– Сэр Мармадьюк бросил к его ногам монету. – Мы квиты, мерзавец! – Человек хмуро посмотрел на шиллинг, бормоча себе под нос злобные проклятия.
– А моя шапка? Вы вернете мне мою шапку?
– Разумеется, ты можешь забрать свою дурацкую шапку.
– Но как? – Ярость в человеке вдруг вспыхнула с новой силой. – Как? Взгляните!
– О, Джон! – вскрикнула Ева. – Ты только посмотри!
Сэр Мармадьюк оглянулся. Гораций, смиренно опустив уши и блаженно прикрыв глаза, пережевывал бесформенный предмет, отдаленно напоминавший меховую шапку.
– Эх, – вздохнул сэр Мармадьюк, повернувшись к обозленному владельцу шапки, – похоже, твой изысканный головной убор послужил фуражом для нашего вечно голодного Горация. Что ж, я вынужден заплатить тебе. Вот флорин, держи свои деньги и убирайся. И запомни хорошенько: вздумаешь следить за нами – пеняй на себя! Если я увижу твою соблазнительную башку еще раз, на нее немедленно обрушится мой посох, и уж тогда я постараюсь как следует отшибить тебе память.
Сэр Мармадьюк взял из рук Евы пистолет, разрядил его, осмотрел кремень с запалом и опустил в просторный карман сюртука. Затем закинул на плечо почесыватель, взял Горация под узды и, подхватив под руку Еву, направился вглубь леса. Негодяй исподлобья наблюдал, как они удаляются, в бессильной злобе бормоча проклятия.
Глава XX,
живописующая радости Аркадии
– Ты не думаешь,что он последует за нами, Джон?
– Нет, Ева-Энн, не думаю.
– И все же эти люди способны преследовать нас и дальше. Они наверняка догадались, что мы направляемся в Лондон!
– Ей-богу, в этом есть доля истины! – сэр Мармадьюк с одобрением посмотрел на девушку. – Большинство беглецов стремятся именно в Лондон.
– Тогда давай не пойдем в Лондон, Джон!
– А куда, дитя мое?
– Ну… куда-нибудь еще.
– В чудесную Аркадию! – предложил он. – Но есть одно существенное возражение. Лондон находится как раз к северо-западу от нас.
– Тогда давай пойдем на юго-восток.
– Но именно северо-запад и вообще северное направление пока является для нас наиболее безопасным. – Он вытащил компас и сверил направление.
Ева все еще выглядела испуганной. Она часто оглядывалась и останавливалась, уверяя, что следом кто-то идет, хотя тишину нарушал лишь слабый шелест листвы. Они шли, не разбирая дороги, продирались сквозь колючие заросли, пересекали небольшие рощицы, перепрыгивали неторопливые ручьи, тихо журчавшие под зелеными тенистыми сводами. Путники то поднимались на холмы, то спускались в долины, а солнце пекло все нещаднее. Зной в какой-то мере смягчался свежим ветром, наполненным ароматом трав и цветов. Птицы щебетали так упоенно, так радостно, что постепенно настроение наших героев улучшилось. Сэр Мармадьюк весело болтал о настоящем, с увлечением рисовал картины будущего. Ева повеселела и с интересом слушала его, то и дело задавая вопросы.
Она . Ты действительно счастлив?
Он . А кто бы на моем месте не был счастлив? Ты только послушай, как поет жаворонок!
Она . Да, в самом деле, но все же этого недостаточно, чтобы сделать человека счастливым. Ты не думаешь, что есть еще причины для счастья?
Он . Да их целая сотня! Ты только оглянись вокруг!
Она . Я вижу деревья, кусты, траву и больше ничего.
Он . Но это все такие прекрасные вещи, Ева-Энн!
Она . Но когда мы доберемся до Лондона?
Он . Не напоминай мне об этом городе, об этом переполненном людьми, шумном и грязном Вавилоне. Мы в Аркадии, дарованной человеку самим Господом. Нас окружают ангелы, здесь царят духи деревьев, цветов и алмазных ручьев. Наши певчие – небесные птахи. И разве мы можем быть несчастливы здесь, да еще вдвоем?!
Она (с затаенной нежностью). Ты очень счастлив, Джон, из-за того, что мы идем вместе?
Он . Да, совершенно определенно. Ты великолепно вписываешься в окружающий ландшафт.
Она (слегка нахмурившись). Вписываюсь? В эти деревья, кусты и все прочее?
Он . Я имею в виду Аркадию, дитя мое, этот удивительный Эдем, в котором не наблюдается змея-искусителя, где нет места греху и печали. Я говорю о нашей с тобой Аркадии, Ева-Энн.
Он взглянул на девушку и обнаружил, что глаза ее наполнены ужасом. Сэр Мармадьюк остановился и несколько раздраженно спросил:
– Что на этот раз, дитя мое?
– Джон, я боюсь.
– Чего?
– Прости меня, Джон, – умоляюще ответила девушка, он хмуро посмотрел на нее. – Прости меня, но я сама не знаю, чего боюсь. Это просто какое-то чувство приближающейся опасности. Я чувствую, как зло следует за нами, как оно незаметно подкрадывается к нам. Оно где-то рядом.
– Какая ерунда! – воскликнул сэр Мармадьюк.
– Ты презираешь меня за трусость, я вижу это по твоим глазам.
– Между прочим, дитя мое, ты бросилась на вооруженного человека.
– Просто я очень сильно испугалась, Джон.
– И, возможно, спасла мне жизнь.
– Нет, я лишь помогла тебе справиться с бандитами.
– И я очень благодарен тебе, Ева-Энн. Я так и горю желанием выразить тебе свою признательность всеми возможными способами.
– И какими же именно, Джон?
– Я хотел бы стать более достойным твоей дружбы.
– И как же ты можешь стать более достойным?
– Я всегда буду оберегать тебя даже от самого себя.
– Но ты ведь не представляешь никакой опасности, Джон, особенно для меня.
– Нет, слава Богу, нет! – начал он, но заметив выражение ее глаз, ее пылающие румянцем щеки, ее дрожащие губы, он вдруг смутился и как-то странно рассмеялся. – И все же даже мне не чуждо ничто человеческое, а сейчас я чувствую себя безумно молодым! Хорошо, что я вспомнил об этом. Некоторая осторожность не помешает.
– Даже в Аркадии, Джон? – промолвила Ева-Энн.
Не найдясь, что ответить на этот вопрос, он повернулся, и они вновь отправились в путь. Какое-то время путники шли молча.
– Хлеб, сыр и лук! – наконец сказал сэр Мармадьюк. – Ты голодна, Ева-Энн?
– Нет, Джон.
– Пора бы уже проголодаться, взгляни – солнце в зените. Если ты не против, давай остановимся у первой попавшейся придорожной таверны.
– Хорошо, Джон.
– Хлеб, сыр, лук и пинта превосходного эля! Здоровая пища, дитя мое, естественная и полезная; еще неделю назад, заслышав такое меню, я бы содрогнулся от отвращения. Чудеса! Как сильно я изменился! И с каждым днем чудеса лишь множатся! Здравый смысл и средний возраст бегут от меня как от чумы! Колесо времени завертелось вдруг вспять, и радость эльфом уселась на моем плече. Да, дитя мое, я счастлив, по-настоящему счастлив!
– Потому что здесь много деревьев и цветов, Джон? Разве это может сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?
– Старого? – горько повторил он. – Бог мой, да ведь мне всего сорок пять и…
– О, – вскричала девушка, – неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо? Бессмысленно и глупо! Ведь кусты – это только кусты, а пыль – только пыль, дороги грязны, а солнце жгуче!
– Ева, что…
– Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь слеп и глуп!
– Почтенный возраст в сорок пять лет? – выдохнул сэр Мармадьюк.
– Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево – это всего лишь дерево, а поле – это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона Гоббса!
Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей вслед.
– Гораций, – сказал он, – Гораций, она не верит в существование Джона Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, – это еще не пора дряхлости и слабоумия, слышишь, Гораций!
Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
– Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель, наверное, не откажешься отобедать?
Гораций громко всхрапнул.
– Вот именно! – сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай поищем таверну.
В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
– Джон, – испуганно крикнула она, подбегая, – Джон, мы должны вернуться.
– В самом деле? Почему же?
– Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
– И много?
– Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика и один четырехпенсовик!
– Весьма прискорбно, но не стоит печалиться…
– Какая же я растяпа!
– Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь. Гинея – совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим наши поиски хлеба насущного.
– Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
– Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном металле мы недостатка не испытываем.
– Ты так богат? Разве Джон Гоббс…
Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась, щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
– О, Боже, – прошептала девушка, – О, Боже…
Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
– Все в порядке, приятель! – приветливо проверещал старичок. – Не обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь – это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям, к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь – это и блаженство, и утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
– Бедное мое дитя, – сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, – покуда я жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
– Причем тут я? – Она удивленно взглянула нашего. – Мне страшно за тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут схватить, посадить в тюрьму… Поэтому я и иду дальше, ведь нужно присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я…
Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку. Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом находились мягкие губы, нежный овал лица…
– Энн, дитя мое! – прошептал сэр Мармадьюк.
– Нет. – Голос ее звучал глухо. – Увы, увы, но я не дитя! А ты, Джон, такой благородный, такой храбрый и ласковый. Другого такого не сыскать на всем белом свете.
Он слышал, как бьется ее сердце. И вдруг радость от близости этого молодого и прекрасного тела лишила его разума; желания, доселе подавляемые и сдерживаемые, вырвались на волю. На какое-то мгновение из безмятежного и спокойного человека он превратился в пылающий факел. Оковы вдруг пали. Совсем рядом ее волосы, ее губы, ее лицо. Он прижал девушку к себе еще крепче, коснулся губами волос.
– Ты всегда так уверен в себе, Джон, так надежен. Ты так добр и благороден, что я сама стала лучше!
Сэр Мармадьюк усилием воли заставил себя поднять голову.
– Храни тебя Господь, Ева-Энн! – сказал он хрипло.
Он отвел в сторону взгляд, полный неутоленного желания, и мягко отстранился. Ева-Энн смущенно привела себя в порядок, и они отправились дальше. Довольно долго они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Через некоторое время девушка резко остановилась. Сэр Мармадьюк, следовавший чуть позади, все еще не мог оторвать глаз от ее сияющей красоты, ему казалось, что Ева-Энн стала еще прекраснее. Девушка, встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила ресницы. Какое-то время они стояли друг перед другом, не произнося ни слова. Наконец сэр Мармадьюк прервал странное молчание:
– Ева, – голос его звучал все еще хрипло, – почему ты остановилась?
– Остановилась? – переспросила она, словно не понимая, – так… из-за Горация, Джон. Куда ты его подевал? Где он?
– И впрямь, где? Похоже, я забыл о бедном создании.
Они повернули назад и вскоре обнаружили очень довольного собой осла, уютно устроившегося в зарослях чертополоха. Сэр Мармадьюк подобрал повод.
– Джон, давай пойдем вон по той тропинке.
– Почему именно по ней?
– Может, она выведет нас на дорогу, а там мы найдем таверну. Ты, наверное, очень голоден, Джон, и давно уже мечтаешь о луковице?
– Ну еще бы! – энергично кивнул головой джентльмен. – Еще как мечтаю!
Глава XXI,
в которой солнечный свет перемежается сумраком теней
Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц и веселым говором ручьев. Пробегали быстрые ночи, усеянные алмазами звезд, увенчанные серебристой луной. Жизнь наших героев была беззаботна и не слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии, где бродили, наслаждаясь царящей вокруг гармонией и обществом друг друга. Дружба джентльмена и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от забот повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.
С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала. И каждый час приносил все новые свидетельства того, насколько необыкновенна эта девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно сбивавшая сэра Мармадьюка с толку, лишь добавляли очарования удивительной красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь же быстрые приступы раскаяния, ее нежность и сердечность, ее робкое кокетство и серьезная скромность, потаенная страстность женственности сводили нашего героя с ума, нашептывая ему голосом Евы-Энн, взглядывая из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.
Сэр Мармадьюк, сознавая всю опасность своего положения, по мере сил старался по возможности сохранять спокойствие, уравновешенность и безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на далекие звезды, и тоска подступала к сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо, в глазах – безумие и мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.
Время бежало неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях звездных ночей. В один из вечеров, когда костер отбрасывал розовые отсветы на шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн сидела на складном табурете, уперев локти в колени и обхватив ладонями нежный подбородок. Мечтательный взгляд девушки был устремлен на танцующие языки пламени. И сэр Мармадьюк, чтобы не поддаться ее очарованию и сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.
– Время, – начал он, лениво вороша угли, – это колесо, которому суждено крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн, прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так далеко от Лондона!
– Так далеко! – тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. – Ты все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?
– Я? Нет!
– И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и вообще ты сильно изменился.
– И что же именно изменилось во мне? – спокойно спросил сэр Мармадьюк, искоса поглядывая на девушку.
– Ну, – начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, – ты то смеешься, а то вздыхаешь и печалишься.
– Быть может, это потому, что меня, подобно Горацию, гложет непрестанный голод?
– В самом деле, Джон? – улыбнулась Ева-Энн, – мне очень нравится готовить для тебя. Но что, кроме голода, заставляет тебя вздыхать? Да еще так тяжко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– А моя шапка? Вы вернете мне мою шапку?
– Разумеется, ты можешь забрать свою дурацкую шапку.
– Но как? – Ярость в человеке вдруг вспыхнула с новой силой. – Как? Взгляните!
– О, Джон! – вскрикнула Ева. – Ты только посмотри!
Сэр Мармадьюк оглянулся. Гораций, смиренно опустив уши и блаженно прикрыв глаза, пережевывал бесформенный предмет, отдаленно напоминавший меховую шапку.
– Эх, – вздохнул сэр Мармадьюк, повернувшись к обозленному владельцу шапки, – похоже, твой изысканный головной убор послужил фуражом для нашего вечно голодного Горация. Что ж, я вынужден заплатить тебе. Вот флорин, держи свои деньги и убирайся. И запомни хорошенько: вздумаешь следить за нами – пеняй на себя! Если я увижу твою соблазнительную башку еще раз, на нее немедленно обрушится мой посох, и уж тогда я постараюсь как следует отшибить тебе память.
Сэр Мармадьюк взял из рук Евы пистолет, разрядил его, осмотрел кремень с запалом и опустил в просторный карман сюртука. Затем закинул на плечо почесыватель, взял Горация под узды и, подхватив под руку Еву, направился вглубь леса. Негодяй исподлобья наблюдал, как они удаляются, в бессильной злобе бормоча проклятия.
Глава XX,
живописующая радости Аркадии
– Ты не думаешь,что он последует за нами, Джон?
– Нет, Ева-Энн, не думаю.
– И все же эти люди способны преследовать нас и дальше. Они наверняка догадались, что мы направляемся в Лондон!
– Ей-богу, в этом есть доля истины! – сэр Мармадьюк с одобрением посмотрел на девушку. – Большинство беглецов стремятся именно в Лондон.
– Тогда давай не пойдем в Лондон, Джон!
– А куда, дитя мое?
– Ну… куда-нибудь еще.
– В чудесную Аркадию! – предложил он. – Но есть одно существенное возражение. Лондон находится как раз к северо-западу от нас.
– Тогда давай пойдем на юго-восток.
– Но именно северо-запад и вообще северное направление пока является для нас наиболее безопасным. – Он вытащил компас и сверил направление.
Ева все еще выглядела испуганной. Она часто оглядывалась и останавливалась, уверяя, что следом кто-то идет, хотя тишину нарушал лишь слабый шелест листвы. Они шли, не разбирая дороги, продирались сквозь колючие заросли, пересекали небольшие рощицы, перепрыгивали неторопливые ручьи, тихо журчавшие под зелеными тенистыми сводами. Путники то поднимались на холмы, то спускались в долины, а солнце пекло все нещаднее. Зной в какой-то мере смягчался свежим ветром, наполненным ароматом трав и цветов. Птицы щебетали так упоенно, так радостно, что постепенно настроение наших героев улучшилось. Сэр Мармадьюк весело болтал о настоящем, с увлечением рисовал картины будущего. Ева повеселела и с интересом слушала его, то и дело задавая вопросы.
Она . Ты действительно счастлив?
Он . А кто бы на моем месте не был счастлив? Ты только послушай, как поет жаворонок!
Она . Да, в самом деле, но все же этого недостаточно, чтобы сделать человека счастливым. Ты не думаешь, что есть еще причины для счастья?
Он . Да их целая сотня! Ты только оглянись вокруг!
Она . Я вижу деревья, кусты, траву и больше ничего.
Он . Но это все такие прекрасные вещи, Ева-Энн!
Она . Но когда мы доберемся до Лондона?
Он . Не напоминай мне об этом городе, об этом переполненном людьми, шумном и грязном Вавилоне. Мы в Аркадии, дарованной человеку самим Господом. Нас окружают ангелы, здесь царят духи деревьев, цветов и алмазных ручьев. Наши певчие – небесные птахи. И разве мы можем быть несчастливы здесь, да еще вдвоем?!
Она (с затаенной нежностью). Ты очень счастлив, Джон, из-за того, что мы идем вместе?
Он . Да, совершенно определенно. Ты великолепно вписываешься в окружающий ландшафт.
Она (слегка нахмурившись). Вписываюсь? В эти деревья, кусты и все прочее?
Он . Я имею в виду Аркадию, дитя мое, этот удивительный Эдем, в котором не наблюдается змея-искусителя, где нет места греху и печали. Я говорю о нашей с тобой Аркадии, Ева-Энн.
Он взглянул на девушку и обнаружил, что глаза ее наполнены ужасом. Сэр Мармадьюк остановился и несколько раздраженно спросил:
– Что на этот раз, дитя мое?
– Джон, я боюсь.
– Чего?
– Прости меня, Джон, – умоляюще ответила девушка, он хмуро посмотрел на нее. – Прости меня, но я сама не знаю, чего боюсь. Это просто какое-то чувство приближающейся опасности. Я чувствую, как зло следует за нами, как оно незаметно подкрадывается к нам. Оно где-то рядом.
– Какая ерунда! – воскликнул сэр Мармадьюк.
– Ты презираешь меня за трусость, я вижу это по твоим глазам.
– Между прочим, дитя мое, ты бросилась на вооруженного человека.
– Просто я очень сильно испугалась, Джон.
– И, возможно, спасла мне жизнь.
– Нет, я лишь помогла тебе справиться с бандитами.
– И я очень благодарен тебе, Ева-Энн. Я так и горю желанием выразить тебе свою признательность всеми возможными способами.
– И какими же именно, Джон?
– Я хотел бы стать более достойным твоей дружбы.
– И как же ты можешь стать более достойным?
– Я всегда буду оберегать тебя даже от самого себя.
– Но ты ведь не представляешь никакой опасности, Джон, особенно для меня.
– Нет, слава Богу, нет! – начал он, но заметив выражение ее глаз, ее пылающие румянцем щеки, ее дрожащие губы, он вдруг смутился и как-то странно рассмеялся. – И все же даже мне не чуждо ничто человеческое, а сейчас я чувствую себя безумно молодым! Хорошо, что я вспомнил об этом. Некоторая осторожность не помешает.
– Даже в Аркадии, Джон? – промолвила Ева-Энн.
Не найдясь, что ответить на этот вопрос, он повернулся, и они вновь отправились в путь. Какое-то время путники шли молча.
– Хлеб, сыр и лук! – наконец сказал сэр Мармадьюк. – Ты голодна, Ева-Энн?
– Нет, Джон.
– Пора бы уже проголодаться, взгляни – солнце в зените. Если ты не против, давай остановимся у первой попавшейся придорожной таверны.
– Хорошо, Джон.
– Хлеб, сыр, лук и пинта превосходного эля! Здоровая пища, дитя мое, естественная и полезная; еще неделю назад, заслышав такое меню, я бы содрогнулся от отвращения. Чудеса! Как сильно я изменился! И с каждым днем чудеса лишь множатся! Здравый смысл и средний возраст бегут от меня как от чумы! Колесо времени завертелось вдруг вспять, и радость эльфом уселась на моем плече. Да, дитя мое, я счастлив, по-настоящему счастлив!
– Потому что здесь много деревьев и цветов, Джон? Разве это может сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?
– Старого? – горько повторил он. – Бог мой, да ведь мне всего сорок пять и…
– О, – вскричала девушка, – неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо? Бессмысленно и глупо! Ведь кусты – это только кусты, а пыль – только пыль, дороги грязны, а солнце жгуче!
– Ева, что…
– Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь слеп и глуп!
– Почтенный возраст в сорок пять лет? – выдохнул сэр Мармадьюк.
– Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево – это всего лишь дерево, а поле – это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона Гоббса!
Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей вслед.
– Гораций, – сказал он, – Гораций, она не верит в существование Джона Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, – это еще не пора дряхлости и слабоумия, слышишь, Гораций!
Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
– Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель, наверное, не откажешься отобедать?
Гораций громко всхрапнул.
– Вот именно! – сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай поищем таверну.
В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
– Джон, – испуганно крикнула она, подбегая, – Джон, мы должны вернуться.
– В самом деле? Почему же?
– Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
– И много?
– Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика и один четырехпенсовик!
– Весьма прискорбно, но не стоит печалиться…
– Какая же я растяпа!
– Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь. Гинея – совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим наши поиски хлеба насущного.
– Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
– Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном металле мы недостатка не испытываем.
– Ты так богат? Разве Джон Гоббс…
Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась, щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
– О, Боже, – прошептала девушка, – О, Боже…
Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
– Все в порядке, приятель! – приветливо проверещал старичок. – Не обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь – это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям, к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь – это и блаженство, и утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
– Бедное мое дитя, – сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, – покуда я жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
– Причем тут я? – Она удивленно взглянула нашего. – Мне страшно за тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут схватить, посадить в тюрьму… Поэтому я и иду дальше, ведь нужно присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я…
Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку. Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом находились мягкие губы, нежный овал лица…
– Энн, дитя мое! – прошептал сэр Мармадьюк.
– Нет. – Голос ее звучал глухо. – Увы, увы, но я не дитя! А ты, Джон, такой благородный, такой храбрый и ласковый. Другого такого не сыскать на всем белом свете.
Он слышал, как бьется ее сердце. И вдруг радость от близости этого молодого и прекрасного тела лишила его разума; желания, доселе подавляемые и сдерживаемые, вырвались на волю. На какое-то мгновение из безмятежного и спокойного человека он превратился в пылающий факел. Оковы вдруг пали. Совсем рядом ее волосы, ее губы, ее лицо. Он прижал девушку к себе еще крепче, коснулся губами волос.
– Ты всегда так уверен в себе, Джон, так надежен. Ты так добр и благороден, что я сама стала лучше!
Сэр Мармадьюк усилием воли заставил себя поднять голову.
– Храни тебя Господь, Ева-Энн! – сказал он хрипло.
Он отвел в сторону взгляд, полный неутоленного желания, и мягко отстранился. Ева-Энн смущенно привела себя в порядок, и они отправились дальше. Довольно долго они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Через некоторое время девушка резко остановилась. Сэр Мармадьюк, следовавший чуть позади, все еще не мог оторвать глаз от ее сияющей красоты, ему казалось, что Ева-Энн стала еще прекраснее. Девушка, встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила ресницы. Какое-то время они стояли друг перед другом, не произнося ни слова. Наконец сэр Мармадьюк прервал странное молчание:
– Ева, – голос его звучал все еще хрипло, – почему ты остановилась?
– Остановилась? – переспросила она, словно не понимая, – так… из-за Горация, Джон. Куда ты его подевал? Где он?
– И впрямь, где? Похоже, я забыл о бедном создании.
Они повернули назад и вскоре обнаружили очень довольного собой осла, уютно устроившегося в зарослях чертополоха. Сэр Мармадьюк подобрал повод.
– Джон, давай пойдем вон по той тропинке.
– Почему именно по ней?
– Может, она выведет нас на дорогу, а там мы найдем таверну. Ты, наверное, очень голоден, Джон, и давно уже мечтаешь о луковице?
– Ну еще бы! – энергично кивнул головой джентльмен. – Еще как мечтаю!
Глава XXI,
в которой солнечный свет перемежается сумраком теней
Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц и веселым говором ручьев. Пробегали быстрые ночи, усеянные алмазами звезд, увенчанные серебристой луной. Жизнь наших героев была беззаботна и не слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии, где бродили, наслаждаясь царящей вокруг гармонией и обществом друг друга. Дружба джентльмена и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от забот повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.
С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала. И каждый час приносил все новые свидетельства того, насколько необыкновенна эта девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно сбивавшая сэра Мармадьюка с толку, лишь добавляли очарования удивительной красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь же быстрые приступы раскаяния, ее нежность и сердечность, ее робкое кокетство и серьезная скромность, потаенная страстность женственности сводили нашего героя с ума, нашептывая ему голосом Евы-Энн, взглядывая из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.
Сэр Мармадьюк, сознавая всю опасность своего положения, по мере сил старался по возможности сохранять спокойствие, уравновешенность и безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на далекие звезды, и тоска подступала к сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо, в глазах – безумие и мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.
Время бежало неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях звездных ночей. В один из вечеров, когда костер отбрасывал розовые отсветы на шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн сидела на складном табурете, уперев локти в колени и обхватив ладонями нежный подбородок. Мечтательный взгляд девушки был устремлен на танцующие языки пламени. И сэр Мармадьюк, чтобы не поддаться ее очарованию и сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.
– Время, – начал он, лениво вороша угли, – это колесо, которому суждено крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн, прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так далеко от Лондона!
– Так далеко! – тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. – Ты все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?
– Я? Нет!
– И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и вообще ты сильно изменился.
– И что же именно изменилось во мне? – спокойно спросил сэр Мармадьюк, искоса поглядывая на девушку.
– Ну, – начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, – ты то смеешься, а то вздыхаешь и печалишься.
– Быть может, это потому, что меня, подобно Горацию, гложет непрестанный голод?
– В самом деле, Джон? – улыбнулась Ева-Энн, – мне очень нравится готовить для тебя. Но что, кроме голода, заставляет тебя вздыхать? Да еще так тяжко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30