В тот день, когда она эту глупость удумала, такое было – Сижу я как-то на кухне, месяц или два назад – с Данькой переругиваюсь. Тот ко мне пристает, косточку отнимает. И вдруг, – что случилось, до сих пор не пойму. Как будто лишили меня самого доброго, самого дорогого… Плохо мне стало бедненькому, совсем невмоготу. Я как заору не своим голосом. Дед с Танюшкой с перепугу из комнаты выскочили, подбежали ко мне, стоят, волнуются, не поймут, в чем дело. А я и сам не пойму. Не было такого еще ни разу, как будто кто-то солнышко с неба снял, и в мешок затолкал. Дай бог, чтобы такого больше никогда не случалось.
А вечером появляется мамка, и как ни в чем не бывало говорит, что она, мол, поступила в институт, учиться, на этого – Как его? А – экономиста, и будет теперь четыре раза в неделю приезжать чуть ли ни ночью. Когда услышал, думал, сердце разорвется. Не зря я беду чувствовал, – не зря.
Дед ей тут и рассказал про мои завывания. Оказалось, что она тогда с деканом договаривалась, чтобы ее взяли в этот, ихний институт. Вот так. Остался я без заботы и призору на четыре дня в неделю.
Ничего, привык потихоньку. Вначале, правда, тяжело было, а потом притерпелся. Сижу допоздна, ее жду, только потом жизнь начинается. Это, конечно, грустно, но что тут сделаешь? Главное, хоть ночью, но она рядом.
Ладно, выучится, поумнеет. Хотя, – кто ее знает?

Пытка

Сижу себе дома, никому не мешаю, но чувствую, что-то не так. Ждет мамка кого-то, явно ждет. Вон и губы накрасила и торт купила – Неужели мужчину? – Бывает тут у нас один. Строит из себя, – смотреть противно, так бы и гнал поганой метлой подальше от нашего порога. Так ведь нет, не слушает она меня, не понимает, что толку от него никакого, так, одна маята. Противный он к тому же. Сам то ли доктор, то ли профессор – Какой он доктор!? Я тут к нему подошел и говорю:
– Живот болит.
А он посмотрел на меня, словно впервые в жизни про живот услышал, и пошел себе дальше.
Обидно стало до чертиков. Сейчас, думаю, за штаны дерну, чтобы не шатался тут с важным видом, не строил из себя пахана. Но мамка тут, видимо, что-то почувствовала, позвала меня, я за ней, – на кухню. А она раз и дверь закрыла, обманула. И сидел я, как перст одинокий, в четырех стенах, пока Танюшка не пришла. Но тут мы с ней заодно. Этот профессор ей тоже даром не нужен. Договорились, держать сообща оборону.
А через день, вообще, кошмар. Сижу на кухне, мух считаю. Жарко, окно открыто. Вот они иногда и залетают. Вдруг звонок – Кто там? – Бегом к двери. Бах! – Лариса!!! – Ей богу!
Лариса!
– Привет! Заорал я, выскакивая. Вот уж подарок. Никак не ожидал. Прыгаю вокруг нее, словно щенок, в нос норовлю лизнуть. А она все сумки побросала, знай, меня ласкает. Мамка стоит, умиляется.
Успокоились мы минут через пять. И тут мне в голову закралась мысль:
– А что ей тут нужно? – Чувствую лапы затряслись – Неужели опять прививка? – Нет, явно что-то не то. Вон переодевается. Стол зачем-то на середину комнаты вытащили. Обедать что ли будем? Только рано еще, и вкусного ничего не готовили. Нет, не понимаю. Ладно, пусть без меня занимаются ерундой, пойду-ка я лучше к деду в комнату, посидим, поговорим. Береженого бог бережет, целей будешь.
И тут – Ричард! Ричард!
– Ну что еще?
– Иди сюда, мой хороший.
Не знаю, что меня дернуло, но поплелся я таки в комнату. Чувствовал, что зря, не стоит идти, но не смог удержаться. Интересно все-таки. А эти две – вдруг, как меня под лапы подхватят, и скорее на стол. Я перепугался, вырываюсь – Да, разве вырвешься у двух здоровых теток. Тут еще дед подбежал, держат втроем, что ты не делай, бесполезно.
И тут такое началось, в страшном сне не приснится, – триммингом называется. Конечно, маленького меня один раз тримминговали. Но это так – баловство было. А теперь я попал. По крупному попал. И что самое обидное, только оброс, на взрослого пса походит начал.
Малявки, как меня увидят, в разные стороны шарахаются. К зеркалу подойдешь, посмотришь и видишь, собака, настоящая собака, брови кустистые, лоб крутой, торс широкий, а глаза – серьезные, умные глаза. Такой пес сразу уважение вызывает, ни какой-то там щенок хилый, у которого из-под шерсти ребра торчат.
Все – беда – Цезарь меня увидит, опять пацаном называть станет.
И тут началось. Достала Лариса какую-то гадость из сумки, расческой называется, руки какой-то вонючкой заклеила, и ну меня за волосики таскать, выщипывать, значит. Я как заору:
– Отпустите, люди добрые!
А они как будто и не слышат. Разозлился я тут вконец. Как рыкну, – дед руку-то и отдернул. А мне этого только и нужно было. Как вскочу, как спрыгну, и скорее на кухню – Забился под стол, сижу, не дышу. Убивайте, думаю, а назад не пойду. Но что тут сделаешь – Прибежали втроем, откуда-то еще Татьянка выскочила, схватили меня бедненького под лохматые лапочки и поволокли…
Вот теперь лежу, мучаюсь. Часа три уже мучаюсь. Правда, много нового про наших узнал. У кого хорошо, у кого похуже, только с Тосей беда. Ведь чувствовал, чувствовал, что этим закончится, но что тут сделаешь – Забрала ее Лариса, себе забрала, у этой с перчинкой. Та ее зачем-то к врачу собралась вести, укол делать. Зачем? Не знаю – Но мамка, как услышала, аж побелела вся. Явно не хороший укол.
Теперь живут у Ларисы три подруги, три девочки: Яна, Ирма и Тося. А что? – Здорово, втроем не скучно, всегда есть с кем поиграть, поговорить. Вот у меня, например, днем, если Данька не в настроении, хоть на стену лезь, волком вой, словом не с кем перемолвиться. А тут компания. Правда, Тосю жалко. Переживает она сильно, к своим хочет. Может быть, зря ее Лариса забрала? Поболела бы попа после укола, и все бы прошло.
Нет, здесь явно что-то не то – Как они могли? – О чем это мамка?
– Не знаю – Лариса пожала плечами. – Взять, взяли, а потом решили, что не нужна. Теперь не знаю, куда ее девать. Три собаки много – Так, о чем же они?
Бог мой! – Они ее убить хотели! – Люди, – люди – Как же так? Нельзя же так! Правда, нельзя! Вы же для нас все, и солнце, и небо, и звезды. Вам грустно, и нам невесело – Вам плохо, и нам нехорошо – У вас болит, и мы маемся – Я ради своих на все готов. Если кто мамку захочет обидеть, перегрызу пополам, пусть хоть волк, хоть медведь будет…
Бедная Тося – Лежу, глаза закрыл, а слезы катятся, катятся – Даже про тримминг забыл. Подумаешь, ерунда.
Главное, чтобы меня любили. Хоть на лысо подстригите, если таким я вам больше нравлюсь – Все – Правда, все – Вроде закончили. Теперь бы забиться в темное место и не высовываться, пока не обрасту. Да, где уж тут.
– Ричард, гулять.
Дед зовет. Сейчас, как на улицу выйду, точно со стыда помру – На голове какой-то чуб торчит, сам лысый, только лапы лохматые – Зачем? – Что я пудель или болонка? – Нет, не пойду, – пусть, что хотят, делают, в таком виде только в темноте по дворам шастать, чтобы никто не видел. А ведь красивый был пес…
– Привет – Подстригся?
Все сейчас начнется – Здорово. Видуха у тебя потрясная.
Я покрутил головой, пытаясь понять, серьезно Лора это говорит, или просто шутит – Сейчас точно начнет издеваться – Подстригся. А – что?
– Челочка у тебя симпатичная, я такой ни у кого не видела. Жаль мне так нельзя, я гладкошерстная.
– Тебе, что – нравится? С замиранием сердца спросил я.
– Конечно, – отозвалась она. И мышцы теперь твои видно. Не зря ты спортом занимаешься, то на роликах, то на лыжах бегаешь. Вид у тебя спортивный, накаченный и прическа чудесная. В общем выглядишь ты классно. Вон, посмотри, Шейла уставилась, глаз отвести не может.
Я встрепенулся – Боже мой – Неужели правда? Быть может только девчонкам нравится, а пацаны засмеют. Жалко ни одного не видно. Ладно, еще проверим. Но уже легче, хоть не совсем урод. Правда опять я выгляжу слишком субтильно, шерсть она вес придает, объем. Ну, да ладно, если мышцы видно, тоже неплохо. Пусть знают, ни на слабака напали.
– Ричард, пойдем на канал.
– Пойдем, деда. Жуть, как интересно, что скажут. Как я тебе?
Молчит, значит, не нравится. Так я и думал. Ох-хо-хо…

Ночь

Не знаю, что и сказать, прическа моя всем во дворе понравилась. Некоторые, правда, панком обзывали, по-видимому, из-за чуба. А когда пошли в Иваньково гулять, многие говорили, что просто здорово. Я от похвал себя на седьмом небе почувствовал. Не шел, а гарцевал. А когда компания мальчишек захотела такой же отрастить, понял, что прическа и в самом деле удалась. Вот только мальчишек жалко, шерсти у них маловато, не будет так торчать.
Пришел домой, посмотрел на себя в зеркало – А что? – Ничего, – вид задорный, боевой. Брови кустистые, лапы тоже лохматые, волосок к волоску. Глаза горят, с груди шерстка свисает, – красотища – Только туловище лысое, совсем чуть-чуть прикрыто. Ну ничего, обрасту – И что я так из-за прически испереживался. Вот уж ерунда. Для серьезного пса это не вопрос.
Вот с Тосей вопрос, с Дези тоже. Где она моя милая?
Долго шатался из угла в угол. Все думал о ней.
Слышал я, что вернулась она с этой самой дачи, видели ее во дворе. Подросла, говорят, расцвела. Настоящей женщиной стала. Я, как о ней услыхал, едва на лапах устоял. Теперь каждый раз, как на улицу выхожу, встретить ее надеюсь. Бегаю, как сумасшедший, ищу. Не забыла ли она меня? – Жизнь тогда мне не в радость.
Спать лег, а мысли только о ней. Все представлял, как свидимся после разлуки. Мечтал.
Только начал засыпать, как вспомнил о Тосе. И до того неуютно было, а тут и вовсе сон пропал. Жаль ее, бедную. Она же своих любила, думала о них, переживала, а они ее предали.
Как такое возможно?
Почему люди не понимают, что мы ради них на любой подвиг готовы? Не бывает среди нас трусов или предателей. Маленькая, от горшка два вершка, но ведь броситься защищать хозяина. Любая собака сначала подумает о нем, – о человеке, а лишь потом о себе. Конечно, бывает, что мы не слушаемся, хулиганим, и лапы бывают у нас грязные. Но разве, люди, найдете вы где-нибудь еще такую преданность, – такую любовь? – Бедная, бедная Тося…
Лежишь в теши, в ночной дали, одна, как перст судьбы.
Мы любим мир, мы любим жизнь, в людей мы влюблены.
Им не по силам та любовь, что нам сердца сжигает, Когда вся кровь, что в нас бежит, вдруг в жилах закипает.
Когда готовы ради них мы все на свете сделать, Пусть скажут мне: – Умри. Умру. Подумаешь – Что делать?
Вот так. Полежал, подумал и решил. Лариса ее не оставит, не тот она человек. Хорошо, что так все закончилось. Тем более Тося уже не ребенок, к новым хозяевам ей тяжело привыкать.
Пусть поживет у Ларисы, там ей спокойнее будет. Позабудется все со временем, полегчает ей, бедной.
Забрался в кресло, пригрелся и заснул.

Беда

Не знаю, как и рассказать о таком – До сих пор, как вспомню, сердце замирает, плакать хочется. Ну да ладно.
Похолодало уже на улице, дело к зиме близится. Первые снежинки на землю упали. Чисто кругом, бело. Шерстка моя уже отросла, выгляжу я неплохо, – хорошо, можно сказать, выгляжу. И исполнился мне уже год. Справили, как положено. Чарлика пригласили, Лору.
Посидели, поговорили, поели за мое здоровье. Все, в общем, в порядке. Только одно плохо.
Не встречал я ни разу Дези. Где ее водят, ума не приложу. И там искал, и здесь, – все впустую.
Ну, да ладно, что-то я ни о том.
Пришел к нам как-то Чарлик, и Олю с собой привел. Предложили они пойти погулять, в снежки поиграть. Ну, мы с Танюшкой, что – Мы с радостью. Собрались и на улицу. Побежали на канал, там снега полно. Возились, валялись, даже с ледяной горки съехать удалось.
Нагулялись, в общем, на славу. Наконец все мокрые собрались домой. Обернулся я, а Чарлика нет. Тут и девчонки заметили. Куда пропал? Начали его звать, искать. Думали, опять сбежал.
А я чувствую, где-то он рядом, пахнет им. Задрал морду, вгляделся, смотрю, а он невдалеке, на горке за деревом стоит. Я скорее к нему. Они за мной.
Подбегаю, и с возмущением спрашиваю:
– Ты что тут делаешь? Тебя зовут, зовут, а ты не откликаешься. Девчонки все испереживались.
Что ты тут вынюхиваешь? Девочку что ли учуял?
– Какая девочка? – Тут поинтересней – Понюхай, чем пахнет? Я такого запаха еще ни разу в жизни не нюхал – И правда, запах какой-то странный, в нос шибает. Наклонился пониже, – там кастрюля в кустах валяется. Принюхался, – чувствую – нехорошо, дурман какой-то – В сторону отскочил, и говорю:
– Гадость, не нюхай.
– Какая гадость!? Что ты понимаешь!? Мелкий еще, глупый – Обиделся я. Только хотел в ответ какую-нибудь пакость сказать, как девчонки налетели, и давай на Чарлика ругаться. Один раз даже рукавицей по попе дали. Посадили его на поводок и поволокли домой. Погуляли, значит – Но это бы все ничего – Услышал я через пару дней, что занемог он. Есть не хочет, гулять, не гуляет, лежит и чихает. Простыл он после той гулянки. Особенно серьезного ничего нет, но я все же забеспокоился. А еще через два дня его в лечебницу повезли, врачу показать.
Посмотрел он, температуру померил и поставил диагноз: ОРЗ. А Чарлику с каждым днем все хуже и хуже. Честно говоря, у меня и самого какая-то ломота в суставах началась. Как будто все кости болят, и в горле першит от чего-то.
У меня-то все ерунда, а ему совсем плохо. Танюшка от подруги не вылезает. Зареванная каждый день приходит. И, наконец, услышал, вызвали они какого-то врача, самого хорошего.
И обещал тот собаку за три дня на ноги поставить. Танюшка ожила, надежда появилась. День, два, думает, и все пройдет. Но не тут-то было. Вечером плохо Чарлику стало, совсем плохо – Помучился он еще с час и отошел в мир иной.
Танюшка прибежала, рыдает. Мамка скорее ее успокаивать, валерьянкой отпаивать.
Проплакала бедняжка весь вечер. Хорошо выходной был, все дома. Чтобы я с ней один делал, ума не приложу. Данька тут не помощник. Он плакс ужас как не любит.
Тем более я сам, как о Чарлике подумаю, слезы душат – Тяжело, невыносимо тяжело. Какой был пес, какой друг…
Утром просыпаюсь, настроение препоганое. Голова болит, никуда не хочется. Так и лежал бы, не вставая. Но что делать, нужно идти гулять. Погулял, вернулся, обратно улегся. Не знаю отчего, но думать тоже не хочется. Смотрю, к обеду дед забеспокоился. Зовет меня гулять, а я не иду, сил нет. Уговорил он меня, пошли. Погуляли минут пять, развернулся я и назад домой.
Чувствую, еще немного, упаду и больше не встану. Все внутри затряслось… Неужели, как Чарлик? – Пришли домой, лег я на диван, лежу, – кости все ломит, как будто танк по мне прошелся.
Голова болит, глаза слезятся – Чувствую, пришел мой последний день. А дед, – он же видит, что плохо мне. Позвонил бы мамке, пока она в свой институт не уехала, а то поздно будет. А он только ходит вздыхает, нос мой щупает, думает, что так, ерунда. У Чарлика тоже ерунда была, только закончилась та ерунда печально – Так и не позвонил.
Как представил, сколько мне ее ждать, совсем плохо стало. Что же делать? Умру я до нее…
Ага! Она! Нужно встретить. Пес я или не пес? – Ох, больно – Привет, мамусик! Дождался, слава богу. Дождался!
– Привет, зайчик. Соскучился? Иди сюда, мой хороший – Плохо мне, мусик – Папа, что с ним? Он какой-то вялый.
Поняла! Слава богу! Поняла! Спасай меня, – слышишь, мамка!? Спасай!
Телефон – Зачем тебе телефон? – Меня в больницу везти нужно. Цезаря там спасли, вдруг и меня спасут. А – Лариса – Она то, что может сделать?
– Лариса, не знаю, может быть, я паникую, но с Ричардом что-то не то.
Расскажи, расскажи ей про Чарлика. Это у нас заразное. Сначала он, теперь я – Вот-вот правильно, пусть знает. Какая отрава? Нос – Болит немного от насморка. Да, дотронуться больно.
– Да, прыгает на диван и скулит. Отец говорит, лежал весь день, даже гулять не хотел идти.
Поняла, ждем. Только поскорее, пожалуйста. Плохо ему очень.
Сейчас залезу к ней на руки, прижмусь, и пусть думает, что хочет. Ох…
Звонок – Кто это? – Дядька какой-то. Только мне уже все равно, голова болит, нос аж прокалывает, как будто там иголка завелась.
О чем это они? Отрава? – Какая отрава? Крысиный яд – Вот в чем дело. То-то мне запах сразу не понравился, в нос шибал, мозги дурил. Хорошо, что я один раз вздохнул, а Чарлик – бедный – Иди сюда, мой хороший, сейчас тебя лечить будем.
– Иду, мамка, иду. Спасите меня, пожалуйста, совсем помирать не хочется. И плохо тебе без меня будет, – останешься ты одна одинешенька. С кем на коньках кататься будешь? С кем? – Никто больше такого позора не выдержит, – один только я ради тебя на все готов.
– Потерпи, Зайчик, потерпи, сейчас тебе Павел укол сделает.
– Ох, – больно – Лучше держите… Не дай бог, вырвется. Куснуть может.
Взрослый дядька, а такой глупый – Зачем мне кусаться? – Я что не понимаю? Ты же меня лечишь – Больно! – Ой! – Как больно! Куда эту иголку пихаешь? Прекрати! Слышишь, прекрати! И так все болит. Не лечите, а калечите! Пустите меня! Немедленно пустите, сейчас я этому Павлу покажу, где раки зимуют!
Изо всех сил я принялся вырываться, отпихивать лапами, бодать головой. Но то ли силы были не те, то ли меня слишком крепко держали, все мои попытки ни к чему не привели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20