Наступает время ужина. Но уходить никто не хочет. Разговор продолжается. Я прошу принести активистам еду в мою комнату. В тесноте, да не в обиде. «Как дома, у мамы»,? говорит Генц Ш. Он жадно ест из своего котелка. Длинный, костлявый, он вечно голоден. Рассказчик он толковый.
Один из антифашистов не притрагивается к еде. Ждет.
«Поешьте с нами, товарищ Либерман!»
Это первый, кто обращается ко мне со словом «товарищ». У меня впечатление, что это честно. Фриц Ш. говорит немного, но то, что он говорит, идет от сердца. Это первое впечатление. Оно меня не обмануло.
«Спасибо. Я уже поела. Приятного аппетита».
Я закручиваю махорку.
После ужина настроение еще лучше, еще бодрее. Теперь антифашисты рассказывают «веселенькие» истории из жизни их лагеря. Многое похоже на анекдот. Например, как нацистские офицеры и генералы ежедневно по нескольку часов занимались только тем, что обменивались кулинарными рецептами. Состязались, кому больше в голову придет. Каждый старался превзойти другого в выдумке. По воскресеньям после богослужения это их хобби достигает кульминации. Они пекут «пирожные». Печенье, какао и сахар собирают для этого всю неделю. Им живется неплохо, этим господам. И в плену неплохо. Ничего не поделаешь! Советский Союз придерживается Женевской конвенции.
Как-то в воскресенье к генерал-фельдмаршалу Паулюсу пришла делегация этой публики. У него был день рождения. Но, больной гриппом, он лежал в кровати. И вот с самодельным «тортом» эти господа стояли на пороге его комнаты и произносили здравицы в честь фельдмаршала и, конечно, в честь фюрера. Они были убеждены в том, что Паулюс будет растроган до слез. «Не старайтесь, господа,? сказал генерал-фельдмаршал.? У фашистов я ничего не возьму. Покиньте, пожалуйста, мою комнату». Поздно понял Паулюс, что с чем едят, очень поздно. Но все-таки понял.
Солдаты, пережившие Сталинград, тем не менее не могли простить ему происшедшего. И по праву. Если бы он до последней минуты не следовал приказаниям Гитлера, остались бы жить миллионы людей и на той и на другой стороне. Только подумать: полтора миллиона человек бросило нацистское руководство в бой в самом Сталинграде и вокруг него, считая с румынами, венграми и итальянцами. Какую-то часть удалось вывезти на самолетах. Девяноста одна тысяча еще была жива, когда Красная Армия вынудила Паулюса капитулировать. Если только этих людей еще можно было назвать живыми. Они попали в плен больные тифом, истощенные, израненные, запутавшиеся, отчаявшиеся. Тот, кто их видел, знает, что они напоминали призраков. В советском плену они пришли в себя. В результате самоотверженной заботы советских врачей, сестер, санитарок. Немало советских людей заразились при этом сыпняком, а некоторые и погибли. Забыть об этом могут только очень зловредные, очень опасные люди.
Выпускники антифашистских школ хотели в тот же вечер узнать, какие они получат задания, куда их пошлют, где они будут работать. Я могла их понять, но не удовлетворить их любознательность. Я сказала им открыто, что сначала хочу получше познакомиться с ними. И что было бы хорошо, если бы они какое-то время поработали вне лагеря, на стройках. Мне хотелось увидеть, как они относятся к тяжелому физическому труду. Да, личный пример в нашем лагере на первом месте.
В тот вечер мы составили расписание бесед о целях и задачах национального комитета «Свободная Германия». Эти беседы должны были проводиться с небольшими группами в помещении актива, чтобы люди не стеснялись ставить вопросы и высказываться. Это очень важно. Об этом я вновь и вновь говорила активистам.
Мы не печем коммунистов
Настроение «суздальцев» не давало мне покоя. Уже рано утром я была в лагере. Начинался мягкий сентябрьский день. На дворе толпился народ. Люди приходили, уходили, стояли группками, спорили, расходились, снова сходились. Что такое? Что тут назревает? О нет, на этот раз мы окажемся побыстрее, мелькнула у меня мысль. Весь день не спускаю с них глаз.
После ужина я попросила «суздальцев» остаться в зале. Воздух был словно заряжен электричеством. Да и я сама тоже. И вот я выпалила: «Давайте без болтовни. Тогда мы лучше поймем друг друга. Мы никого не хотим здесь перевоспитывать за одну ночь. Сегодня фашист, завтра коммунист? Нет, господа! У нас тут не пекарня. И булочек здесь не печем. Чтобы стать коммунистом, надо пройти длинный путь.
Хотите? знакомьтесь с нашими идеями, не хотите? не надо. Это ваше дело. Нам лицемеры не нужны. Вы можете придерживаться любых взглядов и высказывать их, но только не фашистских, ибо фашизм преступен. Человечество не должно погибнуть. И еще: вы так много говорите о терпимости. А терпимы ли вы сами по отношению к антифашистам? Как обстоит у вас с этим дело, господа?
Кстати, хотите слоняться без дела и печь «пирожные», пожалуйста. Кто хочет работать, тот может обратиться к учетчику. У кого есть вопросы, проблемы, может прийти ко мне или обратиться к антифашистскому активу. Так! А теперь о положении на фронтах. Чтобы вы не питали иллюзий. И подробно описала им обстановку на фронтах. Кое-что им пришлось проглотить. Ход войны давно изменился на всех направлениях.
Большинство офицеров пошло работать. Просто из чувства самосохранения. По принципу: движение поддерживает здоровье. Если бы я захотела описать, какие изменения происходили в их сознании, мне пришлось бы расширить эту книгу до толстенного тома. Так много здесь было оттенков. Здесь были и честные люди, и разумные, обладавшие чувством ответственности. Они усвоили антифашистские взгляды, нашли путь друг к другу и к нам. К концу таких было немало.
После того как я огорошила пленных горькой правдой, которая, казалось, немного помогла, я захотела предложить им нечто новое: вечер классических произведений. Гете, Шиллер, Гейне, стихи и баллады. Может быть, на такой вечер придут и те, кто избегает политических собраний. Пока еще избегает. Ведь бывало и так, что кое-кто из совращенных находил путь к истине с помощью великих немецких гуманистов. Посмотрим, что получится.
Маленькое объявление, написанное печатными буквами и укрепленное кнопками на доске в столовой, оповещало о вечере чтения, о программе и о выступающем. Никакой другой рекламы я решила не делать, чтобы проверить, есть ли у людей интерес к этому.
Наступает вечер. Зал переполнен. Всем находится место. Когда я прохожу по залу на сцену и вижу устремленные на меня вопрошающие и удивленные глаза, меня внезапно охватывает смущение. Мне вовсе не важно, ждет ли меня успех как актрису. Меня беспокоит вопрос: какое воздействие окажет этот вечер на собравшихся? Ведь большинство из них непривычно к такой духовной пище. Или отвыкло от нее.
Вот я на сцене. Забываю обо всем остальном. Читаю стихи. Между отдельными авторами устраиваю маленькие паузы. Аплодисментов нет. Нет их и в конце. Любопытно, почему? Может быть, потому, что мои слушатели находятся под сильным впечатлением от прочитанного? Или, может быть, потому, что прочитанное не произвело на них ни малейшего впечатления? Не знаю.
Зал пустеет медленно. Я жду. Ко мне никто не подходит. На дворе собираются группки, спорят. Я проскальзываю мимо них. Иду в свою комнату, усаживаюсь, размышляю. Через несколько минут приходит Гейнц Т. Садится напротив. Ему не нужно многих слов. Его глаза сияют.
«Извините меня, пожалуйста. Я хотел сразу зайти к вам, но меня задержали. Меня окружили камрады. Чего только они не хотели о вас знать!»
«Это неважно. Как им понравился вечер?»
«Произвел большое впечатление. Они ждали здесь чего угодно, но только не вечер классиков. Да еще прочитанных комиссаршей, которую так боятся».
В дверь тихо стучат. Хромая, входит Вальтер М.
«Я сразу хотел к вам, но меня задержали суздальцы».
Я рассмеялась.
«Почему вы смеетесь, госпожа Либерман?»? спрашивает Вальтер почти обиженным тоном.
«Да потому, что вы оба произнесли одни и те же слова, когда вошли в комнату».
«Я хотел, собственно говоря, только поблагодарить вас. Цветов у меня, к сожалению, нет. Это был очень хороший вечер».
«Не могли бы вы мне объяснить, почему слушатели не аплодировали?»
«Они были слишком удивлены и растроганы,? высказывает свое мнение Вальтер. ? Многие еще долго стояли на дворе, расспрашивали меня: кто вы, что вы, актриса ли вы?»
«И что вы им ответили?»
«Пусть сами пойдут к вам и спросят».
«Боже избавь»,? иронизирует Гейнц.
«Твои два врача тоже были там».
«Я видел их. Они думали, что на этот раз все обойдется без политики».
«Да, на этом вечере были и те, кто ничего не хочет знать о политике. Например, этот фанатик из гитлерюгенд Роберт М. Он спросил меня: „Когда госпожа Либерман выступит со своим следующим докладом?“
«На следующей неделе»,? сказал я.
«О чем будет доклад?»? «Что такое коммунизм?»? «Хм-м,? проворчал он.? И тем не менее я пойду».
«Кстати, госпожа Либерман, вы пропустили две последних строчки из „Погибшего ребенка“? Почему?»? спросил меня Гейнц.
«От волнения, конечно. Я забыла перевернуть страницу. В конце нашего вечера меня сбила с толку абсолютная тишина». Говорить об этом мне неприятно. Но Гейнц смеется с таким пониманием, что я тоже смеюсь.
«Когда устроим следующий вечер?»? спрашивает он.
«Думаю, скоро. Вот тогда почитаем наших современников».
«Да оставь ты госпожу Либерман в покое! Неужели не видишь, как она устала? А ведь ей еще домой далеко идти».
Вальтер тянет Гейнца за рукав, а то бы тот еще остался сидеть.
«Доброй ночи, ребята!»
На следующий вечер заседание актива. Когда мы здороваемся, каждый говорит мне: «Спасибо за вчерашний вечер». Или что-нибудь в этом духе. Только один молчит. Руди К. Неужели он так далек от искусства?? размышляю я. Да, это так. Вот еще одна причина, по которой у нас нет личного контакта. Наши отношения натянуты и очень прохладны. Его обижает то, что им командует женщина. Мне доставляет мало удовольствия дважды в день с ним встречаться. По-русски он мало понимает. Мне приходится ему ежедневно диктовать последние новости. Однажды он опаздывает. Я встречаю его не очень приветливо. В конце концов, я всегда прихожу во время. Он говорит, что его задержали новички и, между прочим, спрашивали его, не жена ли я ему. По-видимому, он хочет меня позлить. «Ну и идиот! Да, я имею в виду вас»,? вырывается у меня. Обычно я стараюсь быть с ним терпеливой. На этот раз не удержалась. Да, я строга с активистами. Но вместе с тем? я имею право это сказать? обращаюсь с ними по-человечески. Я многого требую, но многое для них и делаю.
Еврейская рота в лагере
От продолжения этой неприятной сцены меня избавляет вызов к воротам. У ворот стоят сорок три пленных, отказывающихся идти в лагерь. Это румынские евреи. Но они в форме фашистского вермахта. Я обращаюсь к ним на идиш. Этого мне не следовало делать, ибо теперь многие плачут. Какой-то горбатый старик громко всхлипывает. Но они идут за мной. Я веду их в комнату актива румын.
Румынский руководитель актива говорит с ними по-румынски. Здесь много румын, говорит он. Румыны успокаиваются. По крайней мере им не придется снова иметь дело с немцами. Руководитель актива предлагает им сесть. Я иду на кухню и говорю, чтобы им принесли суп, хлеб и чай. Прошу, чтобы порции были побольше. Люди целый день ничего не ели. Еду сразу же приносят, но съедают ее еще быстрее.
Мужчины обступили руководителя актива, все сразу ему что-то говорят. Когда я вхожу в комнату, они окружают меня. Они кричат наперебой: «Ради бога! Мы ведь не нацисты!», «Мы не солдаты!»,? «И мы не капиталисты! Мы простые евреи, которые случайно остались в живых. Понимаете?»
«Как я могу вас понять, если вы все говорите сразу. Сядьте, пожалуйста, успокойтесь, и пусть кто-то один расскажет».
«Мендель, говори ты»,? решает тот, что постарше, горбатый.
Мендель, приземистый, рыжий мужчина лет сорока, начинает:
«Горе мне, как часто мне еще это надо рассказывать! Ну, так вот: мы все прятались в различных деревнях. Где была какая нора, мы в нее заползали. Неделями не видели неба. Думали, что мы спасены. Но пришли эти бандиты, нашли нас, согнали, как сгоняют коров, погрузили на грузовики и увезли. Что еще сказать вам? Мы видели себя уже в Освенциме. Что там было, этого вы себе представить не можете!»
«Э, ты слишком болтлив,? прерывает его горбатый.? Эта женщина хочет лишь знать, почему мы в фашистской форме. Ну, говори дальше».
«Почему? Это я тоже б хотел знать. Нас заставили ее надеть, и баста. Пойми-ка немцев, как будто бы они нас не могли укокошить в наших лохмотьях. Они заставили нас разминировать дороги, по которым они бежали. Возьми их нелегкая! Больше двухсот из наших людей погибли на этом деле. Это было в России. Харьков называют этот город. На наше счастье, Красная Армия опередила их. Фашистов взяли в плен, ну и нас заодно. Ох, горькая наша доля! Ох, какая горькая! Ну слава богу, мы остались в живых».
«Что теперь с нами будет?»? хотел узнать горбатый.
Что я могла ему ответить? Чертовски трудная ситуация, с одной стороны, а с другой стороны… Я пытаюсь подсластить им пилюлю. Рассказываю об одном румынском еврее, который находится здесь, в лагере. Он добровольно пошел в фашистский вермахт, подделав бумаги. Делал все, что делали и фашисты. И кто знает, что он делал. А здесь он все время ссылается на то, что еврей, жертва, хочет получить поблажки. Что я должна с ним делать, по вашему мнению?
«Размозжить ему череп»,? говорит Мендель.
«Ведь это настоящий бандит!»
«Ну, его череп я оставила в покое. Но его я послала на самую тяжелую работу»
«Хорошо, очень хорошо. Но мы? Мы ведь честные люди, настоящие жертвы».
«Может, и так, но кто теперь это может проверить? Это вы должны понять. Здесь ваша жизнь в безопасности. Война ведь не будет продолжаться вечно. Вы сами видели, как Красная Армия гонит фашистов».
«Но все-таки нам должны предоставить условия получше?»
«И это невозможно. Да и это было бы не в ваших интересах. Только усложнило бы вам жизнь, способствуя антисемитизму. Работать, даже тяжело, полезнее для здоровья, чем шататься без дела. И жить в мире с другими тоже очень важно».
«И нами снова будут командовать немцы?»? разволновался Мендель.
«Ни в коем случае. Вы сами выберете командира роты. Я еще скажу, куда вас пошлют работать».
Среди них было большинство ремесленников. Горбуна поставили банщиком. Сапожник и портной получили направление в мастерские. Все другие были посланы в бригаду каменщиков. Там очень нужны были рабочие руки. И кто знает, думала я, может, им пригодится еще эта профессия. А Зепп Ш. будет хорошо обращаться с ними. В этом я была уверена.
Поначалу они разбегались, так же как все остальные. Командиром роты у них стал Мендель. Он носился по территории, собирал своих людей. Натыкался на кого-нибудь, начинал ругаться:
«Да вселится злой дух в отца твоего отца! Да поглотит тебя земля! Разве ты человек? Нет, ты не человек. Ты скотина!»
Но прошло два-три месяца, и они привыкли к тяжелой работе и к жизни в лагере, насколько к ней можно привыкнуть. С румынами они жили в дружбе. С немцами дела иметь не хотели. Трудности возникали только тогда, когда подходили еврейские праздники. Почти все они были религиозны. В эти дни они просили освобождения от работы. Но ведь если разрешить это одним, то придется разрешить и другим. А поскольку в лагере было много различных национальностей и вероисповеданий, то исключения делать было нельзя. Я решила пока что обойти этот вопрос. Время лучший лекарь.
Богослужение
Когда в лагере появились «суздальцы», пришлось позаботиться и о воскресных богослужениях. Они привели с собой пастора, протестанта. Я попросила его к себе. Передо мной стоял щупленький, съежившийся человечек. Он отказался присесть. Я сказала ему:
«Если хотите служить службу, можете воспользоваться столовой». А он ответил мне: «На коммунистов работать не буду».
«Вы часом не спятили? Нам ведь богослужение не нужно. Оно нужно вашим соотечественникам. Эх вы! Проповедуете любовь, а сами источаете ненависть. Такие ненавистники? плохие пастыри душ. Идите!»
Я направилась к Петрову в лагерь номер один. Может быть, тот что посоветует. Может, в этом большом лагере я найду духовное лицо. Выхожу из ворот и вижу: стоит пленный и просит часового разрешить ему пройти. Тот звонит майору. Я беру у него трубку. Этому пленному разрешают пройти в лагерь, если я провожу его. Он говорит на ломаном немецком языке. Узнаю, что он итальянец. Хочет рассказать свою историю, но мы уже пришли.
«Товарищ майор, вот тут один добровольно просится в лагерь».
«Наверное, сошел с ума»,? ухмыляется майор.
«Сошел, сошел,? отвечает итальянец по-русски.? Я как раз из сумасшедшего дома убежал, здесь, во Владимире. Меня хотели выписывать и отправить назад в Суздаль. Но я не хочу в Суздаль. Там я снова сойду с ума. Я хочу здесь остаться и работать. Ведь здесь есть и итальянцы, не правда ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39