Она не устраивала обычных женских сцен, не повышала голоса, не осыпала Константина упреками. Но с помощью более или менее прозрачных намеков, умалчиваний, недомолвок она давала возможность угадать то, о чем не хотела говорить открыто. Ее жизнь вдруг представала в совершенно неожиданном свете, обнаруживались любопытные приключения, в которые Арину вовлекали любознательность ее натуры и „страсть темперамента" – это выражение она употребляла, чтобы объяснить Константину, что тот, кто наделен чувствами, имеет право развивать их точно так же, как люди с задатками развивают свой ум, как анемичные девушки восполняют недостаток горячности сентиментальностью. Очень часто она пускалась в самые циничные рассуждения по поводу сексуальных отношений. Ее это забавляло, половая свобода была излюбленной ее темой.
– Не подлежит сомнению, – говорила она, – что это мужчины создали мир по своему вкусу и к своей выгоде. Они внедрили нравы, отвечающие их интересам, и ловко придумали то, что называется общественным мнением, подчиняясь которому мы – как бы мы себя ни вели – остаемся рабынями. Я не феминистка в современном смысле этого слова. Ставить женский вопрос в политический текст кажется мне великой глупостью. Какой толк от того, что мы будем принимать участие в выборах в Думу? Я полагаю, мы скорее добьемся реальных прав, уничтожив предрассудки, которые сковывают нас прочнее, чем писаные законы. Я часто об этом думаю и сейчас скажу тебе, в чем именно вижу высшую несправедливость…
– Пойми меня правильно… – Константин иронически прервал ее фразой, которую она сама часто произносила.
– Не смейся надо мной! Я объясню сейчас… Вечным героем у мужчин является Дон-Жуан, поскольку у него было тысячи три женщин. Отсюда его тщеславие, слава и престиж. Но как бы посмотрели на женщину, имевшую тысячи три любовников? Она считалась бы последней из последних девок и заслуживала бы всеобщее презрение. Если только она не профессионалка, семья заточила бы ее как маньячку в сумасшедший дом… Так вот, это – несправедливость высшего порядка, против которой я и хочу сражаться. До тех пор, пока сохраняется подобный предрассудок, мы не получим равных с мужчинами прав. Ведь если мы заводим любовника, то вынуждены делать это втайне. Мужчины свободно говорят о женщинах, которых имели. А мы обречены на молчание! Почему? Разве мы не так же свободны, как и вы? Разве мы не имеем права, как и вы, получать удовольствие там, где мы можем его найти? Мужчины хотят иметь много любовниц и желают, чтобы те хранили им верность. Вот почему в искусстве, поэзии, литературе они воспевают соблазнителей и клеймят презрением женщин, у которых много любовников. Вот где женщины должны развязать битву. Вот где должно восторжествовать женское понимание нравственности. И, добиваясь этого, я действую…
Константин смотрел на разгорячившуюся Арину и чувствовал беспокойство – приближалась гроза. К тому же он имел неосторожность возразить, произнеся:
– Важно знать, кто чего хочет. Ты хочешь, чтобы тебя любили мужчины? Если да, прими мой совет и не говори никому о том удовольствии, которое ты испытывала в руках предшествующих любовников.
– Почему же? – агрессивно спросила Арина.
– А потому, малышка, что ты внушишь отвращение к себе и будешь брошена.
– Но если я хочу быть любимой несмотря ни на что и вопреки всему? Ты меня достаточно изучил и знаешь, что я, как и ты, не люблю легких побед и не боюсь опасности. Я не хочу добиваться успеха ценой лжи. Обманывать мужчин, убеждать их, что до них никого не любила, что они снимают с моих уст первый вздох счастья… Какой стыд! Неужели мужчины хотят такого подлога? Разве ты делал мне подобные признания, когда встретил меня? Так почему же я должна опускаться до этого? Я хочу, чтобы меня любили, принимая меня всю, целиком, беря меня такой, какая я есть, со всем грузом прошлого… Если нет, так нет – скатертью дорога! Я и слезы не пролью по тому, кто меня покинет…
Она бросила последнюю фразу, с вызовом глядя на Константина и ожидая его ответа. Он с минуту помолчал, а потом равнодушным тоном сказал:
– Твой монолог полон софизмов. Я от них в ужасе. Не хочу гадать, что может произойти через три тысячи лет. Я живу в настоящем, среди своих современниц. Если одна из них не сумеет сделать меня счастливым, я расстанусь с ней ради другой. Это легче, чем менять законы мироздания…
Арина побледнела. Ее брови сошлись на переносице.
– Мужчина одерживает победу только из-за нашей слабости. Если мы покажем силу, роли переменятся… Ты ведь меня, однако, не бросил…
– Арина, прошу тебя, оставим эту тему.
– Нет, поговорим хоть раз с полной откровенностью. Есть нечто отталкивающее и необъяснимое, что давит на нас обоих; надо пролить на это свет, и будь что будет! Я всегда пыталась говорить правду, а ты всегда меня останавливал. Сегодня мы объяснимся до конца – пусть случится то, что должно случиться!
Константин поднялся. Арина смотрела на него с ненавистью…
– Ну что ж, – сказал Константин, – я хочу точно знать, сколько у тебя было любовников.
Девушка заколебалась, потом, приняв вызов, заговорила:
– Ты хочешь это знать – так слушай. Сегодня я уже не пойду на попятную. Первый появился у меня в шестнадцать лет. Я не любила его, но хотела знать, что такое любовь, о которой мне прожужжали все уши. Я прогнала его на другой день, не могла его больше видеть… Второго я любила, как мне казалось, но я ошибалась. Это был глупец, плакавший, уткнувшись мне в колени. Третьего ты знаешь: он из домика в пригороде. Перед поездкой в Москву я утешалась в объятиях одного студента, который меня обожал… В Москве я познакомилась с актером Художественного театра. На Новый год – как уже рассказывала тебе – любовник моей тетки привел меня к себе… Когда я возвращалась поездом, одному офицеру, который меня любил целых два года, удалось проникнуть в мое купе и завоевать меня на несколько часов. Больше я его не видела. И наконец, я встретила тебя, восьмого… Твое царство длится дольше, чем всех остальных, вместе взятых. Ты можешь гордиться собственной силой и наслаждаться, любуясь собой… Теперь ты знаешь все. Если мы продолжим жить вместе, больше тебе узнать будет нечего. Решай.
Наступило продолжительное молчание. Константин зажег сигарету, выпил глоток чая, прошелся и холодно, вежливо и устало сказал:
– Чувствую, мне надо принести извинения за то, что я завладел тобою так надолго. Но не стану дольше мешать свершаться твоему естественному предназначению. Послезавтра я уезжаю в Петербург, проведу там неделю. Думаю, тебе должно ее хватить на то, чтобы выбрать среди приятелей, которых ты принимаешь по пятницам, девятого любовника, который проторит дорогу десятому.
Продолжая говорить, он подошел к электрическому звонку и нажал на кнопку.
– Зачем ты звонишь? – спросила Арина.
– Сейчас узнаешь. Вошел половой.
– Постелите мне здесь, на диване, – приказал Константин.
Арина ушла в спальню. Через час, проходя мимо в ванную, он увидел, что Арина лежит лицом к стене. Когда он возвращался в гостиную, она его окликнула:
– Константин!
– Что тебе?
Она повернула к нему маленькое, несчастное, залитое слезами личико и, протягивая руки, умоляюще сказала:
– Прости меня, я не должна была так говорить… Не знаю, что меня толкнуло… Я не могла больше…
Он подошел к ней:
– Как могу я сердиться на тебя? Ты мне столько дала – это забыть невозможно. А сам я разве лучше? Виноват ли я, прав ли?.. Мы были все-таки счастливы вместе… Но теперь все кончено. Прощай, малышка…
Он обнял ее и поцеловал в лоб. Она прижалась к нему и, покрывая поцелуями, прошептала:
– Останься.
Он вырвался и, еще раз поцеловав ее, ответил:
– Нет-нет, прости меня… Я больше не в силах…
XXI
ТАЙНА
На следующее утро они проснулись разбитые, будто пережили тяжелую болезнь… Арина была бледна, молчалива, бесшумно двигалась по комнатам. Она причесывалась, когда Константин собрался уходить. Он уже поворачивал дверную ручку.
– Ты не попрощаешься со мной? – спросила Арина.
Он подошел к ней и машинально прикоснулся губами ко лбу.
– Мы обедаем вместе?
– Нет, у меня дела.
– А ужин?
– Я приглашен…
– Но как же так, – сказала Арина. – Ведь это наш последний вечер…
Она не пыталась скрыть выступивших слез.
– Хорошо, – равнодушно согласился Константин. – Где ты хочешь ужинать?
– Здесь. Я плохо выгляжу, чтобы идти куда-то. Ты заставил меня плакать. А без привычки…
После полудня, проходя по Кузнецкому мосту, Константин заметил Арину в обществе студента-медика. „Мой преемник", – подумалось ему. Молодой человек с тщательно выбритым тонким, с неправильными чертами лицом и светлыми волосами производил впечатление человека умного. Он оживленно что-то говорил. „Его хватит на неделю", – заключил Константин. Арина была красива, с опаленными щеками, блестящими глазами, со свойственной только ей свободной осанкой; все ее существо дышало неисчерпаемой силой жизни. Застыв на тротуаре, Константин провожал ее взглядом. Когда пара потерялась в толпе за поворотом на Неглинку, он пожал плечами и прошептал:
– А теперь вперед.
До конца дня у него не было ни одной свободной минуты. Однако он нашел время позвонить Наташе, долго беседовал с ней, предупредив о своей поездке в Петербург и скором возвращении. „Готовьтесь пригласить меня на обед, – говорил он, – это будет важный день. Я буду думать о вас на берегах Невы. Не забывайте меня". Вечером Константин вернулся в гостиницу. Он устал и опасался последних часов с Ариной. Не исключено, что придется еще сражаться. Он открыл дверь, ощущая себя укротителем, входящим в клетку дикой, молодой, дрожащей от гнева пантеры.
Арина с большим вкусом нарядилась к ужину. На ней была ярко-голубая шелковая пижамная пара, стянутая широким поясом вишневого цвета. Приоткрытая куртка позволяла видеть обнаженную грудь. Распущенные волосы были стянуты на затылке голубой, цвета пижамы, лентой и свободно спускались на бедра. Она прикрепила к волосам кроваво-красную розу, а на ноги надела туфли на высоких каблуках. Вся она лучилась радостью, будто ничего особенного не произошло накануне и не ждало ее завтра. Обычный рядовой день.
– Я нравлюсь тебе? – спросила она, как-то лихо идя к нему навстречу и склоняясь в поклоне.
Константин удивленно смотрел на нее. Это была новая Арина, опасный и шаловливый подросток, паж, сошедший со страниц шекспировской пьесы, с изогнутых губ которого должен был сорваться град искрометных слов. Константин был восхищен – этот наряд обещал придать неожиданную окраску их последнему ужину – и искренне ответил:
– Ты само очарование. Я заказываю икру и шампанское.
Арина играла свою роль превосходно, блистала остроумием и весельем. Был момент, когда, наклонившись к Константину, она спросила:
– Скажи, „великий князь", позже, когда ты забудешь, какой злой я была, и вернешься сюда, ты пригласишь меня на ужин, не правда ли? Только на ужин. Ты еще встретишь многих женщин, достойней меня во всех отношениях: добрых, покорных, нежных, верных – я, правда, тоже была верной, ведь я тебе не изменяла – и более красивых, чем я.
Но послушай, что я хочу тебе сказать. Тебе будет скучно с ними, и ты не раз вспомнишь „маленького изверга", который почти год мучил тебя в Москве. И неужели ты думаешь, – она почти шептала ему на ухо, – что сможешь забыть мою пылающую юность?.. Легко ли будет найти нечто подобное?
– Ты права, – ответил Константин, – я не забуду тебя, так как в тебе есть какой-то острый сплав восхитительного и ненавистного, после которого все окажется безвкусным.
– И однако нам следует расстаться, – продолжала девушка. – Было бы слишком смешно, если бы такие люди, как мы с тобой, – искатели приключений – вдруг зажили семейной жизнью. Послушай, прежде чем мы разлучимся, я должна поведать тебе тайну – тебе единственному в мире, – которую ты никому не откроешь и никогда о ней не заговоришь, иначе я умру со стыда. Поклянись.
– Клянусь чем угодно, – сказал Константин. Теперь, теряя ее, он вновь оказался охвачен жаждой проникнуть еще глубже в душу этой девушки, закрытую для всех.
– Хорошо. Я раскрою ее завтра на вокзале, перед самым отправлением, когда поезд начнет двигаться, когда невозможно будет что-либо вернуть… А если в последнюю минуту дрогну, я напишу тебе об этом в письме… Это я тебе обещаю.
Напрасно Константин пытался уговорить Арину поведать тайну в этот вечер; ему лишь торжественно подтвердили: он непременно узнает то, что она уже давно жаждет открыть ему.
Константин не переставал теряться в догадках. Наконец он решил, что ключ, открывающий подходы к истине, – не уступающее в твердости алмазу самолюбие девушки. И вывод, к которому он пришел, был таков: эта гордячка любит его, но ей легче умереть, чем признаться в этом. Она любит его с самого начала, и посвятить его в этот секрет она могла решиться только в час расставания…
Уверенность, что так оно и есть, наполнила его угрюмой радостью. „Так, значит, я одержал победу, – думал он. – Она сражалась с улыбкой на устах, но вынуждена признать себя покоренной. Эта строптивая девушка нашла своего повелителя… И все же между нами все кончено. Она сделала любовь невозможной…" В этот момент Константин ненавидел ее…
Они заснули в объятиях друг друга.
XXII
ХМУРОЕ ФЕВРАЛЬСКОЕ УТРО
На следующий день они проснулись поздно. Стояло хмурое февральское утро. Константин поднялся первым и был уже одет – пробило одиннадцать часов, – когда Арина решила покинуть постель.
Она сидела на стуле, повернувшись спиной к Константину, а он любовался одетой в ночную сорочку любовницей, ее нежным и хрупким силуэтом на фоне окна, откуда струился слабый свет сумрачного дня.
И вдруг, не глядя на любовника, казалось, целиком поглощенная изучением дырки, которую она обнаружила на чулке, Арина произнесла самым обыденным тоном, каким просила позвонить горничной:
– Не велика, очевидно, важность, что ты умнее, выше других. Ты действительно не догадался, что взял меня целомудренной и ни один мужчина до того не дотрагивался до меня?
Слова упали в могильную тишину комнаты. Константину почудилось, что сердце его перестало биться, что комната заполнилась невыносимым светом, выросла до огромных размеров… Ему казалось, что он теряет сознание. В ту самую секунду, когда Арина произнесла эти слова, он понял, что узнал наконец правду. Воспоминание о первой ночи пронзило его, как удар молнии; он услышал жалкий детский голосок: „Но я не сопротивляюсь", – вспомнил, как что-то ему препятствовало; увидел капельки крови на простыне. Они были похожи на маленький букетик красных ягод… Но эти вещественные доказательства и не были нужны. Высшая истина водворилась в нем и прогнала всякое сомнение, как рассвет вытесняет ночные тени.
Потрясение было столь велико, что Константин едва не потерял сознание. Он был не в состоянии ни говорить, ни смотреть на Арину. Как вынести огонь ее глаз? Слушать ее было для него превыше всяких сил. Он нуждался в одиночестве, воздухе, ему требовалось пройтись, чтобы успокоиться. Собрав в кулак волю, он выпрямился, с трудом сделал несколько шагов, пересек комнату и вышел за дверь…
XXIII
В ГОРЯЧЕЧНОМ БРЕДУ
Долго и бесцельно бродил он по городу, не думая ни о чем. Сунув руки в карманы шубы, медленно шел, обращая внимание на тысячи уличных сценок. На Садовой несколько минут смотрел, как упавшая на скользком снегу ломовая лошадь бесшумно пыталась встать на ноги.
Морозный ветер обжигал лицо Константина, но он двинулся дальше.
Иногда перед ним возникало видение: Арина, тоненькая и едва одетая на фоне окна. Машинально он повторял произнесенные ее безжизненным голосом слова. Теперь, как и раньше, он не сомневался в их правдивости. Невозможно отрицать очевидность. А эта правда действовала на него как „Неопалимая купина", в которой Бог открывался Моисею: она ослепляла его и жгла, он не мог вынести ни ее сияния, ни ее зноя. Он закрывал глаза и бежал ошеломленный, как настигнутая солнцем ночная птица.
Константин попал в Кремль, вошел в Успенский собор, с удовольствием стал рассматривать иконы. На одной из них – выполненной в византийском стиле иконе Божьей Матери он узнал черные изогнутые брови Арины. Ее образ не покидал его и здесь. Запах ладана плыл между покрытыми росписью стенами храма. Он задыхался.
На высоком берегу Москвы-реки, у памятника Александру II, он вдруг начал быстро и горячо говорить сам с собой.
– Теперь я вижу тебя насквозь, бедная, маленькая властолюбивая девчонка! – бормотал он с отчаянной радостью. – Сейчас я понимаю, какая жажда господства вела тебя из классных комнат гимназии в номера гостиницы „Лондонская" и в пригородный дом. Твой взгляд, силу которого я знаю, заставлял отступать желание мужчин. Но каким чудом ты владела собой и глушила свою жажду по ласке до тех пор, пока не удовлетворила ее в моих объятиях?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Не подлежит сомнению, – говорила она, – что это мужчины создали мир по своему вкусу и к своей выгоде. Они внедрили нравы, отвечающие их интересам, и ловко придумали то, что называется общественным мнением, подчиняясь которому мы – как бы мы себя ни вели – остаемся рабынями. Я не феминистка в современном смысле этого слова. Ставить женский вопрос в политический текст кажется мне великой глупостью. Какой толк от того, что мы будем принимать участие в выборах в Думу? Я полагаю, мы скорее добьемся реальных прав, уничтожив предрассудки, которые сковывают нас прочнее, чем писаные законы. Я часто об этом думаю и сейчас скажу тебе, в чем именно вижу высшую несправедливость…
– Пойми меня правильно… – Константин иронически прервал ее фразой, которую она сама часто произносила.
– Не смейся надо мной! Я объясню сейчас… Вечным героем у мужчин является Дон-Жуан, поскольку у него было тысячи три женщин. Отсюда его тщеславие, слава и престиж. Но как бы посмотрели на женщину, имевшую тысячи три любовников? Она считалась бы последней из последних девок и заслуживала бы всеобщее презрение. Если только она не профессионалка, семья заточила бы ее как маньячку в сумасшедший дом… Так вот, это – несправедливость высшего порядка, против которой я и хочу сражаться. До тех пор, пока сохраняется подобный предрассудок, мы не получим равных с мужчинами прав. Ведь если мы заводим любовника, то вынуждены делать это втайне. Мужчины свободно говорят о женщинах, которых имели. А мы обречены на молчание! Почему? Разве мы не так же свободны, как и вы? Разве мы не имеем права, как и вы, получать удовольствие там, где мы можем его найти? Мужчины хотят иметь много любовниц и желают, чтобы те хранили им верность. Вот почему в искусстве, поэзии, литературе они воспевают соблазнителей и клеймят презрением женщин, у которых много любовников. Вот где женщины должны развязать битву. Вот где должно восторжествовать женское понимание нравственности. И, добиваясь этого, я действую…
Константин смотрел на разгорячившуюся Арину и чувствовал беспокойство – приближалась гроза. К тому же он имел неосторожность возразить, произнеся:
– Важно знать, кто чего хочет. Ты хочешь, чтобы тебя любили мужчины? Если да, прими мой совет и не говори никому о том удовольствии, которое ты испытывала в руках предшествующих любовников.
– Почему же? – агрессивно спросила Арина.
– А потому, малышка, что ты внушишь отвращение к себе и будешь брошена.
– Но если я хочу быть любимой несмотря ни на что и вопреки всему? Ты меня достаточно изучил и знаешь, что я, как и ты, не люблю легких побед и не боюсь опасности. Я не хочу добиваться успеха ценой лжи. Обманывать мужчин, убеждать их, что до них никого не любила, что они снимают с моих уст первый вздох счастья… Какой стыд! Неужели мужчины хотят такого подлога? Разве ты делал мне подобные признания, когда встретил меня? Так почему же я должна опускаться до этого? Я хочу, чтобы меня любили, принимая меня всю, целиком, беря меня такой, какая я есть, со всем грузом прошлого… Если нет, так нет – скатертью дорога! Я и слезы не пролью по тому, кто меня покинет…
Она бросила последнюю фразу, с вызовом глядя на Константина и ожидая его ответа. Он с минуту помолчал, а потом равнодушным тоном сказал:
– Твой монолог полон софизмов. Я от них в ужасе. Не хочу гадать, что может произойти через три тысячи лет. Я живу в настоящем, среди своих современниц. Если одна из них не сумеет сделать меня счастливым, я расстанусь с ней ради другой. Это легче, чем менять законы мироздания…
Арина побледнела. Ее брови сошлись на переносице.
– Мужчина одерживает победу только из-за нашей слабости. Если мы покажем силу, роли переменятся… Ты ведь меня, однако, не бросил…
– Арина, прошу тебя, оставим эту тему.
– Нет, поговорим хоть раз с полной откровенностью. Есть нечто отталкивающее и необъяснимое, что давит на нас обоих; надо пролить на это свет, и будь что будет! Я всегда пыталась говорить правду, а ты всегда меня останавливал. Сегодня мы объяснимся до конца – пусть случится то, что должно случиться!
Константин поднялся. Арина смотрела на него с ненавистью…
– Ну что ж, – сказал Константин, – я хочу точно знать, сколько у тебя было любовников.
Девушка заколебалась, потом, приняв вызов, заговорила:
– Ты хочешь это знать – так слушай. Сегодня я уже не пойду на попятную. Первый появился у меня в шестнадцать лет. Я не любила его, но хотела знать, что такое любовь, о которой мне прожужжали все уши. Я прогнала его на другой день, не могла его больше видеть… Второго я любила, как мне казалось, но я ошибалась. Это был глупец, плакавший, уткнувшись мне в колени. Третьего ты знаешь: он из домика в пригороде. Перед поездкой в Москву я утешалась в объятиях одного студента, который меня обожал… В Москве я познакомилась с актером Художественного театра. На Новый год – как уже рассказывала тебе – любовник моей тетки привел меня к себе… Когда я возвращалась поездом, одному офицеру, который меня любил целых два года, удалось проникнуть в мое купе и завоевать меня на несколько часов. Больше я его не видела. И наконец, я встретила тебя, восьмого… Твое царство длится дольше, чем всех остальных, вместе взятых. Ты можешь гордиться собственной силой и наслаждаться, любуясь собой… Теперь ты знаешь все. Если мы продолжим жить вместе, больше тебе узнать будет нечего. Решай.
Наступило продолжительное молчание. Константин зажег сигарету, выпил глоток чая, прошелся и холодно, вежливо и устало сказал:
– Чувствую, мне надо принести извинения за то, что я завладел тобою так надолго. Но не стану дольше мешать свершаться твоему естественному предназначению. Послезавтра я уезжаю в Петербург, проведу там неделю. Думаю, тебе должно ее хватить на то, чтобы выбрать среди приятелей, которых ты принимаешь по пятницам, девятого любовника, который проторит дорогу десятому.
Продолжая говорить, он подошел к электрическому звонку и нажал на кнопку.
– Зачем ты звонишь? – спросила Арина.
– Сейчас узнаешь. Вошел половой.
– Постелите мне здесь, на диване, – приказал Константин.
Арина ушла в спальню. Через час, проходя мимо в ванную, он увидел, что Арина лежит лицом к стене. Когда он возвращался в гостиную, она его окликнула:
– Константин!
– Что тебе?
Она повернула к нему маленькое, несчастное, залитое слезами личико и, протягивая руки, умоляюще сказала:
– Прости меня, я не должна была так говорить… Не знаю, что меня толкнуло… Я не могла больше…
Он подошел к ней:
– Как могу я сердиться на тебя? Ты мне столько дала – это забыть невозможно. А сам я разве лучше? Виноват ли я, прав ли?.. Мы были все-таки счастливы вместе… Но теперь все кончено. Прощай, малышка…
Он обнял ее и поцеловал в лоб. Она прижалась к нему и, покрывая поцелуями, прошептала:
– Останься.
Он вырвался и, еще раз поцеловав ее, ответил:
– Нет-нет, прости меня… Я больше не в силах…
XXI
ТАЙНА
На следующее утро они проснулись разбитые, будто пережили тяжелую болезнь… Арина была бледна, молчалива, бесшумно двигалась по комнатам. Она причесывалась, когда Константин собрался уходить. Он уже поворачивал дверную ручку.
– Ты не попрощаешься со мной? – спросила Арина.
Он подошел к ней и машинально прикоснулся губами ко лбу.
– Мы обедаем вместе?
– Нет, у меня дела.
– А ужин?
– Я приглашен…
– Но как же так, – сказала Арина. – Ведь это наш последний вечер…
Она не пыталась скрыть выступивших слез.
– Хорошо, – равнодушно согласился Константин. – Где ты хочешь ужинать?
– Здесь. Я плохо выгляжу, чтобы идти куда-то. Ты заставил меня плакать. А без привычки…
После полудня, проходя по Кузнецкому мосту, Константин заметил Арину в обществе студента-медика. „Мой преемник", – подумалось ему. Молодой человек с тщательно выбритым тонким, с неправильными чертами лицом и светлыми волосами производил впечатление человека умного. Он оживленно что-то говорил. „Его хватит на неделю", – заключил Константин. Арина была красива, с опаленными щеками, блестящими глазами, со свойственной только ей свободной осанкой; все ее существо дышало неисчерпаемой силой жизни. Застыв на тротуаре, Константин провожал ее взглядом. Когда пара потерялась в толпе за поворотом на Неглинку, он пожал плечами и прошептал:
– А теперь вперед.
До конца дня у него не было ни одной свободной минуты. Однако он нашел время позвонить Наташе, долго беседовал с ней, предупредив о своей поездке в Петербург и скором возвращении. „Готовьтесь пригласить меня на обед, – говорил он, – это будет важный день. Я буду думать о вас на берегах Невы. Не забывайте меня". Вечером Константин вернулся в гостиницу. Он устал и опасался последних часов с Ариной. Не исключено, что придется еще сражаться. Он открыл дверь, ощущая себя укротителем, входящим в клетку дикой, молодой, дрожащей от гнева пантеры.
Арина с большим вкусом нарядилась к ужину. На ней была ярко-голубая шелковая пижамная пара, стянутая широким поясом вишневого цвета. Приоткрытая куртка позволяла видеть обнаженную грудь. Распущенные волосы были стянуты на затылке голубой, цвета пижамы, лентой и свободно спускались на бедра. Она прикрепила к волосам кроваво-красную розу, а на ноги надела туфли на высоких каблуках. Вся она лучилась радостью, будто ничего особенного не произошло накануне и не ждало ее завтра. Обычный рядовой день.
– Я нравлюсь тебе? – спросила она, как-то лихо идя к нему навстречу и склоняясь в поклоне.
Константин удивленно смотрел на нее. Это была новая Арина, опасный и шаловливый подросток, паж, сошедший со страниц шекспировской пьесы, с изогнутых губ которого должен был сорваться град искрометных слов. Константин был восхищен – этот наряд обещал придать неожиданную окраску их последнему ужину – и искренне ответил:
– Ты само очарование. Я заказываю икру и шампанское.
Арина играла свою роль превосходно, блистала остроумием и весельем. Был момент, когда, наклонившись к Константину, она спросила:
– Скажи, „великий князь", позже, когда ты забудешь, какой злой я была, и вернешься сюда, ты пригласишь меня на ужин, не правда ли? Только на ужин. Ты еще встретишь многих женщин, достойней меня во всех отношениях: добрых, покорных, нежных, верных – я, правда, тоже была верной, ведь я тебе не изменяла – и более красивых, чем я.
Но послушай, что я хочу тебе сказать. Тебе будет скучно с ними, и ты не раз вспомнишь „маленького изверга", который почти год мучил тебя в Москве. И неужели ты думаешь, – она почти шептала ему на ухо, – что сможешь забыть мою пылающую юность?.. Легко ли будет найти нечто подобное?
– Ты права, – ответил Константин, – я не забуду тебя, так как в тебе есть какой-то острый сплав восхитительного и ненавистного, после которого все окажется безвкусным.
– И однако нам следует расстаться, – продолжала девушка. – Было бы слишком смешно, если бы такие люди, как мы с тобой, – искатели приключений – вдруг зажили семейной жизнью. Послушай, прежде чем мы разлучимся, я должна поведать тебе тайну – тебе единственному в мире, – которую ты никому не откроешь и никогда о ней не заговоришь, иначе я умру со стыда. Поклянись.
– Клянусь чем угодно, – сказал Константин. Теперь, теряя ее, он вновь оказался охвачен жаждой проникнуть еще глубже в душу этой девушки, закрытую для всех.
– Хорошо. Я раскрою ее завтра на вокзале, перед самым отправлением, когда поезд начнет двигаться, когда невозможно будет что-либо вернуть… А если в последнюю минуту дрогну, я напишу тебе об этом в письме… Это я тебе обещаю.
Напрасно Константин пытался уговорить Арину поведать тайну в этот вечер; ему лишь торжественно подтвердили: он непременно узнает то, что она уже давно жаждет открыть ему.
Константин не переставал теряться в догадках. Наконец он решил, что ключ, открывающий подходы к истине, – не уступающее в твердости алмазу самолюбие девушки. И вывод, к которому он пришел, был таков: эта гордячка любит его, но ей легче умереть, чем признаться в этом. Она любит его с самого начала, и посвятить его в этот секрет она могла решиться только в час расставания…
Уверенность, что так оно и есть, наполнила его угрюмой радостью. „Так, значит, я одержал победу, – думал он. – Она сражалась с улыбкой на устах, но вынуждена признать себя покоренной. Эта строптивая девушка нашла своего повелителя… И все же между нами все кончено. Она сделала любовь невозможной…" В этот момент Константин ненавидел ее…
Они заснули в объятиях друг друга.
XXII
ХМУРОЕ ФЕВРАЛЬСКОЕ УТРО
На следующий день они проснулись поздно. Стояло хмурое февральское утро. Константин поднялся первым и был уже одет – пробило одиннадцать часов, – когда Арина решила покинуть постель.
Она сидела на стуле, повернувшись спиной к Константину, а он любовался одетой в ночную сорочку любовницей, ее нежным и хрупким силуэтом на фоне окна, откуда струился слабый свет сумрачного дня.
И вдруг, не глядя на любовника, казалось, целиком поглощенная изучением дырки, которую она обнаружила на чулке, Арина произнесла самым обыденным тоном, каким просила позвонить горничной:
– Не велика, очевидно, важность, что ты умнее, выше других. Ты действительно не догадался, что взял меня целомудренной и ни один мужчина до того не дотрагивался до меня?
Слова упали в могильную тишину комнаты. Константину почудилось, что сердце его перестало биться, что комната заполнилась невыносимым светом, выросла до огромных размеров… Ему казалось, что он теряет сознание. В ту самую секунду, когда Арина произнесла эти слова, он понял, что узнал наконец правду. Воспоминание о первой ночи пронзило его, как удар молнии; он услышал жалкий детский голосок: „Но я не сопротивляюсь", – вспомнил, как что-то ему препятствовало; увидел капельки крови на простыне. Они были похожи на маленький букетик красных ягод… Но эти вещественные доказательства и не были нужны. Высшая истина водворилась в нем и прогнала всякое сомнение, как рассвет вытесняет ночные тени.
Потрясение было столь велико, что Константин едва не потерял сознание. Он был не в состоянии ни говорить, ни смотреть на Арину. Как вынести огонь ее глаз? Слушать ее было для него превыше всяких сил. Он нуждался в одиночестве, воздухе, ему требовалось пройтись, чтобы успокоиться. Собрав в кулак волю, он выпрямился, с трудом сделал несколько шагов, пересек комнату и вышел за дверь…
XXIII
В ГОРЯЧЕЧНОМ БРЕДУ
Долго и бесцельно бродил он по городу, не думая ни о чем. Сунув руки в карманы шубы, медленно шел, обращая внимание на тысячи уличных сценок. На Садовой несколько минут смотрел, как упавшая на скользком снегу ломовая лошадь бесшумно пыталась встать на ноги.
Морозный ветер обжигал лицо Константина, но он двинулся дальше.
Иногда перед ним возникало видение: Арина, тоненькая и едва одетая на фоне окна. Машинально он повторял произнесенные ее безжизненным голосом слова. Теперь, как и раньше, он не сомневался в их правдивости. Невозможно отрицать очевидность. А эта правда действовала на него как „Неопалимая купина", в которой Бог открывался Моисею: она ослепляла его и жгла, он не мог вынести ни ее сияния, ни ее зноя. Он закрывал глаза и бежал ошеломленный, как настигнутая солнцем ночная птица.
Константин попал в Кремль, вошел в Успенский собор, с удовольствием стал рассматривать иконы. На одной из них – выполненной в византийском стиле иконе Божьей Матери он узнал черные изогнутые брови Арины. Ее образ не покидал его и здесь. Запах ладана плыл между покрытыми росписью стенами храма. Он задыхался.
На высоком берегу Москвы-реки, у памятника Александру II, он вдруг начал быстро и горячо говорить сам с собой.
– Теперь я вижу тебя насквозь, бедная, маленькая властолюбивая девчонка! – бормотал он с отчаянной радостью. – Сейчас я понимаю, какая жажда господства вела тебя из классных комнат гимназии в номера гостиницы „Лондонская" и в пригородный дом. Твой взгляд, силу которого я знаю, заставлял отступать желание мужчин. Но каким чудом ты владела собой и глушила свою жажду по ласке до тех пор, пока не удовлетворила ее в моих объятиях?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15