Даже протопоп Аввакум мог писать в заточении!Считается, что митрополит Казанский и Астраханский сам ходатайствовал перед патриархом Иовом и царем Борисом о разделении его епархии на две и сам предложил кандидатуру Феодосия в первые астраханские архиепископы. Свидетельств этому нет; Феодосий вернее всех служил Борису и противился Лжедмитрию I, пока не был свергнут своей паствой. В то же время хорошо известно, что в XVII веке архиереи относились к идее разделения своих епархий столь болезненно, что дружно провалили замечательную по замыслу епархиальную реформу царя Федора Алексеевича.Был ли Гермоген по роду Шуйским, которых преследовал Годунов, или его непреклонный нрав столкнулся с самовластным характером Бориса – неизвестно. Из забвения казанского митрополита извлек Лжедмитрий I, ожидавший по меньшей мере благодарности от новоиспеченного сенатора. Однако Гермоген не мог одобрить совершение православного обряда царского венчания над католичкой Мариной Мнишек.Подходивший к вопросу о принятии в Православную Церковь со всей основательностью, митрополит Казанский еще в 1598 году составил сборник чинов крещения мусульман, католиков и иных иноверцев. Согласно «Сборнику Гермогена», хранящемуся в Российской государственной библиотеке в собрании Общества истории и древностей российских, христиан иных конфессий и католиков в особенности следовало заново крестить, поскольку их «обливательное» (а не православное погружательное) крещение истинным таинством не является!Маловероятно, впрочем, что отношение Русской Православной Церкви к католикам как к нехристям было неведомо другим архиереям, покорно служившим Лжедмитрию I. Вопрос, почему только Гермоген и епископ Коломенский Иосиф настаивали на крещении Марины, решается в сфере убеждений и свойств характера, а не знаний. Большинство архиереев могло, меньшинство – не могло переступить через свою веру. Такой человек и нужен был Василию Шуйскому, вступившему на зыбкий престол в условиях разгоравшейся гражданской войны: пусть крутой нравом, но, безусловно, честный, способный на открытый спор, но не тайную измену.Занятно, что историки точно сговорились не замечать колебания Василия Шуйского в выборе нового патриарха. Мало того, что новый царь был избран на престол «одной Москвой» 19 мая 1606 года, через два дня после клятвопреступного свержения Лжедмитрия I и массовых убийств. Шуйский нарушил традицию, по которой главную роль в царском избрании должен был играть патриарх. Игнатий был низложен, время шло, а патриарший престол оставался пустым – даже царское венчание Василия 1 июня совершал митрополит Новгородский Исидор! Такого не позволял себе даже Лжедмитрий, венчавшийся лишь после законного поставления патриарха.Учитывая, сколь непрочно было положение Шуйского, «выбор» которого на царство вызвал возмущение по всей стране и ропот при дворе, оскорбленном наглым покушением на престол этого выскочки, промедление с поставлением патриарха должно иметь серьезные основания. При царском венчании Шуйскому пришлось клясться и божиться судить праведно (все знали его как криводушного судью), никому не мстить, за грехи одного не преследовать родичей и, «не осудя с боярами», не выносить смертных приговоров.Промедление Шуйского тем более загадочно, что с первых дней царствования ему пришлось развернуть мощную пропаганду своей власти как спасителя России от злого самозванца и еретика Гришки Отрепьева. Грамота за грамотой летали по стране – не подкрепленные авторитетом патриарха. Вырытые из заброшенной могилы в Угличе мощи несчастного царевича Димитрия, которого сам же Шуйский несколько лет назад назвал самоубийцей, были торжественно доставлены в Москву и выставлены в Архангельском соборе как чудотворные, Димитрий причислен к лику святых – все без патриарха!Происходящее было настолько необъяснимо, что автор «Нового летописца» описал возведение Гермогена на патриарший престол перед рассказом о перенесении мощей Димитрия, которые Шуйский якобы встречал под Москвой уже вместе с патриархом. Но мощи были встречены 3 июня, через два дня после коронации Василия, грамота о явлении и чудесах от мощей стала рассылаться 6 июня, а Гермоген, согласно чину его поставления, стал патриархом только через месяц, 3 июля.По общему мнению, задержка была вызвана тем, что Шуйский хотел видеть на патриаршем престоле исключительно Гермогена (и потому пошел на столь опасные для него нарушения?), а тому требовалось много времени, чтобы прибыть из Казани. Но, во-первых, нет убедительных сведений, что казанский митрополит находился именно в своей епархии, во-вторых, кому же тогда принадлежит речь при царском венчании Василия 1 июня, еще в 1848 году изданная А. Галаховым как речь Гермогена Галахов А. Историческая хрестоматия церковнославянского и русского языка. М., 1848. Т. 1. С. 364-366, 370-375.
?Исследователи, не говоря уже об эпигонах, предпочли обойти вниманием эту речь. Признание произнесения ее Гермогеном означало бы, что ему не пришлось совершать долгий путь из Казани в столицу, но он по каким-то причинам уклонился и от участия в московском кровопролитии, и от открытия мощей то ли убитого, то ли самоубившегося сына Ивана Грозного, то ли безвестного мальчика, чья смерть прикрывала чудесное спасение истинного царевича.Можно понять, что бесчестному Шуйскому нужен был для «утишения» государства незапятнанный и энергичный архипастырь, а положение Церкви было столь плачевно, что выбирать было почти что не из кого. Но почему царь Василий думал, что после его венчания Гермоген станет более сговорчивым, почему оставил свои сомнения и решился на его патриаршее поставление? Это очевидно.Даже критичный Костомаров, утверждавший, что Гермоген был удобен Шуйскому постольку, поскольку «отличался в противоположность прежнему патриарху фанатическою ненавистью ко всему иноверному», признавал, что «для Гермогена существовало одно – святость религиозной формы» Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1990. Кн. 1. С. 669, 694.
. Он мог уклониться от участия в открытии мощей и прославлении сомнительного святого – но канонизированного Димитрия признал безоговорочно. Василий был более чем сомнительный кандидат на престол – однако миропомазанный царь был для Гермогена «воистину свят и праведен».Только став царем, Шуйский мог быть абсолютно убежден, что какие бы разногласия ни разделяли их отныне с Гермогеном, тот буквально положит душу свою для защиты его престола. Что же касается «фанатической ненависти ко всему иноверному», то это – оборотная сторона образа Гермогена в ура-патриотической историографии, видевшей в Смуте одни происки иноземцев и не желавшей признавать тот факт, что иностранная интервенция была лишь следствием внутренней, гражданской войны. Глава втораяМЕЖДУ ЦАРЕМ И НАРОДОМ 1. Восстание Болотникова В первый период своего патриаршества, при царе Василии, Гермогену вообще было не до иноверцев. Едва он освоился в патриарших палатах близ Успенского собора, как пришлось посылать духовенство в районы, восставшие против власти Шуйского. С польским королем царь мог поладить – тот и так с неудовольствием смотрел на сближение польской, и особенно литовской, шляхты с Москвой при Лжедмитрии и втайне злорадствовал после ее избиения и пленения в России. Однако «всенародство», поставившее на престол «царя Дмитрия Ивановича», не потерпело, чтобы его знамя было втоптано в грязь стареньким подслеповатым узурпатором.Крестьяне, закрепощенные при Иване Грозном, холопы, восстание которых было разгромлено Борисом Годуновым, казачество, по большей части состоявшее из людей, вынужденных бежать из Центральной России, обнищавшее дворянство и даже аристократы, не столь резво, как их собратья, менявшие свои убеждения, – огромные массы людей просто отказывались верить в смерть «царя Дмитрия Ивановича».Поверить – означало признать себя рабами московских властей, и даже не властей – кучки лукавых заговорщиков, взявших на себя наглость решать за всю Россию. В самой Москве 15 июня случились народные волнения; их подавили, но по улицам продолжали появляться листовки с пророчеством возвращения Дмитрия и наказания изменников к Новому году, 1 сентября.Нужен был только вождь – и волнения вылились в мощное народное восстание, подкрепленное бунтами в разных городах и весях. Духовенство было в смятении – многие, особенно приходские священники, благословляли единодушную с ними паству и даже шли в ополчение; многие колебались, видя целые города и уезды от юго-западной украйны до Астрахани, окрестностей Нижнего и Вятки поднимающимися на борьбу, часто вместе с законными воеводами; кто-то просто отсиживался.Митрополита Крутицкого Пафнутия с духовенством, направленных Гермогеном для утишения северских земель, не приняли в восставших городах. Посланные патриархом священники оказались бессильны даже в царском войске, отступавшем и разбегавшемся под ударами бывшего холопа Ивана Исаевича Болотникова, ставшего выдающимся полководцем народной армии. Местное духовенство не удержало, а может, и не думало удерживать Истому Пашкова, поднявшего дворянское ополчение в Туле, Веневе и Кашире, Григория Сунбулова и Прокофия Ляпунова, устремившихся на помощь Болотникову с рязанским дворянством.Один-единственный из епархиальных архиереев – архиепископ Феоктист – с помощью духовенства, приказных и собственных дворян сумел подвигнуть жителей Твери стоять за крестное целование царю Василию. Это ли не показатель состояния священства в начале патриаршества Гермогена? Стойкость Феоктиста неоспорима, что же касается успеха его проповеди, то, отбивая от города небольшой отряд болотниковцев, тверичи, вполне вероятно, более заботились о своих домах и пожитках, нежели о верности пастырю.Гермоген отнюдь не был таким твердолобым догматиком, как изображают его панегиристы. Он немедленно учел опыт Феоктиста при обороне Москвы, на которую уже надвигались армии повстанцев. Царь трепетал, знать готовилась бежать, войско было деморализовано, когда Гермоген 14 октября 1606 года призвал москвичей в Успенский собор и напугал «видением», как разгневанный Бог предаст их поголовно «кровоядцам и немилостивым разбойникам». Так уж повелось, что в Успенский собор собирались те, кому было что терять при разграблении столицы и кто мог сделать многое для ее обороны: известно, что только собственники, спасающие свое «добро», могут сравняться храбростью и предприимчивостью с покушающейся на него голытьбой. Для закрепления впечатления от обрисованной перспективы Гермоген объявил всенародный шестидневный пост с непрестанной молитвой о законном царе и прекращении «межусобной брани».Познакомившись с листовками, засылавшимися восставшими в осажденную Москву, патриарх счел своим долгом доказать пастве, что речь идет не о восстановлении на троне «царя Дмитрия», а о революции. Сатанинское отродье Лжедмитрий, утверждал Гермоген, убит, а выступающие от его имени «отступили от Бога и от православной веры и повинулись Сатане», неся стране «конечную беду, и срам, и погибель».Чего хотят восставшие? Они призывают холопов убивать своих господ и отбирать их жен, поместья и вотчины, предлагают голытьбе убивать и грабить купцов, обещают победителям боярские, воеводские, дьяческие и иные чины. Речь идет об уничтожении господствующих сословий, переделе имущества и власти между самыми низкими социальными элементами.Столь ясная постановка вопроса в немалой степени прекратила колебания верхов посада Москвы и иных городов, куда Гермоген рассылал свои грамоты, повелевая духовенству размножать их и читать прихожанам «не по один день». Царские войска, местные воеводы и служилые люди уяснили, что война идет не на шутку, что под удар поставлено то общество, в котором они занимали хорошее или плохое, но далеко не последнее место.Социальное размежевание затронуло и армию повстанцев: сначала рязанцы Ляпунова и Сунбулова со стрельцами, затем дворяне Истомы Пашкова предали Болотникова и перешли пусть к ненавидимому, но родному брату-феодалу Шуйскому. Хитроумный царь Василий хотел купить на знатный чин самого предводителя крестьян, холопов, городской бедноты и казаков, но получил от Болотникова гордый ответ: «Я дал душу свою Димитрию и сдержу клятву, буду на Москве не изменником, а победителем!»Гермоген понимал обоюдоострость своей пропаганды и после первых побед над восставшими 26-27 ноября отказался от пересказа повстанческих листовок. Теперь он обрушился прежде всего на Лжедмитрия, который за год царствования якобы сверг святителей, отлучил от паствы и монастырей архимандритов, игуменов и иноков, «священнический чин от церквей как волк разогнал». Это была откровенная ложь, как и то, что самозванец пролил реки крови и разорил боярство, приказных людей, дворян и купцов, а также «многим всяким женам и детем злое блудное насилие учинил».Ясно, что Гермоген перенес на Лжедмитрия, под знаменем которого выступали болотниковцы, прежние обвинения в адрес восставших, которые выступают теперь как клятвопреступники, нарушившие присягу законному царю Василию. Но кто же сами повстанцы? Просто разбойники и воры, беглые холопы и вероотступные казаки, опасные лишь своим «скопом». Они бесчестят иконы, оскверняют церкви, «бесстыдно блудом срамят» жен и дев, разоряют дома и убивают горожан.Эти-то пакостники покушаются на Москву, призывая голытьбу, холопов и всяких злодеев «на убиение и грабеж»! Города, которые им покорились, – «того ж часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними совершилось». Там же, где «воров и хищников не устрашились», – все цело и сохранно. Призывая всех добрых людей стоять за «воистину свята и праведна истиннаго хрестьянского» царя Василия, патриарх уповает и на верность присяге, и на растущую силу царской рати, и на изрядное число беглецов из стана повстанцев, и на победы московского оружия, дающие, как он не преминул указать, немалые «корысти» воинам.Грамоты Гермогена сыграли свою роль: Москва устояла, силы уравновесились, затем чаша весов качнулась в пользу Шуйского. 2 декабря в жестоком встречном сражении при Котлах Болотников был разбит войском И. И. Шуйского и М. В. Скопина-Шуйского, части его армии были окружены и уничтожены в Коломенском и Заборье, предводитель с остатками воинов отступил в Калугу. Нет сомнения, что патриарх настаивал на энергичном преследовании Болотникова и скорейшем завершении войны; Шуйский, по обыкновению, колебался и трусил.Между патриархом и царем обнаруживаются и другие серьезные расхождения, прежде всего в отношении к иноземцам и иноверцам. Многочисленные царские грамоты обвиняли поляков и злоковарных иезуитов как организаторов воцарения Лжедмитрия I с целью уничтожения Российского государства и всего православия. Гермоген лишь бегло упоминает, что Лжедмитрий хотел разрушить церкви и монастыри, «разорить» «православную и Богом любимую нашу хрестьянскую веру» и «римские костелы в наших церквах поделати». Но иноземцы здесь ни при чем!«Литовских людей» (как называли в XVII веке подданных Речи Посполитой), по словам патриарха, Лжедмитрий прельстил «злым своим чернокнижием» точно так же, как и русских. Никаких злых замыслов из-за границы Гермоген не упоминает, что же касается многочисленных иноверцев внутри страны, то все они – «немцы, и литва, и татары, и черемисы, и ногаи, и чуваши, и остяки, и многие неверные языцы и дальние государства, которые в его царской державе, – каждый по своей вере все утвердились твердо» служить царю Василию. Никого из них, даже самых распроклятых «латинян», среди болотниковцев не отмечено ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 58, ср. более раннюю грамоту под № 57.
.Гермоген прекрасно знал, что народы Поволжья волнуются не меньше, чем остальное население, что войском холопов, крестьян и мордвы, осадившим Нижний Новгород, предводительствуют два мордвина, Москов и Вокорлин. 22 декабря 1606 года он с отличным знанием обстановки хвалил митрополита Казанского и Свияжского Ефрема за утишение восстания в самом Свияжске – однако вновь не упомянул даже малейшей вины иноверцев.«Доблестный пастырь» Ефрем заслужил одобрение Гермогена, отважно отлучив от Церкви дворян и горожан, преступивших крестное целование Шуйскому и заставив их (правда, только после поражения Болотникова под Москвой) просить царя о прощении. Речь идет исключительно о православных, включая священников, которые «сами от милости Божией уклонились и верят прелести вражией».Отпуская всем грехи и снимая отлучение, Гермоген требует и дальше наставлять паству, «чтобы в пагубу не уклонялися», притом «смотреть и над попы накрепко, чтобы в них воровства (государственной измены) не было», особенно над попами Софийского, Покровского и Ирининского храмов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
?Исследователи, не говоря уже об эпигонах, предпочли обойти вниманием эту речь. Признание произнесения ее Гермогеном означало бы, что ему не пришлось совершать долгий путь из Казани в столицу, но он по каким-то причинам уклонился и от участия в московском кровопролитии, и от открытия мощей то ли убитого, то ли самоубившегося сына Ивана Грозного, то ли безвестного мальчика, чья смерть прикрывала чудесное спасение истинного царевича.Можно понять, что бесчестному Шуйскому нужен был для «утишения» государства незапятнанный и энергичный архипастырь, а положение Церкви было столь плачевно, что выбирать было почти что не из кого. Но почему царь Василий думал, что после его венчания Гермоген станет более сговорчивым, почему оставил свои сомнения и решился на его патриаршее поставление? Это очевидно.Даже критичный Костомаров, утверждавший, что Гермоген был удобен Шуйскому постольку, поскольку «отличался в противоположность прежнему патриарху фанатическою ненавистью ко всему иноверному», признавал, что «для Гермогена существовало одно – святость религиозной формы» Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1990. Кн. 1. С. 669, 694.
. Он мог уклониться от участия в открытии мощей и прославлении сомнительного святого – но канонизированного Димитрия признал безоговорочно. Василий был более чем сомнительный кандидат на престол – однако миропомазанный царь был для Гермогена «воистину свят и праведен».Только став царем, Шуйский мог быть абсолютно убежден, что какие бы разногласия ни разделяли их отныне с Гермогеном, тот буквально положит душу свою для защиты его престола. Что же касается «фанатической ненависти ко всему иноверному», то это – оборотная сторона образа Гермогена в ура-патриотической историографии, видевшей в Смуте одни происки иноземцев и не желавшей признавать тот факт, что иностранная интервенция была лишь следствием внутренней, гражданской войны. Глава втораяМЕЖДУ ЦАРЕМ И НАРОДОМ 1. Восстание Болотникова В первый период своего патриаршества, при царе Василии, Гермогену вообще было не до иноверцев. Едва он освоился в патриарших палатах близ Успенского собора, как пришлось посылать духовенство в районы, восставшие против власти Шуйского. С польским королем царь мог поладить – тот и так с неудовольствием смотрел на сближение польской, и особенно литовской, шляхты с Москвой при Лжедмитрии и втайне злорадствовал после ее избиения и пленения в России. Однако «всенародство», поставившее на престол «царя Дмитрия Ивановича», не потерпело, чтобы его знамя было втоптано в грязь стареньким подслеповатым узурпатором.Крестьяне, закрепощенные при Иване Грозном, холопы, восстание которых было разгромлено Борисом Годуновым, казачество, по большей части состоявшее из людей, вынужденных бежать из Центральной России, обнищавшее дворянство и даже аристократы, не столь резво, как их собратья, менявшие свои убеждения, – огромные массы людей просто отказывались верить в смерть «царя Дмитрия Ивановича».Поверить – означало признать себя рабами московских властей, и даже не властей – кучки лукавых заговорщиков, взявших на себя наглость решать за всю Россию. В самой Москве 15 июня случились народные волнения; их подавили, но по улицам продолжали появляться листовки с пророчеством возвращения Дмитрия и наказания изменников к Новому году, 1 сентября.Нужен был только вождь – и волнения вылились в мощное народное восстание, подкрепленное бунтами в разных городах и весях. Духовенство было в смятении – многие, особенно приходские священники, благословляли единодушную с ними паству и даже шли в ополчение; многие колебались, видя целые города и уезды от юго-западной украйны до Астрахани, окрестностей Нижнего и Вятки поднимающимися на борьбу, часто вместе с законными воеводами; кто-то просто отсиживался.Митрополита Крутицкого Пафнутия с духовенством, направленных Гермогеном для утишения северских земель, не приняли в восставших городах. Посланные патриархом священники оказались бессильны даже в царском войске, отступавшем и разбегавшемся под ударами бывшего холопа Ивана Исаевича Болотникова, ставшего выдающимся полководцем народной армии. Местное духовенство не удержало, а может, и не думало удерживать Истому Пашкова, поднявшего дворянское ополчение в Туле, Веневе и Кашире, Григория Сунбулова и Прокофия Ляпунова, устремившихся на помощь Болотникову с рязанским дворянством.Один-единственный из епархиальных архиереев – архиепископ Феоктист – с помощью духовенства, приказных и собственных дворян сумел подвигнуть жителей Твери стоять за крестное целование царю Василию. Это ли не показатель состояния священства в начале патриаршества Гермогена? Стойкость Феоктиста неоспорима, что же касается успеха его проповеди, то, отбивая от города небольшой отряд болотниковцев, тверичи, вполне вероятно, более заботились о своих домах и пожитках, нежели о верности пастырю.Гермоген отнюдь не был таким твердолобым догматиком, как изображают его панегиристы. Он немедленно учел опыт Феоктиста при обороне Москвы, на которую уже надвигались армии повстанцев. Царь трепетал, знать готовилась бежать, войско было деморализовано, когда Гермоген 14 октября 1606 года призвал москвичей в Успенский собор и напугал «видением», как разгневанный Бог предаст их поголовно «кровоядцам и немилостивым разбойникам». Так уж повелось, что в Успенский собор собирались те, кому было что терять при разграблении столицы и кто мог сделать многое для ее обороны: известно, что только собственники, спасающие свое «добро», могут сравняться храбростью и предприимчивостью с покушающейся на него голытьбой. Для закрепления впечатления от обрисованной перспективы Гермоген объявил всенародный шестидневный пост с непрестанной молитвой о законном царе и прекращении «межусобной брани».Познакомившись с листовками, засылавшимися восставшими в осажденную Москву, патриарх счел своим долгом доказать пастве, что речь идет не о восстановлении на троне «царя Дмитрия», а о революции. Сатанинское отродье Лжедмитрий, утверждал Гермоген, убит, а выступающие от его имени «отступили от Бога и от православной веры и повинулись Сатане», неся стране «конечную беду, и срам, и погибель».Чего хотят восставшие? Они призывают холопов убивать своих господ и отбирать их жен, поместья и вотчины, предлагают голытьбе убивать и грабить купцов, обещают победителям боярские, воеводские, дьяческие и иные чины. Речь идет об уничтожении господствующих сословий, переделе имущества и власти между самыми низкими социальными элементами.Столь ясная постановка вопроса в немалой степени прекратила колебания верхов посада Москвы и иных городов, куда Гермоген рассылал свои грамоты, повелевая духовенству размножать их и читать прихожанам «не по один день». Царские войска, местные воеводы и служилые люди уяснили, что война идет не на шутку, что под удар поставлено то общество, в котором они занимали хорошее или плохое, но далеко не последнее место.Социальное размежевание затронуло и армию повстанцев: сначала рязанцы Ляпунова и Сунбулова со стрельцами, затем дворяне Истомы Пашкова предали Болотникова и перешли пусть к ненавидимому, но родному брату-феодалу Шуйскому. Хитроумный царь Василий хотел купить на знатный чин самого предводителя крестьян, холопов, городской бедноты и казаков, но получил от Болотникова гордый ответ: «Я дал душу свою Димитрию и сдержу клятву, буду на Москве не изменником, а победителем!»Гермоген понимал обоюдоострость своей пропаганды и после первых побед над восставшими 26-27 ноября отказался от пересказа повстанческих листовок. Теперь он обрушился прежде всего на Лжедмитрия, который за год царствования якобы сверг святителей, отлучил от паствы и монастырей архимандритов, игуменов и иноков, «священнический чин от церквей как волк разогнал». Это была откровенная ложь, как и то, что самозванец пролил реки крови и разорил боярство, приказных людей, дворян и купцов, а также «многим всяким женам и детем злое блудное насилие учинил».Ясно, что Гермоген перенес на Лжедмитрия, под знаменем которого выступали болотниковцы, прежние обвинения в адрес восставших, которые выступают теперь как клятвопреступники, нарушившие присягу законному царю Василию. Но кто же сами повстанцы? Просто разбойники и воры, беглые холопы и вероотступные казаки, опасные лишь своим «скопом». Они бесчестят иконы, оскверняют церкви, «бесстыдно блудом срамят» жен и дев, разоряют дома и убивают горожан.Эти-то пакостники покушаются на Москву, призывая голытьбу, холопов и всяких злодеев «на убиение и грабеж»! Города, которые им покорились, – «того ж часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними совершилось». Там же, где «воров и хищников не устрашились», – все цело и сохранно. Призывая всех добрых людей стоять за «воистину свята и праведна истиннаго хрестьянского» царя Василия, патриарх уповает и на верность присяге, и на растущую силу царской рати, и на изрядное число беглецов из стана повстанцев, и на победы московского оружия, дающие, как он не преминул указать, немалые «корысти» воинам.Грамоты Гермогена сыграли свою роль: Москва устояла, силы уравновесились, затем чаша весов качнулась в пользу Шуйского. 2 декабря в жестоком встречном сражении при Котлах Болотников был разбит войском И. И. Шуйского и М. В. Скопина-Шуйского, части его армии были окружены и уничтожены в Коломенском и Заборье, предводитель с остатками воинов отступил в Калугу. Нет сомнения, что патриарх настаивал на энергичном преследовании Болотникова и скорейшем завершении войны; Шуйский, по обыкновению, колебался и трусил.Между патриархом и царем обнаруживаются и другие серьезные расхождения, прежде всего в отношении к иноземцам и иноверцам. Многочисленные царские грамоты обвиняли поляков и злоковарных иезуитов как организаторов воцарения Лжедмитрия I с целью уничтожения Российского государства и всего православия. Гермоген лишь бегло упоминает, что Лжедмитрий хотел разрушить церкви и монастыри, «разорить» «православную и Богом любимую нашу хрестьянскую веру» и «римские костелы в наших церквах поделати». Но иноземцы здесь ни при чем!«Литовских людей» (как называли в XVII веке подданных Речи Посполитой), по словам патриарха, Лжедмитрий прельстил «злым своим чернокнижием» точно так же, как и русских. Никаких злых замыслов из-за границы Гермоген не упоминает, что же касается многочисленных иноверцев внутри страны, то все они – «немцы, и литва, и татары, и черемисы, и ногаи, и чуваши, и остяки, и многие неверные языцы и дальние государства, которые в его царской державе, – каждый по своей вере все утвердились твердо» служить царю Василию. Никого из них, даже самых распроклятых «латинян», среди болотниковцев не отмечено ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 58, ср. более раннюю грамоту под № 57.
.Гермоген прекрасно знал, что народы Поволжья волнуются не меньше, чем остальное население, что войском холопов, крестьян и мордвы, осадившим Нижний Новгород, предводительствуют два мордвина, Москов и Вокорлин. 22 декабря 1606 года он с отличным знанием обстановки хвалил митрополита Казанского и Свияжского Ефрема за утишение восстания в самом Свияжске – однако вновь не упомянул даже малейшей вины иноверцев.«Доблестный пастырь» Ефрем заслужил одобрение Гермогена, отважно отлучив от Церкви дворян и горожан, преступивших крестное целование Шуйскому и заставив их (правда, только после поражения Болотникова под Москвой) просить царя о прощении. Речь идет исключительно о православных, включая священников, которые «сами от милости Божией уклонились и верят прелести вражией».Отпуская всем грехи и снимая отлучение, Гермоген требует и дальше наставлять паству, «чтобы в пагубу не уклонялися», притом «смотреть и над попы накрепко, чтобы в них воровства (государственной измены) не было», особенно над попами Софийского, Покровского и Ирининского храмов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40