— Или корпорацию, или космическое судно, — в этом случае вы обратитесь ко мне за опосредованным подтверждением ваших полномочий. Которое вы, с почти полной уверенностью можно утверждать, получите. А в остальном я предоставляю вам полную свободу. Однако предлагаю вам действовать на том уровне, в котором вы сами чувствуете себя уверенно. Иначе вы рискуете потерять чутье, а интуиция в подобном случае имеет решающее значение. — Еще раз для нее вспыхнула знаменитая на весь мир улыбка.
Марли сделала глубокий вдох:
— Герр Вирек, что, если я не справлюсь? Сколько у меня времени на то, чтобы найти этого художника?
— Остаток жизни, — последовало в ответ.
— Простите меня, — к ужасу своему услышала Марли собственный голос, но, насколько я понимаю, вы сказали, что живете в… в резервуаре?
— Да, Марли. И из этой довольно ограниченной временной перспективы я советовал бы вам стремиться ежечасно жить в собственной плоти. Не в прошлом, если вы понимаете, что я имею в виду. Я говорю это как человек, не способный более выносить это простое состояние, поскольку клетки моего тела избрали себе донкихотский путь создания отдельных, собственных карьер. Полагаю, человеку более счастливому или менее богатому позволили бы в конце концов умереть или закодировали бы его в материнскую плату какого-нибудь компьютера. Но я, похоже, скован византийским хитросплетением механизмов и обстоятельств, что, по самым приблизительным прикидкам, требует примерно одной десятой части моего годового дохода. И, наверное, превращает меня в самого дорогостоящего инвалида мира. Я был тронут вашими сердечными делами, Марли, и завидую той упорядоченной плоти, в которой они происходят.
Взглянув — на мгновение, не более — прямо в эти мягкие голубые глаза, Марли вдруг с инстинктивной уверенностью простого млекопитающего осознала, что исключительно богатые люди давно переступили ту черту, которая отделяет человека от чего-то иного…
Крыло ночи накрыло небо Барселоны, как судорога бескрайнего, медленно опускающегося ставня, и Вирек, и Гюль исчезли, а Марли обнаружила, что вновь сидит на низкой кожаной банкетке и смотрит на рваные листы грязного картона.
Глава 3
БОББИ ВЛИП, КАК ВИЛЬСОН
Простая это штука — смерть. Теперь-то он понял: она просто приходит.
Чуть оскользнешься — и она уже здесь, что-то холодное, без запаха, вздувается изо всех четырех углов этой дурацкой комнаты — гостиной его матери в Барритауне.
«Вот ведь дерьмо, — думал он, — Дважды-в-День животики надорвет от смеха: впервые вышел на дело — и тут же влип, как вильсон».
Единственным звуком в комнате был слабый ровный гуд — это вибрируют его зубы. Программа обратной связи ультразвуковым параличом въедается в нервную систему. Он глядит на свою руку, дрожащую в нескольких сантиметрах над красной пластмассовой кнопкой, которая могла бы оборвать убивающий его коннект.
Дерьмо.
Он пришел домой — и сразу за дело. Загнал дискетку с только что арендованным у Дважды-в-День ледорубом и подключился. Набрал код базы, которую выбрал ему толкач в качестве первой в его жизни реальной цели. Вроде так это все и делается — хочешь сделать и делаешь. Эта маленькая дека «Оно-Сендаи» была у него не более месяца, но он уже знал, что хочет стать кем-то большим, нежели мелкий барритаунский хотдоггер. Бобби Ньюмарк, он же Счет Ноль — или Граф Ноль, кому как больше нравится, — но теперь все кончено. Кино никогда не кончается так, чтобы на первой сцене. В кино всегда вбегает девушка ковбоя или, скажем, партнер, срывает троды и бьет по вот этому маленькому красному «СТОП».
Но Бобби сейчас один; его центральная нервная система подавлена защитной программой базы данных за три тысячи километров от Барритауна, и он это знает. И какая-то магическая химия посреди зловещей, обволакивающей тьмы позволяет ему ощутить всю бесконечную желанность этой комнаты с ее ковром цвета ковра и занавесками цвета занавесок, с продавленной софой из темперлона, на прямоугольной хромированной раме которой закреплены компоненты старенького, шестилетней давности развлекательного модуля «Хитачи».
Он ведь так тщательно задергивал занавески, готовясь к своему первому набегу, а теперь, как это ни странно, все равно видит сквозь них. Видит, как вздымается бетонная волна барритаунских кондо, чтобы разбиться о темные башни Проектов. Эта волна кондо щетинится тончайшим ворсом простых и спутниковых антенн, с натянутыми между ними бельевыми веревками. Мать любила разоряться по этому поводу: у нее была собственная сушилка. Он вспомнил белые костяшки ее пальцев на крашенных под бронзу перилах балкона, сухие морщинки на сгибе кисти. Вспомнил, как несли с Большой Площадки мертвого парня на металлических носилках… труп завернут в пластик одного цвета с полицейской машиной. Упал и разбил голову. Упал. Голова садовая. Вильсон.
Сердце остановилось. Бобби показалось, что оно вдруг просто упало на бок и отбросило копыта, как какой-нибудь зверек в мультфильме.
Шестнадцать секунд смерти Бобби Ньюмарка. Его хотдоггерской смерти.
И тут вклинилось что-то. Ощущение запредельных пространств. Что-то огромное пришло из-за самого дальнего предела — мира, чувств, всего, что можно познать или вообразить. И это нечто коснулось его.
::: ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? ПОЧЕМУ ОНИ ДЕЛАЮТ ЭТО С ТОБОЙ?
Девчоночий голос, каштановые волосы, темные глаза…
: УБИВАЕТ МЕНЯ УБИВАЕТ МЕНЯ УБЕРИ ЭТО УБЕРИ.
Темные глаза, пустынные звезды, девичьи волосы…
::: НО ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ТРЮК, РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ? ТЕБЕ ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ, ЧТО ТЕБЯ ПОЙМАЛИ. СМОТРИ: ВОТ Я ВЛИВАЮСЬ, И НЕТ НИКАКОЙ ПЕТЛИ.
И сердце перекатилось, встало на место и своими мультяшными ножками отфутболило наверх съеденный ленч. Спазмом отрубленной лягушачьей лапки его выбросило из кресла, падение сорвало со лба троды. Голова Бобби врубилась в угол «Хитачи», мочевой пузырь сократился, и кто-то все твердил «матьматьмать» в пыльный запах ковра. Девчоночий голос пропал, никаких пустынных звезд, вкуса-вспышки холодного ветра и изъеденного водой камня…
Тут голова его взорвалась. Он увидел это очень ясно, откуда-то из далекого далека. Как взрыв фосфорной гранаты.
Белый.
Свет.
Глава 4
НАСТРОЙКА
Черная «хонда» зависла в двадцати метрах над восьмиугольной палубой заброшенной нефтяной платформы. Светало, и Тернер различил поблекшие контуры трилистников химической опасности, маркирующих посадочную площадку.
— У вас тут биозараза, Конрой?
— Не та, к какой ты привык.
Фигура в красном комбинезоне, размахивая посадочными жезлами, подавала сигналы пилоту «хонды». Когда они садились, вихрь от пропеллеров сбросил в море обрывки упаковки, засорявшие кое-где палубу. Конрой хлопнул по застежке пристяжных ремней и перегнулся через Тернера, чтобы открыть люк. Откинулась крышка, их оглушил рев моторов. Конрой толкнул Тернера в плечо и требовательно поднял несколько раз руку ладонью вверх, потом указал на пилота.
Тернер выбрался наружу и спрыгнул — рев пропеллера над головой расползся кляксой грома. Потом возле него в полу приседе возник Конрой. С помощью краба на согнутых «ногах», какие обычно встречаются на посадочных площадках вертолетов, они счистили поблекшие знаки-трилистники. Поднятый «хондой» ветер бил штанинами по коленям. Тернер нес неприметный серый чемодан, отлитый из баллистического пластика, — свой единственный багаж.
Кто-то в гостинице успел упаковать его вещи, и на «Цусиме» его уже ждал чемодан. Внезапное изменение в звуке моторов сказало ему, что «хонда» поднимается. С погашенными огнями она, завывая, ушла назад к побережью. В наступившей тишине стали слышны крики чаек, шорох и хлюпанье тихоокеанских волн.
— Здесь когда-то пытались создать гавань данных, — сказал Конрой. — Нейтральные воды. В те времена никто еще не жил на орбите, так что какое-то время это имело смысл… — он направился к ржавому лесу балок, поддерживавших надстройку платформы. — «Хосака» предложила свой сценарий: мы привозим Митчелла сюда, чистим, грузим на «Цусиму» — и на всех парах в старушку Японию. Я сказал им: об этом дерьме и думать забудьте. В «Маасе» тоже не дураки сидят, и они могут навалиться на эту посудину всем чем угодно. Я сказал им: исследовательский центр, который вы сбацали на территории консульства, — это самое оно, или я не прав? Каким бы дерьмом «Маас» ни был, он не станет рисковать, особенно в самом долбаном центре Мехико…
Из тени выступила какая-то фигура, лицо ее было обезображено выпученными линзами оптического прибора. Фигура приветливо помахала им тупыми дулами многоствольного игольного ружья системы Лэнсинга.
— Биозараза, — сказал Конрой, когда они протискивались мимо. — Тут пригни голову. И поосторожнее, ступеньки скользкие.
На платформе пахло ржавчиной, морем и заброшенностью. Окон тут не было.
Обесцветившиеся стены испещрены расползающимися язвами ржавчины. Через каждые несколько метров с балок над головой свисали флуоресцентные фонари на батарейках, отбрасывая жутковатый зеленый свет, одновременно резкий и ноюще неровный. В центральном помещении — дюжина фигур за работой. Расслабленная точность движений хороших техов. Профессионалы, подумал Тернер: взглядами обмениваются редко, да и разговоров почти не слышно. Было холодно, очень холодно, и Конрой выдал ему огромную, усеянную клапанами и молниями парку.
Бородач в летной куртке с барашковым воротником закреплял серебристой лентой на погнутой переборке бухту оптоволоконного кабеля. Конрой застрял где-то сзади, заспорив шепотом с негритянкой в такой же, как на Тернере, парке. Подняв от работы глаза, бородатый тех увидел Тернера.
— Бля-а, — протянул он, все еще стоя на коленях, — я и сам сообразил, что дело будет важное, но к тому же, похоже, еще и жаркое.
Он встал и машинальным движением вытер руки о джинсы. Как и остальные техи, он был в хирургических перчатках из микропоры.
— Ты Тернер. — Он усмехнулся, бросил быстрый взгляд в сторону Конроя и вытащил из кармана куртки черную пластмассовую фляжку. — Хочешь для сугрева?
Ты же меня знаешь. Я работал над тем делом в Марракеше, когда парень из «Ай-Би-Эм» перешел в «Мицу-Джи». Это я тогда подсоединял взрывчатку к автобусу, который вы с французом загнали в вестибюль гостиницы.
Тернер взял фляжку и, щелкнув крышкой, приложился. Бурбон. Жидкость провалилась вглубь, в желудке остро защипало, по телу растеклось тепло.
— Спасибо, — он вернул фляжку, и тех убрал ее в карман.
— Оукей, — сказал он. — Меня зовут Оукей. Вспоминаешь?
— Конечно, — солгал Тернер. — Марракеш.
— А это «Дикая индейка», — сказал Оукей. — На пересадке в Сиполе я заполучил ее без пошлины. Твой партнер, — снова взгляд в сторону Конроя, он не дает расслабиться, а? Я хочу сказать, не так, как в Марракеше, да?
Тернер кивнул.
— Если что понадобится, — сказал Оукей, — дай мне знать.
— Что, например?
— Еще выпить, или у меня есть перуанский кокс, ну знаешь, самый что ни на есть желтый. — Оукей снова ухмыльнулся.
— Спасибо, — отозвался Тернер, видя, что Конрой поворачивается к ним.
Оукей тоже это увидел и быстро присел, отрывая новый кусок серебристой ленты.
— Кто это был? — спросил Конрой, проводя Тернера через узкий дверной проем с прогнившими черными изоляционными прокладками вдоль косяков. Конрой повернул колесо открывающего дверь механизма; колесо недавно смазали.
— Его зовут Оукей, — рассеянно ответил Тернер, оглядывая новое помещение, поменьше. Два фонаря, складные столы, стулья — все новенькое. На столах — какие-то приборы под черными пылезащитными колпаками из пластика.
— Твой друг?
— Нет, — ответил Тернер. — Работал как-то на меня. — Подойдя к ближайшему столу, он откинул один из колпаков. — Что это?
Немаркированная консоль производила впечатление недоработанного фабричного прототипа.
— Киберпространственная дека «Маас-Неотек».
Тернер поднял брови:
— Ваша?
— У нас таких две. Вторая — на полигоне. Получили от «Хосаки». Судя по всему, это самая быстрая штуковина в матрице, а «Хосака» даже не может демонтировать чипы, чтобы скопировать. Совершенно иная технология.
— Это подарок от Митчелла?
— Молчат. Но уже то, что деки вообще выпустили из рук — просто чтобы подстегнуть наших жокеев, говорит о том, насколько им нужен этот мужик.
— Кто за консолью, Конрой?
— Джейлин Слайд. Это с ней я только что говорил, — он мотнул головой в сторону двери. — А на полигоне — человек из Лос-Анджелеса, парнишка по имени Рамирес.
— Они хороши? — Тернер вернул на место колпак.
— Лучше бы им такими быть, учитывая, во сколько они нам обошлись.
Джейлин заработала себе репутацию крутой за последние два года, а Рамирес ее ученик и вроде как дублер. Дерьмо… — Конрой пожал плечами. — Ты же знаешь этих ковбоев. Психи долбанные…
— Где ты их взял? И уж если на то пошло, как ты нашел Оукея?
Конрой улыбнулся:
— Через твоего агента.
Тернер уставился было на Конроя, потом кивнул. Повернувшись, он приподнял край следующего колпака. Чемоданчики из пластмассы и стиролона, аккуратно, но плотно расставленные по холодному металлу стола. Он коснулся синего пластмассового прямоугольника с выдавленной серебристой монограммой на крышке — «S&W».
— Твой агент, — сказал Конрой, когда Тернер щелкнул замком.
Револьвер покоился в литом ложе из бледно-голубого пластика, под коротким толстым стволом на безобразной станине вздулся массивный барабан.
— «Смит-и-вессон», тактический, 408-й калибр, с ксеноновым излучателем, — добавил Конрой. — Как он сказал, это то, что тебе нужно.
Тернер взял в руку пушку и большим пальцем надавил на клавишу проверки батарейки в излучателе. На орехового дерева рукояти дважды мигнул красный огонек. Тернер погладил барабан, затем вывернул его себе на ладонь.
— Патроны?
— На столе. Заряжаются вручную, головки разрывные.
Тернер отыскал прозрачный тубус из пластика янтарного цвета, открыл его левой рукой и извлек патрон.
— Почему для этого дела выбрали меня, Конрой?
Он осмотрел патрон, потом осторожно вставил его в одно из шести барабанных гнезд.
— Не знаю, — ответил Конрой. — Решили, наверное, — едва только пришла весточка от Митчелла, — что тебе рано еще на покой…
Тернер щелчком вогнал барабан на место и резко его крутанул.
— Я сказал: «Почему для этого дела выбрали меня, Конрой?» — Обеими руками он поднял пистолет. Вытянул руки, целясь в лицо Конрою. — Когда имеешь дело с такой пушкой, иногда можно заглянуть в дуло и, если свет падает правильно, увидеть, есть ли в стволе пуля. — Конрой качнул головой, совсем чуть-чуть. — Или, может быть, ее можно увидеть в каком-нибудь другом гнезде…
— Нет, — очень мягко отозвался Конрой, — не выйдет.
— А что, если психиатры наврали, Конрой? Что тогда?
— Нет, повторил Конрой, лицо его оставалось совершенно пустым. — Они не наврали, и ты этого не сделаешь.
Тернер нажал на курок. Ударник щелкнул в пустое гнездо. Конрой раз моргнул, открыл рот, закрыл, глядя, как Тернер опускает «смит-и-вессон».
Одинокая капля пота скатилась от корней волос и потерялась в брови.
— Ну? — спросил Тернер, держа пистолет у бедра.
Конрой пожал плечами.
— Не ерунди, — сказал он.
— Я настолько им нужен?
Конрой кивнул:
— Это твое шоу, Тернер.
— Где Митчелл? — Тернер снова вывернул барабан и начал заряжать остальные гнезда.
— В Аризоне. Километрах в пятидесяти от границы с Сонорой, в исследовательском центре на вершине плато. «Маас Биолабс, Северная Америка».
Им там принадлежит все до самой границы, а само плато — «яблочко» в центре зоны, захватываемой с четырех спутников наблюдения. Сплошные мучо.
— И как, по их мнению, мы туда попадем?
— Никак. Митчелл выбирается сам по себе. Мы ждем его, подбираем и доставляем «Хосаке» его задницу в целости и сохранности.
Зацепив указательным пальцем расстегнутый воротник черной рубашки, Конрой вытащил сперва нейлоновый шнур, потом маленький, черный, нейлоновый же конверт с застежкой на липучке. Осторожно открыв его, он извлек какой-то предмет, который протянул на открытой ладони Тернеру.
— Взгляни. Вот что он нам прислал.
Положив пушку на ближайший стол, Тернер взял у Конроя штуковину, напоминавшую серый распухший микрософт. Один конец — цоколь стандартного нейровхода, а другой — странное округлое образование, не похожее ни на что виденное Тернером ранее.
— Что это?
— Биософт. Джейлин его уже подключала, на ее взгляд, это продукт вывода с какого-то Иск-Ина. Что-то вроде досье на Митчелла, с пришпиленным в конец сообщением для «Хосаки». Лучше включись сам, если хочешь быстро войти в курс дела…
Тернер поднял взгляд от серого предмета:
— Ну и как Джейлин ее попытка?
— Она сказала, что, прежде чем вставлять его, лучше прилечь. Ей, похоже, не сильно понравилось.
В машинных снах таится особое головокружение.
1 2 3 4 5