– Пусть он проживет тысячу лет!
– Пусть у него будет много детей!
Улпан снова подняла руку:
– Есеней велел каждой вашей семье дать кобылу с жеребенком. Дать две овцы с ягнятами. А на будущее – чабаны за летнюю пастьбу со ста голов будут получать одну овцу, за зимнюю – две. Табунщик за двести лошадей получит одну лошадь. Вечером сегодня берите своих овец, а лошадей – завтра. Для переезда на джайляу будут верблюдицы.
Улпан поднялась и вошла в юрту, а следом неслись возгласы:
– Счастья тебе!
– Пусть родится у тебя сын!..
– Рожай каждый год, как овца – ягнят!
На другое утро у Есенея состоялся разговор с Тлемисом, который после свадебного тоя погостил в ауле, забрал подаренных ему двух кобыл с жеребятами и собрался уезжать.
– Тлемис, пока мы живы, хлопот у тебя не убавится, – сказал он. – Эта бабенка схватила меня за ворот и не отпускает. Теперь ей дом нужен, хочет построить. Ты в таких делах что-нибудь смыслишь?
– А для чего плотники есть, русские? Найдем…
– Найди… Надо до осени закончить, чтобы жить можно было.
– А какой дом? Рубленый?
Улпан и хотела бы уточнить, но и сама не очень-то разбиралась:
– Ну… Как сказать? Деревянный, конечно! Мы видели, когда приезжали в Тобольск.
– А где ставить?
– Вот этого мы пока не надумали.
– Тогда так сделаем… Один или два плотника приедут, посмотрят. Им надо увидеть, где будет ваш дом, какой вы хотите, сколько комнат… А вы пока выберите место.
Аул неторопливо собрался кочевать на джайляу, а Есеней с Улпан отправились верхами искать, где будет их усадьба. С ними поехал Шондыгул – плотный, кряжистый, с бычьей шеей и выпирающими лопатками, с руки у него неизменно свисала тяжелая длинная дубина – шокпар. Он был у Есенея егерем, объездчиком пастбищ. Кенжетай с парой, запряженной в тарантас, остался дожидаться их возвращения на месте стоянки аула.
Солнце поднялось еще совсем невысоко и не успело обсушить травы, они искрились бусинками росы. Уже принялись за работу пчелы и шмели. В росистой траве тянулись следы трех лошадей.
Легкий ветер над зеленой, разноцветной, умытой степью шевелил и длинные гривы лесов и перелесков. Жал – грива… Когда и кто назвал так здешние леса – неизвестно, но назвал с удивительной точностью, и название прижилось.
Были озера, уже густо заселенные перелетными птицами. Лебеди, гуси ходили в камышах, плавали на открытой воде и, словно красавицы перед зеркалом, соперничали со своими отражениями. Тишину временами нарушал шум крыльев, протяжный свист – это падала на воду стая суматошных уток, они торопились поплавать, понырять, посплетничать – и снова улетали к своим гнездам, спрятанным в камышах и среди болотных кочек. Ведь поганые вороны так и шныряют, и нет для них слаще еды, чем утиные яйца…
Они ездили долго. Солнце поднималось к полдню. Шондыгул на своем грузном вороном трясся сзади.
Улпан придержала коня, придержал и Есеней.
– Объясни мне, Есеней, почему сибаны, десять аулов, ютятся вдоль маленькой полоски у леса, когда рядом столько пустых земель?
– С чего ты так решила?
– А ты сам… Сам сказал. Ведь это урочище – Кары-кыстау, старая зимовка? И ты показывал мне, где зимовали четыре аула. Там на высоте лошадиной морды – ни одного листочка на дереве, все объедено. Травы вокруг – ни травинки. Черные пятна – там, где юрты стояли…
– А когда казахи берегли земли? – спросил Есеней.
– Как могли они беречь! – резко воскликнула Улпан. – Земля-то принадлежит тебе! Запер их со всех сторон, зимой им двинуться некуда! Вот они и ютились на своем клочке, вытаптывали его до последней травинки!
Есеней не ответил ей. Улпан тоже замолчала. Тут их догнал Шондыгул.
– Смотри, Есеке… – Он плетью показал назад и немного вправо. – Лучше всего, если строиться – строиться там, на крутом берегу озера.
– Посмотрим? – предложил Есеней.
– Как хочешь…
Через некоторое время Улпан приблизилась к Есенею и положила руку ему на колено. Она хотела ущипнуть его, но тело, жесткое, как высохшая сыромять, не поддалось пальцам. Тепло руки он почувствовал.
– Ты обиделся?
– Обиделся и думал быть обиженным до вечера, до темноты… Но рядом с тобой обиды быстро забываются.
Они въехали в лес – место это носило длинное название: холмистый берег озера с водопоем…
– Теперь выбирай, смотри… Чтобы потом не жалела.
Улпан тронула коня вперед, туда, где озеро делало глубокий изгиб, и остановилась.
– Я хочу здесь…
В густом лесу, в котором березы стояли вперемешку с зеленовато-серыми осинами, лежала, словно островок, поляна, поросшая травами, залитая в это время дня солнцем.
– А твой карашы-аул расположится немного подальше. Нам же, нам вдвоем хватит и этого уголка.
– Я был здесь, – отозвался Есеней. – Мне здесь понравилось. Но я хотел, чтобы ты сама выбрала.
– Ставишь свою печать?
– Считай, что поставил. Шондыгул, запомни место, сюда приведешь плотников.
– А теперь давай сразу решим – где поселим другие аулы?
– Ты видела по дороге?.. Там еще три лесные гривы, все вытянуты одна за другой, расстояние между ними не больше версты. Чем не зимовка для трех аулов?
Первая из трех грив – та, что поближе к озеру, тоже понравилась Улпан, и она предложила:
– Ты без Садыра – как без рук… Пусть зимует со своими родичами здесь?
– Ставлю печать!
Следующий лес был подлиннее, погуще, на восточной его окраине было неглубокое озеро.
– А здесь пусть расположится аул Еламана.
– Это ты про Туркмена говоришь?
– Есеней, что ты твердишь – Туркмен, Туркмен. Брось! Среди твоих сородичей я не встречала никого, кто был бы сибаном лучше Асрепа и Мусрепа!
– Бросил… Это урочище называется Эльтин-жал, здесь могут поселиться два аула, не мешая друг другу.
– Кого ты хочешь, того и сели. Мусреп-агай такой человек, он может с любым ужиться.
Дальше Улпан не поехала. Не глядя, она предназначила последнюю лесную полосу для Иманалы. Хоть подальше будет от нее, от ее дома.
Есеней усмехнулся:
– Вы с Иманалы – как две звезды на небосводе, и одна непременно хочет затмить другую.
– Зачем? – пожала плечами Улпан. – Моя звезда постоянно рядом с твоей, от нее – и свет, и тепло. Видишь, и Музбел-торы согласен… – Конь мотал головой, отгоняя мошкару, и Улпан призналась: – Я нарочно держу его привязанным к поясу юрты. Иманалы как увидит коня, твой аип, чуть не лопается от злости!
– Так, так… – покачал он головой. – А старая зимовка?..
– Аулу Беспая? – предложила она. – Целиком?..
– Что с тобой поделаешь? Да, целиком.
За минувшие месяцы Улпан научилась заботиться не только о нарядах… Когда ей чего-то хотелось добиться, она нужные ей слова высказывала устами Есенея, а когда что-то говорила сама, то успевала условиться с ним. И Есеней поддерживал ее: «Вот эта бабенка говорит, что…» Он был доволен своей Улпан, Улпан была довольна своим Есенеем. То время запомнилось им, как время полного согласия.
На месте покинутого становища их ждал Кенжетай. Лошади были запряжены в тарантас, а Кенжетай в тени дерева старательно взбалтывал кумыс.
После долгой поездки, в самую жару, кумыс был просто необходим, и, пока все не напились досыта, Есеней не заводил разговора с Шондыгулом о своем поручении.
– Мы на джайляу приедем дня через два, через три, не раньше, – сказал он. – А ты поезжай, не задерживаясь, чтобы расселить аулы.
– Расселить, как всегда расселялись?
– Ты что, не слышал?
– Я не слушаю, о чем ты говоришь с байбише.
– Е-е… Если б не надо было, я бы сказал – не слушай.
Пришлось повторять. Их аул остановится на старом месте, где всегда. Там, где прежде стоял Иманалы, будет проводить лето аул старшего брата Улпан.
– Это Есеке говорит про аул Мусреп-агая, – объяснила она.
Иманалы, значит, поселится на краю, за аулом Беспая – там, где раньше – Мусреп.
По дороге Шондыгул должен был завести в табун их лошадей и свою – обменить на свежую, чтобы нагнать кочевье. Не дойдя до дерева, где лошади были привязаны, он вернулся:
– А карашы-аул где будет?
– Пусть ставят юрты поближе к озеру, чем прежде ставили. А наш аул немного сдвинется.
Шондыгул поехал следом за теми, кто уже откочевал на джайляу. Торопился – и все равно чуть не опоздал. Аул Иманалы он нагнал, когда тот сворачивал на свое прежнее место. Сам Иманалы, хмельной от кумыса, ехал впереди, в окружении известных всему сибанскому роду драчунов и забияк. Шондыгул сдержал коня, пустил шагом.
– Доброго тебе кочевья… – приветствовал он брата Есенея, и на старинное пожелание тот должен был ответить благодарностью.
Но Иманалы никогда ни с кем и ни с чем не считался.
– Уж не у тебя ли этого добра попросить? – сказал он.
Шондыгул хорошо знал вздорный нрав Иманалы и не привык его выпады оставлять без внимания.
– Что у меня есть такого, что бы я мог уступить тебе? Я не поздороваться с тобой спешил. Я привез от старшего твоего брата приказ – нынешним летом ты станешь за аулом Беспая.
– Может, я Туркменом стал, чтобы селиться на отшибе?
– Кто ты – не у меня, у своего брата спроси.
– Ултан-кул, он и есть ултан-кул, – злобно покривился Иманалы. – Не был бы ултан-кулом – прямо сказал бы, приказ не от моего брата. Это придумала наглая токал! К нам без штанов приехала! А распоряжается! Как в своем голодраном ауле!
Ултан-кул – раб, бесправный, подстилка, о которую всякий может вытереть подошвы. Иманалы хотел уязвить Шондыгула – его прадед пришлым был в этих краях, без роду, без племени.
– Раб? – закричал Шондыгул. – Настоящий раб ты сам!.. Кто ползает перед толстозадой кривлякой? Она, смотри ты, ханского рода! Приблудная она, незаконнорожденная! А ты…
– А ну хватит! – Иманалы покрутил тяжелой плетью.
– А ну попробуй! – Шондыгул опустил шокпар, и шокпар концом уперся в землю. – Говорю – поворачивай караван!
Кричать – ултан-кул, наглая токал… А что еще мог Иманалы? Не то что доверенного человека, тронь пальцем последнего чабана Есенея, за такую вину отдашь коня, но и конем – не отделаешься, отдашь и дорогую шубу в придачу.
Иманалы для собственного утешения причудливо выматерил Шондыгула, помянув всю его родословную. А караван все-таки повернул, куда было указано. Шондыгул, чтобы не оставаться в долгу, тоже принялся костерить Иманалы. Только от возмущения слова не сразу подбирались.
– Ты знаешь… у тебя ведь… с тобой, знаешь… Ханша!.. Знаешь… Твоя жена… На гнилой бурдюк похожа с прокисшим молоком!.. Чем с ней спать, знаешь, я бы…
Но пока Шондыгул продирался сквозь дебри «знаешь… знаешь…», Иманалы уже отъехал, и самый большой гвоздь Шондыгул не успел вбить. Он отправился дальше, продолжая вслух высказывать то, что думает о младшем брате Есенея.
Кроме Иманалы, никому и в голову не пришло спорить. Другие аулы беспрекословно заняли места, какие указывал Шондыгул, и начали ставить юрты. Карашы-аул был теперь не из самых бедных – там среди темных юрт попадались и пепельно-серые. Между кольями были натянуты веревки для привязи беспокойных жеребят. Кричали верблюды. Самолюбивые жеребцы рыли копытами землю, и заливистое их ржание было предупреждением: своих прав они никому не уступят… Растерянно блеяли бестолковые овцы. А когда вдруг наступала на мгновение тишина, было слышно, как тугие белые струи бьются о жестяные ведра – доили кобылиц.
Озеро Кайран-коль не зря получило название – прозрачное. На глубине ясно просматривалось чистое песчаное дно. Берега поросли шуршащим на ветру камышом. Озеро было большое – с самого восхода и до заката оно отражало солнце, а по его окружности можно было устраивать байгу…
Имело оно еще одно название – зеркальное озеро Есенея… Его табунами были заняты западный и северный берега. На юге и на востоке проводили лето остальные сибанские аулы. Время от времени – когда становище загрязнялось, захламлялось, юрты переставляли немного поодаль. И так до глубокой осени, пока воду Кайран-коля не покроют почти сплошь стаи казарок. Они здесь набираются сил перед дальним своим кочевьем в теплые края.
Джайляу… Пора беззаботных игрищ. Веселись, пока не надоест. Спи, пока спится. А проснешься – снова байга или алты-бакан… Работы никакой нет, правда, и заработков тоже нет. Для всех, кроме табунщиков и чабанов. А о чем заботиться на кумысно-пьяном джайляу? Все от аллаха… И сам создатель ниспошлет тебе утреннюю трапезу. Кизмет – грех думать о будущем. Летом надо думать о лете, а о зиме – зимой…
На джайляу разные аулы оказываются по соседству. Смешиваются песни – их привозят новые певцы. Собранные из разных мест скакуны показывают свою скорость в байге вокруг озера Кайран-коль. На алты-бакане знакомятся девушки и джигиты, присматриваются. Сватовство здесь может кончиться ссорой, а ссора – прийти к сватовству. Навсегда могут разойтись друзья, а враги – примириться…
Шондыгул всех успел объехать, всем передал распоряжения Есенея. Теперь он издали заметил тобольского темно-рыжего коня – он легко мчался, не чувствуя тяжести тобольского тарантаса, в котором сидели трое. В городском коне, кажется, степь пробудила память о диких предках, и темно-рыжий несся, не касаясь копытами земли.
Мусреп едет? Да, Мусреп. И Шондыгул пустился ему наперерез.
– Доброго тебе кочевья…
– Спасибо за пожелание, Шонды-ага…
– Есеней велел передать – занимайте вашу отау, она стоит на новом месте, в Эльтин-жале.
– Так приезжай вечером… Отметим новоселье.
– Не смогу. Меня сам Иманалы пригласил.
– Оо!.. – выразил почтение Мусреп. – Если он, нам с ним не тягаться!
Они оба засмеялись, отлично понимая друг друга. Улыбнулась и Шынар – она уже была наслышана о младшем брате Есенея. И Науша, хоть не вполне поняла, в чем дело, тоже улыбнулась.
Отау заснеженным стогом выделялась в зелени травы. Шынар сразу побежала в юрту, Науша пошла следом.
Мусреп неторопливо – впереди было целое лето – распряг коня, снял украшенные темным серебром хомут и шлею, привязал темно-рыжего к поясу юрты. Тарантас он, взявшись за оглобли, сдвинул в сторону, чтобы не мешал, и потом оглобли задрал кверху. В юрту он не спешил – еще полюбовался и на коня, и на лакированный тарантас – коричневый лак золотился от солнца. Теперь в аулах, кто имеет хоть какую-то возможность, непременно обзаводится всем этим.
Издали донесся тягучий скрип арбы. Но ухо он не резал – к нему давно привыкли за долгие годы долгих дорог.
Из юрты выглянула Шынар:
– Мусреп, дело есть… Садись на коня – и к озеру, воды мне привези. А больше ни за чем посылать не буду.
Мусреп ускакал, звеня ведром. Шынар достала из тарантаса самовар, откинула крышку.
– Апа! – позвала она. – Поставим твой самовар, он быстрее закипает.
Скрип колес приближался. Шынар с малых лет знала присловье и сама пела:

Ног нету у нее,
А тянутся следы…
Руками держит лошадь за бока…
Услышишь в тишине издалека,
как песню давнюю
поет на все лады.

Асреп выехал раньше них, по дороге они его обогнали, теперь и он накоиец-то добрался до места, и его предупредил Шондыгул, куда сворачивать.
Летнее имущество двух семей уместилось на четырех арбах-двуколках. На кобыле, запряженной в головную, ехал Асреп, следом – тянулись еще две, привязанные одна за одной. На самой последней сидела Жаниша.
С протяжным стоном облегчения арбы замерли на месте. Никто не догадывался тогда, что их надо смазывать, оси и ступицы колес до крови стирали друг друга. Облегченно вздохнул и Асреп. Распряг кобылиц, которые еще не успели ожеребиться, и чересседельники закинул им на холки.
Шынар и Науша вышли помочь Жанише снимать поклажу. Еще дома Шынар настаивала – пусть она едет с ними в тарантасе, но уговорить Асрепа не могла. «А с кем же я буду ругаться по дороге на джайляу? Мне обязательно нужен такой человек, а этого не вытерпит никто, кроме твоей женеше».
– Чай готов, келин? – спросил он первым делом. – Поздравляю тебя с твоей отау!
– Сейчас, сейчас будет, агеке, – откликнулась она. Ей было не до чая – только Жаниша слезла с седла, Шынар потащила ее осматривать отау.
Небольшая, из шести крыльев, белая кошма добротной выделки. О такой мечтают женщины-казашки происхождением из семей среднего достатка. На белой кошме веселили глаз разноцветные тесемки.
– Пусть счастье поселится в твоей отау, айналайн….
Внутри Дамели – вдова, одного возраста с Жанишой – быстро и ловко прикрепляла к решетке сплетенный чий, тоже разноцветный, изукрашенный узорами, что заменяет ковры на стене. Ей помогала дочка – девочка лет двенадцати-тринадцати. Она, видно, пошла в мать, руки у нее были такие же проворные. Муж Дамели, ровесник Асрепа, умер два года назад.
– А я сразу, как увидела, еще издали подумала – не иначе, Дамели ставила им юрту. Жива-здорова?.. Смотри-ка, Зейнет у тебя как вытянулась. Подойди сюда, айналайн.
И Дамели тоже подошла.
– Ты сама-то как? – Она тоже подошла к Жанише. – А твой муж?.. Смотри, на этом джайляу он из моих рук не ускользнет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34