Медленно ползем в кромешной тьме и невылазной грязи. Так продолжается очень долго.
Наконец, у деревни Сосницы выбираемся на узкое булыжное шоссе, ведущее к Яжелбицам. Меня отправляют вперед. Я должен встретиться с офицерами штаба полка. Дивизион подходит к месту встречи. Здесь были уточнены задачи.
Итак, цель – Калинин, к которому со стороны Ржева устремились гитлеровцы. Кто придет раньше?
Впереди будет идти группа в составе 8-й танковой бригады, 46-го мотоциклетного полка, полка погранвойск и нашего 3-го дивизиона 3-го гвардейского минометного полка.
С рассветом в Яжелбицах выходим на Ленинградское шоссе. Разведка дивизиона идет в передовом разъезде. Шофер Ионов ловко обходит бесконечную колонну мотоциклов с колясками. Движемся с большой скоростью и быстро нагоняем колонны танковой бригады. Т-34 идут быстро, покачиваясь и гремя гусеницами, однотонно ревут КВ, изредка попадаются маленькие танкетки. К счастью, низкие плотные облака укрывают нас от воздушных глаз противника. Движемся, движемся.
К исходу дня подходим к Вышнему Волочку и сосредоточиваемся в роще. Там росли неохватные сосны метров сорока высотою.
На этом собственноручные записи Игоря Сергеевича заканчиваются. Дальше опять идет застенографированный материал.
17
Командир дивизиона послал меня в Вышний Волочек: «Езжай в клуб. Найди Кулешова. Он даст нам задание». В клубе размещался временный центр управления калининской группой войск. Там я опять встретил Ротмистрова.
Весь день тринадцатого был хмурый. Под вечер разъяснилось. В ночь на четырнадцатое мы пошли на Калинин. Вместе с нашим дивизионом шла бригада Ротмистрова. Мы пытались опередить немцев.
Меня и командира взвода управления Трещелева, моего однокашника по училищу, послали вперед. Боимся впороться в немцев. Мы договорились, что он идет сзади меня метров на сто пятьдесят. Если я подзалечу – он останется цел. Едем без фар, сильно не погонишь. Ночь. Крупными хлопьями пошел снег. Навстречу бредут беженцы. Спрашиваем, где немцы, – никто не знает. Прошли горящий Торжок. Осатанелые солдаты на КПП бьют прикладами незамаскированные фары. Миронежье, Марьино, Колесные Горки…
У Медного стало рассветать. Утром мы с Трещелевым остановились в Каликине, под самым Калинином. За нами прибыли Кулешов, Ротмистров с бригадой, наш дивизион.
На трех броневиках поехали к городу на разведку. Доехали до горбатого моста. Вылезли три идиота, достали карты. Немцы по нам и ударили. Не помню, как оказались в броневиках и рванули назад. Немцы из тридцатисемимиллиметровой пушки – шарах в мой броневик и выбили задний мост. Машина так и села. Водителя ранило в мякоть руки, он выскочил в нижний люк. Немцы полезли из кюветов. Я развернул башню – она очень легко поворачивается – и длинной очередью ударил по ним. Они попрыгали в кюветы. Тут в броневик попал второй снаряд, он загорелся. Я выбил головой верхний люк и выпрыгнул на руки в канаву. Немцы меня прозевали. Как не зацепился… Всякие ремни, карманы, автомат… За нами высыпали немцы, со взвод. Я из автомата дал по ним длинную очередь над шоссе, метров с семидесяти. По-моему, двое упали, остальные залегли. Кричу водителю: «Беги!». Какой толк от него с наганом. Он – в кусты. Бежал-таки быстро, несмотря на ранение. Я выпустил по немцам несколько очередей и побежал за ним.
За поворотом стоят наши два броневика. Командир роты имел глупость спросить: «Где машина?». Над лесом уже дым поднялся. «Вон твоя машина!» Мы сели на броню и поехали назад. Тут я почувствовал, что сжег ноги. У меня сгорели штаны на ляжках. С тех пор здесь волосы не растут. ( Игорь Сергеевич похлопал по ногам. )
Немцы вышли на северную окраину Калинина к вечеру тринадцатого октября. Мы опоздали на день – подошли утром четырнадцатого. Если бы мы пришли на день раньше и зацепились, то, может быть, немцы и не взяли бы город.
К частям, пришедшим от Вышнего Волочка, здесь присоединились остатки какого-то пехотного полка. Этими силами мы попытались с ходу взять город. Часов шесть шел бой. Начался он хорошо. Ворвались в город через рощу, где раньше были гулянья. Здесь какая-то белая лошадь чуть не оказалась у меня на капоте. Наши две батареи удачно ударили по роще – там были немцы, КВ пошли вперед… Но очень скоро кончились боеприпасы, и нас вышибли из города.
Ротмистров и другое начальство стояли в Каликине. Меня послали к городу посмотреть, как там пехотинцы. Я шел по лесу. Нарвался на сбитого немецкого летчика. Худенький блондинчик, в какой-то курточке, без шлема. Он заблудился и бродил по лесу. Стал с перепугу в меня стрелять – я даже свиста пуль не слышал. Я прострелил ему мякоть под мышкой. Привел его в Каликино. Он заледенел ужасно: в этот день как раз пошел снег. Отдали ему пояс. Он удивился: «Разве пленному можно?» Дали какое-то одеялишко и отправили в тыл. Напоследок он мне из машины улыбнулся и помахал рукой. По-моему, он был счастлив, что его нашли в лесу. Страшно смешно…
Немцы в Каликине бросили сорокасемимиллиметровую французскую пушку. Я ж артиллерист, да к тому же мальчишка. Любопытно. Все повертел. «Дай, – думаю, – стрельну в ту сторону». Только нацелился – а от Калинина выскакивает к нам немецкий штабной автобус. А вот и цель! Живо прицелился и выстрелил. ( Игорь Сергеевич изобразил, как жмет на гашетку. )
Снаряд попал в верхушку радиатора. Шофер был убит. Выскочил офицер – под машину и стал отстреливаться. Да так бьет метко. Чуть высунешься – чирк над головой.
Я говорю: «Ребята, отвлекайте». Сам по канаве подобрался сзади и под машиной насел на него. Он оказался очень силен, зараза. Ударил меня об днище машины, и мы выкатились из под нее. Никак не могу его взять. А я в артучилище занимался джиу-джитсу. Взял его на прием: зацепил одной ногой за пятки, а другой подсек под коленки. Он упал, я – на него, и мы опять покатились. Ребята подбежали, стоят вокруг – зло берет. Потом они все разом навалились, чуть меня не придушили.
Офицер оказался обер-лейтенантом. Два креста, один за Крит. В автобусе полно всяких документов. Набрали целый рюкзак. А мое начальство их не берет: «Раз ты взял – ты и отвезешь. Езжай в Вышний Волочек».
Приехал туда, во временный пункт управления. Меня принял полковник Рухле. Борода – во! В полгруди. Я ему высыпал все бумаги из рюкзака на стол. «Ты что ж это делаешь?!» – «Вам нужны бумаги, а мне нужен сидор». Он рассмеялся. Сказал: «Спасибо, голубчик».
Я эти дни был с начальством. Нашей группой сначала командовал Ватутин. Были еще Кулешов, Ротмистров. Охраны у них не было никакой – одни адъютанты. У Кулешова адъютантом был мой однокашник Игорь Ковшин. Красивый парень. Погиб. Командир дивизиона сказал мне: «Береги начальство. Чтобы с ними ничего не случилось!» А у меня пятнадцать разведчиков. По тому времени мы были очень хорошо вооружены. У всех автоматы. Зеленая полуторка, крытая брезентом. Под кузовом – два дополнительных бака на 1200 километров ходу. Сами сделали.
Как вошли в Каликино, нечего было есть. Там птицесовхоз. Уток полон двор, видимо-невидимо, белое море. Один сторож. Говорит: «Ребята, ешьте. Все равно немцы сожрут».
Захожу на кухню. Там перьев! Невероятно! Ребята уток дерут. Добыли чугун – не охватить. Наварили, объелись. Сидим на кухне, в доме, где стоял Ротмистров. Мы все время были при нем. Я даже дом в Каликине помню: слева, если от Ленинграда.
Появляется Ватутин. Попросил у Ротмистрова поесть. Тот: «У тебя есть что, адъютант?» – «Да, баночка консервов». Ватутин поворачивается к нам: «Есть хочу».
Я спрашиваю: «Ребята, осталось еще?» Хлопцы отвечают: «Да пускай едят». Ватутин театрально засучил рукав шинели и, пробив толстый слой жира, достал рукой из котла утку. Потом всех от этой жирной пищи ужасно несло.
Ватутин мне очень нравился. С ним было как-то легко. С юмором, необыкновенно спокойный – это тогда-то!
Ротмистров тоже был абсолютно невозмутим. Единственно – очень плохо видел. Под Каликином нас обстреляли самолеты. Пришлось попадать в кюветы с водой. У Ротмистрова очки зацепились за сучок и слетели. Встает: «Ребята, я ничего не вижу. Вместо вас – какие-то серые кульки». Мы засучили рукава, стали шарить в кювете. Нашли.
Два дня мы вели какие-то непонятные бои с севера от Калинина. Была какая-то свалка. В Дорошихе, слева от Каликина, наша третья батарея шестнадцатого октября попала в переплет. Она пошла стрелять проселком, вдоль длинного какого-то забора. Но стрелять ей не дали. Подошли легкие немецкие танки, вшивенькие Т-1. Три установки развернулись и ушли назад. Четвертая, пока разворачивалась, заглохла. Танк встал в воротах, выстрелил, пробил броневой щит над кабиной. Снаряды на установке не сдетонировали. Мои ребята и я были у забора. Немцы хотели взять установку. Немец крикнул: «Рус, сдавайся!» Командир взвода Камушкин скомандовал: «Волков! Подрывай!» Волков – наш сапер, а сапер был при каждой машине на случай подрыва. Пятьдесят килограммов тола клали сверху на заряды, пятьдесят лежали внутри. Волков и Камушкин подожгли шнур и побежали к забору. Немцы растерялись. У них были одни танкисты. Камушкин подбежал к забору и стал всех подсаживать через него. Очень он был силен и спортивен. Прыгнул сам, перекинул левую ногу, потом правую – и в этот момент в ногу попала пуля. Он свалился к нам на руки.
И тут жахнуло! Сто килограммов тротила и заряды двенадцати снарядов. Мне показалось – упало небо. Нас никто не преследовал. До шоссе – метров двести, А тут уже нас ждала машина. Мы поехали в Медное, где стоял наш дивизион.
От установки, конечно, ничего не осталось. Но все равно потом Борис Караичев поехал туда на КВ и покрутился, чтобы замять остатки. С «катюшами» сначала была сугубая секретность. Нам придавали охрану. На Северо-Западном фронте дивизион охранялся батальоном, потом стала рота, потом – взвод, а под конец – не оставили никого. В первый раз немцы захватили установки под Сталинградом, в 66-м полку. Командиру этого полка Шапиро здорово попало. В 41-м году он был начштаба полка у Гражданкина.
18
В тот же день под вечер командир дивизиона послал меня в Каликино – к Ротмистрову за указаниями. Там я попал на военный совет. Его вел Ватутин. Обсуждалось, что будут делать немцы. Ватутин обратился ко мне: «Ты здесь самый младший, будешь говорить первым». Я стал отнекиваться. Он нажал: «Говори хоть глупость».
Я сказал, что на месте немцев я бы прошел один мост через Тверцу в Медном и остановился в Марьине, чтобы не проходить второй мост через Логовеж и не увеличивать риск вдвое. Ротмистрову мой прогноз не понравился: «Да ну, чепуху он городит». Ватутин возразил ему: «Мы с тобой живем старыми понятиями. Навоевали их в другое время. А он воюет первый раз и приобретает новый опыт. И он, быть может, прав».
Так на другой день и случилось. Я стал понимать войну. Немцы тогда ходили только по шоссе. Явно нас покупали, брали на арапа.
А пока что Ротмистров мне сказал: «Уводите дивизион за Тверцу». Дивизион отошел за Тверцу через медновский мост и встал километра через три – в леске около шоссе поблизости от Ямка. Рядом с нами, около Ямка, стоял гаубичный полк. Он был приписан к 133-й Сибирской дивизии, которая шла с севера к Калинину. Опередив свою дивизию, полк пришел к нам к вечеру тринадцатого октября. Когда мы отходили от Медного к Ямку, командир этого полка майор Прудников ушел влево в лес. Встал лагерем, выставил дозоры. Спокойно пережидал, пока не подошла его дивизия. Потом полк вышел из леса в полном порядке. Все побритые, в чистых подворотничках. Прудников был прекрасный офицер. Понимал развитие событий и что надо делать.
Прудников чуть позже погиб. Под Шаблиным, почти при мне. Он сидел в избе, и мина разорвалась на подоконнике. Тут же вхожу я…
Семнадцатого утром я был в Медном. Летают бумажки – и никого. Бригада Ротмистрова без боеприпасов. Их тылы за Марьиным, километрах в пятнадцати к Ленинграду. Откуда-то появился здоровенный боров. Ротмистров кричит мне: «Хорошая свинья! Ничья! Стреляй!» Протягивает мне свой маузер. Я выстрелил в борова. Стали затаскивать его в кузов. Слышим – грохот. Из-за поворота, от Калинина, появился немецкий танк. Мы рванули с места, не успев втащить борова. Ребята держат его за ноги, он болтается за машиной.
Мы удрали за поворот, вскочили на мост через Тверцу и умчались. Танк за нами не пошел. Может быть, это был дозорный основной танковой группы.
Этот боров меня спас. Мы отвезли его в рощу за Ямком, где стоял дивизион. Свалили на землю, хотели опалить и разделать. Тут налетели штук тридцать «юнкерсов». Стали бомбить. Я лежал рядом с кабаном. Бомба упала по другую сторону от него метрах в пяти-шести. Все осколки пришлись в борова, порвало ему всю спину. Потом я перебегал под бомбежкой, не успел залечь. Когда рядом разорвалась бомба килограммов на пятьдесят, я стоял на коленях. Увидел – поднялась стена. Все красное-красное, и я куда-то лечу.
Сильно контузило. Вся левая сторона: шея, щека, рука, левый бок – был сплошной кровоподтек вишневого цвета. Левая рука не слушалась, как потом после инсульта. Стрелял из автомата без нее. На мне была хорошая венгерка. Пять или шесть осколков прорвали на ней по касательной всю спину, но подкладка уцелела. Я ее посмотрел и выкинул. Два осколка пробили фуражку.
Немцев явно кто-то наводил: уж больно точно бомбили. В дивизионе ранило пять человек и сгорела одна зенитная установка.
В дивизионе был взвод малой зенитной артиллерии. Пятнадцатого он сбил «юнкерса». По этому поводу смеялись: попали, когда тот сам сел на ствол. «Юнкерс» был метрах в ста от установки и упал, как топор. Комвзвода Руденко, его звали «русский офицер», и его зам Хабибулин устроили по этому поводу страшный выпивон.
После бомбежки немцы двинули танки. Вообще у них хорошо было отлажено взаимодействие. У нас за всю войну так и не наладилось. Особенно трудно стыковаться с авиацией. Вроде, и рации были неплохие. Часто слышишь, как переговариваются истребители или штурмовики, а связаться с ними не получалось.
Мимо нас по шоссе прошли на Марьино три группы танков по восемь штук. Я сидел совсем рядом от шоссе, за кустом. В люке переднего танка стоял офицер в черной кожаной куртке, черном берете, в белоснежной сорочке. Похоже было, что он сам себе очень нравился.
Мы тут сваляли дурака. Если бы поставили здесь артиллерийский дивизион, то танки эти мы бы расчихвостили.
Разметав сводный отряд, слепленный из бригады Ротмистрова, дивизиона Игоря Косова и разрозненных пехотных частей, немецкая танковая колонна прошла через Ямок на север.
А слева от Ленинградского шоссе, в каком-нибудь километре от Ямка, вот уже год лежали в братских могилах тысячи польских офицеров.
Уходивших с боями от немцев на восток в тридцать девятом. Сложивших оружие перед Красной Армией. Расстрелянных здесь НКВД в сороковом. Как в Катыни…
О чем шептались бесплотные тени польских майоров, капитанов, хорунжих, прислушиваясь ко вновь наползающему на них лязганью гусениц немецких танков? О чьем поражении молились их неупокоенные души?
После того как немецкие танки прошли мимо нас на Марьино, командир дивизиона послал меня в обратную сторону, к Медному: «Поезжай, выясни, что и как». Я мотнулся на машине со своими ребятами.
Метров через восемьсот, на перекрестке перед медновским мостом, увидел Ротмистрова, Кулешова и Конева. Все трое – будущие маршалы.
Как раз семнадцатого октября был образован Калининский фронт, и Конев назначен его командующим. Он этим утром прилетел на У-2 и сел на поле. К нему перешло командование нашей группой. Конева я тут увидел в первый раз.
Начальство решало, как за танками не пустить пехоту. Конев сказал: «Надо подержать этот перекресток». Кулешов показал на меня: «Вот он и подержит». Дали мне два ручных пулемета.
Эта сцена у медновского моста потрясает. Только что, всего две недели назад, Конев, щит столицы, командующий Западным фронтом, повелевал могучей силой – шестью армиями, сотнями тысяч солдат, офицеров, генералов…
Все рухнуло, как в страшном сне, – и вот Конев на безмерно сузившемся пятачке его возможностей ставит боевую задачу перед залетной стайкой косовских хлопцев.
Жуков, спасший тогда Конева от Верховной кары, анализировал после войны причины октябрьской катастрофы: «Я не могу умолчать, сколь неповоротливо оказалось командование западным фронтом, в чем виноват, прежде всего, командующий Конев».
На спуске с медновского моста лес не подходит к шоссе. Но там были какие-то песчаные карьеры, справа от спуска. В них мы и устроили засаду.
Немцы ехали на двух могучих дизелях, «маннах», метрах в десяти друг от друга. Рота, которая была нужна в Марьине, по шестидесяти человек в машине, вплотную, плечо к плечу. Немцы катили очень самонадеянно, и очень удобно было стрелять.
Мы стали бить по брезентам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Наконец, у деревни Сосницы выбираемся на узкое булыжное шоссе, ведущее к Яжелбицам. Меня отправляют вперед. Я должен встретиться с офицерами штаба полка. Дивизион подходит к месту встречи. Здесь были уточнены задачи.
Итак, цель – Калинин, к которому со стороны Ржева устремились гитлеровцы. Кто придет раньше?
Впереди будет идти группа в составе 8-й танковой бригады, 46-го мотоциклетного полка, полка погранвойск и нашего 3-го дивизиона 3-го гвардейского минометного полка.
С рассветом в Яжелбицах выходим на Ленинградское шоссе. Разведка дивизиона идет в передовом разъезде. Шофер Ионов ловко обходит бесконечную колонну мотоциклов с колясками. Движемся с большой скоростью и быстро нагоняем колонны танковой бригады. Т-34 идут быстро, покачиваясь и гремя гусеницами, однотонно ревут КВ, изредка попадаются маленькие танкетки. К счастью, низкие плотные облака укрывают нас от воздушных глаз противника. Движемся, движемся.
К исходу дня подходим к Вышнему Волочку и сосредоточиваемся в роще. Там росли неохватные сосны метров сорока высотою.
На этом собственноручные записи Игоря Сергеевича заканчиваются. Дальше опять идет застенографированный материал.
17
Командир дивизиона послал меня в Вышний Волочек: «Езжай в клуб. Найди Кулешова. Он даст нам задание». В клубе размещался временный центр управления калининской группой войск. Там я опять встретил Ротмистрова.
Весь день тринадцатого был хмурый. Под вечер разъяснилось. В ночь на четырнадцатое мы пошли на Калинин. Вместе с нашим дивизионом шла бригада Ротмистрова. Мы пытались опередить немцев.
Меня и командира взвода управления Трещелева, моего однокашника по училищу, послали вперед. Боимся впороться в немцев. Мы договорились, что он идет сзади меня метров на сто пятьдесят. Если я подзалечу – он останется цел. Едем без фар, сильно не погонишь. Ночь. Крупными хлопьями пошел снег. Навстречу бредут беженцы. Спрашиваем, где немцы, – никто не знает. Прошли горящий Торжок. Осатанелые солдаты на КПП бьют прикладами незамаскированные фары. Миронежье, Марьино, Колесные Горки…
У Медного стало рассветать. Утром мы с Трещелевым остановились в Каликине, под самым Калинином. За нами прибыли Кулешов, Ротмистров с бригадой, наш дивизион.
На трех броневиках поехали к городу на разведку. Доехали до горбатого моста. Вылезли три идиота, достали карты. Немцы по нам и ударили. Не помню, как оказались в броневиках и рванули назад. Немцы из тридцатисемимиллиметровой пушки – шарах в мой броневик и выбили задний мост. Машина так и села. Водителя ранило в мякоть руки, он выскочил в нижний люк. Немцы полезли из кюветов. Я развернул башню – она очень легко поворачивается – и длинной очередью ударил по ним. Они попрыгали в кюветы. Тут в броневик попал второй снаряд, он загорелся. Я выбил головой верхний люк и выпрыгнул на руки в канаву. Немцы меня прозевали. Как не зацепился… Всякие ремни, карманы, автомат… За нами высыпали немцы, со взвод. Я из автомата дал по ним длинную очередь над шоссе, метров с семидесяти. По-моему, двое упали, остальные залегли. Кричу водителю: «Беги!». Какой толк от него с наганом. Он – в кусты. Бежал-таки быстро, несмотря на ранение. Я выпустил по немцам несколько очередей и побежал за ним.
За поворотом стоят наши два броневика. Командир роты имел глупость спросить: «Где машина?». Над лесом уже дым поднялся. «Вон твоя машина!» Мы сели на броню и поехали назад. Тут я почувствовал, что сжег ноги. У меня сгорели штаны на ляжках. С тех пор здесь волосы не растут. ( Игорь Сергеевич похлопал по ногам. )
Немцы вышли на северную окраину Калинина к вечеру тринадцатого октября. Мы опоздали на день – подошли утром четырнадцатого. Если бы мы пришли на день раньше и зацепились, то, может быть, немцы и не взяли бы город.
К частям, пришедшим от Вышнего Волочка, здесь присоединились остатки какого-то пехотного полка. Этими силами мы попытались с ходу взять город. Часов шесть шел бой. Начался он хорошо. Ворвались в город через рощу, где раньше были гулянья. Здесь какая-то белая лошадь чуть не оказалась у меня на капоте. Наши две батареи удачно ударили по роще – там были немцы, КВ пошли вперед… Но очень скоро кончились боеприпасы, и нас вышибли из города.
Ротмистров и другое начальство стояли в Каликине. Меня послали к городу посмотреть, как там пехотинцы. Я шел по лесу. Нарвался на сбитого немецкого летчика. Худенький блондинчик, в какой-то курточке, без шлема. Он заблудился и бродил по лесу. Стал с перепугу в меня стрелять – я даже свиста пуль не слышал. Я прострелил ему мякоть под мышкой. Привел его в Каликино. Он заледенел ужасно: в этот день как раз пошел снег. Отдали ему пояс. Он удивился: «Разве пленному можно?» Дали какое-то одеялишко и отправили в тыл. Напоследок он мне из машины улыбнулся и помахал рукой. По-моему, он был счастлив, что его нашли в лесу. Страшно смешно…
Немцы в Каликине бросили сорокасемимиллиметровую французскую пушку. Я ж артиллерист, да к тому же мальчишка. Любопытно. Все повертел. «Дай, – думаю, – стрельну в ту сторону». Только нацелился – а от Калинина выскакивает к нам немецкий штабной автобус. А вот и цель! Живо прицелился и выстрелил. ( Игорь Сергеевич изобразил, как жмет на гашетку. )
Снаряд попал в верхушку радиатора. Шофер был убит. Выскочил офицер – под машину и стал отстреливаться. Да так бьет метко. Чуть высунешься – чирк над головой.
Я говорю: «Ребята, отвлекайте». Сам по канаве подобрался сзади и под машиной насел на него. Он оказался очень силен, зараза. Ударил меня об днище машины, и мы выкатились из под нее. Никак не могу его взять. А я в артучилище занимался джиу-джитсу. Взял его на прием: зацепил одной ногой за пятки, а другой подсек под коленки. Он упал, я – на него, и мы опять покатились. Ребята подбежали, стоят вокруг – зло берет. Потом они все разом навалились, чуть меня не придушили.
Офицер оказался обер-лейтенантом. Два креста, один за Крит. В автобусе полно всяких документов. Набрали целый рюкзак. А мое начальство их не берет: «Раз ты взял – ты и отвезешь. Езжай в Вышний Волочек».
Приехал туда, во временный пункт управления. Меня принял полковник Рухле. Борода – во! В полгруди. Я ему высыпал все бумаги из рюкзака на стол. «Ты что ж это делаешь?!» – «Вам нужны бумаги, а мне нужен сидор». Он рассмеялся. Сказал: «Спасибо, голубчик».
Я эти дни был с начальством. Нашей группой сначала командовал Ватутин. Были еще Кулешов, Ротмистров. Охраны у них не было никакой – одни адъютанты. У Кулешова адъютантом был мой однокашник Игорь Ковшин. Красивый парень. Погиб. Командир дивизиона сказал мне: «Береги начальство. Чтобы с ними ничего не случилось!» А у меня пятнадцать разведчиков. По тому времени мы были очень хорошо вооружены. У всех автоматы. Зеленая полуторка, крытая брезентом. Под кузовом – два дополнительных бака на 1200 километров ходу. Сами сделали.
Как вошли в Каликино, нечего было есть. Там птицесовхоз. Уток полон двор, видимо-невидимо, белое море. Один сторож. Говорит: «Ребята, ешьте. Все равно немцы сожрут».
Захожу на кухню. Там перьев! Невероятно! Ребята уток дерут. Добыли чугун – не охватить. Наварили, объелись. Сидим на кухне, в доме, где стоял Ротмистров. Мы все время были при нем. Я даже дом в Каликине помню: слева, если от Ленинграда.
Появляется Ватутин. Попросил у Ротмистрова поесть. Тот: «У тебя есть что, адъютант?» – «Да, баночка консервов». Ватутин поворачивается к нам: «Есть хочу».
Я спрашиваю: «Ребята, осталось еще?» Хлопцы отвечают: «Да пускай едят». Ватутин театрально засучил рукав шинели и, пробив толстый слой жира, достал рукой из котла утку. Потом всех от этой жирной пищи ужасно несло.
Ватутин мне очень нравился. С ним было как-то легко. С юмором, необыкновенно спокойный – это тогда-то!
Ротмистров тоже был абсолютно невозмутим. Единственно – очень плохо видел. Под Каликином нас обстреляли самолеты. Пришлось попадать в кюветы с водой. У Ротмистрова очки зацепились за сучок и слетели. Встает: «Ребята, я ничего не вижу. Вместо вас – какие-то серые кульки». Мы засучили рукава, стали шарить в кювете. Нашли.
Два дня мы вели какие-то непонятные бои с севера от Калинина. Была какая-то свалка. В Дорошихе, слева от Каликина, наша третья батарея шестнадцатого октября попала в переплет. Она пошла стрелять проселком, вдоль длинного какого-то забора. Но стрелять ей не дали. Подошли легкие немецкие танки, вшивенькие Т-1. Три установки развернулись и ушли назад. Четвертая, пока разворачивалась, заглохла. Танк встал в воротах, выстрелил, пробил броневой щит над кабиной. Снаряды на установке не сдетонировали. Мои ребята и я были у забора. Немцы хотели взять установку. Немец крикнул: «Рус, сдавайся!» Командир взвода Камушкин скомандовал: «Волков! Подрывай!» Волков – наш сапер, а сапер был при каждой машине на случай подрыва. Пятьдесят килограммов тола клали сверху на заряды, пятьдесят лежали внутри. Волков и Камушкин подожгли шнур и побежали к забору. Немцы растерялись. У них были одни танкисты. Камушкин подбежал к забору и стал всех подсаживать через него. Очень он был силен и спортивен. Прыгнул сам, перекинул левую ногу, потом правую – и в этот момент в ногу попала пуля. Он свалился к нам на руки.
И тут жахнуло! Сто килограммов тротила и заряды двенадцати снарядов. Мне показалось – упало небо. Нас никто не преследовал. До шоссе – метров двести, А тут уже нас ждала машина. Мы поехали в Медное, где стоял наш дивизион.
От установки, конечно, ничего не осталось. Но все равно потом Борис Караичев поехал туда на КВ и покрутился, чтобы замять остатки. С «катюшами» сначала была сугубая секретность. Нам придавали охрану. На Северо-Западном фронте дивизион охранялся батальоном, потом стала рота, потом – взвод, а под конец – не оставили никого. В первый раз немцы захватили установки под Сталинградом, в 66-м полку. Командиру этого полка Шапиро здорово попало. В 41-м году он был начштаба полка у Гражданкина.
18
В тот же день под вечер командир дивизиона послал меня в Каликино – к Ротмистрову за указаниями. Там я попал на военный совет. Его вел Ватутин. Обсуждалось, что будут делать немцы. Ватутин обратился ко мне: «Ты здесь самый младший, будешь говорить первым». Я стал отнекиваться. Он нажал: «Говори хоть глупость».
Я сказал, что на месте немцев я бы прошел один мост через Тверцу в Медном и остановился в Марьине, чтобы не проходить второй мост через Логовеж и не увеличивать риск вдвое. Ротмистрову мой прогноз не понравился: «Да ну, чепуху он городит». Ватутин возразил ему: «Мы с тобой живем старыми понятиями. Навоевали их в другое время. А он воюет первый раз и приобретает новый опыт. И он, быть может, прав».
Так на другой день и случилось. Я стал понимать войну. Немцы тогда ходили только по шоссе. Явно нас покупали, брали на арапа.
А пока что Ротмистров мне сказал: «Уводите дивизион за Тверцу». Дивизион отошел за Тверцу через медновский мост и встал километра через три – в леске около шоссе поблизости от Ямка. Рядом с нами, около Ямка, стоял гаубичный полк. Он был приписан к 133-й Сибирской дивизии, которая шла с севера к Калинину. Опередив свою дивизию, полк пришел к нам к вечеру тринадцатого октября. Когда мы отходили от Медного к Ямку, командир этого полка майор Прудников ушел влево в лес. Встал лагерем, выставил дозоры. Спокойно пережидал, пока не подошла его дивизия. Потом полк вышел из леса в полном порядке. Все побритые, в чистых подворотничках. Прудников был прекрасный офицер. Понимал развитие событий и что надо делать.
Прудников чуть позже погиб. Под Шаблиным, почти при мне. Он сидел в избе, и мина разорвалась на подоконнике. Тут же вхожу я…
Семнадцатого утром я был в Медном. Летают бумажки – и никого. Бригада Ротмистрова без боеприпасов. Их тылы за Марьиным, километрах в пятнадцати к Ленинграду. Откуда-то появился здоровенный боров. Ротмистров кричит мне: «Хорошая свинья! Ничья! Стреляй!» Протягивает мне свой маузер. Я выстрелил в борова. Стали затаскивать его в кузов. Слышим – грохот. Из-за поворота, от Калинина, появился немецкий танк. Мы рванули с места, не успев втащить борова. Ребята держат его за ноги, он болтается за машиной.
Мы удрали за поворот, вскочили на мост через Тверцу и умчались. Танк за нами не пошел. Может быть, это был дозорный основной танковой группы.
Этот боров меня спас. Мы отвезли его в рощу за Ямком, где стоял дивизион. Свалили на землю, хотели опалить и разделать. Тут налетели штук тридцать «юнкерсов». Стали бомбить. Я лежал рядом с кабаном. Бомба упала по другую сторону от него метрах в пяти-шести. Все осколки пришлись в борова, порвало ему всю спину. Потом я перебегал под бомбежкой, не успел залечь. Когда рядом разорвалась бомба килограммов на пятьдесят, я стоял на коленях. Увидел – поднялась стена. Все красное-красное, и я куда-то лечу.
Сильно контузило. Вся левая сторона: шея, щека, рука, левый бок – был сплошной кровоподтек вишневого цвета. Левая рука не слушалась, как потом после инсульта. Стрелял из автомата без нее. На мне была хорошая венгерка. Пять или шесть осколков прорвали на ней по касательной всю спину, но подкладка уцелела. Я ее посмотрел и выкинул. Два осколка пробили фуражку.
Немцев явно кто-то наводил: уж больно точно бомбили. В дивизионе ранило пять человек и сгорела одна зенитная установка.
В дивизионе был взвод малой зенитной артиллерии. Пятнадцатого он сбил «юнкерса». По этому поводу смеялись: попали, когда тот сам сел на ствол. «Юнкерс» был метрах в ста от установки и упал, как топор. Комвзвода Руденко, его звали «русский офицер», и его зам Хабибулин устроили по этому поводу страшный выпивон.
После бомбежки немцы двинули танки. Вообще у них хорошо было отлажено взаимодействие. У нас за всю войну так и не наладилось. Особенно трудно стыковаться с авиацией. Вроде, и рации были неплохие. Часто слышишь, как переговариваются истребители или штурмовики, а связаться с ними не получалось.
Мимо нас по шоссе прошли на Марьино три группы танков по восемь штук. Я сидел совсем рядом от шоссе, за кустом. В люке переднего танка стоял офицер в черной кожаной куртке, черном берете, в белоснежной сорочке. Похоже было, что он сам себе очень нравился.
Мы тут сваляли дурака. Если бы поставили здесь артиллерийский дивизион, то танки эти мы бы расчихвостили.
Разметав сводный отряд, слепленный из бригады Ротмистрова, дивизиона Игоря Косова и разрозненных пехотных частей, немецкая танковая колонна прошла через Ямок на север.
А слева от Ленинградского шоссе, в каком-нибудь километре от Ямка, вот уже год лежали в братских могилах тысячи польских офицеров.
Уходивших с боями от немцев на восток в тридцать девятом. Сложивших оружие перед Красной Армией. Расстрелянных здесь НКВД в сороковом. Как в Катыни…
О чем шептались бесплотные тени польских майоров, капитанов, хорунжих, прислушиваясь ко вновь наползающему на них лязганью гусениц немецких танков? О чьем поражении молились их неупокоенные души?
После того как немецкие танки прошли мимо нас на Марьино, командир дивизиона послал меня в обратную сторону, к Медному: «Поезжай, выясни, что и как». Я мотнулся на машине со своими ребятами.
Метров через восемьсот, на перекрестке перед медновским мостом, увидел Ротмистрова, Кулешова и Конева. Все трое – будущие маршалы.
Как раз семнадцатого октября был образован Калининский фронт, и Конев назначен его командующим. Он этим утром прилетел на У-2 и сел на поле. К нему перешло командование нашей группой. Конева я тут увидел в первый раз.
Начальство решало, как за танками не пустить пехоту. Конев сказал: «Надо подержать этот перекресток». Кулешов показал на меня: «Вот он и подержит». Дали мне два ручных пулемета.
Эта сцена у медновского моста потрясает. Только что, всего две недели назад, Конев, щит столицы, командующий Западным фронтом, повелевал могучей силой – шестью армиями, сотнями тысяч солдат, офицеров, генералов…
Все рухнуло, как в страшном сне, – и вот Конев на безмерно сузившемся пятачке его возможностей ставит боевую задачу перед залетной стайкой косовских хлопцев.
Жуков, спасший тогда Конева от Верховной кары, анализировал после войны причины октябрьской катастрофы: «Я не могу умолчать, сколь неповоротливо оказалось командование западным фронтом, в чем виноват, прежде всего, командующий Конев».
На спуске с медновского моста лес не подходит к шоссе. Но там были какие-то песчаные карьеры, справа от спуска. В них мы и устроили засаду.
Немцы ехали на двух могучих дизелях, «маннах», метрах в десяти друг от друга. Рота, которая была нужна в Марьине, по шестидесяти человек в машине, вплотную, плечо к плечу. Немцы катили очень самонадеянно, и очень удобно было стрелять.
Мы стали бить по брезентам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27