Только увлечённый может стать чем-то в нашем деле, не став чиновником или холодным ремесленником. Что говорить, наше дело немножко окрашено авантюризмом… в хорошем смысле этого слова. И почему литература не подхватывает его романтику, почему не показывает её читателю, особенно юному, — не понимаю! Ей-ей, не могу понять! Сколько отличных людей пришло к нам через увлечённость! К сожалению, был такой период, когда у нас считали, что преданным может быть только тот, кто «послан», а не тот, кто пошёл сам. Иными словами, «мобилизация», а не тяга…
— Если судить по американской литературе, — заметил Грачик, — именно в Штатах борьба с преступностью поставлена на научную базу. Федеральное бюро расследований, пресловутое ФБР, — это же кладезь современных достижений науки и техники в области криминалистики!
— Да, да, конечно. Медицина, биология, археология, все разделы современной науки, от механики до рентгенологии, все тонкости химии, органической и неорганической, гидродинамика и математика, — все, вплоть до нынешней кибернетики, пришло на службу криминалистики и впряжено в оглобли этого самого ФБР. Но беда в том, что вся эта наука и вся эта техника направлены совсем не туда, куда их следовало бы направить и куда направляем их мы, — сказал Кручинин. — Функции ФБР — антиобщественны, поскольку оно, это ФБР, находится во власти реакции целиком и полностью. Про аппарат их полиции и юстиции не скажешь, что он является установлением, предназначенным для оздоровления общества. Огромная опухоль преступности в буквальном смысле слова разъедает организм буржуазного общества, но ФБР и не думает удалять её. Оно борется с нею лишь постольку, поскольку того требует безопасность жизни и собственности верхушки общества. Там судья, криминалист, сыщик — слуги тех, кто им платит. Нашим людям даже трудно поверить, что гангстерскому синдикату можно просто заказать «убрать» нежелательнее лицо, и по таксе, существующей в этом синдикате, с ним покончат. Правда, такса эта высока. Ведь в неё входит оплата снисходительности полиции и правосудия.
— Да, мне казалось, что… — начал было Грачик, но Кручинин остановил его движением руки и продолжал:
— Вот ты спрашиваешь меня: можно ли, имея постоянное дело с преступлениями, аморальностью, с носителями правонарушения, часто отрицающими всё, что есть святого у человека, попирающими правила общежития и отбрасывающими мораль всюду, где она мешает удовлетворению их низменных стремлений, — можно ли в таких условиях сохранить веру в чистоту человека и оставаться чистым самому? А что же, по-твоему, хирург, удалив раковую опухоль, стал менее чист, чем был? Пустяки! Вид этой опухоли не сделал его противником красоты. Напротив, он, вероятно, только ещё больше захочет видеть красивое, верить в здоровое, наслаждаться жизнью во всей её полноте. — Кручинин на минуту задумался и, помолчав, поглядел на Грачика. — Разве ты, мой друг, не видишь благородства миссии освобождать жизнь для всего чистого, всего светлого, что растёт так целеустремлённо, так победоносно? — И тут, снова заметив желание Грачика заговорить, Кручинин сказал громче: — Можно подытожить эту мысль положением о служении делу переработки самих нравов, испорченных волчьими законами волчьей жизни, в которой столько веков барахталось человечество.
Взаимные симпатия и доверие, которые Грачик и Кручинин чувствовали друг к другу, привели к тому, что в дальнейшей жизни они много и плодотворно сотрудничали. Впрочем, слово «сотрудничали» неверно определяет их отношения. Нужно было бы сказать, что Нил Платонович с таким же увлечением вводил молодого друга в тонкости своего дела, с каким тот стремился их постичь.
Стоит сказать, что Нил Платонович был вовсе не лёгким учителем. Не очень лёгким — из-за своего природного упрямства — учеником был и Грачик. Но, так или иначе, к тому времени, когда полковник Кручинин временно оставил работу, он мог уже без натяжки сказать, что имеет вполне достойного преемника: кругозор и знания Грачика расширялись с каждым днём, интерес к делу неуклонно повышался. Возможно, что кого-нибудь другого на месте Кручинина испугала бы кажущаяся наивность ученика. Но Нил Платонович успел изучить его характер и знал, что эта простоватость — отчасти результат душевной чистоты, а отчасти и просто поза.
Нужно ли тут говорить о той стороне жизни героев, которая находится за рамками их служебной и общественной деятельности, составляющих суть настоящих записок? Эту вторую жизнь всякого человека у нас принято называть личной, как будто его общественная деятельность является для него чужой. Разумеется, и такая личная жизнь была у Кручинина, как у всякого любящего жизнь и людей человека. Но, несмотря на дружбу, крепнувшую между ними, эта сторона жизни Кручинина никогда не бывала предметом их бесед.
«Анна» идёт, к архипелагу
Завтрак, приготовленный фру Эдой, не был особенно изысканным, но все же это не были и плоды кулинарных усилий Оле: разогретые на спиртовке консервы с хлебом, немного подрумяненным в маргарине.
При всем том, что Кручинин не считал себя гурманом, он с нескрываемым удовольствием отведал каждого из шести рыбных блюд, каждого из трех сортов сыра и обеих колбас. Овсяная каша могла бы уже завершить этот обильный завтрак, но невозможно было отказаться и от внесённого Эдой румяного омлета с клубничным вареньем, — его шипение и аромат соблазнили бы хоть кого.
Отхлёбывая кофе со сливками, Кручинин хмурился на залитое солнцем окно и лениво отвечал на оживлённую болтовню Грачика, которого не уходил даже пышный завтрак Эды.
Они ещё сидели за столом, когда явился Оле Ансен. Он был прислан шкипером, чтобы показать друзьям дорогу к пристани и принести на «Анну» продукты, приготовленные хозяйкой для их морского путешествия.
— Решили стать моряком? — спросил Грачик у Оле.
Ансен беззаботно рассмеялся.
— Теперь я матрос на «Анне». Но ведь у нас тут все моряки. Рыбу не ловят в горах!
Трудно было совместить то, что вчера тут говорилось об Оле, с ясным и, как казалось Грачику, чистым образом этого добродушного малого. Глядя на проводника, Грачик не мог найти объяснения злым россказням.
Кручинин же, как казалось, и не задумывался над такими пустяками. Он продолжал с хозяйкой беседу о местных песнях, которые его очень интересовали. Даже заставил её спеть своим надтреснутым голосом две-три из них.
Кручинин спросил и у Оле, не знает ли он каких-либо песен. Парень на минуту сдвинул брови, соображая, по-видимому, что лучше всего исполнить, и запел неожиданно чистым и лёгким, как звон горного потока, баритоном. Он пел о горах, о девушках с толстыми золотыми косами, живущих в горах у самого синего моря.
— Вы любите песни? — спросил он, окончив.
— Да, — сказал Кручинин. — Я собираю их везде, где бываю.
— Наш пастор тоже собирает песни и сказания, — заметил хозяин гостиницы, до сих пор молча стоявший, прислонившись плечом к стене и покуривая трубку. — Он даже записывает их на этакий аппарат. Я забыл, как он называется. Что ты скажешь, Эда?
— Эта машинка здесь, — ответила хозяйка. — Я её спрятала. Думала — может быть, из-за неё могут быть неприятности.
— Неси-ка, неси её. Пускай гости посмотрят, — сказал хозяин.
Хозяйка вынесла портативный магнитофон вполне современной конструкции с приделанным к нему футляром для запасных лент. Запись велась на плёнку и позволяла тут же воспроизводить её простым переключением рычажка.
— Умная штука! — восхитился хозяин. — Сам поешь, сам слушаешь.
— Да, наверно, дорогая вещь, — уважительно согласилась хозяйка и фартуком смахнула с футляра пыль.
Кручинин одну за другой поставил несколько лент, прослушивая записи, сделанные пастором.
— Нужно будет попросить разрешения воспользоваться этим аппаратом, — сказал он.
— Пастор, наверное, уже на «Анне», — сказал Оле.
— На «Анне»? — удивился Кручинин.
— Он тоже решил пойти с этим рейсом, — хочет побывать на островах.
— Ах, вот что! Подбирается приятная компания.
— Если не считать дяди Видкуна, — пробормотал Оле.
— Как, и кассир тоже?!
— Кажется, да.
К пристани друзья шли тихими уличками городка. Как все прибрежные города этой страны, и этот городок пропах морем и рыбой. Рыбой, казалось, отдавало все — даже стены домов и камни мостовой; рыбой пахло всюду, вплоть до аптеки и почты. Но здесь этот запах не был отталкивающим. Напротив того, он казался таким же непременным, как крахмальные занавески на окнах или начищенная медь планок на дверях. Здесь все было подчёркнуто чисто и потому уютно: домики, тесно сошедшиеся по бокам мостовой — такой узкой, что на ней не разъехаться встречным повозкам; маленькие лавки, с витрин которых аппетитно глядели связки кореньев, колбасы и… бананы. Много бананов, много лимонов, яблок. Чуть ли не в каждой лавке, не исключая сапожной, можно было купить фрукты и соки. Это было так соблазнительно, что Грачик не мог отказать себе в удовольствии приобрести на дорогу несколько яблок и бутылку прозрачного, как солнечный луч, лимонного сока.
Встречные прохожие здоровались с русскими приветливо, словно были их давнишними знакомыми. Кручинин и Грачик понимали, что это радушие относится не столько к ним обоим, случайным приезжим, сколько к великому народу, представителями которого они тут оказались.
Грачик издали увидел у пристани приземистый зелено-белый корпус «Анны».
В сторонке, поодаль от толпы, стояли Оле и Рагна. Они стояли, взявшись за руки, как, бывает, держатся дети, и о чём-то беседовали. У Рагны было все такое же сосредоточенное лицо, как накануне. Оле же, вопреки обыкновению, был весел и то и дело смеялся. При виде русских он высоко подбросил руку девушки и бегом пустился к «Анне». Рагна глядела ему вслед по-прежнему сосредоточенно, без улыбки.
На борту «Анны» гостей уже ждали шкипер и пастор. Кассир, заложив руки за спину и ссутулив плечи, медленно прохаживался по пристани.
Увидев, что бот отваливает без младшего Хеккерта, Грачик крикнул:
— Разве вы не едете с нами?
Видкун скорчил гримасу отвращения и угрюмо пробормотал:
— Есть на свете люди, от которых хочется держаться подальше. — При этом его мутные, алые глаза уставились на Оле Ансена, как ни в чём не бывало сматывавшего причальный конец в аккуратную бухту.
О том, что сделали с этой страной оккупанты, Кручинин мог судить по толпе, быстро собравшейся у причала, чтобы посмотреть на отправление «Анны». Здесь, где каждый человек, по верному замечанию Оле, был моряком, потому что был рождён рыбаками, сам становился рыбаком и рыбаком умирал, даже грудного младенца нельзя было удивить видом рыболовного бота; здесь учились, женились, пировали — все делали между двумя выходами в море; здесь море считалось мёртвым, если на горизонте не маячило несколько сотен парусов и не стучала сотня моторов. Люди здесь жили морем, крепче всего на свете любили море и больше всего на свете ненавидели море. Ещё на рубеже последнего века статистика говорила, что на один только архипелаг, куда теперь шла «Анна», на лов за год выходило около двадцати тысяч судов. Из них пятнадцать тысяч возвращались нагруженные рыбой до рубок, а пять тысяч становились жертвами моря. Гибель четвёртой части судов, выходивших на лов в океан, по-видимому, даже не считалась здесь слишком высокой платой Нептуну за сокровища, какие приходилось уступать рыбакам: треска и палтус кормили и одевали народ; салака и селёдка служили основой его скромного благополучия и экспорта. И вот теперь люди пришли поглазеть, как на диковинку, на «Анну», потому что она была единственным моторным судёнышком, пережившим войну.
Мало у кого из оставшихся на пристани людей были весёлые лица, хотя едва ли не каждый здесь был другом шкипера Эдварда Хеккерта и сотня рук дружески махала ему на прощание.
Ещё долго были видны неподвижные фигуры горожан на пристани, словно они взялись там стоять, пока силуэт «Анны» не растает на горизонте.
Море было спокойно. «Анна» бойко прокладывала себе путь, расталкивая крутыми боками теснившиеся к берегу льдинки, размягчённые весенним солнцем и водой.
К месту назначения — южному острову архипелага — подошли в сумерках. Друзьям надо было поскорее отделаться от спутников, чтобы, не теряя времени, заняться отысканием следов гитлеровского агента, известного контрразведке союзников под именем Хельмута Эрлиха. Нужно было обезвредить его, прежде чем ему удастся найти надёжную нору, где он отсидится. Нужно было лишить его возможности вытащить на свет припрятанные списки законсервированной агентуры и возобновить свою подрывную деятельность. Было известно, что бывшая нацистская агентура должна, по мысли её новых хозяев, сделать эту маленькую северную страну базой своей секретной деятельности, направленной против СССР и некоторых других стран. Трудно предположить, что мирный, трудолюбивый и свободолюбивый народ этой страны согласился бы дать приют иностранной службе диверсий, имеющей своей единственной целью шпионаж и провокации, направленные на разжигание новой войны. Этот народ не раз уже в своей истории отстаивал собственную независимость от поползновений даже наиболее «родственных» претендентов. К тому же он заслуженно гордился своим миролюбием и традиционным нейтралитетом в столь же традиционно неспокойной жизни Европы. Поэтому можно было с уверенностью сказать, что, даже если шкипер и другие не совсем верят в чисто туристские цели Кручинина и Грачика, всё равно они сделают все, чтобы помочь русским. Они видели в гостях верных и бескорыстных друзей своего народа.
— Скромность этих людей поразительна. Она меня просто трогает, — сказал как-то Грачик.
— Воспитание, братец, вот что это такое! Как раз то, чего иной раз не хватает нам… Что греха таить, мы в этом деле не пример! К сожалению, у нас уже перестали уважать чужие тайны, даже самые интимные, самых дорогих друзей. Пусть человек дал честное-распречестное слово хранить секрет, но он разболтает его при первой возможности, да ещё станет доказывать, что, мол, уважение к чужой тайне — это буржуазный предрассудок, пустая интеллигентщина. Если данная тайна — а такова любая частная, не государственная тайна, — если она, повторяю, не охраняется законом, если за её нарушение не привлекут к ответственности, стоит ли утруждать себя её хранением?!
Не обращая внимания на то, что лицо Грачика становилось все более мрачным, Кручинин торопливо закурил. Он и сам не заметил, как эта тема заставила его разволноваться. Его голос дрожал возмущением, когда он заговорил снова:
— Ты мне, может быть, не поверишь, но я собственными ушами слышал, как один человек, и не кто-нибудь, а политработник в чинах и с орденами, на многолюдном собрании говорил: «Мы, большевики, отвергаем мелкобуржуазное морализирование вокруг пресловутого „слова чести“! „Честное слово“ для нас не фетиш». Правда, этому залгавшемуся балбесу слушатели выдали всё, что ему причиталось. Но все же мне грустно, братику, грустно!
— Послушать вас, так… — Грачик, не договорив, безнадёжно махнул рукой.
— К чему такая разочарованность?.. Нужно только всерьёз, не на словах, а на деле заняться тем, что у нас, стариков, называлось воспитанием. И для этого вовсе не требуется ездить сюда, к людям действительно прекрасным в своей скромности. Достаточно побывать поглубже в нашей собственной стране, в деревне, подальше от столицы, от наших больших центров. Там ты скорее увидишь скромность и воспитанность в самом высоком народном понимании. Так-то, Грач!
Шкиппер Хеккерт и судьба
«Анна» бросила якорь в полусотне метров от каменистого острова. Под первым же удобным предлогом Кручинин и Грачик попросили доставить их на берег и направились в глубь острова.
Человек, который взялся бы наблюдать друзей в этой прогулке, ни за что не сказал бы, что их маршрутом руководит что-либо иное, кроме интереса к природе. Кручинин с любопытством изучал всё, что попадалось на пути, — от осколков камней до скудной растительности; он наблюдал жизнь птичьего базара, исследовал гнездовье зимующих и перелётных птиц; делал фотографические снимки всего, что казалось интересным или просто живописным. Для этого спускался к самой воде, забирался на вершины, залезал в расселины скал. Наконец он вытащил альбом и цветные карандаши и устроился на камне, над самым береговым обрывом.
Но Грачика все это не могло обмануть: за каждым шагом, за каждым взглядом Кручинина он видел старание обнаружить следы того, кого они искали, — Хельмута Эрлиха. А то, что цель свою Кручинин прикрывал повадками любознательного туриста, только подтверждало: он уверен, что чей-нибудь осторожный глаз наблюдает за ними. Но чей? Ведь на шхуне, кажется, не было ни одного подозрительного человека!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14