– Компоту хочется, – сказала она.
– Сейчас достану лед, – ответил Ольшак и поцеловал жену в щеку. За двадцать два года совместной жизни Гражина мало изменилась: худенькая и маленькая, аккуратная, не бросающаяся в глаза. Только волосы утратили свой прежний цвет. А двадцать лет назад у нее были великолепные волосы.
– Проэкзаменуешь меня по правилам уличного движения?
– Разве что вечером. Сейчас не могу. Да, забыл тебе сказать, сюда зайдет Марыська.
– Хочешь, чтобы я ушла? – сказала жена просто.
– Ну зачем же, занимайся. В нашем доме будет три человека с водительскими правами и ни одной машины. А может, – добавил он неожиданно для себя, – все-таки купим «сирену»? Это нужно обмозговать.
– Если у тебя будет хотя бы полчаса свободного времени, – усмехнулась она. – А Марысю угости кофе и не забудь, что она любит с молоком.
Он снова остался один. Стопка тарелок таяла медленно. Жену не удивил визит Марыси, ее вообще ничем нельзя было удивить – ни телефонным звонком в четыре часа утра, ни даже тем, что однажды утром она застала в кухне дремлющего поручика Кулича, которому Ольшак приказал себя дождаться. Не удивляли ее пузатые папки с материалами следствия, которые он приносил домой и просматривал до поздней ночи, заслонив абажур лампы газетой, чтобы свет не мешал ей спать. Она знала сотрудников мужа, по крайней мере, тех, с которыми ему приходилось работать чаще всего, привыкла к тому, что Ольшак переносил свой кабинет с пятого этажа воеводского управления в их двухкомнатную квартиру с маленькой кухней. Когда-то он объяснил, что работники милиции, расследуя какое-нибудь преступление, чтобы не нарушать конспирацию, не должны крутиться возле управления.
У них давно уже говорят о создании нескольких пунктов встреч в разных местах города, но все так и остается на словах, ибо помещений вечно не хватает, и, когда наконец председатель народного совета все-таки дает им ордер на квартиру, тут же оказывается, что именно сейчас кому-то из управления до зарезу необходима жилплощадь. В последнем таком пункте для конспиративных встреч, в том самом новом районе за железнодорожной станцией, где несколько дней назад выбросился из лоджии Сельчик, обосновался поручик Кулич, которого жена осчастливила близнецами. До этого поручик жил в гостинице, его жена – в общежитии, они стояли в очереди на однокомнатную квартиру, но близнецы решили дело. Ольшак сам пошел к шефу просить квартиру для Кулича, а теперь принимает Мары-сю Клею, старшего сержанта следственного отдела с детски-наивным лицом, в собственной кухне.
Инспектор убрал тарелки на полку, посмотрел на часы. Марыся должна вот-вот прийти. Своих сотрудников он приучил к пунктуальности. Ольшак поставил на газ кофейник, полученный в подарок от человека, которого он когда-то чуть не обвинил в отравлении жены кофе, приготовленным именно в этом кофейнике. Это было чертовски трудное расследование. Ольшаку тогда до самого финала казалось, что он пробирается сквозь липкую и склизкую мглу. Что же вело его тогда к раскрытию истины? Инстинкт? Шестое чувство? «Здесь плохо пахнет», – говорил сам себе Ольшак в подобных случаях и в эти три слова вкладывал все свое беспокойство, все свои сомнения. В последний раз он подумал так, когда увидел этого идиотского клоуна, найденного под дверью ограбленного магазина ювелира, точно такого же, как в квартире самоубийцы, а потом в галантерейном магазине, владельцем которого был английский лорд с мещанской фамилией Спавач.
Ольшак закурил, ожидая, когда закипит кофе.
Из комнаты сына доносились звуки современной музыки. Удивительно, как Янек может заниматься в таком шуме.
Марыся улыбнулась, увидев шефа в цветастом фартуке, однако инспектор сделал вид, что не заметил этой улыбки, и подсунул девушке чашку с молоком.
– Ну что интересного?
– Саша Дистель, – громко ответила она. – Что? – не понял Ольшак.
– По-моему, это поет Саша Дистель, – повторила девушка, кивая на стену, из-за которой раздавались не очень мелодичные звуки.
– Интересно, – сказал инспектор. – Мой сын тоже утверждает, что это пение.
– Конфликт поколений, – рассмеялась Марыся и, открыв портфельчик, положила на стол тряпичного клоуна.
– Четвертый, – удивился Ольшак. – Откуда он у тебя?
– Одолжила у своего поклонника, который так вас интересует. Надеюсь, что пан Махулевич не заметит его отсутствия. В прихожей у него стоит картонная коробка, в которой, по крайней мере, сотня таких шедевров хорошего вкуса.
Ольшак пригляделся к клоуну и только сейчас увидел, насколько кукла уродлива.
– Ты была у него в квартире? Закадрила его, как теперь говорится?
– Простите, шеф, но это он меня закадрил. Оказалось, что он любит маленьких блондинок с глупыми глазками.
Марыся красивая и интеллигентная девушка, а ее глаза, быть может чересчур округлые, но совсем не глупенькие, хотя и выражают вечное удивление миром, умеют многое увидеть. Но сейчас, слушая с должным вниманием столь необычный по своему стилю рапорт сержанта, Ольшак не мог, да и не хотел выходить из роли шефа.
– А он? Что за человек Махулевич? – Вопрос прозвучал несколько сухо.
– Говоря коротко – плейбой, – Марыся и не собиралась менять тон. – Внешне – франт с душой нараспашку, на хате – репродукции голых девиц, маг-ник – четырехдорожечный «филипс», хорошие записи битлзов, в баре фирменные напитки. Но ко мне отнесся как к сопливой девчонке. Не могу сказать, что в данном случае это доставило мне удовольствие: налил из бутылки с этикеткой «Белая лошадь» обыкновенной «Плиски».
Ольшак, разумеется, знал, что Марысе двадцать семь лет, у нее шестилетний сын, но в это трудно поверить. Марыся выглядела лет на десять моложе, одевалась модно, даже экстравагантно. Ничего удивительного, что Махулевич попался на удочку и поверил всему, что она про себя рассказывала: двадцатилетняя девочка из провинции, богатые и до ужаса скучные родители, а она хочет вкусить жизнь большого города.
– Кроме этих клоунов, ничего интересного. Вероятнее всего, клоуны производства его мастерской. Несколько лет назад у него даже был какой-то контракт на поставку продукции на экспорт: проверила своего кавалера по картотеке капитана Мязговского, – Марыся заглянула в блокнотик. – Ничего особенного. Четыре года назад у него было какое-то уголовно-финансовое дело: сокрытие доходов или что-то в этом роде. Больше ни в чем не замечен.
– Это я знаю, – кивнул инспектор. – А в «Спутнике»?
– Там сменили оркестр. – Марыся отхлебнула кофе. – Ударник – мой знакомый. Он обещал мне кое-что узнать. Ручаюсь – свой парень. О Тадеке слишком расспрашивать не пришлось, за меня это делает Барбара Кральская. Как я вам уже говорила, мы с ней друзья. Бедная девушка, она его по-настоящему любит.
– Кого? Тадека, который растворился в воздухе?
– Вы совершенно не знаете женщин, шеф, – сказала Марыся сердито и встала. – Она любит мужа. Мне очень жаль, что больше ничего не могу вам сообщить. Может, удастся еще что-нибудь прояснить у Ма-хулевича. Вчера я была вынуждена быстро ретироваться.
– Не так уж мало ты узнала для первого раза, – сказал Ольшак и подбросил на ладони тряпичного клоуна.
«Если бы еще выяснить, что это страшилище символизирует, – размышлял инспектор после ухода Мары-си. – А ведь оно должно что-нибудь обозначать: у покойного – клоун, у Броката – тоже, только с вырванным глазом. Интересно, отсутствие глаза что-нибудь значит? Ювелир Брокат делает вид или действительно не знает, что означает эта кукла? Его магазин ограбили, забрали на тридцать тысяч серебра. Есть ли связь между этим ограблением и появлением куклы? В свою очередь, Спавач говорит, что купил клоуна у случайной, торговки, но не признается, что его ограбили. Так все: таки грабили Спавача или нет? Если нет, зачем Козловскому наговаривать на себя? Боится чего-то, допустим! Может, даже хочет укрыться в милиции – и не такое приходится видеть за двадцать лет милицейской работы. Если человеку грозит опасность, он выбирает меньшее зло. Попасть в милицию менее неприятно, чем попасть под поезд. Но, очевидно, он все-таки не такой идиот, чтобы предполагать, что милиция арестует его исключительно по самообвинению. Наверное, просто хочет пересидеть несколько дней. О краже говорит с такой уверенностью, сыплет подробностями. Но тогда почему молчит пострадавший?»
Инспектор посмотрел в глаза-бусинки тряпичного клоуна, как будто хотел найти в них ответ.
За этим занятием и застал его Янек. Усевшись на табурет, он без спросу потянулся к отцовским сигаретам. Значительно взглянул на гору окурков в пепельнице.
– Не говори матери, – сказал Ольшак, встал и выбросил окурки. Он хорошо знал, что не должен столько курить. Жена прощает ему кофе, беспорядочное питание, готова даже не замечать его ночных бдений, но с сигаретами ведет беспощадную борьбу, требует, чтобы он выкуривал не больше десяти штук в день. Он выторговал себе двадцать, но ему редко удается сдержать слово. Две, а то и три пачки в течение дня, если он занят каким-нибудь трудным делом, как, например, теперь, когда нет ничего, за что можно было бы ухватиться.
– Персонал у тебя похорошел, – донесся до него голос Янека. – Ты это хоть заметил?
– А мне показалось, что тебе больше нравятся брюнетки?
– Уже знаешь? Мать?
– Видел как-то. Вы были так увлечены собой…
– Какое там, – смутился Янек. – Скажешь тоже – увлечены. Просто о чем-то болтали.
– Она интересная, – сказал Ольшак неуверенно. Он даже не присмотрелся к девушке, с которой видел сына на улице.
– Действительно ничего. Эта Каська тоже ничего. Может, даже лучше. Я встречал ее в «Спутнике» и даже как-то танцевал с ней.
Только сейчас инспектор понял, что Янек говорит о Марысе. Ну конечно, Марыся, посещая «Спутник», придумала себе имя и фамилию.
– А что, – спросил он, – Марыся в последнее время часто бывает в «Спутнике»?
– В последнее время! – рассмеялся Янек. – По крайней мере, два года. Ее зовут Марыся? А я слышал, что ее называли Каськой.
– Два года? – искренне удивился Ольшак. Немного же он знает о личной жизни подчиненных. А почему бы ей не ходить в «Спутник»? Может, она любит танцевать. А это в городе единственное место, куда девушка вечером может прийти одна. Не говоря уже о том, что там завязываются полезные знакомства, которые могут когда-нибудь пригодиться. Марыся недавно получила повышение по службе за раскрытие шайки молодых угонщиков автомобилей. Кто знает, может, именно «Спутник» ей помог? В этом молодежном танцклубе должно происходить много интересных вещей.
– И ее всегда называют Каськой?
– А как же еще? – теперь удивился Янек. – Может, ей не нравится ее настоящее имя? Я знал одну Мариолу, которая потом оказалась Казимирой. В «Спутнике» паспорта не спрашивают. Говорит – Каська, значит, Каська. Советую тебе как-нибудь заглянуть туда.
– Пожалуй, ты прав. Может, даже сегодня успею это сделать, – инспектор посмотрел на часы. – Ты подбросил мне одну хорошую идейку… Послушай, – он вдруг сообразил, почему Янек сидит с ним в кухне, вместо того чтобы слушать свой магнитофон, – как у тебя с деньгами?
– По правде говоря, катастрофично.
Ольшак достал бумажник и вытащил сотенную, подсчитывая одновременно, сколько дней осталось до первого числа.
– Больше не могу, – сказал он, оправдываясь, хотя в душе и сердился на себя за это. – Ты же знаешь, что мы откладываем на машину.
– Хватит, – ответил Янек. – Если хочешь, я могу ежедневно подкидывать тебе идейки.
10
Несмотря на позднее время, Ольшак зашел в лабораторию, попросил как можно скорее увеличить фотографию с удостоверения Козловского и с еще влажными снимками в кармане отправился в «Спутник».
Никто из обгоняющих его пешеходов не распознал бы инспектора уголовного розыска в этом стареющем, одетом в мешковатый костюм мужчине. Смешно, но любая одежда сидит на нем мешком. Ольшак привык носить готовые костюмы, но каждый, даже самый лучший, костюм, когда его надевал Ольшак, становился серым (а он любил этот цвет) мешком. Однажды, когда у них появились свободные деньги (между приобретением стиральной машины и телевизором – вспоминал Ольшак), жена силой притащила его к лучшему в городе портному. Ольшак заплатил за пошив столько, что мог бы купить два готовых костюма, но через три дня оказалось, что его элегантный наряд стал похожим на все прежние. Гражина махнула рукой, а ему вообще наплевать было на одежду. Откровенно говоря, хорошо одеваться Ольшак считал недостойным мужчины, и его сердило, что Янек уделял слишком большое внимание нейлону и джерси.
В слове «Спутник» на неоновой вывеске не горела первая буква. Группа подростков оккупировала вход. Ольшак протиснулся сквозь молодежь и подошел к столику, за которым платиновая блондинка продавала входные билеты.
– Для членов клуба десять злотых, для остальных – двадцать. Вы, очевидно, не член клуба? – улыбнулась она Ольшаку.
Инспектор молча положил две монеты по десять злотых. Он, конечно, мог показать свое удостоверение, но предпочел этого не делать. Стареющая прелестница не производила впечатления особы, умеющей хранить секреты, а Ольшаку меньше всего хотелось, чтобы интерес милиции к молодежному клубу «Спутник» стал всеобщей тайной.
– Вы предпочитаете сидеть внизу или наверху? – защебетала искусственная блондинка. – Пожилые мужчины обычно идут на балкон: оттуда все лучше видно. Но, может, вы хотите расположиться поближе к танцплощадке?
– Нет, определите меня лучше на балкон, – сказал Ольшак. Он спрятал в карман карточку с указанием столика, заметив, что блондинка вычеркнула на лежащей перед ней схеме его номер, и по узким, разрисованным под мрамор ступенькам поднялся, наверх. Середина зала внизу была свободна от столиков, и там в ритм музыке двигались танцующие пары. Инспектор заказал кофе и только тогда заметил, что другое место за его столиком занято, о чем свидетельствовала недопитая чашка кофе и надкусанное пирожное. Очевидно, его сосед, а может, и соседка, развлекается сейчас внизу.
Ольшак взглянул через балюстраду, как будто хотел кого-то отыскать среди танцующих, однако увидел только взбитые, почти одинаковой длины прически девушек и парней; изредка только, как скалистый островок, мелькала лысина пожилого донжуана. Ольшак полез в карман за сигаретами и наткнулся на фотографии. Вынув одну из них, он положил ее перед собой. Еще раз посмотрел вниз в надежде увидеть среди танцующих Басю Кральскую, но в этот момент оркестр замолк, и паркет мгновенно опустел. Услышав за спиной поса-пывание, инспектор обернулся, чтобы взглянуть на соседа по столику, и обомлел. Он ожидал всего, чего угодно, только не встречи с этим человеком.
– Добрый день, пан капитан, – поклонился Ровак и, машинально поправив белоснежный платок в кармане пиджака, протянул Ольшаку руку. Ладонь была холодная, мягкая и неприятная в прикосновении. – Вы уже кого-нибудь подцепили? Или пришли по службе?
– Нет, частным образом, – ответил Ольшак. – И потому прошу без титулов.
– Отлично. Должен признаться, что никак не ожидал увидеть вас здесь, хотя внутреннее чувство говорило мне, что рано или поздно мы еще встретимся. – Ровак пытался закурить сигару.
– Вы так считали?
– Знаете, – улыбнулся Ровак, – у меня хорошая память на лица. Осталось со времен оккупации. Если за мной в течение трех дней ходит какой-то курносый молодой человек, если я вижу его утром по дороге на работу и вечером несколько переодетого, когда выпиваю пару рюмок в ресторане, то поневоле догадываюсь, что в скором времени со мной захочет встретиться лично капитан Ольшак.
– Вы были в подполье? – Ольшак ушел в сторону от ответа.
– А что, непохоже? Ревизор ГТИ – и подполье. Причем не обычное подполье, пан Ольшак. Вы, очевидно, знаете, чем занимался батальон «Корморан»?
– Разведка, ликвидация предателей.
– Не только. Еще выявление провокаторов в собственных рядах, что-то вроде военной контрразведки. Два креста за доблесть и Виртути пятого класса. Последний пригодится мне, когда я пойду на пенсию. Двадцать пять процентов надбавки – это кое-что значит. Смешно? – Ровак протер очки.
– Не очень, – буркнул Ольшак. Он пытался представить себе этого невзрачного, не очень чисто выбритого человека в лоснящемся костюме, с небрежно завязанным галстуком, солдатом подпольной армии, той части этой армии, которая выполняла очень трудную задачу: выявление предателей.
– Так что вас привело сюда? – донесся до него голос Ровака.
– Люблю посмотреть на молодежь.
– И послушать современную музыку? – поморщился Ровак. – Значит, все-таки вы здесь по службе… – И прежде чем Ольшак успел сориентироваться, Ровак протянул руку к фотографии, лежащей на столе. – Этот молодой человек – Козловский, если не ошибаюсь? Он бывает здесь. Однако в последнее время его что-то не видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15