Но ей надо чуда.
Молодой женщине ничего особого не нужно. Она с усталым удивлением смотрит на жуткую бабку: как беспрестанно шамают губы-вареники, складываются морщины, плавают зрачки на выцвелой радужке.
– …умею читать… вот ей-бо!
Женщина чуть заметно поводит плечами: надо же! И, взглянув на страницу напоследок, протягивает книгу старухе.
Та рада! Опускает голову, чтоб глаза не выдали. Трясется, сгибается, засовывает добычу поглубже в сумку. Бормочет, почти для самой себя: «Я ж отдам. Чего мне… выйду к остановке, я тебе знаю, ты кажен день ездишь… отдам… Вот ей-бо!»
Молодая удивлена. Она думала, старуха смутится и откажется. Глупо. Теперь и вернуть нельзя. Она отворачивается, поправляет сумку, смотрит в окно. Рукам ее странно без формы и тяжести книги, глазам скучно бродить по наизусть выученным дорожным знакам и приметам. А там было… а там…
Она вздыхает. Надо выходить. Продвигается между людьми, исчезает, выходит. Отправляется домой.
У старухи жилье недалеко от вокзала. Хибарка с железной вагонной дверью. Хорошее место, и люди рядом, и вроде нет никого. И водичка, и еда, и уголек для печки с товарняков можно подбирать. Бутылки – если изловчиться и опередить шустрых вокзальных пацанов. Продавцы в бессонном киоске отдают задаром старые газеты, которые уж не продать, – от выборов, толстые, с широкими листами. Старуха их не читает, использует в хозяйстве: подстелить, накрыть. Она неправду сказала той, с книгой: хоть и разбирает буквы, но читать-то зачем? Разве только надписи на автобусах да вывески на магазинах? И то такие, что не выговоришь, тьфу!.. А ведь опять получилось! Каждый раз – как заново. Довольная собой, вытаскивает книгу на свет божий, к окошку. Зеленый прожектор станции – почти луна. Ничего не понять, буквы или не буквы… Повертев так и эдак, она кладет книгу на ящик-вместо-стула и забывает о ней.
Молодой женщине идти до дома еще с полкилометра, после душного автобуса она зябнет. Она и думает о том, что произошло, и нет: спать хочется, и есть хочется, а еще готовить… и хлеба купила, энциклопедия – почти шесть баксов, нет… семь, да… вот я дура, и что нашло? Бабка страшная, такие глаза… поверила, что будет читать… и завтра промывка, провожусь весь день… нет, другую бы – не отдала, из зачитанных, а эту… да бог с ней, а вдруг… Она даже останавливается посреди переулка. Вдруг – что? Читала, читала: имена королей, имена богов, имена хронистов, котлы-самобранки и священные чаши, меч в камне…
Невидимые в ночном небе (семь месяцев в году она возвращается домой в потемках), повисают над нею сияющие высоты, алмазные запечатанные двери, за которыми сходятся все пути: знание чего-то единого, мучительно ясное. Бесполезное.
И чудо, которое одно лишь открывает те двери, – оно же должно быть глупым. Нелепым, как Незаданный вопрос! Потому что ни силой, ни хитростью, потому что… потому что дура, дура набитая, о господи!
Нет дверей. Подступили взамен глупые слезы.
Ничего не будет. Подвиг нужен. А она – всего лишь всплакнула.
Старуха-то не спит. Надо печку протопить. Она хозяйничает, собирает уголек поглубже, досочки и щепочки поближе, потом картонки. Теперь газетки старые, ветхие… спичечку… вот она…
Огня нет, сначала только дым. Наконец пробивается язычок, другой, освещает жуткую личину.
На твердой книжной обложке – красный блик.
Старуха, снова вспомнив удачу, тянет руку за книгой. Зажигает слепленную из церковных огарков свечку: мало свету от фонаря… Пальцы черные, с корявыми птичьими когтями, перевертывают желтоватую страницу.
В книге есть картинки: кажется, будто рисовали не умеючи, но старухе все едино. Она разглядывает их с глубокомысленным любопытством, ничего не собирается понимать, и единственное, что всплывает: молодая-то… ох, молодая… была ж и я… надо отдать…
А книга между тем отлистала все картинки и раскрылась привычно в начале. Старухе все еще приятно держать в руках тяжелую, отсвечивающую, гладкую вещь – ненужную в хозяйстве, а значит, кусочек богатства… Отдать… ишь ты! Она почти невидящим взглядом смотрит на страницу. В печке прогорели уже и щепочки, и углям пришел черед, пора закрывать поддувало. Она приподымается, и книга падает с колен, оставляя зацепку: на странице какое-то длинное слово, а потом короткое, понятное: «вран», ворон, стало быть, и еще: «ранен и недужен».
Ох, ох-ох… Закрыла дверцу, затушила свечу, устраивается на тряпичной постели. Ворон. Злая птица. Недужен. Ой, ой, и там недужен. И вран, видать, там летает, покоя нету…
Она задремывает. Провода высоковольтной линии шипят над просевшей крышей, и диспетчера бранятся, и составы считают стыки. Старуха не видит снов. Но где-то в ее потемках вспыхивает и гаснет непрочитанное слово.
И птица Вран.
И кто-то, кто там ранен и недужен.

Виктория Райхер
Женьке – шапку
«Женьке – шапку, – бормотала Катерина, меся сапогами грязь двора, – хорошей шерсти, можно с вышивкой. Ленке чайник. Маме бусы, папе тоже бусы, тьфу, нет, папе шахматы. А Семенову что?»
Пыльный снег падал с утреннего неба и таял в воздухе, не долетая до земли. Машины гудели, люди бежали, бежевые брюки надевать не стоило.
«Черные в стирке, – напомнила Катерина сама себе, – не юбку же, в такую погоду».
Брюки позволяли прыгать через лужи. Женьке – шапку, и если с вышивкой, то с какой-нибудь мальчиковой, а то он расстроится, что опять не танк. Ленке чайник. В прошлый раз она подарила Катерине подушечку для булавок. Из-за этого Катерина сначала собиралась подарить ей наперсток, но потом передумала. Не налезет на нее наперсток, какой ни выбирай. Ни на палец, ни на ноготь. А чайник – совсем другое дело. Чайник можно хоть на голову надевать.
Между машиной и тротуаром было мокро и грязно. Катерина попробовала взглядом вскипятить грязь, чтобы она испарилась, но грязь равнодушно лежала на земле и никуда не исчезала. Это была очень устойчивая грязь.
«Маме – бусы», – подумала Катерина, перелетела полоску бурой жижи, удачно приземлилась на каблук и открыла машину. Зеркало отразило торжествующий нос, немножко забрызганный грязью.
«Ерунда, – сообщила Катерина зеркалу и стерла грязь рукавом пальто. – А если бусы будут тонкие, как в прошлый раз, то к ним придется еще браслет».
Машина выехала со стоянки и поплыла по черному шоссе. У водителя в левом ряду Катерина заметила серебряную елочку, укрепленную на ветровом стекле.
Масло проверить опять забыла. Что там Семенов говорил про эту встречу? Уникальная возможность экономического прорыва? Сказал бы проще – могут дать денег. Впрочем, это он тоже сказал. И добавил: «Катерина! Опоздаешь – утоплю».
Угроза имела реальную почву. Неделю шли дожди, и дороги были похожи на каналы. «Ну просто Венеция», – эстетически наслаждалась Катерина, на что некультурный Семенов кивал: «Вот в канале и утоплю. Как Дездемону».
Бессмысленно было ему объяснять, что Дездемону не топили, – он просто пообещал бы придушить. Катерина изо всех сил старалась не опоздать и даже обогнала справа грузовик, тащившийся по ее полосе. Зазвонил мобильный телефон.
– Женьке – шапку, а маме бусы, только не из малахита. На малахит у нее аллергия. Алло.
– Катька, ты где? – заговорил мобильный голосом Семенова.
– Я уже подъезжаю, – ответила Катерина и посмотрела на светофор. Светофор щелкнул и отключился. Тут же образовалась пробка. – Ты от меня чего хочешь в подарок на Новый год?
– Катерина, я тебя серьезно предупреждаю. Эти люди – миллионеры. Но они не идиоты. И деньги они дают только тем, кто производит на них огромное впечатление. Поняла?
– Для огромного впечатления тебе нужно было Ленку брать.
– Будешь выступать там со своими шуточками – продам на мясо, – мрачно ответил Семенов и отключился.
«Лучше на мозг, – подумала Катерина, объезжая пробку, – за мясо в наше время немного дают. Да и сколько там во мне того мяса».
Семенов ждал возле входа в огромное здание с глухим фасадом.
– У них там что, спецприемник? – спросила Катерина, подходя.
– У них там сто миллионов в год на развитие отрасли. – Семенов оглядел Катерину с ног до головы и поморщился: – Что это за беж?
– Это не беж, – с достоинством ответила она, – это брюки.
– Я вижу, что не балетная пачка. Но почему они светлые?
– А что, нельзя? В этот рай впускают только нагишом?
Семенов взял Катерину за руку и потащил за собой, не переставая шипеть:
– Ты ничего не понимаешь. Ничего. Ты в политике фирмы смыслишь как свинья в цветах. Ты способна припереться в грязных штанах на встречу, от которой зависит наша судьба на ближайшие десять лет.
«Женьке – шапку, – думала Катерина, стараясь наступить Семенову на ногу каблуком, – и лучше, если на ней будет вывязан какой-нибудь рисунок. Хорошо бы пушистый танк, но где ж такой найдешь. У Женьки уши вечно мерзнут, нос от холода морщится, смотреть невозможно, до чего жалко. А он любит танки. А какие в наше время танки?»
– Вить, ты не знаешь, где можно достать пушистый танк?
– В армии, – сказал Семенов и взвыл от боли. – Ты что, сдурела? Ты что, не видишь, куда ногу ставишь?
– Извини, – кротко ответила Катерина. Бусы лучше покупать в ювелирном, а вот шахматы в ювелирном не купишь. Или купишь? – Вить, в ювелирных продаются шахматы?
Они прошли по широкому коридору, бегущему мимо стеклянных стен и дверей светлого дерева, и дошли до открытой двери с табличкой «Для заседаний». За дверью стоял круглый стол и сидела молодая женщина. Она пила минеральную воду.
– Здравствуйте, – солидно сказал Семенов, заходя. – Я Семенов, руководитель фирмы «Инспиратор». У нас встреча с президентом фонда.
– Да-да, пожалуйста, – кивнула женщина, – располагайтесь, налейте себе попить, президент сейчас придет.
Катерина огляделась по сторонам. Комната была выдержана в светлых тонах, у мягкой мебели мягко светились металлические ручки. На стене висел большой плакат: «Проективное инспирирование – основа промышленного развития». Семенову можно ножик подарить. Но тогда он постоянно будет грозиться меня им зарезать. А если пояс, то выпороть. Может быть, подарить ему кровать?
Семенов негромко задавал женщине какие-то вопросы. Катерина достала пудреницу. Семенов толкнул ее под столом ногой. Она подняла глаза.
– Убью, – одними губами произнес Семенов, отечески улыбаясь, и повысил голос: – Екатерина Александровна, вы не подскажете, сколько предприятий были нашими клиентами в прошлом году?
– Тридцать два, – машинально ответила Катерина, с сожалением убирая пудреницу. – И еще на четырнадцати мы провели консультации по общей инспирации.
Женщина открыла блокнот и что-то записала. Семенов налил себе минеральной воды. Катерина толкнула его под столом ногой. Он скрипнул зубами, взял второй стакан, наполнил его и пододвинул ей.
– Спасибо, Виктор Яковлевич.
– Пожалуйста, Екатерина Александровна.
Вошел президент. Катерина ожидала, что он будет сиять отличными зубами, но он суховато кивнул и молча сел. Женщина обернулась к нему, радостно улыбаясь. Катерина могла поклясться, что она толкнула его под столом ногой. Президент подал голос:
– Евгений Евгеньевич.
Голос у президента фонда был под стать его внешности: сухой и никакой. Странный мужик, подумала Катерина. Все на месте, а посмотреть не на что.
Семенов откашлялся и открыл лежащую перед ним папку.
– Фирма «Инспиратор» является одной из крупнейших фирм отрасли в нашем регионе. Только за прошедший год процент проективной инспирации по району вырос практически до сорока процентов, и это исключительно благодаря тому влиянию, которое наша фирма…
Женьке – шапку. Или, может быть, все-таки танк? Хорошо бы и шапку, и танк. Но когда ему даришь два подарка, он сразу плачет, что не знает, чему радоваться. А шапка ему нужнее, у него уши мерзнут. Мама любит зеленое и голубое. На малахит у нее аллергия, но можно подарить бирюзу. Из бирюзы бусы бывают либо тоненькие, либо очень густые, но густые мама не любит, а на тоненькие обидится. Значит, еще браслет. Браслет, значит, тоже из бирюзы, то есть нужно искать набор. Где наборы лучше всего? Можно съездить в «Красавицу», а можно в «Каменный век». В «Веке» камни лучше, «Красавица» ближе, а времени нет ни черта. Папе шахматы. Может быть, тоже каменные? Интересно, продаются ли шахматы в «Каменном веке»? Этот Евгений Евгеньевич сидит с таким лицом, будто это он продается в магазине «Каменный век». И чего он пришел на эту встречу? Витька распинается, а этот слушает, как памятник. И отчество «Евгеньевич» ему не идет. Ему нужно какое-нибудь необычное отчество, а то у него все такое обычное, хоть маслом заедай.
Катерина задумалась, какое отчество пошло бы президенту фонда. Евгений Евграфович? Евгений Султанович? Евгений Варфоломеевич? Евгений Разгуляевич?
«Шубу незачем, – думал Евгений Разгуляевич, президент фонда. – Шубу незачем, а серьги у нее уже есть. Штук сто, если парами считать. И кольца есть, и браслеты, и игра „Дартс“ для младшего школьного возраста. Может быть, купить ей очки? Хорошие темные очки приличной фирмы. Будет носить вместо своих восьми других. Или обидится?»
– …одновременно в двух областях: первичного инспирирования и трансференциального инспирирования. Первичное инспирирование, являющееся, как известно, основным способом воздействия на процесс мышления и развития в ситуативной проблематике, занимает нас как отдельная тема, так и в качестве базы для трансференциального инспирирования. В нем мы достигли особенных результатов, потому что уровень трансференциального воздействия, предоставляемого нашей фирмой, на двадцать восемь процентов выше, чем…
«А можно купить ей зонтик. От солнца. В январе. И пусть подавится».
При мысли о том, как можно подавиться зонтиком, Евгений Алибабаевич вздохнул.
– Да, да, – закивал Семенов, – это звучит несколько необычно, но я готов продемонстрировать цифры. Идейное инспирирование – пятнадцать процентов от общего бюджета, инсинуационное инспирирование – тридцать процентов, инспирирование маниакальной стадии – пять процентов и депрессивно-аутичное инспирирование – пятьдесят процентов. Таким образом, вы можете легко убедиться, что бюджет раскладывается…
«Унитаз. Раскладной. Портативный. Держать в кармане».
Катерина скучала. Бесстрастное лицо президента ее не инспирировало. «Глаза какие-то рыбьи. Может, он на самом деле Евгений Кальмарович?» Семенов пел изо всех сил. Семенова было жалко.
– Скажите, Евгений Евгеньевич, – вмешалась Катерина, пока Семенов переводил дыхание, – а вас как мама в детстве называла?
Президент фонда удивился и поднял левую бровь. Но Катерина смотрела на него с таким вежливым интересом, что долго держать паузу он не стал.
– Геша, – ответил президент фонда.
– А у меня сын тоже Евгений, – сказала Катерина, – только я его Женькой зову. А у вас дома Женькой, наверное, вашего папу звали?
– Звали, – согласился президент. – Он был Женька, а я Гешка. Нас так различали.
– Вы на папу похожи, – с одобрением сказала Катерина.
– Вы знали моего папу?
– Нет. Но если он назвал сына своим именем, его явно отличала большая любовь к стабильности и порядку.
Президент рассмеялся.
– Вообще-то меня назвали в честь деда. Папа тоже был Евгеньевичем.
– Понятно, – вздохнула Катерина, – у вас вся семья такая.
– Такая, – согласился президент.
– И мама? – полюбопытствовала Катерина.
– И мама.
Семенов написал записку и подсунул ее Катерине под локоть. Записка гласила: «Дура. Миллионы». Президент незаметно вытянул шею, чтобы увидеть текст, но Катерина предусмотрительно загородила записку ладонью.
– А вы уже придумали, что подарить маме на Новый год? – спросила она.
– Да не могу никак, – оживился президент, подаваясь вперед. – Никаких идей нет.
– А бусы?
– Есть у нее бусы. У нее стенд бус, на всю стену. И серьги есть, и машина.
– Важен не подарок, важно внимание, – встрял Семенов.
Катерина пнула его под столом ногой в колено.
– Подарок тоже важен, – сказал президент Геша.
– Ммм, – согласился Семенов.
– Подарите ей черепаху, – сказала Катерина.
– Почему черепаху? – спросил президент.
– Потому что это единственное, чего она от вас не ждет. Или смените отчество.
Президент расхохотался.
– Отчество-то зачем?
– А вам не надоело? – поинтересовалась Катерина.
– Нет, – растерянно ответил президент. – Я как-то привык.
– Тогда не меняйте, – разрешила Катерина, – тем более в подарок маме. Она ведь тоже привыкла, за столько лет. А черепаху можно еще и расписать. Красками. Будет расписная черепаха в подарок маме. Напишите на ней: «С Новым годом!» – и поставьте дату.
Семенов с удрученным видом складывал в стопочку свои бумаги.
– Да, кстати, – сказал президент, задумавшись о черепахах, – насчет вашей фирмы. Хорошая, по-моему, фирма.
– Хорошая, – согласилась Катерина.
– Отличная! – сказал Семенов.
1 2 3 4 5 6