Они все время уныло жаловались на погоду и почти поголовно ругали мышей. Флозине смертельно надоели их скрипы, стоны, потрескавшаяся черепица и сухая гниль. При слове «водостоки» ее передергивало. Однако выбора у нее не было. Всем заправлял братец Уисс, а его слово являлось законом в самом прямом смысле. По его воле отец и братья пробуждали дома, и она вместе с ними. Флозина давно поняла, что сопротивление бесполезно, и подчинилась, безропотно внимая унылым жалобам таверн и театров, кофеен и харчевен. Она выслушивала бесконечные повествования о разбитых окнах, гвоздях в штукатурке, потеках и протечках. Какими чудовищными занудами оказались строения! Хуже всех, похоже, были амбары и склады с их невероятной тупостью, но Флозине приходилось выслушивать всех подряд, не то до Уисса дошло бы, что она пренебрегает своими обязанностями. Депутаты Пьовр и Пульп следили за каждым ее шагом и, безусловно, сразу бы донесли Уиссу, что она прослушивает здания вполуха. Уж лучше повиноваться и делать так, как приказал Уисс. Поэтому Флозина день за днем вслушивалась в деревянные жалобы, и ее усилия в конце концов увенчались успехом.
Вокруг Шерринского университета располагалось не менее четырех десятков кофеен и небольших таверн, и любая из них могла быть местом тайных сходок нирьенистов, чья деятельность приводила в бешенство братца Уисса. На пробуждение каждого из этих заведений требовалось два-три месяца. И лишь по чистой случайности облюбованная студентами кофейня «Логово», занимавшая один из складских подвалов под Башней герцогинь (переименованной ныне в Народный зал экспроприационизма), получила возможность высказаться.
– Шорви, Бек, Риклерк и другие соберутся завтра вечером в «Котурне Виомента», – механически повторила Флозина то, что услышала.
Сопровождающие мигом насторожились.
– Что вы сказали, голубушка? – спросил Пьовр.
– Повтори-ка, женщина, – приказал Пульп.
И Флозина послушно повторила.
* * *
Тот день выдался на редкость теплым. Около восьми вечера Дреф сын-Цино попрощался с Элистэ и ушел, прихватив сумку. Теперь девушка более или менее понимала, куда он идет, но уж никак не могла догадаться, что первую остановку он сделает, как только выйдет из дому. А Дреф, захлопнув дверь, обогнул пансион и под навесом на заднем дворике, укрытом от чужих глаз, открыл сумку и принялся за дело – быстренько скинул плащ и надел старое потертое пальтецо, напялил на черные волосы длинный сальный седой парик, а сверху насадил помятую шляпу с широкими полями. С ловкостью, порожденной долгой практикой, он в темноте наклеил на верхнюю губу седеющие усы и наложил черные тени под глазами и на скулах. Завершив маскарад и спрятав сумку в кустах, он вышел из укрытия совсем другим человеком; даже давний знакомый – и тот не признал бы его с первого взгляда.
До Кривого проулка он доехал в фиакре, там вышел и дальше двинулся пешком, внимательно поглядывая по сторонам. Он всегда поступал так – на всякий случай, – но на сей раз его бдительность вознаградилась сторицей. Дреф остановился в тени памятника Виоменту; за пятьдесят ярдов от него светились окна кабаре «Котурн Виомента». Дверь в заведение была открыта, изнутри доносилось пение. У входа сшивались шлюхи и нищие, в сточной канаве валялся пьяница, посетители входили и выходили. На первый взгляд, все выглядело совершенно обычно. Но Дреф отметил, что у парадного напротив стоят два народогвардейца, делая вид, будто болтаются просто так, дымя своими глиняными трубками. Однако уходить они явно не собирались. Он кинул внимательный взгляд в обе стороны Кривого проулка: за полквартала подпирал стену еще один народогвардеец в коричневом с красным мундире; рядом с кабаре, в тени навеса у закрытой и зашторенной лавки торговца шелками, застыли еще двое – в темноте нельзя было разобрать, в мундирах они или нет.
Дреф выждал минут пять. Те, за кем он наблюдал, тоже никуда не спешили. Затем он вышел из тени и, чуть прихрамывая – походку он, понятно, изменил, – направился к кабаре. Никто не обратил на него внимания. У дверей он пропустил вперед торопящегося завсегдатая и вошел следом.
В зале, как всегда, было многолюдно и шумно. На эстраде знаменитый комедиант старой закваски Бинубио дурачась распевал куплеты; на втором плане выделывали коленца девицы его фирменного кордебалета – полуобнаженные «Молочницы», каждая с красным ромбом на гофрированной подвязке. Публика покатывалась со смеху, орала, свистела, топала ногами и подхватывала весело-непристойный припев к куплетам Бинубио, – одним словом, оглушительно вопила, как, впрочем, вопила бы и во время других популярных номеров кабаре. Именно поэтому Шорви Нирьен и его сторонники время от времени встречались в «Котурне Виомента» – обстановка здесь была самая что ни на есть подходящая. Тут, скрытые в полумраке и табачном дыму, они могли собираться, не рискуя привлечь внимание и тем более не опасаясь быть узнанными. Тут они могли поговорить, уверенные, что их не подслушают. Гниды Нану – и те не залетали в кабаре, ибо в этом невероятном гвалте даже их тонкий слух не мог ничего уловить. «Котурн Виомента» был идеальным местом для встреч – до сих пор.
Дреф окинул взглядом зал и сразу заметил своих – они сидели за столиком в самом темном углу: Фрезель и Риклерк, оба изменившие внешность; Ойн и Ойна Бюлод, без всякого грима, да они в нем и не нуждались – их лица, от рождения простые и открытые, до сих пор не были известны властям; и Шорви Нирьен собственной персоной, позволивший себе единственную уступку требованиям конспирации – фетровую шляпу с опущенными полями. Они не заметили Дрефа, он же не спешил к ним присоединиться. Юноша сел за столик у самого входа, заказал стакан вина и прихлебывая разглядывал публику. Обычный набор, знакомые лица – и все же: вон двое верзил у входа – в штатском, однако жесты и выправка, как у заправских солдат, а у одного к тому же стрижка ежиком «Свобода», популярная среди народогвардейцев. У бара в одиночестве притулился еще один; его синяя карманьолка куртка с металлическими пуговицами, своего рода форма революционера в эпоху Великой французской революции
отчетливо оттопыривалась: за поясом наверняка был пистолет.
Дреф принял решение, вытащил из кармана обрывок бумаги и угольный грифель и написал печатными буквами: «Уходим. По одному, по двое. Ш. первый. Черным ходом. Немедленно. Б.». Сложив листок, он перехватил взгляд ближайшей девицы, торгующей сладостями, и поманил ее пальцем. Та мигом смекнула, что сможет подзаработать, и поспешила к нему со своим подносом – апельсины, конфеты, засахаренные фрукты, соленые орешки. Дреф купил у нее апельсин, положил на поднос лишний рекко и шепнул несколько слов. Девица поняла сразу – ей, видно, было не впервой, – кивнула и отошла. Он проследил, как она, обходя зал обычным манером, как бы случайно оказалась у столика Шорви Нирьена. Остановилась, улыбнулась, протянула поднос. Белая бумажка мелькнула между пальцами и упала на колени Шорви. Ойн Бюлод купил кулек изюма, и девица отошла. Никто, вероятно, ничего не заметил, поскольку все взоры были устремлены на эстраду: там «Молочницы» Бинубио трясли всем, чем могли.
Нирьен выждал две-три минуты и только тогда прочел записку, скосив глаза на колени. Он и бровью не повел, лишь легкое движение плеча подсказало Дрефу, что записку переправили Фрезелю, который сидел справа от Нирьена. Когда записка обошла всех сидящих за столом, Шорви Нирьен поднялся и непринужденно направился к черному ходу – как обычный посетитель, выходящий справить нужду в проулке за кабаре. В любой другой вечер никто не обратил бы внимания – но только не в этот.
Нирьен не успел пройти и половину пути, как оглушительный свист перекрыл гомон толпы. Свист повторился, и с полдюжины вооруженных мужчин в штатском кинулись на опального философа и его остолбеневших сторонников. Двое самых крепких набросились на Нирьена, другие взяли столик в кольцо. Фрезель вскочил, опрокинув стул, сунул руку во внутренний карман, но получил по голове рукояткой пистолета и рухнул лицом на стол. В зале поднялся гвалт, толпа забурлила, кто-то полез вперед, чтобы лучше видеть, а кто-то, напротив, ринулся к парадной и задней дверям. Однако пытавшихся бежать мигом привели в чувство. Непонятно откуда в обеих дверях вдруг появились народогвардейцы в мундирах, снова раздался свист – и вход и выход из кабаре перекрыли.
Как и следовало ожидать, после первоначальной суматохи порядок навели без особых усилий. Несколько лающих приказов, два-три удара пистолетом и столько же выстрелов из мушкетов в потолок быстро вразумили толпу. Сами нирьенисты сопротивления почти не оказали. Их одного за другим обыскали, разоружили и заковали в наручники. Обыск не дал результатов, если не считать последнего бунтарского нирьеновского памфлета, который как раз собирались переправить печатнику. Что до обличающей Бека записки, то она валялась на полу под столом; умница Ойна Бюлод успела начисто затереть пальцами уголь, так что разобрать текст было никак невозможно.
Дреф стоял и смотрел, засунув сжатые до боли кулаки глубоко в карманы пальто. Он поборол почти неодолимый порыв выхватить пистолет и стоял неподвижно, только лицо его побледнело под слоем грима.
Ликующие народогвардейцы сноровисто скрутили и вывели арестованных; Фрезеля – он все еще был без сознания – вынесли на ставне. Отряд солдат остался обыскать кабаре и допросить служащих. Посетителям, имевшим при себе удостоверение личности, разрешили уйти. У Дрефа сын-Цино были не только фальшивые документы, но и клеймо серфа на руке – свидетельство абсолютной политической благонадежности. Его отпустили одним из первых.
Он прямиком поспешил в тупик Слепого Кармана и вошел, не удосужившись привести себя в прежний вид. Час был не поздний, Элистэ еще не ложилась. При виде нечесаного парика и накладных усов брови у нее поползли вверх; она открыла рот, но Дреф опередил ее.
– Нирьен арестован, – сообщил он.
24
Таким она Дрефа еще никогда не видала, даже в тот раз, когда отцовская челядь избила его до крови и сломала ребро. Вид у него был совершенно убитый. Посмотрев ему в глаза, Элистэ невольно спросила:
– Вам досталось?
– Нет.
– За вами шли следом?
– Не думаю.
– Сядьте, Дреф. Сюда, ближе к огню. Вот так. Хотите выпить? – Он кивнул, и она налила стакан бренди. – Что случилось?
– Я и сам пока что не понимаю. Народный Авангард знал, где найти Шорви, и тщательно подготовил засаду. Времени у них было достаточно. Но как они узнали – и от кого?
Он размышлял вслух, уставившись взглядом в камин, и уже не притворялся, будто она не в курсе его ночных вылазок.
– Гниды Нану? – предположила Элистэ.
– Не исключено, но вряд ли. Мы приняли все возможные меры предосторожности – перекрыли окна, двери и дымоходы, собирались в полупустых комнатах, перед тем облазив весь дом сверху донизу. Спрячься там эта тварь, я бы ее наверняка обнаружил.
– Сколько людей знало, где Нирьен будет нынче вечером? Может, его предал кто-нибудь из последователей?
– Логичное, казалось бы, предположение, и тем не менее я его отвожу. Предать могли всего четверо, не считая меня, а каждому из них я верю как самому себе: они сотни раз доказывали свою преданность.
– Людям свойственно меняться…
– Только не этим, жизнью ручаюсь.
– Но люди, бывает… Ну ладно, допустим, вы правы. Если не это, тогда что?
– Что-то другое. Совсем новое… – Дреф хмуро уставился в огонь; к катастрофе он подходил как к интеллектуальной загадке, что было характерно для него. – Они открыли новый вид слежки, и пока мы не поймем, в чем тут хитрость, никто не застрахован от наблюдения.
– Так они могут узнать, кто вы такой и где скрываетесь? – Элистэ было жаль Шорви Нирьена, но больше она переживала за Дрефа. – Не подыскать ли вам другое жилье? А может, вообще стоит уехать из Шеррина? А, Дреф?
– Этого не требуется. Сегодня я на виду у всех ушел из «Котурна Виомента», и ни один народогвардеец даже ухом не повел. Про меня они не догадываются.
– Спасибо Провидению. Значит, вам ничего не грозит?
– Не грозит? – Он горько улыбнулся ее вопросу, который, судя по всему, нашел забавным. – Да разве в Вонаре найдется хоть один человек, которому ничего не грозит?
– Что вы хотите сказать?
– Когда не станет Шорви Нирьена, кто сможет обуздать безумие Уисса Валёра?
– Революционеры убили короля. Все они стоят друг друга. Уисс Валёр или иной цареубийца – какая, в сущности, разница?
– Не пора ли вам распрощаться с детством?
– Ненавижу, когда со мной говорят в таком тоне.
– Вы сами меня вынуждаете. Вы же умная девушка, не нужно прикидываться простушкой.
– Простушкой?
– Мне кажется, вы это нарочно, но, может быть, я ошибаюсь. В вас с детства воспитывали Возвышенную. Вдруг это воспитание причинило вам необратимый ущерб и то, что я принимаю за каприз, на самом деле – неспособность понять?
– Очень любезно с вашей стороны. Однако из-за так называемого остроумия, которым вы очень гордитесь, вас с колыбели преследуют беды.
В действительности Элистэ возмущалась не так сильно, как хотела показать. Главное, он выглядел уже не таким убитым и отчаявшимся.
– Послушайте. Для Вонара нет худшей напасти, чем Уисс Валёр…
– Значит, худшее свершилось.
– Не до конца. Под властью Валёра мы страдаем от гнета и кровопролития, каких не знали даже во времена монархии. Мы стали свидетелями бессмысленной гибели короля и королевы, планомерного уничтожения Возвышенных, зверств и массовых убийств в провинциях, подавления свободы личности, извращения всех революционных идеалов.
– А я-то думала, что крестьяне теперь живут припеваючи, – съязвила Элистэ.
– Возможно, вам придется пожалеть еще основательней до того, как мастер Уисс Валёр осуществит свои планы. И не вам одной, а всем нам. Жертвы можно было бы как-то оправдать, если бы они вели ко всеобщему благу и изобилию. Всех накормить, всех одеть, обеспечить приличным жильем – тогда многие из порожденных идеологией бед показались бы не столь страшными. Нам, однако, до этого далеко. В Республике-Протекторате крестьянину так же плохо, как и при монархии. Он так же мерзнет, так же голодает, так же боится, и обращаются с ним так же жестоко. Вместо двора и Возвышенных ему приходится гнуть спину на диктатора, экспроприационизм и Кокотту. Он потерял то малое, что имел, взамен же не получил ничего.
– Наконец-то я слышу разумные речи. Все это я могла сказать вам с самого начала. Безумный и гибельный переворот повлек за собой одни разрушения. Он отвратителен и бессмыслен. Вот если бы люди одумались, пригласили Феронта из Стрелла и возвели на трон, тогда…
– Этому не бывать. С монархией покончено, Элистэ. Ее время прошло, и это справедливо. Я думаю, вонарцы никогда более не потерпят над собою власти короля. Мир меняется, но в какую сторону – пока еще неясно. Если б у нас достало ума воспользоваться этой возможностью и пойти новым путем, мы бы поистине хорошо помогли себе и все остались в выигрыше. Но если место свергнутого монарха займет другой деспот, в сущности точно такой же, хотя и нареченный иначе, – тогда вы правы, и переворот становится отвратительным и бессмысленным. Сейчас мы скатываемся в варварство. Весь мир с отвращением взирает на крайности нашей Революции, и зверства будут продолжаться, пока нами правят эти фанатики. Грустное завершение нашей борьбы и наших надежд.
– Ну, конец еще не наступил, – попыталась ободрить его Элистэ. – Я, правда, сомневаюсь, что повседневная жизнь так сильно изменится со сменой формы правления. Можно вое перетряхнуть, поставить с ног на голову, но когда все уляжется, мы убедимся, что жизнь возвратилась в старое привычное русло. А вот с тем, что необходимо избавиться от Уисса Валёра, я согласна – хуже него никого быть не может. Шеррин не станет вечно терпеть этого гнусного безумного недомерка. Кто-нибудь его непременно свергнет.
– Я рассчитывал на Шорви Нирьена. Но сегодня я не сумел его уберечь, и Шорви выбыл из игры.
– Вы ни в чем не виноваты! Что с ним теперь будет?
– Он, конечно, предстанет перед Народным Трибуналом; наверняка последует долгий показательный процесс. Думаю, экспроприационисты устроят из этого публичное зрелище и будут клеймить Шорви как величайшего злоумышленника против Республики-Протектората. Некогда Лучезарная, но Осквернившая Себя Душа Революции, Архивраг Государства, Агент Монархистов и прочее в том же духе. Его основательно изваляют в грязи, а потом, понятно, приговорят к смерти, причем приговор начнут превозносить как великое торжество правоты экспроприационизма. Уисс Валёр извлечет из этого наиболее возможную выгоду, и по всей стране людей начнут бросать в тюрьмы по обвинению в нирьенизме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Вокруг Шерринского университета располагалось не менее четырех десятков кофеен и небольших таверн, и любая из них могла быть местом тайных сходок нирьенистов, чья деятельность приводила в бешенство братца Уисса. На пробуждение каждого из этих заведений требовалось два-три месяца. И лишь по чистой случайности облюбованная студентами кофейня «Логово», занимавшая один из складских подвалов под Башней герцогинь (переименованной ныне в Народный зал экспроприационизма), получила возможность высказаться.
– Шорви, Бек, Риклерк и другие соберутся завтра вечером в «Котурне Виомента», – механически повторила Флозина то, что услышала.
Сопровождающие мигом насторожились.
– Что вы сказали, голубушка? – спросил Пьовр.
– Повтори-ка, женщина, – приказал Пульп.
И Флозина послушно повторила.
* * *
Тот день выдался на редкость теплым. Около восьми вечера Дреф сын-Цино попрощался с Элистэ и ушел, прихватив сумку. Теперь девушка более или менее понимала, куда он идет, но уж никак не могла догадаться, что первую остановку он сделает, как только выйдет из дому. А Дреф, захлопнув дверь, обогнул пансион и под навесом на заднем дворике, укрытом от чужих глаз, открыл сумку и принялся за дело – быстренько скинул плащ и надел старое потертое пальтецо, напялил на черные волосы длинный сальный седой парик, а сверху насадил помятую шляпу с широкими полями. С ловкостью, порожденной долгой практикой, он в темноте наклеил на верхнюю губу седеющие усы и наложил черные тени под глазами и на скулах. Завершив маскарад и спрятав сумку в кустах, он вышел из укрытия совсем другим человеком; даже давний знакомый – и тот не признал бы его с первого взгляда.
До Кривого проулка он доехал в фиакре, там вышел и дальше двинулся пешком, внимательно поглядывая по сторонам. Он всегда поступал так – на всякий случай, – но на сей раз его бдительность вознаградилась сторицей. Дреф остановился в тени памятника Виоменту; за пятьдесят ярдов от него светились окна кабаре «Котурн Виомента». Дверь в заведение была открыта, изнутри доносилось пение. У входа сшивались шлюхи и нищие, в сточной канаве валялся пьяница, посетители входили и выходили. На первый взгляд, все выглядело совершенно обычно. Но Дреф отметил, что у парадного напротив стоят два народогвардейца, делая вид, будто болтаются просто так, дымя своими глиняными трубками. Однако уходить они явно не собирались. Он кинул внимательный взгляд в обе стороны Кривого проулка: за полквартала подпирал стену еще один народогвардеец в коричневом с красным мундире; рядом с кабаре, в тени навеса у закрытой и зашторенной лавки торговца шелками, застыли еще двое – в темноте нельзя было разобрать, в мундирах они или нет.
Дреф выждал минут пять. Те, за кем он наблюдал, тоже никуда не спешили. Затем он вышел из тени и, чуть прихрамывая – походку он, понятно, изменил, – направился к кабаре. Никто не обратил на него внимания. У дверей он пропустил вперед торопящегося завсегдатая и вошел следом.
В зале, как всегда, было многолюдно и шумно. На эстраде знаменитый комедиант старой закваски Бинубио дурачась распевал куплеты; на втором плане выделывали коленца девицы его фирменного кордебалета – полуобнаженные «Молочницы», каждая с красным ромбом на гофрированной подвязке. Публика покатывалась со смеху, орала, свистела, топала ногами и подхватывала весело-непристойный припев к куплетам Бинубио, – одним словом, оглушительно вопила, как, впрочем, вопила бы и во время других популярных номеров кабаре. Именно поэтому Шорви Нирьен и его сторонники время от времени встречались в «Котурне Виомента» – обстановка здесь была самая что ни на есть подходящая. Тут, скрытые в полумраке и табачном дыму, они могли собираться, не рискуя привлечь внимание и тем более не опасаясь быть узнанными. Тут они могли поговорить, уверенные, что их не подслушают. Гниды Нану – и те не залетали в кабаре, ибо в этом невероятном гвалте даже их тонкий слух не мог ничего уловить. «Котурн Виомента» был идеальным местом для встреч – до сих пор.
Дреф окинул взглядом зал и сразу заметил своих – они сидели за столиком в самом темном углу: Фрезель и Риклерк, оба изменившие внешность; Ойн и Ойна Бюлод, без всякого грима, да они в нем и не нуждались – их лица, от рождения простые и открытые, до сих пор не были известны властям; и Шорви Нирьен собственной персоной, позволивший себе единственную уступку требованиям конспирации – фетровую шляпу с опущенными полями. Они не заметили Дрефа, он же не спешил к ним присоединиться. Юноша сел за столик у самого входа, заказал стакан вина и прихлебывая разглядывал публику. Обычный набор, знакомые лица – и все же: вон двое верзил у входа – в штатском, однако жесты и выправка, как у заправских солдат, а у одного к тому же стрижка ежиком «Свобода», популярная среди народогвардейцев. У бара в одиночестве притулился еще один; его синяя карманьолка куртка с металлическими пуговицами, своего рода форма революционера в эпоху Великой французской революции
отчетливо оттопыривалась: за поясом наверняка был пистолет.
Дреф принял решение, вытащил из кармана обрывок бумаги и угольный грифель и написал печатными буквами: «Уходим. По одному, по двое. Ш. первый. Черным ходом. Немедленно. Б.». Сложив листок, он перехватил взгляд ближайшей девицы, торгующей сладостями, и поманил ее пальцем. Та мигом смекнула, что сможет подзаработать, и поспешила к нему со своим подносом – апельсины, конфеты, засахаренные фрукты, соленые орешки. Дреф купил у нее апельсин, положил на поднос лишний рекко и шепнул несколько слов. Девица поняла сразу – ей, видно, было не впервой, – кивнула и отошла. Он проследил, как она, обходя зал обычным манером, как бы случайно оказалась у столика Шорви Нирьена. Остановилась, улыбнулась, протянула поднос. Белая бумажка мелькнула между пальцами и упала на колени Шорви. Ойн Бюлод купил кулек изюма, и девица отошла. Никто, вероятно, ничего не заметил, поскольку все взоры были устремлены на эстраду: там «Молочницы» Бинубио трясли всем, чем могли.
Нирьен выждал две-три минуты и только тогда прочел записку, скосив глаза на колени. Он и бровью не повел, лишь легкое движение плеча подсказало Дрефу, что записку переправили Фрезелю, который сидел справа от Нирьена. Когда записка обошла всех сидящих за столом, Шорви Нирьен поднялся и непринужденно направился к черному ходу – как обычный посетитель, выходящий справить нужду в проулке за кабаре. В любой другой вечер никто не обратил бы внимания – но только не в этот.
Нирьен не успел пройти и половину пути, как оглушительный свист перекрыл гомон толпы. Свист повторился, и с полдюжины вооруженных мужчин в штатском кинулись на опального философа и его остолбеневших сторонников. Двое самых крепких набросились на Нирьена, другие взяли столик в кольцо. Фрезель вскочил, опрокинув стул, сунул руку во внутренний карман, но получил по голове рукояткой пистолета и рухнул лицом на стол. В зале поднялся гвалт, толпа забурлила, кто-то полез вперед, чтобы лучше видеть, а кто-то, напротив, ринулся к парадной и задней дверям. Однако пытавшихся бежать мигом привели в чувство. Непонятно откуда в обеих дверях вдруг появились народогвардейцы в мундирах, снова раздался свист – и вход и выход из кабаре перекрыли.
Как и следовало ожидать, после первоначальной суматохи порядок навели без особых усилий. Несколько лающих приказов, два-три удара пистолетом и столько же выстрелов из мушкетов в потолок быстро вразумили толпу. Сами нирьенисты сопротивления почти не оказали. Их одного за другим обыскали, разоружили и заковали в наручники. Обыск не дал результатов, если не считать последнего бунтарского нирьеновского памфлета, который как раз собирались переправить печатнику. Что до обличающей Бека записки, то она валялась на полу под столом; умница Ойна Бюлод успела начисто затереть пальцами уголь, так что разобрать текст было никак невозможно.
Дреф стоял и смотрел, засунув сжатые до боли кулаки глубоко в карманы пальто. Он поборол почти неодолимый порыв выхватить пистолет и стоял неподвижно, только лицо его побледнело под слоем грима.
Ликующие народогвардейцы сноровисто скрутили и вывели арестованных; Фрезеля – он все еще был без сознания – вынесли на ставне. Отряд солдат остался обыскать кабаре и допросить служащих. Посетителям, имевшим при себе удостоверение личности, разрешили уйти. У Дрефа сын-Цино были не только фальшивые документы, но и клеймо серфа на руке – свидетельство абсолютной политической благонадежности. Его отпустили одним из первых.
Он прямиком поспешил в тупик Слепого Кармана и вошел, не удосужившись привести себя в прежний вид. Час был не поздний, Элистэ еще не ложилась. При виде нечесаного парика и накладных усов брови у нее поползли вверх; она открыла рот, но Дреф опередил ее.
– Нирьен арестован, – сообщил он.
24
Таким она Дрефа еще никогда не видала, даже в тот раз, когда отцовская челядь избила его до крови и сломала ребро. Вид у него был совершенно убитый. Посмотрев ему в глаза, Элистэ невольно спросила:
– Вам досталось?
– Нет.
– За вами шли следом?
– Не думаю.
– Сядьте, Дреф. Сюда, ближе к огню. Вот так. Хотите выпить? – Он кивнул, и она налила стакан бренди. – Что случилось?
– Я и сам пока что не понимаю. Народный Авангард знал, где найти Шорви, и тщательно подготовил засаду. Времени у них было достаточно. Но как они узнали – и от кого?
Он размышлял вслух, уставившись взглядом в камин, и уже не притворялся, будто она не в курсе его ночных вылазок.
– Гниды Нану? – предположила Элистэ.
– Не исключено, но вряд ли. Мы приняли все возможные меры предосторожности – перекрыли окна, двери и дымоходы, собирались в полупустых комнатах, перед тем облазив весь дом сверху донизу. Спрячься там эта тварь, я бы ее наверняка обнаружил.
– Сколько людей знало, где Нирьен будет нынче вечером? Может, его предал кто-нибудь из последователей?
– Логичное, казалось бы, предположение, и тем не менее я его отвожу. Предать могли всего четверо, не считая меня, а каждому из них я верю как самому себе: они сотни раз доказывали свою преданность.
– Людям свойственно меняться…
– Только не этим, жизнью ручаюсь.
– Но люди, бывает… Ну ладно, допустим, вы правы. Если не это, тогда что?
– Что-то другое. Совсем новое… – Дреф хмуро уставился в огонь; к катастрофе он подходил как к интеллектуальной загадке, что было характерно для него. – Они открыли новый вид слежки, и пока мы не поймем, в чем тут хитрость, никто не застрахован от наблюдения.
– Так они могут узнать, кто вы такой и где скрываетесь? – Элистэ было жаль Шорви Нирьена, но больше она переживала за Дрефа. – Не подыскать ли вам другое жилье? А может, вообще стоит уехать из Шеррина? А, Дреф?
– Этого не требуется. Сегодня я на виду у всех ушел из «Котурна Виомента», и ни один народогвардеец даже ухом не повел. Про меня они не догадываются.
– Спасибо Провидению. Значит, вам ничего не грозит?
– Не грозит? – Он горько улыбнулся ее вопросу, который, судя по всему, нашел забавным. – Да разве в Вонаре найдется хоть один человек, которому ничего не грозит?
– Что вы хотите сказать?
– Когда не станет Шорви Нирьена, кто сможет обуздать безумие Уисса Валёра?
– Революционеры убили короля. Все они стоят друг друга. Уисс Валёр или иной цареубийца – какая, в сущности, разница?
– Не пора ли вам распрощаться с детством?
– Ненавижу, когда со мной говорят в таком тоне.
– Вы сами меня вынуждаете. Вы же умная девушка, не нужно прикидываться простушкой.
– Простушкой?
– Мне кажется, вы это нарочно, но, может быть, я ошибаюсь. В вас с детства воспитывали Возвышенную. Вдруг это воспитание причинило вам необратимый ущерб и то, что я принимаю за каприз, на самом деле – неспособность понять?
– Очень любезно с вашей стороны. Однако из-за так называемого остроумия, которым вы очень гордитесь, вас с колыбели преследуют беды.
В действительности Элистэ возмущалась не так сильно, как хотела показать. Главное, он выглядел уже не таким убитым и отчаявшимся.
– Послушайте. Для Вонара нет худшей напасти, чем Уисс Валёр…
– Значит, худшее свершилось.
– Не до конца. Под властью Валёра мы страдаем от гнета и кровопролития, каких не знали даже во времена монархии. Мы стали свидетелями бессмысленной гибели короля и королевы, планомерного уничтожения Возвышенных, зверств и массовых убийств в провинциях, подавления свободы личности, извращения всех революционных идеалов.
– А я-то думала, что крестьяне теперь живут припеваючи, – съязвила Элистэ.
– Возможно, вам придется пожалеть еще основательней до того, как мастер Уисс Валёр осуществит свои планы. И не вам одной, а всем нам. Жертвы можно было бы как-то оправдать, если бы они вели ко всеобщему благу и изобилию. Всех накормить, всех одеть, обеспечить приличным жильем – тогда многие из порожденных идеологией бед показались бы не столь страшными. Нам, однако, до этого далеко. В Республике-Протекторате крестьянину так же плохо, как и при монархии. Он так же мерзнет, так же голодает, так же боится, и обращаются с ним так же жестоко. Вместо двора и Возвышенных ему приходится гнуть спину на диктатора, экспроприационизм и Кокотту. Он потерял то малое, что имел, взамен же не получил ничего.
– Наконец-то я слышу разумные речи. Все это я могла сказать вам с самого начала. Безумный и гибельный переворот повлек за собой одни разрушения. Он отвратителен и бессмыслен. Вот если бы люди одумались, пригласили Феронта из Стрелла и возвели на трон, тогда…
– Этому не бывать. С монархией покончено, Элистэ. Ее время прошло, и это справедливо. Я думаю, вонарцы никогда более не потерпят над собою власти короля. Мир меняется, но в какую сторону – пока еще неясно. Если б у нас достало ума воспользоваться этой возможностью и пойти новым путем, мы бы поистине хорошо помогли себе и все остались в выигрыше. Но если место свергнутого монарха займет другой деспот, в сущности точно такой же, хотя и нареченный иначе, – тогда вы правы, и переворот становится отвратительным и бессмысленным. Сейчас мы скатываемся в варварство. Весь мир с отвращением взирает на крайности нашей Революции, и зверства будут продолжаться, пока нами правят эти фанатики. Грустное завершение нашей борьбы и наших надежд.
– Ну, конец еще не наступил, – попыталась ободрить его Элистэ. – Я, правда, сомневаюсь, что повседневная жизнь так сильно изменится со сменой формы правления. Можно вое перетряхнуть, поставить с ног на голову, но когда все уляжется, мы убедимся, что жизнь возвратилась в старое привычное русло. А вот с тем, что необходимо избавиться от Уисса Валёра, я согласна – хуже него никого быть не может. Шеррин не станет вечно терпеть этого гнусного безумного недомерка. Кто-нибудь его непременно свергнет.
– Я рассчитывал на Шорви Нирьена. Но сегодня я не сумел его уберечь, и Шорви выбыл из игры.
– Вы ни в чем не виноваты! Что с ним теперь будет?
– Он, конечно, предстанет перед Народным Трибуналом; наверняка последует долгий показательный процесс. Думаю, экспроприационисты устроят из этого публичное зрелище и будут клеймить Шорви как величайшего злоумышленника против Республики-Протектората. Некогда Лучезарная, но Осквернившая Себя Душа Революции, Архивраг Государства, Агент Монархистов и прочее в том же духе. Его основательно изваляют в грязи, а потом, понятно, приговорят к смерти, причем приговор начнут превозносить как великое торжество правоты экспроприационизма. Уисс Валёр извлечет из этого наиболее возможную выгоду, и по всей стране людей начнут бросать в тюрьмы по обвинению в нирьенизме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91