Если бы проницательный мистер Стрэнджвейс почтил своим вниманием эти скудные заметки, это было бы, без сомнения, lux e tenebris Роскошным таинством (лат.).
и, в чем я нисколько не сомневаюсь, смогло бы удовлетворить мое любопытство – хотя нет, худшие опасения признательной вам кузины, Клариссы Кэвендиш».
Переведя дух после прочтения сего необыкновенного послания, Найджел обратился к Джорджии:
– Да уж, родственники у тебя себе на уме!.. Что это за чудачка из восемнадцатого века?
– Я не видела ее целую вечность, с тех пор, как она поселилась в Истерхеме. Какой-то мой дальний дядюшка оставил ей кругленькую сумму денег, и тогда она купила Дауэр-Хаус, потому что они старались сбыть ее с рук.
– Дорогая Джорджия, прошу, не говори загадками в столь ранний час. Зачем бы они стали «сбывать ее с рук» через покупку Дауэр-Хаус? И кто такие «они»?
– Ее кузины конечно же! Именно они хотели прибрать к рукам наследство. Об этом говорит не столько покупка дома, сколько то, какой чудной она стала после покупки.
– Так сразу и стала?
– Как только мы туда доберемся, ты сам все увидишь.
– Умоляю тебя, Джорджия! Проницательный мистер Стрэнджвейс вовсе не стремится попасть в военное время в Эссекс, чтобы навестить престарелую сумасбродку и разыскать кошку, которая превращается в бредящего дервиша.
– Могу себе представить! Кузина всегда была несколько не в себе. Хотя при всем при этом сохраняла определенную долю очарования. Во всяком случае, если она и тяготеет, как многие старые леди, ко временам Георга III Георг III (1738–1820) – английский король с 1760 года.
, а не королевы Виктории, то это еще не говорит о ее помешательстве.
Так дело было решено. Несколько дней спустя они прибыли в Чичестер, в котором, как успела сообщить в своей телеграмме мисс Кэвендиш, можно было найти какой-нибудь транспорт для преодоления последней части пути. Это оказалось занятием не из легких благодаря суровости здешнего края, хотя и в Девоншире жить было не так уж сладко. Ледяной восточный ветер обрушился на путников, стоило им только справиться со станционной дверью; повсюду лежали снега и снега, а оловянно-серое небо лишало мир всякого движения.
– Бр-р-р, – пробормотал Найджел, – судя по всему, нам суждено замерзнуть заживо, так и не успев приступить к увлекательной охоте за дикой кошкой. Давай лучше вернемся домой.
Даже стойкий исследователь Джорджия, которой полагалось не обращать внимания на такие неудобства, почувствовала что-то похожее на сожаление, вспомнив свой теплый и славный дом на юго-западе. Однако они все-таки нашли таксиста, решившего рискнуть, и устремились вперед по истерхемской дороге. Десятимильная поездка заняла около часа, который почти весь ушел на выкапывание машины из пары сугробов – уже после того, как они чуть-чуть не провалились под лед, когда машина заскользила под прямым углом к реке. Наконец Истерхем показался уже в почти опустившемся пологе темноты.
На то, что обычно зовется приусадебными посадками, Дауэр-Хаус смотрел сквозь пальцы, хотя бесконечные снега все равно лишали смысла такие попытки. Но даже это не могло до конца испортить впечатление от дома мисс Кэвендиш – уютного строения из красного кирпича, гордящегося симметрией окон, печной трубы, остро посаженной крыши и уютных слуховых окошек, портика, фрамуг и окованных железом ворот, – все было тщательно укутано снегом – будто элегантная женщина набросила на себя пышные меха незыблемой уверенности в себе, свойственной красоте.
– Ну вот, что я тебе говорила, – прошептала Джорджия, – нельзя же жить в таком прекрасном доме и быть сумасшедшим!..
Найджел сильно сомневался в резонности этих слов. Но его оцепеневший от холода мозг в тот момент был занят единственной мыслью – неужели такой огромный дом занимала одна крошечная женщина? Кларисса Кэвендиш, встретившая их в холле, действительно походила скорее на манекен, на миниатюрную копию женщины, будто хлопьями снега, чудесно украшенную филигранью – белокурыми, горделиво уложенными волосами, и с бесподобным цветом лица. Найджел терялся в догадках, было ли это делом рук человеческих или самой природы.
– Этот снег просто ужасен, правда? – заметила она звонким и свежим голосом, так подходившим ей. – Должно быть, вы утомились, пока ехали. Я покажу вам вашу комнату, а потом мы с тобой, Джорджия, обязательно выпьем по блюдечку чая. Ну а мистер Стрэнджвейс, я думаю, должен любить клэрри Так Кларисса называет кларет – красное вино.
.
Найджел стал отказываться, объясняя, что не пьет вино в половине пятого вечера.
– Тогда его подадут на обед, – ответила мисс Кэвендиш, и Найджелу очень скоро довелось оценить значение этих слов.
После чая хозяйка предложила устроить для них экскурсию по дому, и Найджел, уже очарованный всякими чудесными вещицами, обступавшими его в гостиной, – хэпплвайтовскими Хэпплвайт Джордж – столяр, создавший в начале XVIII века особый стиль английской кабинетной мебели, отличавшейся легкостью, изысканностью и изяществом линий.
креслами, гравировками Бартолоцци, набором миниатюр Козвея, откидным столиком с несколькими превосходными эмалевыми работами Баттерси, кабинетом, начиненным всевозможными веерами, игрушками, табакерками и безделушками тончайшего мастерства, шелковыми драпировками и очагом, словно от самих праотцев, – с удовольствием подхватил эту идею.
Что и говорить, дом оказался большим, даже большим, чем он думал. Мисс Кэвендиш шла впереди, отворяя двери из комнаты в комнату, – прямая, как шомпол, точеная фигурка. Каждую из этих комнат населяло свое собственное время, даже электрические лампочки, которые хозяйка зажигала с надменным безразличием к обязательному затемнению, и их хрустальные плафоны, вспыхивавшие искрящимся светом ледяных каскадов, не оскорбляли обителей старых времен: двери все так же были из красного дерева, на стенах переливы зеленого, желтого и голубого переходили в сизовато-серое.
– Чудесно, – монотонно твердил Найджел, – прекрасная комната.
Он даже пощипывал себя, желая убедиться, что не спит, но не смел взглянуть на Джорджию, поскольку каждая следующая комната, в которой они успевали побывать, кроме гостиной, небольшой туалетной комнатки, спальни мисс Кэвендиш и их собственной, встречала их голой пустотой. Ни один предмет мебели, ни одна занавеска или ковер не завершали прелестной симметрии этих комнат. Уже вернувшись в гостиную, Найджел старательно пытался завести подходящий разговор, чтобы что-то выяснить и при этом не задеть чувств мисс Кэвендиш. Но Джорджия, натура прямая, сразу перешла к делу:
– А почему у тебя все комнаты пустые, кузина? – спросила она.
– Потому что я не могу позволить себе меблировать их, не нарушая стиля, дорогая, – резонно ответила та. – Лучше я буду жить в маленькой и прекрасной части этого дома, а не во всем доме сразу, безобразно обставленном. Позвольте уж старой женщине иметь свои старушечьи причуды.
– Очень даже разумно, – заметил Найджел. – У вас резиновый дом, его можно то растягивать, то сжимать, смотря по состоянию доходов.
– Мистер Стрэнджвейс, – объявила Кларисса Кэвендиш, – у меня чувство, что мы с вами начинаем друг друга понимать.
– В каждую из этих комнат тебе надо поставить по концертному роялю, и чтобы внизу постояннно дежурили десять пианистов, которые могли бы по команде сразу все вместе играть. Такие высокие потолки должны давать прекрасный резонанс, – мечтала Джорджия.
– Меня тошнит от роялей. Этот инструмент подходит только дочкам торговцев, чтобы разучивать гаммы. Лучше всего спинет. Клавикорды Клавикорды – старинный клавишный инструмент.
тоже подойдут. Ну а в рояле я ничего не слышу, кроме вульгарного и надоедливого шума. Совершенно не понимаю, почему Ресторик играет на нем.
– Ресторик?
– Хивард Ресторик – владелец Истерхем-Мэнор. В наше либеральное время такие семьи позволяют себе держать эти вещи. Ресторики выстроили Дауэр-Хаус.
– Ага, – сказал Найджел, – так это его кошка свела нас всех вместе, да? Расскажите нам о кошке, мисс Кэвендиш.
– После обеда, мистер Стрэнджвейс. Такие вещи не должны мешать правильному пищеварению. Стара я, чтобы перескакивать с темы на тему.
Часа через два, переодеваясь у себя к обеду, Джорджия сказала Найджелу:
– Лишь бы не оказалось, что я совершила глупость.
– Дорогая, я радуюсь всему, что ты делаешь. Но почему она такая?..
– А я ее начинаю понимать. Кларисса самых старых голубых кровей, и, по-моему, даже преподавала в Гэртоне Женский колледж в Кембридже.
. Она прославилась как историк: ее временем стал восемнадцатый век, и она накрепко прикипела к нему. Еще у нее был большой нервный срыв – перетрудилась, ко всему прочему, хотя здесь явно не обошлось и без несчастной любви; когда же она оправилась, часть ее навсегда осталась в эпохе Георга. Не спорю, этот образ мыслей ей не на пользу, но она пережила тяжелые времена и работала гувернанткой, пока ей не выпало это наследство.
Раздался слабый игрушечный звон, подымавшийся с каждой нотой, будто заиграла музыкальная шкатулка. Джорджия и Найджел спустились к столу. Грация хозяйки и изумительный цвет лица оттенялись белыми панелями туалетной комнаты, глаза тихо светились. Найджел с трепетом увидел в чертах старой леди живую и независимую девушку, которая жила на свете много лет тому назад. Стоило представить ее себе гувернанткой в подчинении у грубых и властных хозяев, как изнутри вскипала волна протеста…
Им прислуживала крестьянка в довольно нелепом наряде – домашний чепец и короткий муслиновый фартук. Еда была замечательна, хотя все блюда готовились словно для одной только мисс Кэвендиш: щепотка соли, тонкий кружочек говядины и прозрачные на свет оладьи.
– Надо отпраздновать вашу первую ночь у меня, – сказала хозяйка. – Энни, бутылку клэрри.
Стало понятно, что эта бутылка была первой и последней у нее в погребе. Но она обещала быть первосортным «Шато Бейшваль». Найджел хвалил такое вино.
– Помнится, Гарри особенно его любил, – проговорила Кларисса Кэвендиш, и словно слабое дуновение каких-сложных чувств пробежало по ее глянцевому личику. –
Простите меня, – продолжала она, – за то, что я буду пить шампанское. Я не могу пить ничего, кроме шампанского.
Энни взяла открытую под вечер бутылку и до половины наполнила ее бокал. Шампанское было безвкусным, как стоялая вода. Кларисса Кэвендиш добавила в бокал содовой, степенно подняла его и кивнула Найджелу:
– Выпьем по стаканчику, мистер Стрэнджвейс.
Позади затворенных ставен стенала метель, крепко, как скала, высился старый дом. Тянулась нескончаемая ночь, будто специально выпущенная на волю, чтобы нести на крыльях своих рассказы о призраках, – такая голая и бесприютная снаружи, но теплая и надежная внутри, и Кларисса Кэвендиш, словно угадав замешательство Найджела, указала рукой на двери гостиной и спросила оглушительно звонко, словно профессор, экзаменующий студента:
– Мистер Стрэнджвейс, я желаю знать, способны ли вы прикоснуться к сверхъестественному.
Глава 3
Незаменимый, безобидный кот.
У. Шекспир
– Думаю, что в небесах и на земле есть не только то, что мы видим…
– Ну же, сэр, – перебила мисс Кэвендиш, с очаровательной нервностью постукивая унизанными перстнями пальцами по откидному столику. – Не стоит прикрываться цитатами.
Найджел начал снова:
– Ну что ж, не стану спорить, что мы еще не до конца понимаем законы природы, а природа властна делать исключения из собственных правил, однако нет сомнений, что наш долг перед ней в том и состоит, чтобы разумно истолковать все ее необъяснимые феномены.
– Уже лучше. Значит, если бы вам довелось узнать о коте, пытающемся разбить свою голову о стену, то вы бы сперва и не подумали, что это дело рук дьявола, вселившегося в него, или – что всему виной его уязвимость перед призраками, которых видят одни лишь его глаза; вас бы вполне устроила мысль, что эта ярость – следствие нервных растройств у него в организме, да?
– Кошачье бешенство? – с возмутительным легкомыслием предположила Джорджия.
– Конечно, – кивнул Найджел. – Бедняге нужны какие-нибудь лекарства. Иначе это перейдет в агонизирующую боль.
– Царапке не потребовались лекарства, – сурово ответила мисс Кэвендиш. – Через несколько минут после приступа он крепко заснул.
– Мне кажется, лучше было бы узнать все с самого начала, – осторожно заметил Найджел.
Старая леди будто еще больше приосанилась и сплела пальцы на коленях. Как и раньше, ее пальцы постоянно двигались, будто поигрывали веером. И за все время ее странного рассказа вся она оставалась неподвижной, двигался только рот и темно-карие, с магнетическим блеском, глаза.
– Это началось за четыре дня до Рождества. Мы сидели за чаем с Шарлоттой Ресторик, женой Хиварда Ресторика. Она… она американка, – Найджел не сомневался, что мисс Кэвендиш чуть не сказала «колонистка», – но мне она кажется достаточно светской, и, по-моему, она действительно недурна собой. Одному Богу известно, зачем она вышла за Ресторика, ведь он не стоит ее – только усы да внешний лоск, незавидная это доля – быть Ресториком. В конце концов, когда все приглашенные собрались, разговор перешел на тему призраков. В Мэнор есть комната, которую называют комнатой Епископа; говорят, что ее посещают привидения, и Элизабет Ресторик подала идею собраться там ночью всем вместе и, как она выразилась, задать епископу перцу.
– Элизабет Ресторик? – спросил Найджел, – кто это?
– Это такая бесстыдница, – мисс Кэвендиш живо перескочила на новую тему, – это сестра Хиварда, но намного его моложе. Крошка кого угодно вгонит в краску! Если Хивард унаследовал свою семейную удачливость, то Элизабет, как ни печально, – их дурной норов. Правда, у нее американское образование, и нельзя судить ее строго. Еще вам стоит узнать о Гарольде Ресторике. Это отец Хиварда, который получил должность при посольстве в Вашингтоне. Однажды ему пришлось прожить там несколько лет и вывезти в Америку семью, поэтому детям не удалось получить образования, кроме разве что самого примитивного, которое принято в той стране. Так жалко! Ведь и у Элизабет, и у Эндрю есть способности.
– Эндрю? Это что, второй брат?
– Да. Он был любимым сыном Гарри, хотя наследником конечно же стал Хивард. Увы, Эндрю умудрился разочаровать отца. Он оказался перекати-полем и не любил общества. Но Эндрю действительно славный парень, и у него нет врожденных пороков, если только не считать пороком то, что он терпеть не может поучения своего братца. А уж тот, вместе с Элизабет, два сапога пара.
– Он тоже был тогда на Рождество?
– Был. Собрание украсили и последним воздыхателем Элизабет, мистером Дайксом, – это вздорный и дурно воспитанный тип, писатель романов, и еще – мисс Эйнсли, так просто редкостная пустышка! Да, конечно, и доктор Боган. Боюсь, что этот доктор – шарлатан.
– Судя по всему, вечеринка оказалась слишком разношерстной для одного дома, – вмешалась Джорджия. – Бесстыдница, сквайр-англосакс, жена-американка, перекати-поле, пустышка и шарлатан.
Кларисса Кэвендиш кивнула своей головкой. Пальцы затрепетали и снова устроились на коленях.
– Гарри бы этого не одобрил. Но Хивард столь бесхребетен, что если Шарлотта решает кого-то пригласить, то иначе и быть не может. Бедняжка, она же просто снобистка – искренне верит, что каждый гадкий утенок – лебедь. И вот, в конце концов, мы сошлись на мнении, что Сочельник стоит провести в комнате Епископа.
– А что вы ожидали там увидеть? – перебил ее Найджел.
– О, это глупейшая история! В 1609 году епископ Истчестерский останавливался в имении. К утру его нашли в комнате мертвым. Некоторые дурные люди утверждали, что его отравили хозяева, и после этого разразился скандал. Но тогдашние Ресторики утверждали, что епископ, всем известный своей больной печенью, за ночь до смерти переел оленины и потому скончался. Абсолютно не сомневаюсь, что это – чистейшая правда. А все же кто его знает… Есть одно поверье, что всю ночь из комнаты епископа доносились стоны, а сам епископ, если верить рассказам, появился в батистовом халате, вцепившись в живот и оглушительно стеная.
– Все это напоминает очередную старинную историю про привидения, – вставила Джорджия.
– В сочельник, за полчаса до полуночи, мы все пошли в комнату Епископа. Это – ужасная стылая комната, в которой сейчас стоят какие-то книги. Шарлотта Ресторик приказала приготовить для нас пунш, чтобы согреться, а за обедом и так было выпито немало вина. Так вот: когда все было готово и пунш пошел в ход, Элизабет и мисс Эйнсли постепенно начали распускаться. Помню, как Ресторик сделал Элизабет замечание, что та сидит на коленях у мистера Дайкса, а та в ответ дерзила, что епископ в свое время и не такое вытворял.
1 2 3 4
и, в чем я нисколько не сомневаюсь, смогло бы удовлетворить мое любопытство – хотя нет, худшие опасения признательной вам кузины, Клариссы Кэвендиш».
Переведя дух после прочтения сего необыкновенного послания, Найджел обратился к Джорджии:
– Да уж, родственники у тебя себе на уме!.. Что это за чудачка из восемнадцатого века?
– Я не видела ее целую вечность, с тех пор, как она поселилась в Истерхеме. Какой-то мой дальний дядюшка оставил ей кругленькую сумму денег, и тогда она купила Дауэр-Хаус, потому что они старались сбыть ее с рук.
– Дорогая Джорджия, прошу, не говори загадками в столь ранний час. Зачем бы они стали «сбывать ее с рук» через покупку Дауэр-Хаус? И кто такие «они»?
– Ее кузины конечно же! Именно они хотели прибрать к рукам наследство. Об этом говорит не столько покупка дома, сколько то, какой чудной она стала после покупки.
– Так сразу и стала?
– Как только мы туда доберемся, ты сам все увидишь.
– Умоляю тебя, Джорджия! Проницательный мистер Стрэнджвейс вовсе не стремится попасть в военное время в Эссекс, чтобы навестить престарелую сумасбродку и разыскать кошку, которая превращается в бредящего дервиша.
– Могу себе представить! Кузина всегда была несколько не в себе. Хотя при всем при этом сохраняла определенную долю очарования. Во всяком случае, если она и тяготеет, как многие старые леди, ко временам Георга III Георг III (1738–1820) – английский король с 1760 года.
, а не королевы Виктории, то это еще не говорит о ее помешательстве.
Так дело было решено. Несколько дней спустя они прибыли в Чичестер, в котором, как успела сообщить в своей телеграмме мисс Кэвендиш, можно было найти какой-нибудь транспорт для преодоления последней части пути. Это оказалось занятием не из легких благодаря суровости здешнего края, хотя и в Девоншире жить было не так уж сладко. Ледяной восточный ветер обрушился на путников, стоило им только справиться со станционной дверью; повсюду лежали снега и снега, а оловянно-серое небо лишало мир всякого движения.
– Бр-р-р, – пробормотал Найджел, – судя по всему, нам суждено замерзнуть заживо, так и не успев приступить к увлекательной охоте за дикой кошкой. Давай лучше вернемся домой.
Даже стойкий исследователь Джорджия, которой полагалось не обращать внимания на такие неудобства, почувствовала что-то похожее на сожаление, вспомнив свой теплый и славный дом на юго-западе. Однако они все-таки нашли таксиста, решившего рискнуть, и устремились вперед по истерхемской дороге. Десятимильная поездка заняла около часа, который почти весь ушел на выкапывание машины из пары сугробов – уже после того, как они чуть-чуть не провалились под лед, когда машина заскользила под прямым углом к реке. Наконец Истерхем показался уже в почти опустившемся пологе темноты.
На то, что обычно зовется приусадебными посадками, Дауэр-Хаус смотрел сквозь пальцы, хотя бесконечные снега все равно лишали смысла такие попытки. Но даже это не могло до конца испортить впечатление от дома мисс Кэвендиш – уютного строения из красного кирпича, гордящегося симметрией окон, печной трубы, остро посаженной крыши и уютных слуховых окошек, портика, фрамуг и окованных железом ворот, – все было тщательно укутано снегом – будто элегантная женщина набросила на себя пышные меха незыблемой уверенности в себе, свойственной красоте.
– Ну вот, что я тебе говорила, – прошептала Джорджия, – нельзя же жить в таком прекрасном доме и быть сумасшедшим!..
Найджел сильно сомневался в резонности этих слов. Но его оцепеневший от холода мозг в тот момент был занят единственной мыслью – неужели такой огромный дом занимала одна крошечная женщина? Кларисса Кэвендиш, встретившая их в холле, действительно походила скорее на манекен, на миниатюрную копию женщины, будто хлопьями снега, чудесно украшенную филигранью – белокурыми, горделиво уложенными волосами, и с бесподобным цветом лица. Найджел терялся в догадках, было ли это делом рук человеческих или самой природы.
– Этот снег просто ужасен, правда? – заметила она звонким и свежим голосом, так подходившим ей. – Должно быть, вы утомились, пока ехали. Я покажу вам вашу комнату, а потом мы с тобой, Джорджия, обязательно выпьем по блюдечку чая. Ну а мистер Стрэнджвейс, я думаю, должен любить клэрри Так Кларисса называет кларет – красное вино.
.
Найджел стал отказываться, объясняя, что не пьет вино в половине пятого вечера.
– Тогда его подадут на обед, – ответила мисс Кэвендиш, и Найджелу очень скоро довелось оценить значение этих слов.
После чая хозяйка предложила устроить для них экскурсию по дому, и Найджел, уже очарованный всякими чудесными вещицами, обступавшими его в гостиной, – хэпплвайтовскими Хэпплвайт Джордж – столяр, создавший в начале XVIII века особый стиль английской кабинетной мебели, отличавшейся легкостью, изысканностью и изяществом линий.
креслами, гравировками Бартолоцци, набором миниатюр Козвея, откидным столиком с несколькими превосходными эмалевыми работами Баттерси, кабинетом, начиненным всевозможными веерами, игрушками, табакерками и безделушками тончайшего мастерства, шелковыми драпировками и очагом, словно от самих праотцев, – с удовольствием подхватил эту идею.
Что и говорить, дом оказался большим, даже большим, чем он думал. Мисс Кэвендиш шла впереди, отворяя двери из комнаты в комнату, – прямая, как шомпол, точеная фигурка. Каждую из этих комнат населяло свое собственное время, даже электрические лампочки, которые хозяйка зажигала с надменным безразличием к обязательному затемнению, и их хрустальные плафоны, вспыхивавшие искрящимся светом ледяных каскадов, не оскорбляли обителей старых времен: двери все так же были из красного дерева, на стенах переливы зеленого, желтого и голубого переходили в сизовато-серое.
– Чудесно, – монотонно твердил Найджел, – прекрасная комната.
Он даже пощипывал себя, желая убедиться, что не спит, но не смел взглянуть на Джорджию, поскольку каждая следующая комната, в которой они успевали побывать, кроме гостиной, небольшой туалетной комнатки, спальни мисс Кэвендиш и их собственной, встречала их голой пустотой. Ни один предмет мебели, ни одна занавеска или ковер не завершали прелестной симметрии этих комнат. Уже вернувшись в гостиную, Найджел старательно пытался завести подходящий разговор, чтобы что-то выяснить и при этом не задеть чувств мисс Кэвендиш. Но Джорджия, натура прямая, сразу перешла к делу:
– А почему у тебя все комнаты пустые, кузина? – спросила она.
– Потому что я не могу позволить себе меблировать их, не нарушая стиля, дорогая, – резонно ответила та. – Лучше я буду жить в маленькой и прекрасной части этого дома, а не во всем доме сразу, безобразно обставленном. Позвольте уж старой женщине иметь свои старушечьи причуды.
– Очень даже разумно, – заметил Найджел. – У вас резиновый дом, его можно то растягивать, то сжимать, смотря по состоянию доходов.
– Мистер Стрэнджвейс, – объявила Кларисса Кэвендиш, – у меня чувство, что мы с вами начинаем друг друга понимать.
– В каждую из этих комнат тебе надо поставить по концертному роялю, и чтобы внизу постояннно дежурили десять пианистов, которые могли бы по команде сразу все вместе играть. Такие высокие потолки должны давать прекрасный резонанс, – мечтала Джорджия.
– Меня тошнит от роялей. Этот инструмент подходит только дочкам торговцев, чтобы разучивать гаммы. Лучше всего спинет. Клавикорды Клавикорды – старинный клавишный инструмент.
тоже подойдут. Ну а в рояле я ничего не слышу, кроме вульгарного и надоедливого шума. Совершенно не понимаю, почему Ресторик играет на нем.
– Ресторик?
– Хивард Ресторик – владелец Истерхем-Мэнор. В наше либеральное время такие семьи позволяют себе держать эти вещи. Ресторики выстроили Дауэр-Хаус.
– Ага, – сказал Найджел, – так это его кошка свела нас всех вместе, да? Расскажите нам о кошке, мисс Кэвендиш.
– После обеда, мистер Стрэнджвейс. Такие вещи не должны мешать правильному пищеварению. Стара я, чтобы перескакивать с темы на тему.
Часа через два, переодеваясь у себя к обеду, Джорджия сказала Найджелу:
– Лишь бы не оказалось, что я совершила глупость.
– Дорогая, я радуюсь всему, что ты делаешь. Но почему она такая?..
– А я ее начинаю понимать. Кларисса самых старых голубых кровей, и, по-моему, даже преподавала в Гэртоне Женский колледж в Кембридже.
. Она прославилась как историк: ее временем стал восемнадцатый век, и она накрепко прикипела к нему. Еще у нее был большой нервный срыв – перетрудилась, ко всему прочему, хотя здесь явно не обошлось и без несчастной любви; когда же она оправилась, часть ее навсегда осталась в эпохе Георга. Не спорю, этот образ мыслей ей не на пользу, но она пережила тяжелые времена и работала гувернанткой, пока ей не выпало это наследство.
Раздался слабый игрушечный звон, подымавшийся с каждой нотой, будто заиграла музыкальная шкатулка. Джорджия и Найджел спустились к столу. Грация хозяйки и изумительный цвет лица оттенялись белыми панелями туалетной комнаты, глаза тихо светились. Найджел с трепетом увидел в чертах старой леди живую и независимую девушку, которая жила на свете много лет тому назад. Стоило представить ее себе гувернанткой в подчинении у грубых и властных хозяев, как изнутри вскипала волна протеста…
Им прислуживала крестьянка в довольно нелепом наряде – домашний чепец и короткий муслиновый фартук. Еда была замечательна, хотя все блюда готовились словно для одной только мисс Кэвендиш: щепотка соли, тонкий кружочек говядины и прозрачные на свет оладьи.
– Надо отпраздновать вашу первую ночь у меня, – сказала хозяйка. – Энни, бутылку клэрри.
Стало понятно, что эта бутылка была первой и последней у нее в погребе. Но она обещала быть первосортным «Шато Бейшваль». Найджел хвалил такое вино.
– Помнится, Гарри особенно его любил, – проговорила Кларисса Кэвендиш, и словно слабое дуновение каких-сложных чувств пробежало по ее глянцевому личику. –
Простите меня, – продолжала она, – за то, что я буду пить шампанское. Я не могу пить ничего, кроме шампанского.
Энни взяла открытую под вечер бутылку и до половины наполнила ее бокал. Шампанское было безвкусным, как стоялая вода. Кларисса Кэвендиш добавила в бокал содовой, степенно подняла его и кивнула Найджелу:
– Выпьем по стаканчику, мистер Стрэнджвейс.
Позади затворенных ставен стенала метель, крепко, как скала, высился старый дом. Тянулась нескончаемая ночь, будто специально выпущенная на волю, чтобы нести на крыльях своих рассказы о призраках, – такая голая и бесприютная снаружи, но теплая и надежная внутри, и Кларисса Кэвендиш, словно угадав замешательство Найджела, указала рукой на двери гостиной и спросила оглушительно звонко, словно профессор, экзаменующий студента:
– Мистер Стрэнджвейс, я желаю знать, способны ли вы прикоснуться к сверхъестественному.
Глава 3
Незаменимый, безобидный кот.
У. Шекспир
– Думаю, что в небесах и на земле есть не только то, что мы видим…
– Ну же, сэр, – перебила мисс Кэвендиш, с очаровательной нервностью постукивая унизанными перстнями пальцами по откидному столику. – Не стоит прикрываться цитатами.
Найджел начал снова:
– Ну что ж, не стану спорить, что мы еще не до конца понимаем законы природы, а природа властна делать исключения из собственных правил, однако нет сомнений, что наш долг перед ней в том и состоит, чтобы разумно истолковать все ее необъяснимые феномены.
– Уже лучше. Значит, если бы вам довелось узнать о коте, пытающемся разбить свою голову о стену, то вы бы сперва и не подумали, что это дело рук дьявола, вселившегося в него, или – что всему виной его уязвимость перед призраками, которых видят одни лишь его глаза; вас бы вполне устроила мысль, что эта ярость – следствие нервных растройств у него в организме, да?
– Кошачье бешенство? – с возмутительным легкомыслием предположила Джорджия.
– Конечно, – кивнул Найджел. – Бедняге нужны какие-нибудь лекарства. Иначе это перейдет в агонизирующую боль.
– Царапке не потребовались лекарства, – сурово ответила мисс Кэвендиш. – Через несколько минут после приступа он крепко заснул.
– Мне кажется, лучше было бы узнать все с самого начала, – осторожно заметил Найджел.
Старая леди будто еще больше приосанилась и сплела пальцы на коленях. Как и раньше, ее пальцы постоянно двигались, будто поигрывали веером. И за все время ее странного рассказа вся она оставалась неподвижной, двигался только рот и темно-карие, с магнетическим блеском, глаза.
– Это началось за четыре дня до Рождества. Мы сидели за чаем с Шарлоттой Ресторик, женой Хиварда Ресторика. Она… она американка, – Найджел не сомневался, что мисс Кэвендиш чуть не сказала «колонистка», – но мне она кажется достаточно светской, и, по-моему, она действительно недурна собой. Одному Богу известно, зачем она вышла за Ресторика, ведь он не стоит ее – только усы да внешний лоск, незавидная это доля – быть Ресториком. В конце концов, когда все приглашенные собрались, разговор перешел на тему призраков. В Мэнор есть комната, которую называют комнатой Епископа; говорят, что ее посещают привидения, и Элизабет Ресторик подала идею собраться там ночью всем вместе и, как она выразилась, задать епископу перцу.
– Элизабет Ресторик? – спросил Найджел, – кто это?
– Это такая бесстыдница, – мисс Кэвендиш живо перескочила на новую тему, – это сестра Хиварда, но намного его моложе. Крошка кого угодно вгонит в краску! Если Хивард унаследовал свою семейную удачливость, то Элизабет, как ни печально, – их дурной норов. Правда, у нее американское образование, и нельзя судить ее строго. Еще вам стоит узнать о Гарольде Ресторике. Это отец Хиварда, который получил должность при посольстве в Вашингтоне. Однажды ему пришлось прожить там несколько лет и вывезти в Америку семью, поэтому детям не удалось получить образования, кроме разве что самого примитивного, которое принято в той стране. Так жалко! Ведь и у Элизабет, и у Эндрю есть способности.
– Эндрю? Это что, второй брат?
– Да. Он был любимым сыном Гарри, хотя наследником конечно же стал Хивард. Увы, Эндрю умудрился разочаровать отца. Он оказался перекати-полем и не любил общества. Но Эндрю действительно славный парень, и у него нет врожденных пороков, если только не считать пороком то, что он терпеть не может поучения своего братца. А уж тот, вместе с Элизабет, два сапога пара.
– Он тоже был тогда на Рождество?
– Был. Собрание украсили и последним воздыхателем Элизабет, мистером Дайксом, – это вздорный и дурно воспитанный тип, писатель романов, и еще – мисс Эйнсли, так просто редкостная пустышка! Да, конечно, и доктор Боган. Боюсь, что этот доктор – шарлатан.
– Судя по всему, вечеринка оказалась слишком разношерстной для одного дома, – вмешалась Джорджия. – Бесстыдница, сквайр-англосакс, жена-американка, перекати-поле, пустышка и шарлатан.
Кларисса Кэвендиш кивнула своей головкой. Пальцы затрепетали и снова устроились на коленях.
– Гарри бы этого не одобрил. Но Хивард столь бесхребетен, что если Шарлотта решает кого-то пригласить, то иначе и быть не может. Бедняжка, она же просто снобистка – искренне верит, что каждый гадкий утенок – лебедь. И вот, в конце концов, мы сошлись на мнении, что Сочельник стоит провести в комнате Епископа.
– А что вы ожидали там увидеть? – перебил ее Найджел.
– О, это глупейшая история! В 1609 году епископ Истчестерский останавливался в имении. К утру его нашли в комнате мертвым. Некоторые дурные люди утверждали, что его отравили хозяева, и после этого разразился скандал. Но тогдашние Ресторики утверждали, что епископ, всем известный своей больной печенью, за ночь до смерти переел оленины и потому скончался. Абсолютно не сомневаюсь, что это – чистейшая правда. А все же кто его знает… Есть одно поверье, что всю ночь из комнаты епископа доносились стоны, а сам епископ, если верить рассказам, появился в батистовом халате, вцепившись в живот и оглушительно стеная.
– Все это напоминает очередную старинную историю про привидения, – вставила Джорджия.
– В сочельник, за полчаса до полуночи, мы все пошли в комнату Епископа. Это – ужасная стылая комната, в которой сейчас стоят какие-то книги. Шарлотта Ресторик приказала приготовить для нас пунш, чтобы согреться, а за обедом и так было выпито немало вина. Так вот: когда все было готово и пунш пошел в ход, Элизабет и мисс Эйнсли постепенно начали распускаться. Помню, как Ресторик сделал Элизабет замечание, что та сидит на коленях у мистера Дайкса, а та в ответ дерзила, что епископ в свое время и не такое вытворял.
1 2 3 4