Им вменяется разгадать эту загадку, а задача Дени — нанести удар возмездия. Подразделение, созданное для нейтрализации нового американского оружия, будет названо «группой имени Василивича», в честь Василия Василивича, которого сейчас, как это уже вполне очевидно, нет в живых.
А на берегах прекрасной Сены в это время вновь подтверждалась правота маршала Дени. Василивич сам разгадал загадку Синанджу. Кореец Чиун принадлежал к племени Мастеров Синанджу, уходящими своими корнями в глубину веков. Если взять все боевые искусства и проследить их связи и историю развития каждого яз них, то можно прийти к выводу, что, видимо, все они имеют один-единственный источник, куда более могучий, чем его ответвления. В отличие от телевизоров, боевые искусства, обновляясь, теряли качество. В области боевых искусств со временем не происходило никаких улучшений — одно только ухудшение, медленное удаление от самой сути: так происходит постепенное снижение радиоактивности по мере удаления от эпицентра взрыва. А старик Чиун — вовсе не поэт. Было подозрение, что он куда сильнее, чем сам Римо.
Несколько раз выражения вроде «солнечный источник» и «дыхание» возникали в разговоре этих двух мужчин, беседовавших по-английски. С помощью дыхания оба они были способны раскрыть полный потенциал своих физических тел. В этом не было ничего удивительного. Более того, если бы ученые проникли глубже в тайны Синанджу, они бы, возможно, узнали, как удалось человеку выжить на земле до той поры, когда люди занялись коллективной охотой и изобрели оружие. Некогда один человек с голыми руками был столь же силен, как саблезубый тигр.
Синанджу каким-то образом обуздывали энергетический потенциал обычного человеческого тела, что, подумал, заинтересовавшись, Василивич, напоминало древние христианские верования. Христос сказал: имеют глаза, но не видят, имеют уши, но не слышат. Может быть, Христос имел в виду вовсе не моральный аспект дела?
— Эй, приятель, что ты там пишешь? — спросил Римо.
— Ничего! — ответил Василивич.
— Тогда тебе каюк! — сказал Римо, и вдруг глаза Василивича перестали видеть, уши Василивича перестали слышать, а тело не ощутило поглотивших его вод Сены.
Но это уже не имело никакого значения.
А в здании на площади Дзержинского маршал Григорий Деня получил долгожданный ответ на свой запрос, и его тактическое решение, как ему казалось, было превосходным. Если не сказать соломоновым.
Глава шестая
Людмила Чернова заметила пятнышко. В двух дюймах ниже и чуть левее левой груди, на девственно мягкой белизне кожи — едва заметная краснота. Ее юные упругие груди являли собой чаши столь совершенной округлости, что, казалось, скульптор вылепил их, пользуясь штангенциркулем. Талия плавно сужалась к молочным бедрам, широким лишь настолько, чтобы подчеркнуть ее женственность, но не более того.
Шея Людмилы Черновой представляла собой изящный пьедестал слоновой кости, который был увенчан диамантом: ее лицом.
У нее было безупречно прекрасное лицо, которое могло бы заставить всех прочих женщин малодушно спрятать свое под старомодную вуаль. Когда она появлялась на людях, жены злобно толкали своих мужей в бок, чтобы те не забывали, где находятся. Ее улыбка была способна заставить всякого правоверного коммуниста пасть на колени и совершить истовую молитву. Рядом с ней средняя советская женщина выглядела как прицеп для трактора.
Ее фиалковые глаза располагались безукоризненно симметрично относительно точеного носика и губ, столь совершенных, что казались ненатуральными — такие они были изящные и розовые. Но когда она улыбалась, становилось ясно, что губы настоящие. У Людмилы Черновой было четырнадцать различных улыбок. Лучше всею ей удавались улыбки счастья и нежной благосклонности. Хуже всего — улыбка внезапной радости. Вот уже месяц, как она вырабатывала внезапную радость, внимательно разглядывая лица детей, получавших от нее мороженое в вафельных стаканчиках.
«Здравствуй, детка, это тебе», — говорила она обычно. И внимательно смотрела на губы ребенка. Внезапная радость обыкновенно проявлялась двояко: либо в виде замедленной реакции, которую было трудно сымитировать, либо — разрывом губ, разъезжавшихся в широченный оскал. Людмила научилась изображать губной взрыв, но, как она призналась своему дяде, генералу КГБ, этой улыбке недоставало экспрессии, а порой, если вглядеться в нее попристальнее, она могла даже сойти за выражение жестокости. А ей, разумеется, вовсе не хотелось выглядеть жестокой в те моменты, когда она намеревалась изобразить внезапную радость.
К ней был приставлен майор КГБ, женщина. В последнее время этот майор — эта майорша — часто подбирала с земли вафельные стаканчики с мороженым и возвращала их детям, предварительно счистив грязь. Ибо как только Людмила видела искомую улыбку, она тотчас бросала ненужные стаканчики.
— Я не обязана кормить массы, — отвечала она женщине-майору, когда та высказывала предположение, что стоило бы приложить еще минимальное усилие и дождаться, пока детская ручонка ухватится за вафлю. — Я служу партии иначе. Если бы у меня была цель кормить детей, я стала бы воспитательницей в детском саду. Но в этом случае значительные природные ресурсы, которые я решила отдать на благо партии и народа, были бы попросту растрачены зря.
— Немного доброты не помешало бы, — возразила майор, не отличавшаяся чрезмерной сердечностью, однако в присутствии Людмилы Черновой почему-то воображавшая себя святым Франциском Ассизским.
Майор — довольно симпатичная поволжская немка, светловолосая и голубоглазая, с ясным лицом и привлекательной фигурой. Но рядом с Людмилой она выглядела как боксер-полутяжеловес на излете спортивной карьеры. Людмила Чернова могла заставить радугу быть похожей на грозовую тучу.
Но вот возникла большая неприятность, и, разглядывая пятнышко под своей левой грудью, Людмила сурово спросила майора Наташу Крушенко, что та подавала ей на ужин накануне вечером.
— Клубнику со сливками, мадам.
— И что-то еще. Явно что-то еще! — В голосе сквозили нотки гнева, но лицо Людмилы оставалось спокойным: ведь гримасы способствовали появлению морщин.
— Больше ничего, мадам.
— Отчего же тогда появилось пятно?
— Человеческий организм производит вещества, из-за которых появляются такие пятна. Это пройдет.
— Конечно, пройдет. Это же не твое тело.
— Мадам, у меня часто это бывает.
— Не сомневаюсь. — Не слушая майора, Людмила аккуратно обводила пятно пальцем. Ей не хотелось, чтобы оно увеличилось, а на дурацкие замечания майора Крушенко Людмила давно уже не обращала внимания. Это жуткое пятно, появившееся на ее теле, дерзко осквернило самое се существование, а эта деревенщина Крушенко имеет наглость заявлять, будто сразу его и не заметила. Крушенко — дикарка!
Людмила наложила на пятно слой крема из сардиньих молок и обесцвеченной свеклы с витамином Е и вознесла краткую молитву о скорейшем избавлении от этой напасти. Затем она облачилась в прозрачный халатик и обмазала лицо теплым килом, привезенным с Кавказа.
Именно в таком виде, с закрытыми глазами, она и встречала маршала Советского Союза, одного из самых высокопоставленных лиц КГБ. Фельдмаршал Григорий Деня осуществлял какие-то жуткие операции в Западной Европе, о чем среди сотрудников КГБ ходило немало сплетен, совершенно не интересовавших Людмилу. Это имело отношение к американцам. Да ведь все имеет к ним отношение. Когда хоть что-нибудь имело отношение к китайцам или еще к кому-то?
Услышав тяжелые шаги маршала в коридоре, она не открыла глаза. Майор Крушенко поприветствовала маршала и поздравила его с недавними успехами.
Людмила услышала, как маршал вошел в солярий, где она принимала воздушные ванны, и грузно опустился в кресло. Она тут же почувствовала аромат его сигар.
— Здравствуй, Людмила! — сказал маршал Деня.
— Добрый день, Григорий.
— Я пришел по делу, милая моя.
— Как дядя Георгий?
— Георгий в порядке.
— А кузен Владимир?
— И у Владимира все хорошо.
— А сам-то как?
— Все путем, Людмила. У нас чепе, и теперь ты можешь отблагодарить государство за все, чему оно тебя научило. Ты способна сделать для матушки-России то, что не под силу целым армиям — я так полагаю. Я пришел призвать тебя подхватить знамя героев Сталинграда и твоего героического народа, которому больше не суждено увидеть свои дома разрушенными и свои семьи порабощенными.
— Так как ты сам-то? — спросила Людмила и услышала, как крепкий кулак ударил по обивке софы, на которую Григорий пересел из кресла. Он был само олицетворение праведного гнева. В его словах таилась скрытая угроза и обвинение в недостаточной благодарности к государству.
— Григорий, Григорий, конечно, я хочу помочь. Я ведь работаю в том же комитете, что и ты. Почему ты так сердишься? Тебе бы надо быть похожим на твоего помощника — как его зовут?
— Василивич. Василий Василивич. Генерал Василий Василивич, погибший на боевом посту, отдал свою жизнь за то, чтобы ты могла спокойно жить здесь, куда капиталисты не смогут протянуть свои лапы.
— Ах да — Василивич. Вот как его фамилия. И как он?
Людмила внезапно почувствовала прикосновение рук. Грубые ладони соскребали приятную морскую грязь, сильные пальцы сжались вокруг ее шеи. Деня уже орал на нее.
— Ты будешь слушать, а не то я умою твое смазливое личико кислотой! К черту всех твоих родичей! Слушай меня! Мои люди полегли по всей Европе, и я собираюсь уничтожить их убийц. А ты мне в этом поможешь — иначе я уничтожу тебя!
Людмила взвизгнула, потом заплакала, потом стала молить о пощаде и поклялась внимательно выслушать все, что он ей скажет. Сквозь слезы упросила маршала позволить ей одеться; она же не была готова к такому повороту событий! Людмила всхлипывала, пока майор Крушенко вела ее, по-матерински обняв за плечи, в туалетную комнату.
Людмиле показалось, что по простецкому лицу майора Крушенко промелькнула торжествующая улыбка. В туалетной комнате Людмила перестала канючить. Она четко и уверенно отдавала приказания: тонкие льняные трусики, лифчик не надо, простое ситцевое платье, а из косметики — только американский кольдкрем.
Людмила была готова за рекордные тридцать пять минут. Легким усилием воли она заставила слезы навернуться на глаза прежде, чем вновь появилась в солярии.
Маршал Деня стоял у огромного окна и, уже готовый вот-вот взорваться, смотрел на часы. Обернувшись, он увидел сладкую свежесть Людмилиной красоты и капли слез на ресницах, услышал ее мягкий грудной голос, моливший о прощении, и его гнев улетучился точно воздух из воздушного шара. Он кратко кивнул.
Пока он говорил, Людмила держала его за руки. Маршал рассказал ей о советских и американских террористических группах, о том, как после многолетних выжидательных маневров герои Советского Союза наконец-то получили возможность избавить континент от этих мерзких убийц и нанесли им молниеносный и блистательный удар.
Увы, это все оказалось хитроумной ловушкой, расставленной коварными американцами. Празднуя победу, разбросанные по всей Европе бойцы невидимого фронта из подразделения «Треска» пали жертвой яростного наступления капиталистов, которые бросили в бой смертоносную группу, состоящую всего лишь из двух человек.
Но матушка-Россия не для того кровоточила на протяжении веков, чтобы ее сыны уступили заокеанским гангстерам. Россия готовилась перейти в контрнаступление, которое обещало быть еще более победоносным, ибо предстояло сокрушить почти непреодолимое препятствие.
Трудность заключалась в следующем: первое — надо локализовать эту небольшую группу (численностью максимум в два человека) и второе — установить, каким образом они совершили то, что совершили, каким секретным оружием или приспособлениями они обладают. Как только это станет известно, их можно будет уничтожить, и принадлежащее по праву господство над всеми разведками в Европе перейдет к сверхдержаве, являющейся неотъемлемой частью Европы.
— Европа — для европейцев, — догадалась Людмила.
— Да. Совершенно верно, — подтвердил маршал Деня, обрадовавшись, что Людмила все внимательно выслушала. Ему даже захотелось поцеловать ее в красивую щечку, но он сдержался, вспомнив о всех своих павших бойцах.
— И мне надо выяснить, как они действуют, чтобы мы смогли надежно от них защититься. Я смогу добиться многого — там, где одними мускулами мало чего удастся сделать.
— Правильно, — сказал, просияв, маршал Деня.
— Для меня это большая честь, товарищ маршал. — Она наклонилась и поцеловала его в грубоватую пухлую щеку, зная, что глубокий вырез платья дает маршалу возможность созерцать ее совершенную грудь. Она почувствовала, как рука Дени обхватила ее за талию, и игриво прижалась к маршальскому мундиру.
— Нам надо думать о работе, — прошептала она, выдав свою «восторженную» улыбку — оружие среднего радиуса действия, используемое ею для отказа от сексуальных домогательств или от второго кусочка торта.
Смеясь, она проводила его до двери. Конечно, будут проблемы. Ей ведь придется допустить к своему телу немало жаждущих мужчин, пока она не настигнет жертву. А это утомительно. Когда за маршалом Деней закрылась дверь, майор Крушенко спросила Людмилу, в чем дело, и сразу поняла, что надо собирать чемоданы.
— Их там перестреляли как рябчиков, а нам предстоит расхлебывать эту кашу, — сказала Людмила.
— Да-а? — отозвалась майор Крушенко, ничуть не удивившись.
— Деня попал в переплет, и мы теперь его главное стратегическое оружие, — сказала Людмила, с молодых ногтей разбиравшаяся в тайных политических интригах КГБ. У Дени была репутация человека, склонного преувеличивать свои возможности, и сейчас без мудрого Василивича, способного удержать его порывы, он, безусловно, отправил своих людей на верную гибель. Или в плен. Или еще что-нибудь в этом духе. Она терпеть не могла семейные дела. Как это все нудно!
Людмила сменила косметику, намазала тело маслом для загара и провела остаток дня в неге и блаженстве, оставаясь столь же неотразимой. Краснота начала понемногу пропадать. Она намеревалась стать Далилой для американского Самсона — кем бы он ни был.
А американский президент получил первое благоприятное известие из-за рубежа с момента капитуляции Японии во второй мировой войне. Русские карательные части, известные под кодовым наименованием «Треска», похоже, прекратили свои агрессивные действия в Западной Европе. Сообщение пришло от директора ЦРУ. Государственный секретарь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Президент прочитал депешу и подождал, пока его личный врач покинет Овальный кабинет, и уж потом прокомментировал прочитанное.
Госсекретарь выразил надежду, что порез на президентском пальце очень скоро заживет.
— Да, — сказал президент, — правда, у этих одноразовых пластырей такие острые края, что, если неловко взяться, можно порезаться как о бритву.
— Но они не такие острые, как бумага, — заметил директор ЦРУ.
— Знаете, — сказал президент, — самые большие опасности подстерегают нас в привычной обстановке. Семьдесят процентов всех несчастных случаев происходит дома.
Госсекретарь с присущим ему тактом предусмотрительно и мудро решил не спрашивать президента, зачем тому понадобился одноразовый пластырь. Он заметил бутылочку мази от ожогов и тающий кубик льда в пепельнице и не пожелал услышать, что президент Соединенных Штатов Америки обжег палец о ледяной кубик.
— Ну, новости хорошие! — заявил президент, когда за врачом закрылась дверь.
— Нам пока неизвестно, по какой причине «Треска» в данный момент вышла из строя, но они, похоже, их здорово потрепали, — сказал директор ЦРУ.
— Кто? Англичане? Французы? — поинтересовался государственный секретарь.
Директор ЦРУ пожал плечами.
— Кто знает? Нам все равно ничего не скажут, пока не закончится это сенатское расследование. Кто нам теперь поверит?
— Джентльмены, — сказал президент, — это не англичане и не французы, но я не вправе сейчас говорить вам, кто или что это. Но как я говорил на последнем совещании, нам нужно было принять меры, и мы их приняли.
Госсекретарю захотелось выяснить подробности. Президент заметил, что ему нет никакой нужды это знать. И директору ЦРУ тоже.
— Кто бы это ни был, нам повезло, что они на нашей стороне, — сказал директор ЦРУ.
— И они будут на нашей стороне до тех пор, пока о них никто не знает. Спасибо, что пришли, джентльмены. Всего вам хорошего.
Президент чуть отклеил краешек пластыря от пальца, а затем посмотрел вслед уходящему государственному секретарю.
— Да, кстати, пожалуйста, попросите врача заглянуть ко мне, — попросил президент, пряча новый порез на другой руке.
В трехзвездном парижском отеле, известном своим комфортом и высоким уровнем обслуживания, Чиун размышлял о смерти их гостя, столь недолго с ними пробывшего, — того милого русского, Василия, с довольно странной фамилией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16