День прошел спокойно. Обе стороны готовились к новым боям.
Ночью в азовскую крепость прорвалось казачье подкрепление из трехсот человек, которые так нужны были в осажденном городе. Но в ту пору случилось и несчастье.
Иван Зыбин с двумя своими верными товарищами был на вылазке. Нужно было добыть важные сведения о местах хранения пороха и военных припасов, прибывших во вражеский лагерь. И с казаками случилась горькая беда. Турецкая стража заметила их, всех схватила и повела в свой дальний табор. В крепости узнали о том по шуму и выстрелам, погнались за турками, дрались с ними саблями, но не смогли выручить отважных лазутчиков. Большая печаль охватила всех в крепости. Никого не радовали пятьсот пленных турок, которых привели в крепость казаки, бросившиеся на выручку Ивану Зыбину. Иван Зыбин, славный донец, попал в цепкие вражеские лапы. Как его выручить? Как ему помочь?
А в это время Иван Зыбин, без шапки, в изодранной одежонке, израненный острыми кинжалами, окровавленный и избитый, бесстрашно стоял перед Гуссейн-пашой и смотрел на него в упор. На лице есаула не было заметно никакой тревоги, а в темных широко открытых его глазах были не боль и страх, а непокорность и презрение к турецкому главнокомандующему.
В шатре стояла долгая тягостная тишина. Гуссейн-паша, зверея, пристально смотрел на есаула. Чего ждал паша – никто не знал. Наконец он вскочил с шелковых подушек, схватил свою крепкую кизиловую палку и ударил ею по вскинутой голове Ивана Зыбина. Голова донского есаула оказалась крепкой. Треснула и разломилась надвое кизиловая палка. Золотой набалдашник вывалился из рук паши и упал к ногам Ивана Зыбина. С его черных густых волос на осунувшееся, в кровоподтеках лицо стала медленно сползать кровь.
Главнокомандующий закричал пашам, которых только вчера обменяли и вывели из казацкого плена:
– Не тот ли это серый волк, атаман донской?! Не он ли своровал наши платья и знамя с персоной Ибрагима?
Паши отвечали:
– Это он. Он, есаул казачий, своровал все знамена и золотые сосуды.
Гуссейн-паша еще больше остервенел:
– Почто же вы, воры, по темным ночам бродите в моих таборах? Почто вы, собаки, знатных людей у меня в шатрах побиваете?! Неужели же вы и впрямь думаете устоять против меня? Не устоите! Что ты мне скажешь?
Есаул молчал. Неудача давила сердце, тревога за оставшихся в крепости людей не покидала сознание, а страха за себя не было.
– Кто своровал знамена? – дошел до него крик Гуссейн-паши.
Есаул, понимая, что смерти не миновать, смело и дерзко сказал:
– Благодари-ка ты аллаха, что торопился я в ту ночь, когда взял султанские знамена, дорогие сосуды и твои платья. Я видел тебя спящим в шатре, стало быть, голова твоя была в моих руках. Стоило мне только выхватить свой острый кинжал – и твоей головы вмиг не было бы! Тогда ты, Гуссейн-паша, такой речи не держал бы передо мною. Стало быть, я даровал тебе жизнь, а ты вместо высокой награды бьешь меня палкой…
В смелых, уверенных словах есаула была такая сила и жестокая правда, что Гуссейн-паша невольно содрогнулся. Бегающие хитрые глаза его сверкнули на пашей, на стоящего перед ним связанного, израненного казака.
– Отвагу и ратную удаль мы похваляем даже у врага, – глухо сказал Гуссейн-паша. – Силы у нас несметные. Крепость наша, и мы вернем ее под власть султана Ибрагима. Зачем идти на смерть всему гарнизону? Зачем губить женок и детей? Склони крепость к сдаче. Я награжу тебя богато и помилую.
– Память у тебя коротка, – вспыхнув, сказал Иван Зыбин. – Крепость испокон веков русская. Великий князь Владимир владел ею. Будем биться за Азов до последнего! А милостью своей никого не купишь. Вас, насильников, не страшимся и никогда не покоримся!
Глаза Гуссейн-паши налились бешенством, жилы на лбу вздулись, он остервенело рявкнул:
– Покоришься, раб! На колени!
Иван Зыбин ожег пашу взглядом, шагнул вперед и с ненавистью плюнул в бегающие маленькие трусливые глаза.
Гуссейн-паша дико взвыл, затрясся всем телом, судорожно хватая воздух перекосившимся ртом, завизжал в исступлении:
– Ра-аа-с-терза-а-а-ть! Нещадно! Ра-аа-с-терзать перед крепостью!..
Бесноватый Гуссейн-паша отдал приказ привязать Ивана Зыбина к хвосту самого горячего коня и гонять того коня по чистому полю перед крепостью до тех пор, пока есаул не испустит последний вздох.
Турки так и сделали. Избили они славного донца до полусмерти, изодрали в клочья всю его одежду, изорвали тело его острыми клещами, привязали к хвосту резвого вороного коня, и скуластый татарин с узкими щелками глаз, в высокой лохматой шапке погнал коня по полю во весь опор. Долго гонял, возле стен крепости остановился, пощелкивая языком, и закричал:
– Любуйтесь, атаманы, любуйтесь, казаки! Это ваш донской казак, собака Ивашка Зыбин! Глядите да на память его себе берите!
Караульный казак приложился к пищали, выстрелил и убил разгоряченного вороного коня. Татарин, раскрыв рот, перелетел через взметнувшуюся гриву, мохнатая шапка отлетела в сторону. Перевернувшись на земле, вскочил и, озираясь, побежал в сторону своего лагеря.
Казаки выбежали из крепости, подняли истерзанный труп Ивана Зыбина и принесли его в крепость – проститься с ним, предать земле тело отважного есаула.
Войска Гуссейн-паши старательно и быстро возводили земляную гору перед крепостью. Через шестнадцать дней она поднялась уже на семь сажен и стала выше города. На нее с трудом втащили большой пушечный наряд, доставили тяжелые ящики с ядрами, большие пороховые бочки, коробы с длинными фитилями. К горе подходили войска, полки за полками…
«Теперь-то, – думал Гуссейн-паша, – дело мое верное, Азову-городу больше не устоять. Азов-город будет моим! После Азова я пойду со всем своим войском на Русь!»
А казаки и донские атаманы, храбрые казачьи женки, дети их не покладая рук трудились в крепости, готовили свои гостинцы врагам, дабы потомки не сказали, что из-за них пала земля русская, пал вольный город Азов.
Атаманы, действуя со всей расторопностью и сметкой, разбили весь город на участки во главе с сотнями, умело расставляли силы и после тяжелого приступа навели в крепости снова боевой порядок.
Казаки заделывали бреши, чинили оружие, рыли подкопы. Нелегко было сделать двадцать восемь подкопов, которые тянулись от города почти на полверсты. Сколько пота было пролито на земле и под землею! Сколько кровавых мозолей набито на руках!
Казачьи женки в самодельных глинобитных печурках варили пищу, пекли хлеб, усердно стирали бельишко, помогали во всем казакам, а в сумерках выходили за ворота собирать осколки вражеских ядер. Тяжелые мешки привозили на арбах в крепость, распределяли по всему пушечному наряду. Во время боев осколки, засыпанные в дула пушек, запыженные паклей, куделей и тряпками, летели с устрашающим воем и косили врага.
В Азове трудились день и ночь. Трудились даже раненые и больные, готовились к трудному испытанию.
И день испытания пришел. После полуденной молитвы Гуссейн-паша велел открыть артиллерийский огонь и начать генеральный штурм крепости.
Грохот орудий потряс всю землю и воздух, каменные башни и стены. Страшным громом и грохотом прокатилось грозное эхо по всему притихшему Приазовью. Дымом заволокло земляную гору, Дон-реку, всю донскую широкую и раздольную степь.
Крепости не было видно. Все кругом грохотало, клокотало, дымилось, бушевало пламенем, покрываясь серым пеплом. Почти все дома в городе были разрушены, башни и стены крепости во многих местах пробиты. Завалился угол церкви Иоанна Предтечи, похоронив под развалинами многих стариков и детей. Церковь Николы Чудотворца тоже сильно пострадала.
Сто пятьдесят тысяч войска штурмовало крепость, а Гуссейн-паша гнал в бой все новые и новые полки, каждый раз по десять, пятнадцать, двадцать тысяч.
Среди осажденных было много раненых, много убитых. Были ранены все атаманы. Но ни один не ушел от стены.
Казачьи женки тащили к пушкам тяжелые мешки с осколками, тянули ядра, становились вместо убитых мужей у крепостных пушек.
Дрались страшно – сабля на саблю, кинжал на кинжал. Туркам казалось: ничто не спасет казаков, еще одно усилие, еще один приступ – и крепость падет.
Когда все подкопы под земляную гору были готовы (а на ней находилась добрая половина татарского и турецкого войска), – зажглись у пороховых бочек фитили. Раздался взрыв такой силы, что от него многие навсегда оглохли, а высокая турецкая гора разорвалась на несколько частей и развалилась. От взрыва погибли тысячи врагов, разметало сотни пушек, множество телег и арб. На земляной горе все перемешалось. Более тысячи янычар забросило в крепость взрывной волной.
– Палить из пушек да на приступ лезть – то всякий дурак сумеет, – радостно сказал Михаил Татаринов обнимавшимся защитникам. – В осаде сидеть – дело мудреное! Большая хитрость да сметка нужна! Высокий ратный дух нужен! Слава вам, казаки! Вечная слава вам, женки казацкие!
Взрывом земляной горы казаки принесли себе великое избавление.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Гуссейн-паша приступал к Азову-городу двадцать четыре раза. Но, так и не добившись ничего, потеряв только большую часть своего войска, решил пойти на хитрость – повести тайно от казаков свои подкопы к Азову, чтобы прорваться наконец в крепость, перебить там казаков всех до единого и занять неприступную каменюку.
Со стены и с оставшихся целыми угловых башен казаки все-таки заметили, что турки повели из своего табора в направлении крепости семнадцать подкопов. Но свои подкопы турки рыли с неохотой и совсем не глубоко. Тогда атаман Татаринов сказал смельчакам:
– С нами ныне бог и вся крестная сила! Неужели мы, сыны славного Дона, богатыри русские, не перехитрим турка? Давайте мы, братцы, побьем их в окопах.
И стали донские казаки под турецкие подкопы вести свои. Подкатили бочки с порохом. Однажды поутру турки с опаской влезли в свои земляные подкопы. Тогда-то и взорвались под ними бочки с порохом. Дело получилось складное. Взрывом перебило и передавило тысячи три турецких воинов. С того дня турецкая подкопная мудрость иссякла, отбили им казаки охоту мудрить.
Гуссейн-паша, раздраженный до крайности, то ходил по шатру, то садился и долго сидел, тщетно ломая голову. Он не понимал, не мог понять, что происходит под стенами крепости. Почему она до сих пор не пала, а его прославленная армия с каждым днем тает и тает, будто снег под вешним солнцем?
Гуссейн-паша решил созвать военный совет. Гонцы поскакали в разные стороны, и скоро в шатре главнокомандующего собрались крымский хан Бегадыр Гирей, Канаан-паша, Сейявуш-паша, Пиали-паша, Аслан-паша, Курт-ага, Чохом-ага, Магмед-ага и многие другие военачальники.
– В Азов непрерывно поступают свежие силы, – сразу начал Гуссейя-паша. – Это затрудняет нам взятие важной крепости.
Пиали-паша утвердительно кивнул головой. Он-то лучше других знал, что из пятидесяти двух лодок, на которых с его кораблей перебросили десантников на острова к Водяной башне, не осталось и десятка. Лодки незримо исчезали, сколь зорко их не охраняли.
– Янычары готовы к бунту! – продолжал Гуссейн-паша. – Им достаточно искры, и они перережут нас всех.
Пиали-паша и с этим согласился. Он ведь давно предупреждал главнокомандующего, он говорил ему, предостерегал… То, что было возможно в Багдаде, совсем не годилось в Азове. Разве можно сравнить персидское войско с донским? И те ведь дрались хорошо, а эти разъяренным барсам подобны.
– Наступили частые дожди, – говорил мрачно Гуссейн-паша, пряча хитроватые глаза. – Стали дуть сильные и холодные ветры, скоро придет зимняя стужа. Что будем делать? Азовское море с наступлением зимы непременно замерзнет…
Но турецкий главнокомандующий говорил неправду. Еще стояла летняя жара, еще дули теплые ветры с моря, до стужи было далеко, и не скоро лед должен был сковать Азовское море.
Главнокомандующий торопил природу, выискивая причины для отступления от крепости, для оправдания своих неудач.
– Когда Азовское море замерзнет, – говорил он, украдкой поглядывая то на одного пашу, то на другого, – наши связи со Стамбулом прервутся, а турецкий военный флот окажется отрезанным от всего мира. Армия останется без жилья, без провизии. На севере у нас лежит земля неверных, а на востоке и юге степи – Гейгата…
Военачальники понимали, куда клонит Гуссейн-паша. До морозов было еще далеко. Порох и провизия, хотя и в малом количестве, пока все-таки поступали исправно по суше и Черному морю.
Главнокомандующий, хмурясь, раздраженно говорил о болезнях многих своих солдат, о частых ссорах между татарами и турками, между черкесами и греками, между ногайцами и молдаванами, даже между турками. Потом паша из-под сдвинутых густых бровей многозначительно глянул на крымского хана.
– А главная наша беда, – сказал он, – кроется в том, что крымский хан Бегадыр Гирей и все его татары, крымские и ногайские, очень плохо и лениво воюют! Они только едят наш хлеб, наше мясо, пьют помногу вина, рвут, где могут, султанское жалованье, а дела никакого не делают. Даже караулы несут плохо!
Вспыльчивый крымский хан не стал дальше слушать главнокомандующего. Он вскочил, сверкнув глазами, злобно сжал рукоять дорогой сабли и сказал, скрежеща зубами:
– Гуссейн-паша не может взять Азовскую крепость! Гуссейн-паша, видно, не тот военачальник, который здесь надобен. Гусейн-паша хитрит, испытав все свои неосторожные военные мудрости. Он, видно, хочет, чтобы не он, а я, крымский хан, нес ответ перед султаном Ибрагимом за неудачи главнокомандующего? Тебе, я вижу, не только Азова не взять, но даже и одного Забракальского бастиона! Этот бастион уже трижды был в твоих руках, и ты, Гуссейн-паша, своей оплошностью три раза возвращал его казакам. Тебе хорошо и давно понятно, что мы, конные татары, не городоимцы. Ты не вали вину на нас. Ты прямо, без всякой лжи скажи султану: взять город Азов я не в силах!
– Да ты о чем говоришь? – возвысив голос, грозно спросил Гуссейн-паша. – Возможно ли это сказать нашему султану? Ты думал о том, что сказал? В уме ли ты?!
– Даже нужно, – вставил тихо Пиали-паша. – В письме султану следует изложить наше бедственное положение, положение всей нашей армии.
– А флота? – закричал Гуссейн-паша, вытаращив глаза.
– Флот пока еще не находится в бедственном положении, – спокойно ответил Пиали-паша. – Султанский флот пока что бездействует.
Бегадыр Гирей, чувствуя поддержку, заявил:
– Что касается моих татарских войск, то я завтра же уведу их в русские земли и вернусь оттуда с хлебом, с великим полоном, со скотом и провиантом. Всем добытым мною добром я поделюсь и с вами. Но я не стану терпеть оскорблений главнокомандующего и за свои действия сам отвечу перед султаном.
Паши долго спорили, кричали, ругались, обвиняли друг друга и, наконец, согласились на том, что надо весьма спешно снарядить в Стамбул гонцов с донесением о плохом положении дел в турецкой армии. Они просили у султана свежих войск в подкрепление, крупных денег, военных припасов, теплой одежды. Паши втайне надеялись, что султан Ибрагим, получив такое жалобное и печальное письмо, снимет осаду города.
Письмо султану подписали триста турецких военачальников и в полном бездействии стали ждать из Стамбула ответа.
Ответа из Стамбула долго не было. А когда он пришел, Гуссейн паша подумал, что лучше бы его совсем не было. Султан Ибрагим, верховный визирь Аззем Мустафа-паша и мать султана Кизи-султане ответили грозными словами: «Паша, возьми город Азов или отдай свою голову!»
Гуссейн-паша ходил по своему шатру бледный и трясся от страха всем своим тучным телом.
В это время в Азов-город заявились ушедшие на вылазку и пропавшие без вести кавказские джигиты Бей-булат и Джем-булат. И тот и другой, изголодавшиеся и измученные, на своих плечах принесли два тяжелых кожаных мешка. У одного черкеса плетью свисала рука (видно, от сабельного удара), у другого во всю правую щеку розовела не зажившая еще глубокая кинжальная рана.
Положив свою тяжелую ношу на землю, черкесы устало и понуро сели возле нее.
Атаман Осип Петров бодро и задорно спросил:
– Где же вы так долго пропадали, джигиты? Мы уж и не чаяли видеть вас живыми.
Горцы ответили, что все это время они были среди своих горских племен.
– И что же вы там делали? Не против ли нас войну вели? Не верится, чтобы вы изменили нам!
Они ответили дружно:
– Нет, атаман! Мы воевали против них, против своих князей.
– Почему же вы раньше не вернулись?
– Битва была горячая. К крепости нам никак нельзя было пробраться. Четыре раза добирались до стен крепости и четыре раза убегали с этими вот мешками в густые камыши. Стрельбы кругом было много.
– Нас-то в крепости окружили плотно, – сказал Петров, – не пробьешься, не выберешься. Перебили из нас многих, дома вон почти все поразвалили… Видите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Ночью в азовскую крепость прорвалось казачье подкрепление из трехсот человек, которые так нужны были в осажденном городе. Но в ту пору случилось и несчастье.
Иван Зыбин с двумя своими верными товарищами был на вылазке. Нужно было добыть важные сведения о местах хранения пороха и военных припасов, прибывших во вражеский лагерь. И с казаками случилась горькая беда. Турецкая стража заметила их, всех схватила и повела в свой дальний табор. В крепости узнали о том по шуму и выстрелам, погнались за турками, дрались с ними саблями, но не смогли выручить отважных лазутчиков. Большая печаль охватила всех в крепости. Никого не радовали пятьсот пленных турок, которых привели в крепость казаки, бросившиеся на выручку Ивану Зыбину. Иван Зыбин, славный донец, попал в цепкие вражеские лапы. Как его выручить? Как ему помочь?
А в это время Иван Зыбин, без шапки, в изодранной одежонке, израненный острыми кинжалами, окровавленный и избитый, бесстрашно стоял перед Гуссейн-пашой и смотрел на него в упор. На лице есаула не было заметно никакой тревоги, а в темных широко открытых его глазах были не боль и страх, а непокорность и презрение к турецкому главнокомандующему.
В шатре стояла долгая тягостная тишина. Гуссейн-паша, зверея, пристально смотрел на есаула. Чего ждал паша – никто не знал. Наконец он вскочил с шелковых подушек, схватил свою крепкую кизиловую палку и ударил ею по вскинутой голове Ивана Зыбина. Голова донского есаула оказалась крепкой. Треснула и разломилась надвое кизиловая палка. Золотой набалдашник вывалился из рук паши и упал к ногам Ивана Зыбина. С его черных густых волос на осунувшееся, в кровоподтеках лицо стала медленно сползать кровь.
Главнокомандующий закричал пашам, которых только вчера обменяли и вывели из казацкого плена:
– Не тот ли это серый волк, атаман донской?! Не он ли своровал наши платья и знамя с персоной Ибрагима?
Паши отвечали:
– Это он. Он, есаул казачий, своровал все знамена и золотые сосуды.
Гуссейн-паша еще больше остервенел:
– Почто же вы, воры, по темным ночам бродите в моих таборах? Почто вы, собаки, знатных людей у меня в шатрах побиваете?! Неужели же вы и впрямь думаете устоять против меня? Не устоите! Что ты мне скажешь?
Есаул молчал. Неудача давила сердце, тревога за оставшихся в крепости людей не покидала сознание, а страха за себя не было.
– Кто своровал знамена? – дошел до него крик Гуссейн-паши.
Есаул, понимая, что смерти не миновать, смело и дерзко сказал:
– Благодари-ка ты аллаха, что торопился я в ту ночь, когда взял султанские знамена, дорогие сосуды и твои платья. Я видел тебя спящим в шатре, стало быть, голова твоя была в моих руках. Стоило мне только выхватить свой острый кинжал – и твоей головы вмиг не было бы! Тогда ты, Гуссейн-паша, такой речи не держал бы передо мною. Стало быть, я даровал тебе жизнь, а ты вместо высокой награды бьешь меня палкой…
В смелых, уверенных словах есаула была такая сила и жестокая правда, что Гуссейн-паша невольно содрогнулся. Бегающие хитрые глаза его сверкнули на пашей, на стоящего перед ним связанного, израненного казака.
– Отвагу и ратную удаль мы похваляем даже у врага, – глухо сказал Гуссейн-паша. – Силы у нас несметные. Крепость наша, и мы вернем ее под власть султана Ибрагима. Зачем идти на смерть всему гарнизону? Зачем губить женок и детей? Склони крепость к сдаче. Я награжу тебя богато и помилую.
– Память у тебя коротка, – вспыхнув, сказал Иван Зыбин. – Крепость испокон веков русская. Великий князь Владимир владел ею. Будем биться за Азов до последнего! А милостью своей никого не купишь. Вас, насильников, не страшимся и никогда не покоримся!
Глаза Гуссейн-паши налились бешенством, жилы на лбу вздулись, он остервенело рявкнул:
– Покоришься, раб! На колени!
Иван Зыбин ожег пашу взглядом, шагнул вперед и с ненавистью плюнул в бегающие маленькие трусливые глаза.
Гуссейн-паша дико взвыл, затрясся всем телом, судорожно хватая воздух перекосившимся ртом, завизжал в исступлении:
– Ра-аа-с-терза-а-а-ть! Нещадно! Ра-аа-с-терзать перед крепостью!..
Бесноватый Гуссейн-паша отдал приказ привязать Ивана Зыбина к хвосту самого горячего коня и гонять того коня по чистому полю перед крепостью до тех пор, пока есаул не испустит последний вздох.
Турки так и сделали. Избили они славного донца до полусмерти, изодрали в клочья всю его одежду, изорвали тело его острыми клещами, привязали к хвосту резвого вороного коня, и скуластый татарин с узкими щелками глаз, в высокой лохматой шапке погнал коня по полю во весь опор. Долго гонял, возле стен крепости остановился, пощелкивая языком, и закричал:
– Любуйтесь, атаманы, любуйтесь, казаки! Это ваш донской казак, собака Ивашка Зыбин! Глядите да на память его себе берите!
Караульный казак приложился к пищали, выстрелил и убил разгоряченного вороного коня. Татарин, раскрыв рот, перелетел через взметнувшуюся гриву, мохнатая шапка отлетела в сторону. Перевернувшись на земле, вскочил и, озираясь, побежал в сторону своего лагеря.
Казаки выбежали из крепости, подняли истерзанный труп Ивана Зыбина и принесли его в крепость – проститься с ним, предать земле тело отважного есаула.
Войска Гуссейн-паши старательно и быстро возводили земляную гору перед крепостью. Через шестнадцать дней она поднялась уже на семь сажен и стала выше города. На нее с трудом втащили большой пушечный наряд, доставили тяжелые ящики с ядрами, большие пороховые бочки, коробы с длинными фитилями. К горе подходили войска, полки за полками…
«Теперь-то, – думал Гуссейн-паша, – дело мое верное, Азову-городу больше не устоять. Азов-город будет моим! После Азова я пойду со всем своим войском на Русь!»
А казаки и донские атаманы, храбрые казачьи женки, дети их не покладая рук трудились в крепости, готовили свои гостинцы врагам, дабы потомки не сказали, что из-за них пала земля русская, пал вольный город Азов.
Атаманы, действуя со всей расторопностью и сметкой, разбили весь город на участки во главе с сотнями, умело расставляли силы и после тяжелого приступа навели в крепости снова боевой порядок.
Казаки заделывали бреши, чинили оружие, рыли подкопы. Нелегко было сделать двадцать восемь подкопов, которые тянулись от города почти на полверсты. Сколько пота было пролито на земле и под землею! Сколько кровавых мозолей набито на руках!
Казачьи женки в самодельных глинобитных печурках варили пищу, пекли хлеб, усердно стирали бельишко, помогали во всем казакам, а в сумерках выходили за ворота собирать осколки вражеских ядер. Тяжелые мешки привозили на арбах в крепость, распределяли по всему пушечному наряду. Во время боев осколки, засыпанные в дула пушек, запыженные паклей, куделей и тряпками, летели с устрашающим воем и косили врага.
В Азове трудились день и ночь. Трудились даже раненые и больные, готовились к трудному испытанию.
И день испытания пришел. После полуденной молитвы Гуссейн-паша велел открыть артиллерийский огонь и начать генеральный штурм крепости.
Грохот орудий потряс всю землю и воздух, каменные башни и стены. Страшным громом и грохотом прокатилось грозное эхо по всему притихшему Приазовью. Дымом заволокло земляную гору, Дон-реку, всю донскую широкую и раздольную степь.
Крепости не было видно. Все кругом грохотало, клокотало, дымилось, бушевало пламенем, покрываясь серым пеплом. Почти все дома в городе были разрушены, башни и стены крепости во многих местах пробиты. Завалился угол церкви Иоанна Предтечи, похоронив под развалинами многих стариков и детей. Церковь Николы Чудотворца тоже сильно пострадала.
Сто пятьдесят тысяч войска штурмовало крепость, а Гуссейн-паша гнал в бой все новые и новые полки, каждый раз по десять, пятнадцать, двадцать тысяч.
Среди осажденных было много раненых, много убитых. Были ранены все атаманы. Но ни один не ушел от стены.
Казачьи женки тащили к пушкам тяжелые мешки с осколками, тянули ядра, становились вместо убитых мужей у крепостных пушек.
Дрались страшно – сабля на саблю, кинжал на кинжал. Туркам казалось: ничто не спасет казаков, еще одно усилие, еще один приступ – и крепость падет.
Когда все подкопы под земляную гору были готовы (а на ней находилась добрая половина татарского и турецкого войска), – зажглись у пороховых бочек фитили. Раздался взрыв такой силы, что от него многие навсегда оглохли, а высокая турецкая гора разорвалась на несколько частей и развалилась. От взрыва погибли тысячи врагов, разметало сотни пушек, множество телег и арб. На земляной горе все перемешалось. Более тысячи янычар забросило в крепость взрывной волной.
– Палить из пушек да на приступ лезть – то всякий дурак сумеет, – радостно сказал Михаил Татаринов обнимавшимся защитникам. – В осаде сидеть – дело мудреное! Большая хитрость да сметка нужна! Высокий ратный дух нужен! Слава вам, казаки! Вечная слава вам, женки казацкие!
Взрывом земляной горы казаки принесли себе великое избавление.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Гуссейн-паша приступал к Азову-городу двадцать четыре раза. Но, так и не добившись ничего, потеряв только большую часть своего войска, решил пойти на хитрость – повести тайно от казаков свои подкопы к Азову, чтобы прорваться наконец в крепость, перебить там казаков всех до единого и занять неприступную каменюку.
Со стены и с оставшихся целыми угловых башен казаки все-таки заметили, что турки повели из своего табора в направлении крепости семнадцать подкопов. Но свои подкопы турки рыли с неохотой и совсем не глубоко. Тогда атаман Татаринов сказал смельчакам:
– С нами ныне бог и вся крестная сила! Неужели мы, сыны славного Дона, богатыри русские, не перехитрим турка? Давайте мы, братцы, побьем их в окопах.
И стали донские казаки под турецкие подкопы вести свои. Подкатили бочки с порохом. Однажды поутру турки с опаской влезли в свои земляные подкопы. Тогда-то и взорвались под ними бочки с порохом. Дело получилось складное. Взрывом перебило и передавило тысячи три турецких воинов. С того дня турецкая подкопная мудрость иссякла, отбили им казаки охоту мудрить.
Гуссейн-паша, раздраженный до крайности, то ходил по шатру, то садился и долго сидел, тщетно ломая голову. Он не понимал, не мог понять, что происходит под стенами крепости. Почему она до сих пор не пала, а его прославленная армия с каждым днем тает и тает, будто снег под вешним солнцем?
Гуссейн-паша решил созвать военный совет. Гонцы поскакали в разные стороны, и скоро в шатре главнокомандующего собрались крымский хан Бегадыр Гирей, Канаан-паша, Сейявуш-паша, Пиали-паша, Аслан-паша, Курт-ага, Чохом-ага, Магмед-ага и многие другие военачальники.
– В Азов непрерывно поступают свежие силы, – сразу начал Гуссейя-паша. – Это затрудняет нам взятие важной крепости.
Пиали-паша утвердительно кивнул головой. Он-то лучше других знал, что из пятидесяти двух лодок, на которых с его кораблей перебросили десантников на острова к Водяной башне, не осталось и десятка. Лодки незримо исчезали, сколь зорко их не охраняли.
– Янычары готовы к бунту! – продолжал Гуссейн-паша. – Им достаточно искры, и они перережут нас всех.
Пиали-паша и с этим согласился. Он ведь давно предупреждал главнокомандующего, он говорил ему, предостерегал… То, что было возможно в Багдаде, совсем не годилось в Азове. Разве можно сравнить персидское войско с донским? И те ведь дрались хорошо, а эти разъяренным барсам подобны.
– Наступили частые дожди, – говорил мрачно Гуссейн-паша, пряча хитроватые глаза. – Стали дуть сильные и холодные ветры, скоро придет зимняя стужа. Что будем делать? Азовское море с наступлением зимы непременно замерзнет…
Но турецкий главнокомандующий говорил неправду. Еще стояла летняя жара, еще дули теплые ветры с моря, до стужи было далеко, и не скоро лед должен был сковать Азовское море.
Главнокомандующий торопил природу, выискивая причины для отступления от крепости, для оправдания своих неудач.
– Когда Азовское море замерзнет, – говорил он, украдкой поглядывая то на одного пашу, то на другого, – наши связи со Стамбулом прервутся, а турецкий военный флот окажется отрезанным от всего мира. Армия останется без жилья, без провизии. На севере у нас лежит земля неверных, а на востоке и юге степи – Гейгата…
Военачальники понимали, куда клонит Гуссейн-паша. До морозов было еще далеко. Порох и провизия, хотя и в малом количестве, пока все-таки поступали исправно по суше и Черному морю.
Главнокомандующий, хмурясь, раздраженно говорил о болезнях многих своих солдат, о частых ссорах между татарами и турками, между черкесами и греками, между ногайцами и молдаванами, даже между турками. Потом паша из-под сдвинутых густых бровей многозначительно глянул на крымского хана.
– А главная наша беда, – сказал он, – кроется в том, что крымский хан Бегадыр Гирей и все его татары, крымские и ногайские, очень плохо и лениво воюют! Они только едят наш хлеб, наше мясо, пьют помногу вина, рвут, где могут, султанское жалованье, а дела никакого не делают. Даже караулы несут плохо!
Вспыльчивый крымский хан не стал дальше слушать главнокомандующего. Он вскочил, сверкнув глазами, злобно сжал рукоять дорогой сабли и сказал, скрежеща зубами:
– Гуссейн-паша не может взять Азовскую крепость! Гуссейн-паша, видно, не тот военачальник, который здесь надобен. Гусейн-паша хитрит, испытав все свои неосторожные военные мудрости. Он, видно, хочет, чтобы не он, а я, крымский хан, нес ответ перед султаном Ибрагимом за неудачи главнокомандующего? Тебе, я вижу, не только Азова не взять, но даже и одного Забракальского бастиона! Этот бастион уже трижды был в твоих руках, и ты, Гуссейн-паша, своей оплошностью три раза возвращал его казакам. Тебе хорошо и давно понятно, что мы, конные татары, не городоимцы. Ты не вали вину на нас. Ты прямо, без всякой лжи скажи султану: взять город Азов я не в силах!
– Да ты о чем говоришь? – возвысив голос, грозно спросил Гуссейн-паша. – Возможно ли это сказать нашему султану? Ты думал о том, что сказал? В уме ли ты?!
– Даже нужно, – вставил тихо Пиали-паша. – В письме султану следует изложить наше бедственное положение, положение всей нашей армии.
– А флота? – закричал Гуссейн-паша, вытаращив глаза.
– Флот пока еще не находится в бедственном положении, – спокойно ответил Пиали-паша. – Султанский флот пока что бездействует.
Бегадыр Гирей, чувствуя поддержку, заявил:
– Что касается моих татарских войск, то я завтра же уведу их в русские земли и вернусь оттуда с хлебом, с великим полоном, со скотом и провиантом. Всем добытым мною добром я поделюсь и с вами. Но я не стану терпеть оскорблений главнокомандующего и за свои действия сам отвечу перед султаном.
Паши долго спорили, кричали, ругались, обвиняли друг друга и, наконец, согласились на том, что надо весьма спешно снарядить в Стамбул гонцов с донесением о плохом положении дел в турецкой армии. Они просили у султана свежих войск в подкрепление, крупных денег, военных припасов, теплой одежды. Паши втайне надеялись, что султан Ибрагим, получив такое жалобное и печальное письмо, снимет осаду города.
Письмо султану подписали триста турецких военачальников и в полном бездействии стали ждать из Стамбула ответа.
Ответа из Стамбула долго не было. А когда он пришел, Гуссейн паша подумал, что лучше бы его совсем не было. Султан Ибрагим, верховный визирь Аззем Мустафа-паша и мать султана Кизи-султане ответили грозными словами: «Паша, возьми город Азов или отдай свою голову!»
Гуссейн-паша ходил по своему шатру бледный и трясся от страха всем своим тучным телом.
В это время в Азов-город заявились ушедшие на вылазку и пропавшие без вести кавказские джигиты Бей-булат и Джем-булат. И тот и другой, изголодавшиеся и измученные, на своих плечах принесли два тяжелых кожаных мешка. У одного черкеса плетью свисала рука (видно, от сабельного удара), у другого во всю правую щеку розовела не зажившая еще глубокая кинжальная рана.
Положив свою тяжелую ношу на землю, черкесы устало и понуро сели возле нее.
Атаман Осип Петров бодро и задорно спросил:
– Где же вы так долго пропадали, джигиты? Мы уж и не чаяли видеть вас живыми.
Горцы ответили, что все это время они были среди своих горских племен.
– И что же вы там делали? Не против ли нас войну вели? Не верится, чтобы вы изменили нам!
Они ответили дружно:
– Нет, атаман! Мы воевали против них, против своих князей.
– Почему же вы раньше не вернулись?
– Битва была горячая. К крепости нам никак нельзя было пробраться. Четыре раза добирались до стен крепости и четыре раза убегали с этими вот мешками в густые камыши. Стрельбы кругом было много.
– Нас-то в крепости окружили плотно, – сказал Петров, – не пробьешься, не выберешься. Перебили из нас многих, дома вон почти все поразвалили… Видите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43