаз и вырвалась из объятий своей подруги.
—Зачем плакать? — сказала она твердо. — Только трусы и слабые плачут и стонут! Индейские женщины не плачут, когда их оскорбят, они мстят! Сестра моя должна отпустить меня! Я ей больше ничем не могу быть полезна, другие обязанности ожидают меня.
— Иди же, бедная сестра, и поступай так, как тебе велит твое сердце. Я не имею права ни задерживать тебя, ни мешать тебе поступить по-своему.
— Спасибо, — сказала индианка, — сестра моя добра. Владыка Жизни не покинет ее.
— Разве ты не можешь довериться мне и сказать, что ты хочешь сделать?
— Я не могу этого.
— Скажи мне, по крайней мере, в какую сторону ты пойдешь?
Индеанка в ответ на это только головой покачала.
— Разве лист, сорванный ветром с кустарника, знает, в какую сторону понесет его ветер? Я — лист, сорванный ветром. Пусть сестра моя больше не спрашивает меня ни о чем.
— Если ты этого хочешь, я замолчу. Но прежде чем нам расстаться, позволь мне сделать тебе подарок, который напомнит обо мне, когда я буду далеко от тебя.
Услышав эти слова, Солнечный Луч очаровательным жестом положила руку на сердце.
— Сестра моя там! — взволнованно сказала она.
— Послушай, — начала снова молодая девушка, — сегодня ночью я подарила тебе браслет. Вот, возьми еще один. Эти украшения для меня лишние, и я буду счастлива, если они понравятся тебе.
Сказав это, донья Клара сняла с руки другой браслет и надела его на руку индианки.
Та не противилась этому, и когда браслет был надет, она поцеловала его несколько раз, затем подняла голову и протянула руку молодой мексиканке.
— Прощай, — сказала она ей растроганным голосом. — Пусть сестра моя просит своего Бога за меня — говорят, Он всемогущ, может быть, Он придет мне на помощь.
— Надейся, бедное дитя! — сказала донья Клара, обнимая молодую индианку.
Солнечный Луч печально покачала головой и, сделав своей подруге последний прощальный знак, бросилась, как испуганная лань, к двери и скрылась за ней.
После ухода Солнечного Луча донья Клара долгое время была погружена в задумчивость.
Туманные намеки индианки и ее смущение затронули в сильнейшей степени ее любопытство. Кроме того, интерес, который возбудила в ней эта странная дикарка, оказавшая ей такую большую услугу, невольно заставлял ее беспокоиться за нее: молодую девушку томило предчувствие, что Солнечный Луч покинула ее для того, чтобы исполнить один из тех смелых поступков, которые так свойственны индейцам и совершаются ими без всякой посторонней помощи.
Прошло несколько часов. Молодая девушка перебирала в памяти странные события, следовавшие одно за другим, которые привели ее в то место, где она находилась в настоящее время.
Вдруг слуха ее коснулся чей-то подавленный вздох. Она с Удивлением подняла голову. Какой-то человек в смиренной позе стоял перед ней, опершись об один из столбов хижины, устремив на нее глаза с загадочным выражением. Это был Шоу, сын Красного Кедра.
Донья Клара покраснела и в смущении опустила глаза. Шоу хранил глубокое молчание. Не спуская с нее глаз, опьяненный счастьем, он смотрел на нее.
Молодая девушка была одна в жалкой индейской хижине. Перед нею стоял человек, который уже несколько раз благородно рисковал жизнью ради нее, и это не могло не навеять на нее смутной тревоги. Ею овладело странное смущение, грудь ее стала учащенно подниматься, она не могла дать себе отчета в том невыразимо сладостном чувстве, которое по временам дрожью пробегало по ее телу. Взгляд ее, затуманенный негой против ее воли, как прикованный остановился на этом человеке, красивом как Адонис, с гордым взглядом, независимым характером, — человеке, который стоял теперь перед ней склонившись и которого одно недовольное движение ее бровей заставляло бледнеть, — его, это дикое дитя лесов, которое никогда ни признавало иного господина над собой, кроме собственной воли.
Хотя слово любовь было еще не знакомо молодой девушке, тем не менее с некоторых пор в душевном мире ее совершился переворот: она начинала понимать тот божественный союз двух душ, когда одна душа навеки сливается с другою в мыслях и чувствах, в радости и в горе. Одним словом, в ней просыпалась любовь!
— Чего хотите вы от меня, Шоу? — спросила она его робко.
— Я хочу сказать вам, сеньорита, — ответил тот резким тоном, но в котором, однако же, слышалась безграничная нежность, — что когда вам понадобится человек, который дал бы убить себя ради вас, вам не придется его искать, потому что я здесь.
— Благодарю вас, — сказала она, невольно улыбнувшись этому своеобразному признанию, а главное той манере, с которой оно было сделано, — но ведь здесь нам опасаться нечего.
— Может быть, — ответил он. — Но никто не знает, что случится с нами завтра.
Одно из женских свойств — любовь к укрощению диких зверей.
Женщина — существо впечатлительное, и любовь гнездится у нее скорее в голове, чем в сердце.
Любовь для женщины — или удовлетворение гордости, или борьба; так как она слаба от природы, то у нее всегда возникает стремление покорять других, а в особенности брать верх вначале — для того, чтобы позднее сделаться рабой того, кого она полюбит, после того как докажет ему свою силу, заставив его покорно лечь у ее ног.
Вследствие этого вечного закона контрастов, который управляет миром, женщина полюбит только такого человека, который тем или иным путем сумеет польстить ее гордости. По крайней мере, в прериях это именно так. Я вовсе не имею намерения говорить о прекрасных европейских женщинах, которые все — прелесть и очарование и которые, как ангелы, прикасаются к роду человеческому только кончиками своих маленьких крылышек, которыми они слегка касаются земли. Донья Клара была мексиканкой. Исключительное положение, которое она занимала среди индейцев, опасности, которым она подвергалась, скука, которая ее томила, — все это, вместе взятое, должно было расположить ее в пользу молодого человека, в котором она свойственным всем женщинам душевным чутьем увидела страстную любовь к ней. Она позволила себе ответить ему и поощрить его к дальнейшему разговору. Была ли это игра с ее стороны? Было ли это искренне? Никто не мог бы ответить на этот вопрос: сердце женщины — книга, в которой ни один мужчина еще не прочел по складам и одного слова.
Между молодыми людьми началась одна из тех длинных и очаровательных бесед, в которой слово любовь не произносится, но оно все время замирает на губах, заставляя сердце трепетать в сладком опьянении, погружая его в божественный экстаз. Беседы эти почти забываются в зрелом возрасте, но они делают такими счастливыми тех, кто переживает их. Шоу, ободренный добротой доньи Клары, стал совсем другим человеком. Он нашел в своем сердце выражения, которые заставляли вздрагивать молодую девушку и против ее воли погружали ее в тревогу, которой она не могла себе объяснить.
В назначенный Петонистой час у входа в хижину показался воин-команч и своим приходом неожиданно прервал их беседу.
Человеку этому было поручено отвести чужестранцев к вождю, чтобы они могли принять участие в обеде.
Донья Клара тотчас же вышла. Шоу последовал за нею с сердцем, переполненным счастьем. А между тем что же именно сказала ему донья Клара? Ничего! Но она позволила ему говорить, она слушала его внимательно и улыбалась в ответ на его слова. Для бедного молодого человека и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым так, как он ни разу не был счастлив до сих пор.
Валентин, дон Пабло и оба индейца ожидали донью Клару. Как только она пришла, они все вместе отправились к вигваму вождя. Впереди них шел индеец, указывая им дорогу.
ГЛАВА XIX. Танец Старых Собак
Петониста принял своих гостей со всеми тонкостями индейской любезности, ухаживал за ними и просил их есть, как только замечал, что какое-нибудь блюдо пришлось им по вкусу. Бледнолицему не всегда бывает приятно участвовать в индейском пиршестве. Этикет краснокожих требует, чтобы гости ели все, что им предложат, не оставляя ни крошки на тарелке. Противиться этому — значит нанести хозяину тяжкое оскорбление, а потому положение людей, не отличающихся склонностью к обжорству, бывает часто очень неприятным, они оказываются тогда, благодаря необыкновенной вместимости индейских желудков, поставленными перед тягостной необходимостью или расстроить себе пищеварение, или затеять ссору, которая зачастую влечет за собой серьезные последствия.
Dura lex, sed lex .
К счастью, на этот раз ничего подобного не случилось, и обед закончился, к общему удовольствию, вполне благополучно.
Когда все кончили есть, Валентин встал и, два раза поклонившись собранию, обратился к вождю.
— Благодарю брата моего, — сказал он ему, — от имени своего и своих товарищей, за его радушный прием. Даже через тысячи лун воспоминание о нем не изгладится из моего сердца. Но воины не должны непрерывно есть, когда у них серьезное дело. Желает ли брат мой Петониста услышать новости, которые я намереваюсь сообщить ему?
— У моего брата есть вести, касающиеся только меня, или в деле этом заинтересовано все племя?
— Дело мое касается всего племени.
— О-о-а! Пусть брат мой имеет терпение. Завтра — даже, может быть, через несколько часов — возвратится наш великий вождь Единорог, и брат мой тогда переговорит с ним.
— Если бы Единорог был здесь, — возразил с живостью Валентин, — двух слов было бы достаточно. Но он отсутствует, а время дорого. Во второй раз прошу брата моего выслушать меня.
— Хорошо. Если уж брат мой этого так желает, через некоторое время все вожди соберутся в великой хижине врачевания, над подземельем, в котором горит огонь Моктекусомы .
Валентин в знак согласия кивнул головой.
Мы расскажем здесь подробно об огне Моктекусомы, за что читатели будут, без сомнения, нам признательны.
Странный обычай этот сохраняется индейцами, в особенности команчами, из года в год и существует и поныне. Индейцы рассказывают, что в эпоху покорения государства ацтеков Кортесом Моктекусома — грозный владыка — за несколько дней до своей смерти, предчувствуя участь, его ожидавшую, зажег священный огонь и приказал их предкам поддерживать его, не давая ему угаснуть до того дня, когда он возвратится, чтобы освободить свой народ от испанского ига. Хранение этого огня было поручено избранным воинам.
Огонь этот был помещен в подземелье в медном кувшине и поставлен на небольшом алтаре, где он и тлел под грудой пепла. Моктекусома в то же время заявил, что он возвратится вместе с солнцем, своим отцом, при первых проблесках дня, а потому многие индейцы по утрам залезают на крыши своих хижин, в надежде увидеть, наконец, возвращение своего любимого правителя, сопровождаемого дневным светилом.
Бедняки — индейцы всегда лелеют в душе мечту о своем будущем освобождении и убеждены, что это событие непременно случится, если только по какому-нибудь обстоятельству, которого предвидеть невозможно, священный огонь не потухнет.
Еще лет пятьдесят тому назад хранители священного огня сменялись только через каждые двое суток. Таким образом, они проводили сорок восемь часов без сна и без пищи. Часто случалось, что несчастные бывали удушены углекислым газом, скоплявшимся в узком подземелье, или же умирали от истощения при исполнении своего священного долга. В этих случаях, по словам индейцев, тела мертвецов относились в грот к чудовищному змею, который и пожирал их.
В настоящее время это странное верование значительно ослабло в индейцах, хотя почти во всех селениях можно найти священный огонь Моктекусомы. Но его уже охраняют менее тщательно, и змей поставлен перед необходимостью самому добывать пропитание.
Теперь возвратимся к нашему рассказу.
Вождь племени подозвал старого индейца, стоявшего у одной из стен хижины, и приказал ему созвать остальных вождей на совет.
В команчских селениях старики, не способные служить на войне и не успевшие возвыситься до ранга вождя, обыкновенно исполняют роль глашатаев. Они взбираются на крышу хижины и с этой импровизированной кафедры громким голосом, выразительно жестикулируя, созывают народ.
Когда совет был созван, Петониста сам повел своих гостей в хижину, названную великой хижиной врачевания.
Это была обширная комната, совершенно лишенная мебели. В середине ее горел громадный костер. Вокруг огня, храня глубокое молчание, сидело человек двадцать вождей. Обыкновенно чужестранцы не присутствуют на подобных совещаниях индейцев, но в данном случае обычай был нарушен ввиду того, что Валентин и Курумилла были приемными сыновьями этого племени.
В углу хижины было поставлено кресло для доньи Клары, которая получила эту привилегию, недоступную для индейской женщины, благодаря тому, что она была белокожей и к тому же в ее жилах текла королевская кровь. Когда все уселись по местам, вошел носитель священной трубки мира и поднес ее Петонисте. Тот наклонил трубку на все четыре стороны и немного покурил из нее. После этого, не выпуская самой трубки из рук, он дал затянуться каждому из присутствующих. Когда трубка обошла всех, вождь передал ее обратно носителю трубки, и тот высыпал из нее пепел в костер, произнося при этом таинственные заклинания солнцу — этому источнику всего благого в этом мире, и после этого вышел.
— Уши наши открыты. Пусть брат мой, великий бледнолицый охотник, начинает говорить. Мы сняли кожу с наших сердец, и слова, которые выйдут из его груди, будут тщательно собраны нами. Мы с нетерпением ожидаем, чтобы он заговорил, — сказал вождь, вежливо поклонившись Валентину.
— То, что я хочу сказать, не отнимет у вас много времени, — ответил охотник. — Считают ли себя мои братья до сих пор верными союзниками бледнолицых?..
— А почему же нет? — с живостью перебил Валентина вождь. — Великие бледнолицые сердца были постоянно добры к нам, они покупают у нас шкуры бизонов и дают нам взамен порох, пули и ножи для скальпирования. Когда мы бываем больны, бледнолицые ухаживают за нами и снабжают нас всем, что нам нужно. Когда зима бывает очень жестокой и бизоны уходят, и голод дает о себе знать в наших селениях, бледнолицые приходят к нам на помощь. Почему же нам не быть их союзниками? Команчи не бывают неблагодарными: сердца их благородны и великодушны. Они никогда не забывают благодеяния, оказанного им. Мы будем друзьями бледнолицых, пока на земле светит солнце.
— Благодарю вас, вождь, — сказал на это охотник. — Я счастлив, что слышу от вас такие речи, потому что для вас настало время доказать нам вашу дружбу.
— Что хочет сказать этим мой брат?
— Апачи вырыли топор войны против нас. Их войско уже в пути, оно хочет окружить и захватить Сына Крови, нашего друга. Я пришел спросить, желают ли мои братья в этом случае прийти нам на помощь? Мы намерены отбросить неприятеля и разбить его наголову.
Наступило непродолжительное молчание. Индейцы, казалось, глубоко задумались о словах охотника. Наконец Петониста заговорил, предварительно бросив вопросительный взгляд на остальных участников собрания.
— Враги моего брата и Сына Крови — также и наши враги, — сказал он громким, твердым голосом. — Мои молодые воины пойдут на помощь к бледнолицым. Команчи не допустят, чтобы нанесено было оскорбление кому-либо из их союзников. Пусть брат мой возрадуется ответу на его просьбу. Единорог, я в этом уверен, не ответил бы иначе, если бы он присутствовал на собрании. Завтра на восходе солнца все воины племени двинутся в поход на помощь Сыну Крови. Я сказал. Хорошо ли я говорил, могущественные вожди?
— Отец наш говорил хорошо, — ответили вожди, кланяясь. — Все будет сделано так, как он того желает.
— О-о-а! — продолжал Петониста. — Пусть сыны мои приготовятся достойным образом отпраздновать прибытие в наше селение бледнолицых друзей и покажут им, что мы — воины, не знающие страха. Старые Собаки будут плясать в хижине врачевания.
Крики радости были ответом на это заявление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26