4 Капитан Сегура сказал:— Хорошо, что вы одни. У вас ведь никого нет?— Ни души.— Надеюсь, вы не возражаете? Я поставил двоих полицейских у двери, чтобы нам не помешали.— Как это понять — я арестован?— Что вы! Конечно, нет.— Милли и Беатриса ушли в кино. Они будут удивлены, если их не пустят домой.— Я задержу вас очень ненадолго. У меня к вам два дела. Одно — важное, другое — пустая формальность. Можно начать с главного?— Пожалуйста.— Я хочу, мистер Уормолд, просить у вас руки вашей дочери.— Неужели для этого нужно ставить часовых у дверей?— Так удобнее — нас никто не побеспокоит.— А вы уже говорили с Милли?— Я никогда бы себе этого не позволил, не поговорив предварительно с вами.— Надеюсь, даже по здешним законам, вам необходимо мое согласие на брак?— Этого требует не закон, а простая вежливость. Можно закурить?— Прошу вас! Скажите, ваш портсигар действительно из человеческой кожи?Капитан Сегура рассмеялся.— Ах, Милли, Милли. Вот насмешница! — Он прибавил уклончиво: — Неужели вы в это верите, мистер Уормолд?Может быть, он не любил врать в глаза; вероятно, Сегура был верующим католиком.— Она слишком молода для замужества, капитан.— У нас в стране рано выходят замуж.— Я уверен, что ей еще не хочется замуж.— Но вы могли бы повлиять на нее, мистер Уормолд.— Вас тут зовут Кровавым Стервятником?— На Кубе это лестное прозвище.— Да, но положение у вас непрочное. Вы, видно, нажили немало врагов.— Я кое-что скопил и могу обеспечить мою вдову. В этом смысле мое положение куда надежнее вашего, мистер Уормолд. Ваше дело вряд ли приносит вам большой доход, а ведь оно в любую минуту может быть прикрыто.— Прикрыто?— Я уверен, что дурных намерений у вас нет, но вокруг вас все время что-то случается. Если вам придется спешно покинуть страну, разве не лучше оставить дочь хорошо пристроенной?— А что случилось, капитан Сегура?— Разбилась машина — неважно, как это произошло. Было совершено покушение на бедного инженера Сифуэнтеса, друга министра внутренних дел. Профессор Санчес жаловался, что вы ворвались к нему в дом и угрожали ему. Ходят даже слухи, будто вы отравили собаку.— Я отравил собаку?— По-моему, это смешно. Но метрдотель гостиницы «Насьональ» говорит, что вы напоили его собаку отравленным виски. Зачем вам было давать собаке виски? Не понимаю. И он не понимает. Может быть, потому, что собака была немецкая? Ну, что вы на это скажете, мистер Уормолд?— Да я просто не знаю, что вам ответить.— Он был в ужасном состоянии, бедняга. Если бы не это, я бы его сразу выгнал — нечего морочить мне голову. Он говорит, что потом вы пришли на кухню позлорадствовать. Как это на вас непохоже, мистер Уормолд! А я-то всегда вас считал человеком гуманным. Прошу вас, скажите мне, что в этой истории нет ни капли правды…— Собака и в самом деле была отравлена. Виски она выпила из моего стакана. Но предназначалось это виски для меня, а не для собаки.— Кому же понадобилось вас травить, мистер Уормолд?— Не знаю.— Удивительная история. Еще хуже той, что рассказал метрдотель, но они опровергают друг друга. Никакого яда, видно, не было, и собака умерла своей смертью. Насколько я знаю, она была старая. Однако согласитесь, мистер Уормолд, вокруг вас все время случаются какие-то неприятности. А вы, часом, не один из тех мальчуганов, о которых я читал в английских книжках: сами-то они тихони, но подбивают на всякие проказы домового?— Очень может быть. А вы знаете здешних домовых?— Кое-кого знаю. Кажется, уже подошло время изгнать эту нечисть. Я готовлю докладную записку президенту.— А я в ней буду упомянут?— Не обязательно… Поверьте, мистер Уормолд, я скопил приличную сумму. Если со мной что-нибудь случится, Милли сможет жить в достатке. А произойдет революция — мы проживем и в Майами.— Зачем вы мне все это рассказываете? Ваше материальное положение меня не интересует.— Но так принято, мистер Уормолд. Ну, а насчет здоровья — оно у меня превосходное. Могу показать врачебное свидетельство. И с потомством все будет благополучно. Не раз проверено.— Вот как?— Да, ваша дочь может быть спокойна. О будущем наших детей я тоже позабочусь. Моя теперешняя содержанка меня никак не связывает. Я знаю, протестанты щепетильны в таких вопросах.— Да я не совсем протестант.— А ваша дочь, к счастью, католичка. Ей-богу, мистер Уормолд, это вполне подходящий брак.— Милли только семнадцать лет!— В этом возрасте легче всего рожать. Значит, вы мне разрешаете с ней поговорить?— А вам нужно мое разрешение?— Так будет куда приличнее.— Ну, а если бы я сказал «нет»…— Я, конечно, постарался бы вас переубедить.— Вы как-то говорили мне, что я не принадлежу к классу пытаемых.Капитан Сегура ласково положил руку Уормолду на плечо.— У вас такое же чувство юмора, как у Милли. Но, говоря серьезно, если возникнет вопрос о невозможности продлить вам вид на жительство…— Я вижу, вы настроены решительно. Ну что ж. Если хотите, можете с ней поговорить. У вас найдется подходящий случай, когда вы будете провожать ее из школы. Но Милли девушка разумная. По-моему, вам не на что надеяться.— Тогда мне придется прибегнуть к вашей помощи.— Вы удивительно старомодны, капитан Сегура. Отец в наши дни не пользуется никаким авторитетом. Вы, кажется, говорили, что у вас есть ко мне важное дело…Капитан Сегура поправил его с укоризной:— Важное дело я вам изложил. Второй вопрос — пустая формальность. Вы не заедете со мной в «Чудо-бар»?— Зачем?— Небольшое дельце, связанное с полицией. Не беспокойтесь, ничего страшного. Хочу попросить вас оказать мне маленькое одолжение, мистер Уормолд.Они отправились в ярко-красной спортивной машине капитана Сегуры в сопровождении двух мотоциклистов — спереди и сзади. Казалось, все чистильщики сапог прибежали с бульвара на улицу Вирдудес. По обе стороны двери «Чудо-бара» стояли полицейские; над головой висело палящее солнце.Мотоциклисты соскочили на землю и стали разгонять толпу чистильщиков. Из бара выбежало еще несколько полицейских, они выстроились, охраняя капитана Сегуру. Уормолд пошел за ним. Как и всегда в это время дня, жалюзи поскрипывали от морского ветерка. Бармен стоял не там, где ему положено, а перед стойкой. Вид у него был перепуганный. Из разбитых бутылок за его спиной все еще капало, но они уже давно опустели. Какое-то тело лежало на полу, его загораживали полицейские, но ботинки были видны: грубые, чиненные-перечиненные ботинки небогатого старика.— Пустая формальность, — сказал капитан Сегура. — Нужно опознать труп.Уормолду незачем было видеть лицо, однако полицейские расступились, чтобы он мог посмотреть на доктора Гассельбахера.— Это доктор Гассельбахер, — сказал он. — Вы его знаете не хуже меня.— В таких случаях полагается соблюдать формальности, — сказал Сегура. — Опознание трупа посторонним свидетелем.— Кто это сделал?— Трудно сказать, — ответил Сегура. — Вам, пожалуй, стоит выпить виски. Эй, бармен!— Не надо. Дайте мне «дайкири». Мы с ним всегда пили «дайкири».— Какой-то человек вошел в бар и стал стрелять. Две пули пролетели мимо. Мы, конечно, не упустим случая повлиять на общественное мнение за границей и заявим, что это — дело рук повстанцев из Орьенте. А может, это и в самом деле были повстанцы.Лицо смотрело на них с пола совершенно невозмутимо. Оно казалось таким бесстрастным, что слова «покой» или «страдание» были к нему неприменимы. С ним как будто никогда ничего не случалось: это было лицо еще не родившегося человека.— Когда будете его хоронить, положите на гроб каску.— Какую каску?— У него дома вы найдете старую форму улана. Он был человек сентиментальный.Как странно, что доктор Гассельбахер пережил две мировые войны, дождался так называемого мира и умер в конце концов той же смертью, какой мог умереть в битве на Сомме.— Вы отлично знаете, что повстанцы тут ни при чем, — сказал Уормолд.— Но эта версия нам удобна.— Опять проказничают домовые?— Не вините себя понапрасну.— Он предупредил меня, чтобы я не ходил на банкет, и Картер это слышал, да и все они это слышали — вот его и убили.— А кто такие «они»?— У вас же есть список.— В нем нет никакого Картера.— Спросите метрдотеля с собакой. Его-то вы наверняка можете пытать. Я возражать не стану.— Он немец, и у него влиятельные друзья. С чего бы ему вас травить?— Они думают, что я им опасен. Я! Вот дурни! Дайте мне еще один «дайкири». Я всегда выпивал с ним два, прежде чем вернуться в магазин. А вы мне покажете ваш список, Сегура?— Тестю покажу, пожалуй. Тестю полагается доверять.Статистики могут печатать свои отчеты, исчисляя население сотнями тысяч, но для каждого человека город состоит всего из нескольких улиц, нескольких домов, нескольких людей. Уберите этих людей — и города как не бывало, останется только память о перенесенной боли, словно у вас ноет уже отрезанная нога. «Пожалуй, пора складывать чемоданы и уезжать отсюда, — подумал Уормолд, — настало время покинуть развалины Гаваны».— Знаете, а ведь это только подтверждает то, что я вам пытался втолковать, — сказал Сегура. — На его месте могли лежать вы. Милли должна быть ограждена от подобных сюрпризов.— Да, — сказал Уормолд. — Придется мне об этом подумать.
Когда он вернулся домой, полицейских в магазине уже не было. Лопес куда-то ушел. Слышно было, как Руди возится со своей аппаратурой — в квартире то и дело раздавался треск атмосферных разрядов. Он сел на кровать. Три смерти: неизвестный по имени Рауль, такса по кличке Макс и старый доктор по фамилии Гассельбахер; причиной всех трех смертей были он… и Картер. Картер не замышлял смерти Рауля и собаки, но судьбу доктора Гассельбахера решил он. Это была карательная мера: смерть за жизнь — поправка к Моисееву закону. В соседней комнате разговаривали Беатриса и Милли. И хотя дверь была открыта, он плохо слышал, о чем они говорили. Он стоял на границе неведомой ему до сих пор страны, которая звалась «Насилие»; в руках у него был пропуск: «Профессия — шпион»; «Особая примета — одиночество»; «Цель поездки — убийство». Визы туда не требовалось. Бумаги его были в порядке.А по эту сторону границы слышались голоса, говорившие на знакомом ему языке.Беатриса сказала:— Нет, гранатовый цвет нехорош. Это для женщин постарше.Милли сказала:— В последнем триместре надо ввести урок косметики. Я представляю себе, как сестра Агнеса говорит: «Одну капельку „Ночи любви“ за ухо»…— Попробуйте этот алый тон. Нет, уголки рта не мажьте. Дайте, я вам покажу.Уормолд думал: «У меня нет ни мышьяка, ни цианистого калия. Да и случая выпить с ним, наверно, не представится. Надо было тогда насильно влить ему в глотку виски. Легче сказать, чем сделать, — это ведь не трагедия Шекспира, да и там бы понадобилась отравленная шпага».— Вот. Понимаете теперь, как это делается?— А румяна?— Зачем вам румяна?— Какими духами вы душитесь?— «Sous le vent» "Под ветром» (фр.)

.«Гассельбахера они застрелили, но у меня нет пистолета», — думал Уормолд. — А ведь пистолет должен входить в инвентарь нашей конторы как сейф, листы целлулоида, микроскоп и электрический чайник». Он ни разу в жизни не держал в руках пистолета; но это не беда. Надо только подойти к Картеру поближе — быть от него не дальше, чем от той двери, из-за которой доносятся голоса.— Давайте сходим вместе в магазин. Вам, наверно, понравится запах «Indiscret» "Нескромные» (фр.)

. Это Ланвен.— Ну, судя по названию, в них не больно-то много темперамента.— Вы еще совсем молоденькая. Вам не нужен покупной темперамент.— Но мужчину нужно подзадорить, — сказала Милли.— Вам достаточно на него поглядеть.— Да ну?Уормолд услышал смех Беатрисы и с удивлением посмотрел на дверь. Мысленно он давно пересек границу и совсем забыл о том, что он еще здесь, по эту сторону, с ними.— Ну, до такой степени их подзадоривать не стоит, — сказала Беатриса.— Вид у меня томный?— Скорее пылкий.— А вам скучно оттого, что вы не замужем? — спросила Милли.— Если вам хочется спросить, скучаю ли я по Питеру, — нет, не скучаю.— А когда он умрет, вы опять выйдете замуж?— Вряд ли я буду так долго ждать. Ему только сорок.— Ах да, у вас ведь, наверно, разрешается выходить во второй раз замуж, если это можно назвать браком.— По-моему, это самый настоящий брак.— Мне-то придется выйти замуж раз и навсегда. Вот ужас!— Большинство из нас всякий раз думает, что выходит замуж раз и навсегда.— Мне куда удобнее быть любовницей.— Вряд ли вашему отцу это понравится.— А почему? Если бы он опять женился, он бы и сам оказался в таком положении. И она ему была бы не настоящая жена, а любовница. Правда, он всегда хотел жить только с мамой. Он мне сам это говорил. Вот у них был настоящий брак! Даже доброму язычнику — и тому не дано нарушать закон.— Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.— Кому им?— Монахиням.— А-а… Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.«В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».Милли спросила:— Вы любите моего папу?Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды, где сказано, как сражаются голыми руками». Он поглядел на свои руки, они не внушали доверия.Беатриса сказала:— Почему вы об этом спрашиваете?— Я видела, как вы на него смотрели.— Когда?— Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?— Да, очень приятно.— Нехорошо, — сказала Милли. — Вам стыдно его любить.Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».— А если бы я его любила, что тут плохого?— Он женат.— Милли, детка, берегитесь общих правил. Если бог есть, то не он создал общие правила.— Вы его любите?— Я этого не сказала.«Нет, единственный способ — это застрелить его; но где достать пистолет?»Кто-то вошел в дверь; он даже не поднял головы. Приемник Руди истошно завопил в соседней комнате. Голос Милли произнес:— Мы и не слышали, как ты вернулся.Он сказал:— Я хочу тебя кое о чем попросить, Милли…— Ты подслушивал?Беатриса спросила:— Что случилось? Что-нибудь неладно?— Несчастный случай.— С кем?— С доктором Гассельбахером.— Серьезный?— Да.— Ты боишься сказать нам правду? — спросила Милли.— Да.— Бедный доктор Гассельбахер!— Да.— Я попрошу капеллана отслужить по обедне за каждый год, который мы с ним дружили.Напрасно он старался поделикатнее сообщить Милли о смерти доктора. Ведь смерть в ее глазах — переход к райскому блаженству. Когда веришь в рай, — мстить бесполезно. Но у него нет этой веры. В христианине милосердие и всепрощение не добродетели, они даются ему слишком легко. Он сказал:— Приходил капитан Сегура. Он хочет, чтобы ты вышла за него замуж.— За такого старика?! Никогда больше не сяду к нему в машину!— Я тебя прошу сделать это еще раз — завтра. Скажи ему, что мне надо его видеть.— Зачем?— Я хочу сыграть с ним в шашки. В десять часов. Тебе с Беатрисой придется на это время куда-нибудь уйти.— А он ко мне не будет приставать?— Нет. Ты ему скажи, чтобы он пришел поговорить со мной. Скажи, чтобы принес свой список. Он поймет.— А потом?— Мы едем домой. В Англию.Оставшись вдвоем с Беатрисой, он сказал:— Ну вот. Скоро нашей конторе конец.— Почему?— Может быть, нам удастся окончить свои дни с честью, если я раздобуду список действующих здесь иностранных агентов.— Включая и нас с вами?— Ну нет. Мы с вами никогда не действовали.— Не понимаю.— У меня нет тайных агентов, Беатриса. Ни одного. Гассельбахера убили зря. В горах Орьенте нет никаких сооружений.Характерно, что она не выказала ни малейшего удивления. То, что он ей сообщил, ничем не отличалось от любых сведений, которые ей надлежало занести в картотеку. Оценка этих сведений будет произведена Главным управлением в Лондоне. Он сказал:— Я понимаю, ваш долг — немедленно сообщить об этом начальству, но я буду вам очень благодарен, если вы подождете до послезавтра. Тогда, надеюсь, мы добавим к этому что-нибудь настоящее.— Если вы к тому времени будете живы.— Конечно, я буду жив.— Что вы задумали?..— У Сегуры есть список иностранных агентов.— Нет, вы задумали совсем не это. Но если вы умрете, — сказала она, и ему показалось, что голос ее звучит гневно, — что ж, как говорится, de mortuis… о мертвых… (говорят только хорошее) (лат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22