Почему ты так долго не писал? Это ж просто неприлично.
После первых приветствий я подал ему рекомендательное письмо и сказал:
– Пожалуйста, прочти это. Только постарайся не удивляться прочитанному. Все это правда.
Зина, сестра Антона, как раз зашла в свою комнату переодеваться и не заметила столь странного поведения гостя при встрече с давним другом. Столь же удивлённый Антон тут же вскрыл конверт и углубился в чтение. Это продолжалось минут пять, в течение которых я успел прослушать весь выпуск новостей: сообщали о терактах голлистов в Нормандии, об успехах повстанцев на Филиппинах и о спуске на воду нового ядерного авианосца в Северодвинске. По мере того, как Антон читал, его лицо приобретало выражение, подобное выражению лица всех людей, посвященных в мою тайну: он соизмерял прочитанное со своим представлением о мире. Соображал он, видимо, быстрее, чем все они вместе взятые, ибо к концу чтения у него уже была точка зрения на это происшествие.
– Поздравляю вас, сударь, – сказал он мне, складывая письмо.
– С чем? – не совсем понял я.
– Если бы вы пожелали, вы могли бы играть огромную роль в нашей политике.
Еще и луна не сменилась, а меня вновь втягивали в политические игрища. Я запротестовал:
– Я нетщеславен. К тому же близкое знакомство с вашими спецслужбами отбило у меня последние крохи политического авантюризма.
– Вас, конечно, воспринимали как аномалию… – начал было Антон, но тут вышла Зина, и он резко сменил карты. – Ну и что там у вас, в Питере? До нас дошли слухи о всяких вылазках… этих… недобитых… я о троцкистах говорю.
Я в точности уразумел намек и, как ни в чем не бывало, стал играть роль заправского советского Вальдемара, подражая его словоохотливости и вычурности стиля. Мы перешли в просторную кухню. Я достал подарки всем домочадцам (их родителей не было дома). Антон последний раз встречался со мной (то есть с Вальдемаром) на моей (то есть вальдемаровой) свадьбе, и еще ничего не знал о двух вояжах Вальдемара в Германию (один из них мой). Тут я был знатоком и даже показал сохранённый мной (дедова привычка) билет «Ленинград – Берлин», а Зине, коллекционирующей путеводители по зарубежным городам (из всех заграниц она побывала лишь в Стамбуле прошлым летом), подарил путеводитель по Потсдаму.
– Ты знаешь, Антон, когда Петр I впервые приехал в Германию триста лет назад, он велел всем своим людям зашить карманы во избежание краж. И правильно сделал. Оказывается, в Германии на каждом прилавке в магазинах лежат кипы ярких буклетов (немцы не любят броских реклам и ограничиваются буклетами). В первый же день я понабрал всех подряд по одной. Через два дня решил, что этого маловато будет, и еще по одному экземпляру тяпнул. А в последний день, воровато оглядываясь на продавцов и покупателей, втихаря стянул целую пачку брошюр насчет адриатических курортов и новых сортов пива с сосисками…
– Намек ясен! – хохотнул Антон, достал из старинного шкафчика трехлитровую банку пива и разлил нам по литровым кружкам, не обойдя и Зины. Банку он тут же аккуратно вымыл и поставил сушиться на сетку над раковиной.
– Но что самое замечательное, – продолжал я, – это немецкие бани. Представь себе, что какой-нибудь из твоих друзей приглашает тебя со всей своей семьей в баню, где вы и оказываетесь без различия пола и возраста. Тут уж русская икра заключает пакт с немецким пивом, а потом приглашают несовершеннолетних полек показывать «танец осы»… не при даме будь сказано…
– Да какая она дама! – Антон не воспринимал сестру всерьез. – Ну, что? говорила с математичкой?
– Да, она сказала, что если я буду заниматься все лето, то поставит четверку по алгебре.
– Вот маму и порадуй, когда придет. А сейчас брысь! У нас разговор важный.
– Ну и оставайтесь! – хмыкнула она, наряженная в красивое салатное с белым платьице, и ушла, обиженная.
Хозяин за долю секунды перевоплотился в серьезного собеседника, и, потягивая недопитое пивко, сразу заговорил о деле:
– Если тебя смущает твоя неприкаянность, могу предложить тебе должность моего секретаря. Я работаю в лектории по распространению научных знаний среди старшеклассников. Кстати, а я… я там есть?!
– Не знаю… Я никогда не был знаком с человеком, похожим на тебя. Учти, что в 41 году почти всех немцев депортировали из Европейской части СССР в Казахстан.
– А, ну в таком случае, ни меня, ни моего папы там точно нет. Мой родитель с 42-го. Стоп! Но ведь у тебя же тоже папа немец.
– Его немецкая фамилия – Блюхер. По всей видимости, никому в военном Крыму и в голову не могло прийти, что герой гражданской войны может быть немцем.
– Весьма остроумно! Ты жил этажом выше. Там сейчас обитает бывшая жена начальника вокзала, очень хорошенькая, могу познакомить…
– Успеется.
Мы еще долго сидели и обсуждали проблемы мировой политики, пока не пришли родители Антона: они были на кладбище, где покоилась недавно умершая прабабушка Антона – в последние годы жизни она сама устроила себе могилку, в ухаживании за которой проводила иногда и полдня; доходило до черного юмора: на вопрос соседки, где прабабушка, отвечали: «На своей могилке»… (Это все мне рассказывал Вальдемар, вешая на стену картину Глазунова в раме из поддельной бронзы).
Отец Антона имел фюрнаме детского психолога, и сразу становилось ясно, что с детьми ему гораздо легче общаться, чем со взрослыми. Мое появление оживило атмосферу, и после, увы, неизбежных расспросов о дороге и ценах на колбасу в Ленинграде он пригласил меня на «мировую рыбалку» и рассказал об одном сослуживце, который переехал на новую квартиру и сетовал, что у него нет кота пустить первым на порог:
– Так я ему говорю: я тебе тут в камышах штук семь-восемь – полный мешок наловлю.
После этого мы с Антоном пошли на автовокзал в другой конец города встречать его девушку, и я вновь увидел вереницу карикатур, бичующих пьянство, и старый мост, уцелевший без войны, от которого в моем мире остались лишь полуразрушенные быки. В Конке уже бултыхались купальщики, в Запорожье уезжал маршрутный «Икарус» (Хорти нормализовал отношения с СССР весной 41-го года, и венгерской стороне были возвращены реликвии революции 1848 года – трофеи русской армии).
В стороне от автовокзала действительно был юденблок, обнесенный местами поломанным дощатым забором. У забора еврейка в нарушение субботы торговала карамельными петушками. Мимо нас прошел дряхлый ветеран с целой планкой неизвестных мне наград, он опирался на блестящую палку. Сорванцового вида мальчишка в зеленой рубашке погнался за девочкой в школьном платьице. Прошли две женщины с огромными авоськами. Вдалеке милиционер прогонял хлыстом двух особенно назойливых цыганок. Он подошел к нам, кивнул Антону, как своему давнему знакомому, и поздоровался с нами за руку. Уехал автобус на Гуляй-Поле, приехал автобус из Запорожья, а девушки Антона все не было. Наконец, он позвонил ей по междугороднему телефону, и оказалось, что она и не думала еще выезжать, и будет только завтра утром.
Антон крепко, не благопристойно выругался (не в трубку) и продолжил наш обеденный разговор. Солнце уже клонилось к закату, и асфальт дорог покрылся толстыми и мерцающе-тонкими тенями.
– Но меня вот что удивляет: как же вы могли там у себя допустить распад страны? И какой страны!
– Из будущего легче судить прошлое. Но там, на месте все казалось иначе. Например, году эдак в восемьдесят девятом было само собой разумеющимся, что достаточно сбросить с себя «имперские оковы», провозгласить себя частью «демократического мира», и в следующие несколько лет экономический бум, ну, быстрый подъем, неминуемо выведет Россию на первые места в мире но потреблению и производству.
– Вы забыли элементарное правило: борьба за высокий уровень жизни – не наш козырь в соперничестве с другими империями. Я где-то недавно читал, что первое место в мире но уровню производства на душу населения занимает Ниппония – 28 тысяч долларов, на втором – Рейх – 24 тысячи, а на третьем – США – 23 тысячи долларов.
– А у… нас… сколько?
– Подсчет весьма труден, но по курсу в прошлом году было около 11 тысяч долларов на душу населения. Это при том, что у нас чистое потребление составляет 36 % национального продукта, а в США – 64, и в Рейхе – 52. Это значит, что личное потребление в СССР в три раза меньше, чем в Рейхе, и в четыре раза меньше, чем в США. А… у вас?
– В последней энциклопедии я встретил цифру 3 220 долларов на душу населения – это производство.
– М-да, доперестраивались.
– У нас все еще зависит от курса доллара. Когда я исчез, за один доллар давали около пяти тысяч рублей…
– Серьезно?! Вы как аргентинцы – оперируете миллионами?
– Не совсем миллионами. У нас средняя зарплата – семьсот тысяч рублей.
– Интересно, сколько это на наши, – Антон остановился возле дверей аптеки и занялся подсчетами в уме. – Восемьдесят пять рублей, – сообщил он через минуту. – А у нас за триста.
– Нет, с этим всем я абсолютно согласен. Но вы в более выгодном положении. Вы отгорожены от «свободного мира» двумя отличными «железными занавесами»: Рейхом и Ниппонией.
– Да нет, почему? Никакого «железного занавеса», по правде, не существует. Это троцкистский миф. Информационное пространство едино, но тут-то и оказывается, что свобода информации не только благоприятствует демократиям, но и очень вредит им. В той же Америке гораздо больше сторонников национал-социализма, чем в Рейхе – демократии. При равном уровне жизни в Рейхе и Штатах последним остается уповать в своей антигерманской пропаганде лишь на «свободу творчества», то есть доказывать бюргерам и бауэрам, что симфоническую музыку слушать «нельзя», а рэп – «можно». Но в том-то и дело, что германцы невосприимчивы к таким «доводам». Еще в прошлом веке у них сложилась концепция «культуркампфа».
– Да, все хотел спросить, почему в Африке так мало народу?
– Так это только белые. Негры в африканских странах приравниваются к животным и не учитываются при переписях. Их что-то вроде около двухсот миллионов. А в африканские страны-сателлиты Рейха переселяются венгры, французы, босняки и прочие. У Гитлера была концепция Евра-Африки. К тому же уменьшение численности негров благотворно повлияло на сохранность африканской природы: тут уж или-или.
– У нас совсем другая картина: две мировые войны опустошили Европу и стимулировали резкий количественный и качественный рост Третьего мира.
– Какого мира?
– У нас с сороковых до восьмидесятых годов весь мир делился на три части: капиталистический мир во главе с США, социалистический лагерь и так называемой «Третий мир» – страны Азии, Африки и Латинской Америки, которые часто меняли свою ориентацию с СССР на США и обратно.
– Мир у вас, однако, более примитивен, чем наш.
– Нет, почему. Третий мир очень неоднороден: китайский коммунизм – маоизм, азиатский национализм, панисламизм на Ближнем Востоке, панафриканизм. В каждой из стран – множество противоборствующих группировок, постоянные перевороты, гражданские войны.
– У нас конфликты двух видов – конфликты между сателлитами разных империй, например нашей Эфиопии и немецкой Сомали, а в Европе сторонники независимости от Германии – голлисты, титоисты. «Красные бригады» в Италии проповедуют индивидуальный террор. Их, естественно, поддерживают американцы. А наши поддерживают кубинцев и повстанцев в Латинской Америке.
– И ещё одного я не понял: как у ниппонцев появилась атомная бомба?
– Им передали ее немцы сразу же после бомбардировки Хиросимы, и ниппонцы смогли три дня спустя сбросить ее на Лос-Анджелес.
– И что с Лос-Анджелесом?
– То же самое, что и с Хиросимой. Миллион погибших сразу и сотни тысяч умерших от лучевой болезни. В США началась паника, и они вскоре заключили мир с Ниппонией. Только потом выяснилось, что это германская бомба, и что ниппонцы создали свою бомбу только в 56 году.
Так, беседуя, мы миновали летний кинотеатр, куда уже собирались зрители, заглянули в ярко освещённый книготорг – ничего интересного – прошли через пустынную площадь, на которой кто-то рассыпал воздушную кукурузу (на Украине воздушную кукурузу (по-украински: баранци) делали еще во времена Тараса Бульбы). Теплая южная ночь опускалась на землю, и уже появились первые парочки, а слева, в доме, где до революции жил поп, располагался немецкий клуб с бюстом Гебхарда Блюхера, обрамленный двумя рейсбаннерами.
– Почти в каждом украинском городе есть немецкий клуб, – сказал Антон. – А у вас, выходит, всем заправляют янки?
– К сожалению.
– Странно… Очень странно… Вальдемар прав: у вас там не правильная история…
– «Для каждой нации правильная история равноценна ста дивизиям»? – процитировал я Гитлера.
– Эх, Вальдемар, если ты думаешь, что там, где стоит статуя свободы, живут неподкупные объективисты, ты очень заблуждаешься. Один английский публицист писал: «Историю войны пишут победители».
– Это Джордж Оруэлл.
– Оруэлл? Не знаю такого. Стоп! Давай сверим: я буду называть фамилии, а ты вспоминай, есть ли эти люди у вас… Парфенов?
– Не знаю…
– Детский писатель школы Гайдара… Кнут Гамсун?
– Норвежский писатель, сочувствовал фашистам.
– Совершенно верно, только не фашистам (фашисты – это в Италии), а национал-социалистам… Невзоров.
– Есть! Он вел у нас на ЛТ патриотическую программу «600 секунд», а тут я его видел в роли телеведущего.
– Карл Готт?
– Чешский певец и киноартист…
– Немецкий, немецкий киноартист чешского происхождения. Ему сейчас за полтинник.
Тут мы подошли к празднично иллюминированному киоску у нашего дома, и он встретил здесь двух своих друзей – Стеценко и Безверхого. Безверхий написал пару фантастических новелл в стиле Лемма и предлагал их Антону в ореховскую пионерскую газету. Тот взял черновики и пообещал посодействовать.
Когда мы входили в подъезд, я сказал:
– У меня создалась такое впечатление, что в СССР живут только немцы и евреи.
Он остановился, подумал секунды три и ответил:
– По большому счету это так. Русский патриотизм безвозвратно утерян. На него ставят лишь мечтатели или фанатики. Реальных сил только две: либо евреи превратят Россию во враждебную Германии и Европе страну и погонят русских парней убивать немецких братьев, либо мы воссоединимся с Германией и Европой на принципах господства арийской расы. Видишь ли, через сто лет негры станут господствующей расой США, уже сейчас…
Навстречу нам спускалась женщина лет тридцати с чертами Эдиты Пьехи, слабо различимыми в тусклом свете лестничных лампочек, которая, видимо, слышала часть нашего разговора и была знакома с Антоном:
– Здравствуй, Антон. Что-то тебя не видать. Совсем зазнался?
– Здравствуй.
– А это кто такой красивый?
– А это тот самый Вальдемар, который ленинградец, – и Антон слегка подмигнул мне. – А это Галя.
– Очень приятно, – моя реплика.
– Надолго к нам?
– Не знаю. (Это зависело от моего прототипа на брегах Невы.)
– Ну, пока, – и она спустилась дальше.
– Это и есть бывшая жена начальника вокзала, – тихо сказал мне Антон. – Она развелась с мужем еще десять лет назад и осталась жить здесь одна в четырехкомнатной квартире.
– Десять лет назад… А сколько же ей лет?
– А сколько дашь?
– Ну, тридцать…
– Нет, ей сорок три года.
– Однако!.. Вы что? открыли секрет вечной молодости?
– Не без этого.
АВЕНТЮРА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой происходит не только то, что в ней описывается
Стремление «гуманизировать» (которое весьма наивно полагает, что решило вопрос с том, «что человечно») есть тартюфство, под прикрытием которого определенный род людей стремится достигнуть господства.
Ф.Ницше.
Сон, а я уснул буквально на полуслове (мне постелили в зале, напротив тихо рокочущего телевизора), был еще хлеще. Я познакомился с девушкой; сначала я слушал лишь ее голос, и только потом сообразил, что она находится в утробе своей матери, а я веду с нею беззаботную беседу, будто мы сидим на скамейке в парке, и ведь ей еще находиться в таком стеснительном положении еще около двух месяцев.
Я очнулся на восходе солнца, которое уже окрасило обои в зале в розовый цвет (залом в украинской квартире называется большая комната, даже одна из двух). Я умылся и пошел на кухню, где возле окна висела целая вязанка сушеных окуней и верховодок. Я съел три рыбки, запил квасом и через наушники, подсоединенные к радио, прослушал новости: Генеральный Секретарь ЦК КПСС Алексей Иванович Архипов посетил Львов и выступил перед партийной общественностью города; завтра будет уложен последний рельс на АЯМе – Амуро-Якутской Магистрали; подписано Постановление Совета Министров СССР о создании Зайсанского гидрозаповедника; Народная Армия Ирана нанесла серьезное поражение сепаратистам в районе Захедана; уже пять лет действует паромная переправа Одесса – Стамбул, приносящая сторонам огромную прибыль и сокращающая путь от Одессы до Стамбула в четыре раза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
После первых приветствий я подал ему рекомендательное письмо и сказал:
– Пожалуйста, прочти это. Только постарайся не удивляться прочитанному. Все это правда.
Зина, сестра Антона, как раз зашла в свою комнату переодеваться и не заметила столь странного поведения гостя при встрече с давним другом. Столь же удивлённый Антон тут же вскрыл конверт и углубился в чтение. Это продолжалось минут пять, в течение которых я успел прослушать весь выпуск новостей: сообщали о терактах голлистов в Нормандии, об успехах повстанцев на Филиппинах и о спуске на воду нового ядерного авианосца в Северодвинске. По мере того, как Антон читал, его лицо приобретало выражение, подобное выражению лица всех людей, посвященных в мою тайну: он соизмерял прочитанное со своим представлением о мире. Соображал он, видимо, быстрее, чем все они вместе взятые, ибо к концу чтения у него уже была точка зрения на это происшествие.
– Поздравляю вас, сударь, – сказал он мне, складывая письмо.
– С чем? – не совсем понял я.
– Если бы вы пожелали, вы могли бы играть огромную роль в нашей политике.
Еще и луна не сменилась, а меня вновь втягивали в политические игрища. Я запротестовал:
– Я нетщеславен. К тому же близкое знакомство с вашими спецслужбами отбило у меня последние крохи политического авантюризма.
– Вас, конечно, воспринимали как аномалию… – начал было Антон, но тут вышла Зина, и он резко сменил карты. – Ну и что там у вас, в Питере? До нас дошли слухи о всяких вылазках… этих… недобитых… я о троцкистах говорю.
Я в точности уразумел намек и, как ни в чем не бывало, стал играть роль заправского советского Вальдемара, подражая его словоохотливости и вычурности стиля. Мы перешли в просторную кухню. Я достал подарки всем домочадцам (их родителей не было дома). Антон последний раз встречался со мной (то есть с Вальдемаром) на моей (то есть вальдемаровой) свадьбе, и еще ничего не знал о двух вояжах Вальдемара в Германию (один из них мой). Тут я был знатоком и даже показал сохранённый мной (дедова привычка) билет «Ленинград – Берлин», а Зине, коллекционирующей путеводители по зарубежным городам (из всех заграниц она побывала лишь в Стамбуле прошлым летом), подарил путеводитель по Потсдаму.
– Ты знаешь, Антон, когда Петр I впервые приехал в Германию триста лет назад, он велел всем своим людям зашить карманы во избежание краж. И правильно сделал. Оказывается, в Германии на каждом прилавке в магазинах лежат кипы ярких буклетов (немцы не любят броских реклам и ограничиваются буклетами). В первый же день я понабрал всех подряд по одной. Через два дня решил, что этого маловато будет, и еще по одному экземпляру тяпнул. А в последний день, воровато оглядываясь на продавцов и покупателей, втихаря стянул целую пачку брошюр насчет адриатических курортов и новых сортов пива с сосисками…
– Намек ясен! – хохотнул Антон, достал из старинного шкафчика трехлитровую банку пива и разлил нам по литровым кружкам, не обойдя и Зины. Банку он тут же аккуратно вымыл и поставил сушиться на сетку над раковиной.
– Но что самое замечательное, – продолжал я, – это немецкие бани. Представь себе, что какой-нибудь из твоих друзей приглашает тебя со всей своей семьей в баню, где вы и оказываетесь без различия пола и возраста. Тут уж русская икра заключает пакт с немецким пивом, а потом приглашают несовершеннолетних полек показывать «танец осы»… не при даме будь сказано…
– Да какая она дама! – Антон не воспринимал сестру всерьез. – Ну, что? говорила с математичкой?
– Да, она сказала, что если я буду заниматься все лето, то поставит четверку по алгебре.
– Вот маму и порадуй, когда придет. А сейчас брысь! У нас разговор важный.
– Ну и оставайтесь! – хмыкнула она, наряженная в красивое салатное с белым платьице, и ушла, обиженная.
Хозяин за долю секунды перевоплотился в серьезного собеседника, и, потягивая недопитое пивко, сразу заговорил о деле:
– Если тебя смущает твоя неприкаянность, могу предложить тебе должность моего секретаря. Я работаю в лектории по распространению научных знаний среди старшеклассников. Кстати, а я… я там есть?!
– Не знаю… Я никогда не был знаком с человеком, похожим на тебя. Учти, что в 41 году почти всех немцев депортировали из Европейской части СССР в Казахстан.
– А, ну в таком случае, ни меня, ни моего папы там точно нет. Мой родитель с 42-го. Стоп! Но ведь у тебя же тоже папа немец.
– Его немецкая фамилия – Блюхер. По всей видимости, никому в военном Крыму и в голову не могло прийти, что герой гражданской войны может быть немцем.
– Весьма остроумно! Ты жил этажом выше. Там сейчас обитает бывшая жена начальника вокзала, очень хорошенькая, могу познакомить…
– Успеется.
Мы еще долго сидели и обсуждали проблемы мировой политики, пока не пришли родители Антона: они были на кладбище, где покоилась недавно умершая прабабушка Антона – в последние годы жизни она сама устроила себе могилку, в ухаживании за которой проводила иногда и полдня; доходило до черного юмора: на вопрос соседки, где прабабушка, отвечали: «На своей могилке»… (Это все мне рассказывал Вальдемар, вешая на стену картину Глазунова в раме из поддельной бронзы).
Отец Антона имел фюрнаме детского психолога, и сразу становилось ясно, что с детьми ему гораздо легче общаться, чем со взрослыми. Мое появление оживило атмосферу, и после, увы, неизбежных расспросов о дороге и ценах на колбасу в Ленинграде он пригласил меня на «мировую рыбалку» и рассказал об одном сослуживце, который переехал на новую квартиру и сетовал, что у него нет кота пустить первым на порог:
– Так я ему говорю: я тебе тут в камышах штук семь-восемь – полный мешок наловлю.
После этого мы с Антоном пошли на автовокзал в другой конец города встречать его девушку, и я вновь увидел вереницу карикатур, бичующих пьянство, и старый мост, уцелевший без войны, от которого в моем мире остались лишь полуразрушенные быки. В Конке уже бултыхались купальщики, в Запорожье уезжал маршрутный «Икарус» (Хорти нормализовал отношения с СССР весной 41-го года, и венгерской стороне были возвращены реликвии революции 1848 года – трофеи русской армии).
В стороне от автовокзала действительно был юденблок, обнесенный местами поломанным дощатым забором. У забора еврейка в нарушение субботы торговала карамельными петушками. Мимо нас прошел дряхлый ветеран с целой планкой неизвестных мне наград, он опирался на блестящую палку. Сорванцового вида мальчишка в зеленой рубашке погнался за девочкой в школьном платьице. Прошли две женщины с огромными авоськами. Вдалеке милиционер прогонял хлыстом двух особенно назойливых цыганок. Он подошел к нам, кивнул Антону, как своему давнему знакомому, и поздоровался с нами за руку. Уехал автобус на Гуляй-Поле, приехал автобус из Запорожья, а девушки Антона все не было. Наконец, он позвонил ей по междугороднему телефону, и оказалось, что она и не думала еще выезжать, и будет только завтра утром.
Антон крепко, не благопристойно выругался (не в трубку) и продолжил наш обеденный разговор. Солнце уже клонилось к закату, и асфальт дорог покрылся толстыми и мерцающе-тонкими тенями.
– Но меня вот что удивляет: как же вы могли там у себя допустить распад страны? И какой страны!
– Из будущего легче судить прошлое. Но там, на месте все казалось иначе. Например, году эдак в восемьдесят девятом было само собой разумеющимся, что достаточно сбросить с себя «имперские оковы», провозгласить себя частью «демократического мира», и в следующие несколько лет экономический бум, ну, быстрый подъем, неминуемо выведет Россию на первые места в мире но потреблению и производству.
– Вы забыли элементарное правило: борьба за высокий уровень жизни – не наш козырь в соперничестве с другими империями. Я где-то недавно читал, что первое место в мире но уровню производства на душу населения занимает Ниппония – 28 тысяч долларов, на втором – Рейх – 24 тысячи, а на третьем – США – 23 тысячи долларов.
– А у… нас… сколько?
– Подсчет весьма труден, но по курсу в прошлом году было около 11 тысяч долларов на душу населения. Это при том, что у нас чистое потребление составляет 36 % национального продукта, а в США – 64, и в Рейхе – 52. Это значит, что личное потребление в СССР в три раза меньше, чем в Рейхе, и в четыре раза меньше, чем в США. А… у вас?
– В последней энциклопедии я встретил цифру 3 220 долларов на душу населения – это производство.
– М-да, доперестраивались.
– У нас все еще зависит от курса доллара. Когда я исчез, за один доллар давали около пяти тысяч рублей…
– Серьезно?! Вы как аргентинцы – оперируете миллионами?
– Не совсем миллионами. У нас средняя зарплата – семьсот тысяч рублей.
– Интересно, сколько это на наши, – Антон остановился возле дверей аптеки и занялся подсчетами в уме. – Восемьдесят пять рублей, – сообщил он через минуту. – А у нас за триста.
– Нет, с этим всем я абсолютно согласен. Но вы в более выгодном положении. Вы отгорожены от «свободного мира» двумя отличными «железными занавесами»: Рейхом и Ниппонией.
– Да нет, почему? Никакого «железного занавеса», по правде, не существует. Это троцкистский миф. Информационное пространство едино, но тут-то и оказывается, что свобода информации не только благоприятствует демократиям, но и очень вредит им. В той же Америке гораздо больше сторонников национал-социализма, чем в Рейхе – демократии. При равном уровне жизни в Рейхе и Штатах последним остается уповать в своей антигерманской пропаганде лишь на «свободу творчества», то есть доказывать бюргерам и бауэрам, что симфоническую музыку слушать «нельзя», а рэп – «можно». Но в том-то и дело, что германцы невосприимчивы к таким «доводам». Еще в прошлом веке у них сложилась концепция «культуркампфа».
– Да, все хотел спросить, почему в Африке так мало народу?
– Так это только белые. Негры в африканских странах приравниваются к животным и не учитываются при переписях. Их что-то вроде около двухсот миллионов. А в африканские страны-сателлиты Рейха переселяются венгры, французы, босняки и прочие. У Гитлера была концепция Евра-Африки. К тому же уменьшение численности негров благотворно повлияло на сохранность африканской природы: тут уж или-или.
– У нас совсем другая картина: две мировые войны опустошили Европу и стимулировали резкий количественный и качественный рост Третьего мира.
– Какого мира?
– У нас с сороковых до восьмидесятых годов весь мир делился на три части: капиталистический мир во главе с США, социалистический лагерь и так называемой «Третий мир» – страны Азии, Африки и Латинской Америки, которые часто меняли свою ориентацию с СССР на США и обратно.
– Мир у вас, однако, более примитивен, чем наш.
– Нет, почему. Третий мир очень неоднороден: китайский коммунизм – маоизм, азиатский национализм, панисламизм на Ближнем Востоке, панафриканизм. В каждой из стран – множество противоборствующих группировок, постоянные перевороты, гражданские войны.
– У нас конфликты двух видов – конфликты между сателлитами разных империй, например нашей Эфиопии и немецкой Сомали, а в Европе сторонники независимости от Германии – голлисты, титоисты. «Красные бригады» в Италии проповедуют индивидуальный террор. Их, естественно, поддерживают американцы. А наши поддерживают кубинцев и повстанцев в Латинской Америке.
– И ещё одного я не понял: как у ниппонцев появилась атомная бомба?
– Им передали ее немцы сразу же после бомбардировки Хиросимы, и ниппонцы смогли три дня спустя сбросить ее на Лос-Анджелес.
– И что с Лос-Анджелесом?
– То же самое, что и с Хиросимой. Миллион погибших сразу и сотни тысяч умерших от лучевой болезни. В США началась паника, и они вскоре заключили мир с Ниппонией. Только потом выяснилось, что это германская бомба, и что ниппонцы создали свою бомбу только в 56 году.
Так, беседуя, мы миновали летний кинотеатр, куда уже собирались зрители, заглянули в ярко освещённый книготорг – ничего интересного – прошли через пустынную площадь, на которой кто-то рассыпал воздушную кукурузу (на Украине воздушную кукурузу (по-украински: баранци) делали еще во времена Тараса Бульбы). Теплая южная ночь опускалась на землю, и уже появились первые парочки, а слева, в доме, где до революции жил поп, располагался немецкий клуб с бюстом Гебхарда Блюхера, обрамленный двумя рейсбаннерами.
– Почти в каждом украинском городе есть немецкий клуб, – сказал Антон. – А у вас, выходит, всем заправляют янки?
– К сожалению.
– Странно… Очень странно… Вальдемар прав: у вас там не правильная история…
– «Для каждой нации правильная история равноценна ста дивизиям»? – процитировал я Гитлера.
– Эх, Вальдемар, если ты думаешь, что там, где стоит статуя свободы, живут неподкупные объективисты, ты очень заблуждаешься. Один английский публицист писал: «Историю войны пишут победители».
– Это Джордж Оруэлл.
– Оруэлл? Не знаю такого. Стоп! Давай сверим: я буду называть фамилии, а ты вспоминай, есть ли эти люди у вас… Парфенов?
– Не знаю…
– Детский писатель школы Гайдара… Кнут Гамсун?
– Норвежский писатель, сочувствовал фашистам.
– Совершенно верно, только не фашистам (фашисты – это в Италии), а национал-социалистам… Невзоров.
– Есть! Он вел у нас на ЛТ патриотическую программу «600 секунд», а тут я его видел в роли телеведущего.
– Карл Готт?
– Чешский певец и киноартист…
– Немецкий, немецкий киноартист чешского происхождения. Ему сейчас за полтинник.
Тут мы подошли к празднично иллюминированному киоску у нашего дома, и он встретил здесь двух своих друзей – Стеценко и Безверхого. Безверхий написал пару фантастических новелл в стиле Лемма и предлагал их Антону в ореховскую пионерскую газету. Тот взял черновики и пообещал посодействовать.
Когда мы входили в подъезд, я сказал:
– У меня создалась такое впечатление, что в СССР живут только немцы и евреи.
Он остановился, подумал секунды три и ответил:
– По большому счету это так. Русский патриотизм безвозвратно утерян. На него ставят лишь мечтатели или фанатики. Реальных сил только две: либо евреи превратят Россию во враждебную Германии и Европе страну и погонят русских парней убивать немецких братьев, либо мы воссоединимся с Германией и Европой на принципах господства арийской расы. Видишь ли, через сто лет негры станут господствующей расой США, уже сейчас…
Навстречу нам спускалась женщина лет тридцати с чертами Эдиты Пьехи, слабо различимыми в тусклом свете лестничных лампочек, которая, видимо, слышала часть нашего разговора и была знакома с Антоном:
– Здравствуй, Антон. Что-то тебя не видать. Совсем зазнался?
– Здравствуй.
– А это кто такой красивый?
– А это тот самый Вальдемар, который ленинградец, – и Антон слегка подмигнул мне. – А это Галя.
– Очень приятно, – моя реплика.
– Надолго к нам?
– Не знаю. (Это зависело от моего прототипа на брегах Невы.)
– Ну, пока, – и она спустилась дальше.
– Это и есть бывшая жена начальника вокзала, – тихо сказал мне Антон. – Она развелась с мужем еще десять лет назад и осталась жить здесь одна в четырехкомнатной квартире.
– Десять лет назад… А сколько же ей лет?
– А сколько дашь?
– Ну, тридцать…
– Нет, ей сорок три года.
– Однако!.. Вы что? открыли секрет вечной молодости?
– Не без этого.
АВЕНТЮРА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой происходит не только то, что в ней описывается
Стремление «гуманизировать» (которое весьма наивно полагает, что решило вопрос с том, «что человечно») есть тартюфство, под прикрытием которого определенный род людей стремится достигнуть господства.
Ф.Ницше.
Сон, а я уснул буквально на полуслове (мне постелили в зале, напротив тихо рокочущего телевизора), был еще хлеще. Я познакомился с девушкой; сначала я слушал лишь ее голос, и только потом сообразил, что она находится в утробе своей матери, а я веду с нею беззаботную беседу, будто мы сидим на скамейке в парке, и ведь ей еще находиться в таком стеснительном положении еще около двух месяцев.
Я очнулся на восходе солнца, которое уже окрасило обои в зале в розовый цвет (залом в украинской квартире называется большая комната, даже одна из двух). Я умылся и пошел на кухню, где возле окна висела целая вязанка сушеных окуней и верховодок. Я съел три рыбки, запил квасом и через наушники, подсоединенные к радио, прослушал новости: Генеральный Секретарь ЦК КПСС Алексей Иванович Архипов посетил Львов и выступил перед партийной общественностью города; завтра будет уложен последний рельс на АЯМе – Амуро-Якутской Магистрали; подписано Постановление Совета Министров СССР о создании Зайсанского гидрозаповедника; Народная Армия Ирана нанесла серьезное поражение сепаратистам в районе Захедана; уже пять лет действует паромная переправа Одесса – Стамбул, приносящая сторонам огромную прибыль и сокращающая путь от Одессы до Стамбула в четыре раза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21