Как и во всех делах, прошедших за долгую жизнь
через его руки, он и в этом случае тыкался мыслями по тупикам, пятясь,
выбирался из них, чтоб выйти на узенькую тропку, в конце которой призывно
разок-другой ему взмахнет, как светлячок своими крылышками, истина... Но
был он не уверен, что сегодня набрел именно на такую тропку, скорее опять
тупичок, но это не очень обескураживало. Левин привычно успокаивал себя:
"Надо потереться и об эти стены. Меня ведь уже давно никто не торопит: ни
начальник следственного управления, ни прокурор области". Но была в этой
успокоительной фразе и доля лукавства: не так сразу и не так легко он
привык, что ему не надо утром идти на работу в прокуратуру, куда он ходил
более трех десятилетий...
Раздумья эти прервал быстро вошедший Чекирда.
- О! Ефим Захарович! Давно ждете? Что ж не позвонили загодя?
- Ничего страшного, - успокоил его Левин.
Прошли в кабинет.
- Порадуете чем-нибудь? - когда уселись, спросил Чекирда.
- Пока нет, - ответил Левин. - Как у вас движется?
- Начали отдельные монтажные работы.
- Артур Сергеевич, вот что хотел спросить: вам никто не угрожал, не
шантажировал, может есть враги или конкуренты?
- Ничего такого не было. Враги? Вроде ни с кем не враждую. Может,
завистники и есть. Но так, чтобы... Нет, явного ничего определить не могу.
- Вы кто по профессии?
- Я? - удивился вопросу Чекирда. - Кончил институт инженеров
железнодорожного транспорта. Факультет "Мосты и тоннели".
- Много мостов и тоннелей построили?
- Иронизируете? Вы в Доглядном бывали?
- Бывал.
- Железнодорожный мост через впадину и реку видели? Я один из его
проектантов... Почему вы заговорили о возможных моих врагах, шантажистах,
завистниках? Есть что-нибудь конкретное у вас?
- Ничего. В вашей профессии, очевидно, многовариантность опасна, а в
моей без нее не обойдешься... Теперь у меня такой вопрос: в ближайшее
время вы должны получать из Чехословакии какой-нибудь груз?
- Да. Порошок, из которого делается легкая прозрачная пластмасса, из
нее штампуется ящичек-соты, в каждом - десять таких гнезд, в них ставится
десять банок с пивом. В этой упаковке оно и поступает в продажу.
- В какой таре придет этот порошок?
- В трех полиэтиленовых мешках. По тридцать килограммов каждый. Это
для пробной партии.
- Когда вы ждете его?
- В конце месяца. Наши партнеры позвонят о точной дате отгрузки.
- Проследите, пожалуйста, день и час, когда мешки поступят с железной
дороги на склад. И тут же уведомите нас. Сообщите также завскладом, что
забирать будете на следующий день утром. И сделайте так, чтобы на складе
об этом знало как можно больше людей.
- Вы полагаете, что хищение электроники и краски - не случайность?
- Я уже вам говорил, что в моей профессии многовариантность -
необходимое неудобство.
- Значит, отрабатываете один из вариантов?
- Допустим.
- На чем он основан?
- Ни на чем, Артур Сергеевич. Мне пора, - Левин поднялся. - "Ну,
зануда, - подумал он, - все ему надо знать. И как я целюсь, и как
промахиваюсь, и почему..."

Вернувшись в бюро, Левин пересказал Михальченко разговор с Чекирдой,
изложил свой замысел.
- Начнем хоть с этого, - согласился Михальченко. - Время идет, а ни
я, ни вы ничего путного еще не вымучили.
- Вот именно, что не вымучили. И зацепиться не за что. Все по той же
причине: кому выгодно, ради чего совершались кражи - мы не знаем. Пойдем
наощупь. Может, вхолостую, а может, по дороге что-то полезное подвернется.
Мы сейчас с тобой, как бычки, привязаны короткой веревкой к вбитому колу:
ходим вокруг него, а кол этот - мысль, что хищения случайны. А то, что у
одного и того же владельца, да еще подряд - расценивали, как совпадение.
Крутиться вокруг этого кола можно до бесконечности, пока не свалимся. Вот
и решил я попробовать порвать эту веревку, выйти из круга и на радостях,
что освободился, побежать по первой попавшейся на глаза тропинке.
- Что ж, побегу за вами.
- Только ботагом не очень шуми, - сказал Левин...

- Слушай, забыла тебе привет передать, - сказала Ирина. - От
Туровского. Знаешь такого?
- Знаю, учились вместе. Где это тебя с ним свело? - спросил
Костюкович.
- Приходил на днях к Погосову. Принес пропуск в бассейн.
- Я его плохо знаю. Да и не виделись много лет.
- Ты сегодня на ночь идешь?
- Да.
- Я приготовлю тебе бутерброды...
Дежурств у Костюковича стало больше: кто-то ушел в отпуск, кто-то
уехал на курсы, кого-то забрали в военкоматовскую комиссию. Остальным
врачам отделения приходилось дежурить за убывших...
Ночь была теплая. Костюкович стоял у открытого окна ординаторской и
курил, а с противоположной стороны, у подъезда приемного покоя время от
времени слышался шум работающих моторов - подъезжали и, разгрузившись,
уезжали машины "скорой помощи". Окно выходило во внутренний двор. Он был
темен. Лишь в конце, где находилась подстанция "скорой", ее гаражи и
заправочные бензоколонки, ярко горели прожектора, захватывая в полосу
света отдельно стоявшее здание патологического отделения.
На дежурство сегодня он приехал на своем "жигуленке", завтра утром
сразу собирался на станцию техобслуживания - застучал задний правый
амортизатор. Вспомнив об автомобиле, забеспокоился: машину поставил во
внутреннем дворе в проеме меж двух корпусов, противоугонную скобу надел, а
вот хорошо ли запер ее, сейчас засомневался: надо бы проверить.
Он взял ключи, спустился вниз в цокольное помещение и пошел по
гулкому тоннелю, ведшему во двор. И тут на фоне привычных больничных
запахов вдруг ощутил инородный стойкий, резкий, но приятный запах лосьона.
"Кто-то прошел здесь недавно", - подумал Костюкович. Противоугонная скоба
оказалась запертой. Он глянул вдаль двора. Там по асфальтовой дорожке в
сторону патологоанатомического отделения и подстанции "скорой" двигались
две фигуры в белых халатах - мужская и женская. "Врачи со "скорой", -
решил Костюкович, - полагая, что это именно они только что перед ним
прошли по тоннелю во двор, оставив в тоннеле облачко запаха лосьона...
Костюкович вернулся в ординаторскую, включил приемник, чтоб послушать
новости по "Свободе", но едва поймал волну, подстроился, как вызвали во
2-ю терапию на консультацию...

Он спал, когда в дверь позвонили. Голова после рабочей ночи была
тяжелая, саднило затылок. С неохотой поднявшись, пошел открывать.
- Кто? - спросил хрипло и, сглотнув слюну, почувствовал боль в горле,
на задней стенке.
- Из домоуправления, печник, - отозвался голос.
- Что вам? Я не одет, - сказал Костюкович.
- Проверить тягу.
- У нас в порядке, - пытался отделаться Костюкович.
- Тогда распишитесь.
Пришлось все-таки открыть. Маленький мужичок с морщинистым лицом
протянул Костюковичу список. Ткнул пальцем в графу, где надо было
расписаться, протянул шариковую ручку.
Когда он ушел, Костюкович, как обычно после дневного сна, собрался
было в ванную почистить зубы и умыться, но передумал, очень хотелось опять
лечь, что он сделал. И понял: заболевает. Простужался он часто - донимал
трахеит, который подхватывал в больнице, где постоянная жара и сквозняки.
Сестра над ним подтрунивала, когда он всякий раз пытался вспомнить, где
мог простудиться, как будто это имело значение. Но это было уже привычкой,
и сейчас, выясняя, вспомнил, что ночью, когда вызвали в приемный покой,
потный понесся вниз, там из тоннельного перехода тянуло плотным
сквозняком...
Утром следующего дня поднялась температура - 37 и 7, он позвонил в
больницу доверенному врачу, чтоб открыли бюллетень, затем - завотделением,
предупредить, что заболел и на работу не выйдет.
- Выздоравливай побыстрей, тут по тебе главный соскучился вдруг,
дважды присылал секретаршу по твою душу, - сказал, посмеиваясь
завотделением.
- А в чем дело?
- Ты что, не знаешь его?..
- Да пошел он!.. Постарайся узнать, в чем дело.
- Попытаюсь... Будь здоров...
Проболел Костюкович неделю, простуда, как говорится, пошла вниз,
заложило грудь, он кашлял, голос сел. К концу недели полегчало, но еще два
дня, выходные - субботу и воскресенье он пробыл дома. Итого - девять дней.
В воскресенье вечером позвонил завотделением:
- Ты как, Марк?
- Уже в порядке. Завтра выхожу на работу.
- У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.
- От кого?
- Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у
главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по
заданию облздрава.
- Уже вернулся?
- Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.
- А когда же он меня искал?
- За день до отъезда в командировку... Так что завтра можешь не
спешить к нему, он тебя сам достанет... Ну, пока...
"Кто бы это мог настрочить?" - весь вечер пытался вычислить
Костюкович, но так ни к чему не пришел...
В понедельник после пятиминутки и обхода он поднялся в приемную
главного врача. Секретарша сидела за своим столиком перед пишущей
машинкой.
- У себя? - спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую
дерматином.
- Болен. Будет в среду.
- Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по
поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она
поступила...
- Хорошо, - она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.
Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал:
"Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий
день я заболел".

11
Жизнь шла по наезженному пути. Давно втянутый в него, Костюкович даже
не замечал однообразия своего быта и бытия, редко из какой-то неведомой
глубины возникал пристальный большой вопрошающий зрачок судьбы, и слышный
только Костюковичу голос ее спрашивал: "Что же будет дальше? Пока молод,
тянешь. А ближе к пятидесяти, к шестидесяти, сможешь ли выдерживать эту
беготню по больничным коридорам, бессонные ночи и долгие тяжкие дни
дежурств? Может действительно надо делать кандидатскую, чтоб уйти на
кафедру, на преподавательскую работу?" Но этот вопрошающий зрачок быстро
гас, исчезал, а его место занимали каждодневные проблемки...
Однажды около полудня в ординаторскую Костюковичу позвонили из
патологоанатомического отделения:
- Доктор Костюкович? Здравствуйте. Вас беспокоит доктор Коваль. Я
замещаю Сажи Алимовну. Она уехала на курсы. Вы очень заняты? Не могли бы
зайти сейчас?
- Я собирался пунктировать больного, - ответил он, удивляясь звонку и
просьбе. - Минут через двадцать вас устроит?
- Хорошо...
Коваль ждал его в кабинете Каширговой, сидел за ее столом, ввинчивая
докуренную сигарету в уродливую керамическую пепельницу. Два свежих окурка
уже лежали в ней.
- Что случилось, коллега? - спросил Костюкович.
- Завтра клинико-анатомическая конференция.
- Я знаю. Начмед меня предупредила, хочет рассмотреть случай с
умершим пловцом, - сказал Костюкович.
- Да. Она попросила меня взять с собой протокол вскрытия с листком
гистологических исследований. Так вот: они исчезли из архива. Лаборантка
при мне перерыла все, как в воду кануло. Хотя у нас все аккуратно - по
годам.
- Как так?! - заерзал на стуле Костюкович.
- Но это еще не конец. Исчезли блоки и стекла некропсии Зимина.
- Что же делать? - растерянно спросил Костюкович.
- Надо доложить начмеду, - жестко сказал Коваль.

- У кого ключи от архива? - спросила начмед, выслушав сообщение
патологоанатома.
- У меня и у старшей лаборантки, - ответил он.
- Как она объясняет это?
- Сама в растерянности. Клянется, что посторонних не было.
- Она давно работает у вас?
- Третий год.
- Протокол вскрытия мог попасть случайно на другой стеллаж, мало ли
куда она могла сунуть эти три листочка. Но исчезновение блоков и стекол -
это уже не случайность, - произнес Костюкович.
- Будем называть вещи своими именами, - сказала начмед. - Это не
исчезновение, а хищение. И вор знал, что брать. Да брал так, чтоб, как
говорят, с концами.
- Будем заявлять в милицию? - спросил Коваль.
- Едва ли милиция станет этим заниматься, - махнула рукой начмед. Да
и нам ни к чему реклама на весь город.
- Это явно кто-то из своих, осведомленных, что, как и где лежит. Но
ради чего? - Костюкович повернулся к Ковалю. - А может, пропал материал не
только Зимина?
- Проверить это немыслимо: в архиве хранятся блоки, стекла, протоколы
за несколько лет сотен умерших во всех отделениях больниц города, плюс
биопсийные блоки и стекла тысяч больных из этих же больниц.
- Тем более нечего нам бежать в милицию, - сказала начмед. - Они
спросят: "Что у вас пропало, кроме этого?" А мы не знаем и узнать
практически не можем. Они и разведут руками: "Помилуйте, господа! Сначала
сделайте у себя ревизию". Для них же ваш архив и подсобка гастронома одно
и то же... Но докладную вам придется написать.
- На имя главного?
- Нет, на мое. И, пожалуйста, никому ни слова. Вор не должен знать,
что мы хватились. Может, он попадется на чем-нибудь другом...

12
К полудню в воскресенье влажная духота облепила город, низкие
иссиня-черные тучи слились в одну, заволокшую небо, и, словно не выдержав
собственного веса, она сбросила на город ливневую воду, сравнявшую
тротуары и дороги сплошной рекой. Длилось это два часа. Туча поредела, в
ней появились голубые промоины, а часам к пяти небо очистилось вовсе,
засияло солнце; над травой газонов, над деревьями, от стен вымокших зданий
поднимался теплый пар.
Костюкович, начавший было красить на балконе белой краской
облупившуюся кухонную табуретку, на время дождя вынужден был прервать это
занятие и, лежа на диване, наблюдал, как сестра в халате бегала из своей
комнаты в ванную и обратно, снимала на ходу бигуди с волос, потом, видимо,
красила ногти - он почувствовал запах ацетона.
- Ты чего суетишься? - спросил Костюкович, когда увидел, что она
понесла на кухню утюг и переброшенную через руку белую блузку. - В гости
собралась, что ли?
- Я приглашена в загородный ресторан!
- В ливень!
- А меня в хорошую погоду не приглашают, - засмеялась Ирина. - В
хорошую погоду зовут двадцатилетних.
- И кто же тебя повезет в ресторан?
- Погос. Не строй удивленные глаза. А почему бы мне не пойти? Там еще
какие-то его приятели будут. Вдруг найду жениха. Мне ведь всего тридцать
восемь.
- Но ты же Погосова всерьез, кажется, не принимаешь?
- Как жениха - нет. Но с ним не скучно. У него способность обрастать
невероятным количеством разнообразных людей.
- И куда же вы едете?
- Не знаю. Погос пригласил. Вернее, какие-то друзья пригласили его. И
он явится с дамой, то есть со мной...
В очередной раз она ушла в свою комнату, и вскоре появилась оттуда
преображенная: волосы красиво уложены; в тон блузке - светло-серые брюки
из плащевой ткани, белые босоножки, на лице в меру косметики.
- Ну как, братец Иванушка? - спросила.
- Да ты у меня красавица, сестрица Аленушка. Только брюки эти уже
вышли из моды.
- А вот это меня не волнует. Если кому-нибудь понравлюсь, все равно с
меня их снимут!.. Пока! - и она, бросив за спину белую сумочку на длинном
ремешке, выпорхнула...
Красить табуретку ему перехотелось, тем более, что виднелись темные
лысины, покрывать надо еще раз, а первый слой не просох. Он вымыл кисть,
убрал банку с краской в кладовку и взялся за газеты. Но чтение не шло,
что-то отвлекало, какое-то беспокойство временами напоминало о себе. И он
понял: кража в архиве отделения патологической анатомии! Если бы он просто
услышал об этом среди прочих больничных слухов, сплетен, новостей, как
любой другой врач, он бы, может, и удивился, но через час уже забыл бы,
задерганный своими хлопотами. Но в данном случае определенным образом он
был причастен к этой истории. "Может быть, посоветоваться с Левиным?" -
вдруг осенило.
Взяв ключи и захлопнув дверь, Костюкович поднялся этажом выше,
позвонил, открыл ему сын Левина - Виталик.
- Привет, сосед. Заходи.
- Отец дома? - спросил Костюкович.
- Да. Ты к нему?
- Да, - они прошли в комнату.
- Папа, к тебе гость! - крикнул Виталик.
Из кухни вышел Левин. В домашнем одеянии - застиранной безрукавочке,
спортивных брюках с пузырями на коленях и в суконных обтершихся тапочках -
он показался сейчас Костюковичу очень постаревшим:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16