Слезы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно, что Грачик застыл от изумления.
— Подойдите ко мне, — обратился кассир к фогту. — Я знаю, меня нужно арестовать. Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, следить за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию; когда гунны прикажут.
— Пастор ?! — удивился фогт.
— Он никогда не был пастором, он… он фашист.
— Вы знали это? — укоризненно сказал фогт. — И вы… вы скрыли это от меня, от нас всех?!
Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.
— Прежде всего, господин фогт, — сказал Кручинин, — вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там ценности. Рагна Хеккерт знает это место.
— Как, и вы?! — воскликнул фогт.
Девушка молча опустила голову.
— Рагна искупила свою вину, — вмешался Кручинин. — Она показала, где спрятаны ценности, награбленные нацистами.
— Она знала это и молчала?! — не мог успокоиться фогт.
— Вы узнали все на несколько часов позже меня, — сказал Кручинин. — А скажи я вам все раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот человек никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню вам, как все это случилось, и тогда вы поймёте, почему я молчал.
— Но Оле! Где же Оле и что с ним будет? — вырвалось у Рагны.
Он хочет говорить на равных началах
С чего же начать?.. — задумчиво проговорил Кручинин, когда все уселись, и поглядел на сидящего рядом с Грачиком связанного по рукам и ногам лжепастора. — Если я в чём-нибудь ошибусь, можете меня поправить, — начал Кручинин. — Итак, первую совершенно твёрдую уверенность в том, что так называемый пастор…
— Насколько я понимаю, — скривив губы, сказал пастор, — речь пойдёт обо мне?! Вы считаете это достойным: глумиться над связанным?..
— Вы имеете возможность возражать мне, спорить со мной, — спокойно произнёс Кручинин. — Или вам хотелось бы участвовать в беседе как равному?
— Я не дам вам говорить!.. Слышите, я не дам вам произнести ни слова!.. Я буду кричать! — взвизгнул пленник.
— Это не принесёт вам пользы.
— Если вы не трус, — крикнул преступник, — развяжите меня — и тогда можете говорить что хотите… Иначе я буду кричать. — И с лицом, перекошенным злобной гримасой, он процедил сквозь зубы: — Разве это не унизительно для вас — спорить со связанным?
— А разве я собираюсь с вами спорить?! — удивился Кручинин.
— О, разумеется, о чём вам спорить?! Вы спокойно можете оплевать беззащитного человека.
— Хорошо… Сурен, развяжи ему руки. Если ему хочется поговорить со свободными руками — пусть говорит. В конце концов, преступник ведь имеет право оправдываться… Пусть говорит, хотя ему и нечего сказать. Ведь если он и не непосредственный убийца шкипера, то во всяком случае имеет основание скрывать истинного виновника. Это я понял после фразы, произнесённой им ещё на борту «Анны» в утро смерти Эдварда Хеккерта. Так называемый пастор сказал мне: «Мой взгляд нечаянно упал в иллюминатор, и я увидел Оле… Я успел различить его фигуру, когда Оле бежал вдоль пристани и скрылся за первыми домами». Преступник, однако, упустил одно: ведь и я мог взглянуть в тот же самый иллюминатор! Я мог сделать это чисто машинально, даже если бы безусловно доверял «пастору». А к стыду своему, должен признаться, что до того момента я ему верил… Но тут он утратил моё доверие: иллюминатор, в который «пастор» якобы увидел убегающего убийцу, выходил на глухую стену пакгауза. Этот пакгауз загораживал пристань, и при всём желании нельзя было увидеть происходящего на пристани. Кроме того, иллюминатор был ещё задёрнут шторой. Вероятно, поэтому «пастор» и не знал, куда оно выходит. Я тогда спросил «пастора»: «Не трогали ли вы тело убитого?» И он ответил: «Нет!» А между тем штора была придавлена телом шкипера. Значит, она была задёрнута до, а не после убийства. Это было первым уязвимым звеном в показаниях «пастора». После этого я вынужден был не доверять ему ни в чём. Именно так: я обязан был не доверять ему.
Не знаю, что толкнуло «пастора» затеять игру с отпечатками пальцев на хлебном мякише, — продолжал Кручинин. — Может быть, сначала он хотел только проверить, имеем ли мы — я и мой друг — представление о дактилоскопии. Быть может, он уже и подозревал: не из пустого же любопытства мы ездили на острова и кое-что смыслим в делах, которыми он занимается. «Пастора» снедало сомнение: опознаю ли я его, если мне удастся получить его отпечатки и сличить их со следами на кастете и на клеёнке, которую я, кстати говоря, по оплошности взял при нем со стола в каюте? Увы, тогда я ещё не знал точно, с кем имею дело! А на клеёнке оставалась вся его левая пятерня, когда он опёрся о стол, нанося удар несчастному шкиперу. Может быть, он этого и не заметил, но инстинкт опытного преступника, никогда не забывающего о возможности преследования, заставил его заметать следы «на всякий случай». Именно ради этого он «склонился в молитве» перед телом убитого шкипера. Эта поза, надеялся он, даст ему возможность у меня на глазах стереть рукавом свой след с клеёнки. И он действительно несколько раз провёл рукавом по клеёнке, но все мимо следов. Вообще, такие вещи редко удаются: уж раз след оставлен, так он оставлен. Поздно его уничтожать… Тут, господин «пастор», вы просчитались, несмотря на свой опыт и отличную выучку, полученную в школе Генриха Гиммлера.
— А я никогда там и не был, в этой школе, — насмешливо перебил лжепастор.
— Ах да, простите, — тотчас поправился Кручинин, — я оговорился: вас обучали в системе адмирала Канариса. Но я не вижу тут разницы.
— Это были совершенно разные и даже враждебные друг другу ведомства!
Кое-кто из слушателей рассмеялся. Не мог удержать улыбки и Кручинин.
— Это уточнение делает честь вашей чисто немецкой пунктуальности. Однако властям этой страны, приютившей и обогревшей вас, вероятно, всё равно, как звали атамана вашей шайки, Гиммлер или Канарис, — оба они были подручными обер-бандита Гитлера. С вас спросят здесь по законам этой страны за преступления перед этим народом. Для него вы не только военный преступник, подлежащий выдаче, — вы ещё и убийца. И оставленные вами следы ведут вас прежде всего в тюрьму этой страны.
— Я не оставлял никаких следов, — поспешно возразил Эрлих.
— Так говорит почти всякий преступник: «Я не оставил следов», — но редкий из них бывает в этом уверен. И практика расследования преступлений, которой я слегка интересовался, почти не знает случая, чтобы хоть где-нибудь преступник не оставил своей визитной карточки… Ведь он не дух, а человек. Чтобы действовать среди вещей, он вынужден к ним прикасаться.
— Говорят, — заметил хозяин отеля, — преступники надевают перчатки.
— Да, некоторые думают этим спастись, но, во-первых, и перчатка часто оставляет след, достаточно характерный для опознания. А во-вторых, невозможно все делать в перчатках. Рано или поздно их сбрасывают, и тогда происходит нечто ещё более гибельное для их обладателя. Привыкнув не бояться прикосновений, преступник действует уже не так осторожно и дарит нам целую коллекцию своих отпечатков. Вообще, надо сказать, что если бы идущие на преступление знали то, что знают криминалисты, они редко решались бы на подобные проступки.
— А что знают криминалисты? — с любопытством спросил фогт.
— Они знают, что как бы ни остерегался преступник, какие бы меры предосторожности ни принимал, сколько бы усилий ни потратил на то, чтобы обеспечить себя от улик, это никогда не удаётся.
— Никогда? — снова спросил фогт.
— Почти никогда, — повторил Кручинин. — Звериный, атавистический инстинкт толкает преступника на то, чтобы как можно тщательнее запутать свои следы. Но в его сознании ни на минуту не исчезает это слово — «следы». Его мозг буквально сверлит эта неотступная мысль: «Следы, следы…» Потом, когда уже все сделано, когда он пытается проанализировать случившееся, доминантой его размышлений над содеянным опять-таки является: «Следы, следы…» Его начинает мучить сомнение в правильности своих действий — и главным образом в том, не оставил ли он не уничтоженных, не заметённых, недостаточно запутанных следов. Чем дальше, тем меньше делается его первоначальная уверенность в том, что он не оставил следов. Только неопытным преступникам кажется, что они не оставили следов своего преступления. Поэтому бывает, что инстинкт, подчас помимо воли и логических рассуждений преступника, толкает его обратно на место преступления — проверить, не оставил ли он следов, а если оставил и если есть ещё возможность их уничтожить, то постараться сделать это. К числу таких случаев относится и то, что мы видели здесь: «пастор» явился на «Анну», чтобы проверить, все ли чисто у него за кормой.
Кручинин сделал паузу, чтобы закурить.
— Если так, — заявил пленник, — то почему же вы, вместо поисков убийцы Оле Ансена, занялись игрой в хлебные шарики? Вы же не могли не увидеть следов Ансена на кастете.
— Мы это знаем.
— И знаете, что шкипер убит этим кастетом?
— Знаем.
— Так какого же черта?!
— Тише, тише! Страсти не к лицу такому искушённому человеку, как вы. Сейчас я объясню присутствующим все. Он, — Кручинин кивком головы указал на лжепастора, — принимает нас за простаков, все ещё полагая, что ему удастся убедить нас, будто следы пальцев оставлены на кастете при совершении преступления. А в действительности они оставлены на нём задолго до убийства.
Пленник расхохотался с наигранной развязностью.
— И вы воображаете, что сумеете убедить какой-нибудь суд, будто кастет, побывав в руках у меня или другого воображаемого убийцы, сохранит старые следы Ансена?.. Вы заврались!
— Правда, здесь не суд и мы могли бы не заниматься подобными разъяснениями, но, вероятно, мой друг, — Кручинин сделал полупоклон в сторону Грачика, — не пожалеет пяти минут, чтобы рассказать присутствующим, как вы попытались убедить нас в том, что кастет носит следы Ансена, а не ваши.
— На нем действительно были и сейчас имеются следы Оле Ансена, — сказал Грачик, — именно Оле! Но как «пастор» этого достиг? Он покрыл поверхность кастета, а вместе с нею и имевшиеся на ней жировые узоры пальцев прежнего владельца — Ансена — тончайшим слоем лака. Этим он предохранил следы от стирания. А свои собственные, отпечатавшиеся поверх лака, смыл. Но преступник, так же как вначале и я, не учёл одной, казалось бы, пустяковой детали: стоит посыпать отпечаток пальца тонким порошком, хотя бы тальком, и жир удержит тонкую тальковую пыль, а с остальной поверхности предмета порошок слетит.
— Элементарный разговор, — с пренебрежением проворчал бывший пастор.
— Совершенно справедливо. Это я и говорю не для вас, — усмехнулся Грачик. — Но тем удивительнее, что вы, такой опытный преступник, этого не учли. Вы не подумали о том, что, когда станут изучать отпечатки на поверхности полированного хрома, тальк не удержится на линиях, покрытых лаком. Он и слетел. Сперва я не придал этому значения. Вернее, не понял, в чём тут дело. Это была моя ошибка. Совсем грубая ошибка. Не скрываю. Но я не предполагал такого ловкого хода с вашей стороны. А вот после того, что вы назвали игрой в хлебные шарики, когда вы сделали неудачную попытку внести путаницу в мою работу и подвести под ответ вместо себя ещё и кассира, я вернулся к кастету. И скоро, скорее, чем я сам мог предполагать, мне стало ясно все: я понял и происхождение звука, привлёкшего моё внимание при входе на «Анну», — вы поспешно отбросили к переборке кастет; и запах ацетона — растворителя нитролака, которым вы развели лак настолько жидко, чтобы слой его стал совсем тонким, незаметным для глаза. Таким образом, как видят присутствующие, случившееся с этим преступником только подтверждает то, что сказал Кручинин обо всех преступниках: не бывает случая, чтобы, уничтожая одни свои следы, преступник не оставил других, ещё более убедительных.
— Отлично, отлично, Сурен! — с удовлетворением сказал Кручинин. — Всем ясно, в чём дело… Я думаю, что тут стоит ещё сказать: есть, конечно, и другой тип преступников. Эти, совершив своё чёрное дело, думают только о том, чтобы как можно скорее и как можно дальше уйти. Вероятно, и наш «пастор» поспешил бы дать тягу, если бы мог. Но куда ему было бежать? В нацистскую Германию? Её больше нет. Туда, где существует нацистское подполье? Но как явиться к своим жестоким и алчным хозяевам, покинув на произвол судьбы доверенные ему сокровища? В любую другую страну, в другую среду? Но ведь среди честных людей он был бы как пробка на воде: сколько бы усилий ни прилагал, чтобы скрыться, смешаться с окружающей средой, среда выталкивала бы его на поверхность, как инородное тело. Он боялся бежать… Вернёмся, однако, к тому, как все это случилось… Итак, «пастор» занялся игрой в хлебные шарики и очень ловко сумел подсунуть моему другу (так, что тот ничего не заметил) отпечатки пальцев кассира вместо своих, а свои — вместо отпечатков кассира. Прошу заметить, что перед тем ему удалось подменить отпечатки кассира отпечатками Ансена. Так была внесена полная путаница, которая едва не увенчалась успехом для её изобретателя. «Пастор» немедленно убедился в успехе этого хода: я поделился с ним тем, что подозреваю в убийстве кассира. «Пастор» почувствовал себя в безопасности. Теперь он решил, что для сохранения ценностей подпольного фашистского фонда нужно только отделаться от моего досадного присутствия. Но он оказался слишком плохим стрелком в темноте.
При этих словах все присутствующие удивлённо переглянулись.
— Отправляясь на охоту за мной, «пастор» совершил третью по счёту ошибку, хотя и не очень грубую: он пришёл к кассиру за его ботинками. В садике кассира на мокром гравии совершенно отчётливо отпечатались характерные следы туристских ботинок «пастора». Таких ботинок нет ни у кассира, ни у кого из нас. Взгляните на его подошву, и вы поймёте, что, однажды мельком увидев её, нельзя спутать её след с каким бы то ни было другим. Если бы за своими ботинками приходил сам кассир, он неизбежно наследил бы вот этими морскими сапогами. К тому же ему не нужно было ни топтаться у калитки, ни ходить вокруг дома, чтобы убедиться, что его дочери там нет. Ведь он её не боялся. По мнению «пастора», за ботинками кассира прийти стоило. Этим он ещё крепче смыкал вокруг кассира кольцо улик. Но вот следующая оплошность «пастора»: узнав, что кассир получил от меня деньги в благодарность якобы за то, что сообщил место сокрытия ценностей, «пастор» не внял уверениям отрицавшего это кассира. Надо сознаться, «пастор» имел все основания не верить старику: человек, обманувший своих соотечественников, с лёгким сердцем мог обмануть и его. Поэтому «пастор» решил попросту с ним разделаться. Для этого, конечно, можно было найти более тонкий и безопасный способ, а не стрелять в кассира сквозь свою собственную куртку, как это сделали вы. — Последние слова Кручинин обратил исключительно к «пастору»,
— Я не стрелял в него, — пробормотал тот.
— Неправда! — резко сказал Кручинин. — Сейчас я точно объясню, как вы стреляли. Кассир взял вас под левый локоть. Правой рукой вы вынули пистолет и, рискуя ранить самого себя, в двух сантиметрах от собственного сердца произвели выстрел. Пистолет вы держали слишком близко, поэтому ткань вашей куртки опалена и жёлтые волоски верблюжьей шерсти вместе с пулей вошли в ткань чёрного пальто кассира. Если вы вооружитесь лупой, то сможете убедиться в этом сами… Угодно?
«Пастор» пожал плечами и с негодующим видом отвернулся. Тогда Кручинин, сунув обратно в карман приготовленную было лупу, методически продолжал:
— Если вы ко всему набросаете схему расположения двух входных и одного выходного отверстия, проделанных вашей пулей, то поймёте, что…
— На кой черт вы все это рассказываете? — вдруг со злостью перебил Кручинина лжепастор.
— Неужели вы думаете, что я дал бы себе труд пояснять все это вам? Я говорю для окружающих, — спокойно возразил Кручинин, — им это интересно, а вы… вы только объект моих объяснений. Вы, вероятно, считаете меня дилетантом в ваших делах, но ещё меньше, чем я, понимают в них эти господа. Мой долг гостя отплатить им за гостеприимство, хотя бы поделившись тем, что я знаю.
— Было бы куда правильней, если бы вы не путались не в свои дела, — с прежней злобой продолжал преступник. — Здесь не Советский Союз и…
На этот раз договорить ему не дал фогт. Он с негодованием воскликнул:
— Вот уж тут вы действительно путаетесь не в своё дело! Наши власти, по доверию нашего народа, пригласили русских друзей, чтобы помочь нам выловить вас. Вот почему они здесь, вот почему они — наши гости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14