Я снял копию с этого письма для Щепкина. Также я с целью выяснения дела обращался к Кальмейеру в политическом Красном Кресте и Якулову, но они мне сказали, что Огородников в Бутырке, и когда я сказал Якулову, что его там нет, то он мне рекомендовал обратиться с вопросом к Муравьеву, адрес которого у меня отобран при обыске, а также копия с письма жены Огородникова.
Побывав у Щепкина, я передал ему содержание записки жены Огородникова, но он сказал, что у Александра Огородникова было письмо или сообщение совсем ничтожного значения. Тут же Щепкин предложил мне отвезти в разведывательное отделение штаба Деникина сообщение. Я сказал, что если послать некого, то я готов поехать, на что он мне ответил, что он может доверить только мне отвоз и с тем условием, что я сейчас же вернусь обратно, так как я нужен в Москве. Я сказал, что такая поездка в связи с моей службой в штабе будет для меня невозможна с возвратом обратно и что, таким образом, я уже поеду и останусь у Деникина, но Щепкин настаивал на моем возвращении, из чего я понял, что организация совсем малочисленна и бедна людьми. Тогда же я ему сказал, что мне было бы очень желательно знать друзей во Всероссийском главном штабе, на что он сказал, что сделать этого не может, так как это составляет секрет и, конечно, я настаивать не буду; я, не имея надобности непременно знать, не настаивал.
Также мне было поручено постараться узнать каким-либо способом, какая может грозить опасность заложникам и разным бывшим общественным деятелям, находящимся в Москве, если Деникин успешно будет продвигаться к Москве и угрожать ей; могут ли они быть уничтожены, как якобы было сделано т. Петерсом в Киеве (согласно «Вечерним известиям»), или они будут куда-либо эвакуированы.
Я обещал постараться собрать необходимые сведения.
Приблизительно около этого времени, вследствие бедственного положения жены Левицкого я сделал об этом заявление Щепкину, и он выдал мне для передачи ей 6000 руб., что мной и было сделано. Также на расходы для передачи Огородникову я передал сестре Огородникова данные мне Щепкиным 3000 руб… от которых та отказывалась, но я ей вручил, так как хотел, чтобы она не стеснялась с расходами для него.
22 августа я был у Левицкой, где был и ее муж, пришедший из концентрационного лагеря, которому я и сказал, что у меня затруднительное положение, ибо нужно послать донесение Деникину, а послать некого, почему, пожалуй, придется ехать самому. Левицкий сразу же мне предложил своего друга или родственника, вполне надежного и испытанного человека и опытного в делах подобного рода. Приглашенный из соседней комнаты молодой человек на мой вопрос, мог ли бы он сделать для меня указанное дело, ответил полным согласием и сказал, что он все равно едет в Киев. На мой вопрос, офицер ли он, он ответил утвердительно; в вопросе же о расходе он сказал, что ему будет достаточно 1000 руб. Я ему назначил свидание в штабе в воскресенье, 24-го, когда я должен был дежурить, и расстались. В субботу, 23-го, вечером, я получил у Щепкина два маленьких сверточка, завернутых в цинковую бумагу, и ключ к шифру, с которого снял себе копию, отобранную у меня при аресте и указанную в протоколе 30 сего августа, и, заклеив сверточки в бумагу, не посмотрев их, в воскресенье передал их Макарову (фамилия молодого человека) и 22 500 руб. денег из данных мне Щепкиным. Макарову мной были даны указания сдать в первый же штаб деникинской армии маленький сверточек для прочтения и получения пропусков и проездной помощи, а второй – большой – сдать в разведывательное отделение штаба Деникина.
Кажется, в среду, 27 августа, вечером я был у Щепкина и сообщил ему о том, что донесение с верным человеком послано. Тут же пришел какой-то человек среднего роста, лет 35 на вид, блондин, с небольшой бородкой, одетый в кожаную куртку, с которым мы познакомились и который оказался офицером, приехавшим из Сибири. Сидели и разговаривали о делах Колчака, причем он говорил, что дела Колчака плохи ввиду сильного дезертирства, но что он готовит удар Красной Армии. Я ему рассказал о своих заключенных и сидке в тюрьме и ушел первым, а он остался. В субботу, 29-го, утром, я был у сестры Огородникова, которая показала мне письмо от Огородникова, полученное ею по почте, в котором он пишет о том, что его обвиняют в принадлежности к шпионской организации и проч., копия с которого (письма), снятая мной для Щепкина, была отобрана у меня при задержании. Вечером я пошел к Щепкину, чтобы показать ему копию письма, и был у него арестован засадой Всероссийской чрезвычайной комиссии.
Надписи на последней копии с письма Огородникова означают мои заметки: 1) о сдаче красного поезда и штаба армии Мамонтову в Тамбове, по рассказу какого-то мешочника, приехавшего с мукой, на трамвайной остановке, 2) о том, чтобы Н. Н. Щепкин сказал Н. Н. Стогову о том, что жене Левицкого было через меня передано 6000 руб., а не больше, и чтобы Стогов подтвердил это Левицкому, 3) о том, что я виделся с Смирновым Николаем Яковлевичем, который виделся с Эйдуком А. В. и который говорил Смирнову, что уезжает в Сольвычегодск с большой суммой советских денег для какой-то надобности и что Смирнов просился к нему на службу, но тот ему в этом отказал, предложив принять кавалерийский полк на фронте, от чего Смирнов отказался. Я предложил Смирнову поступить на службу в штаб, откуда он может перевестись на красные кавалерийские курсы, чего ему очень хочется; 4) по вопросу об общественных деятелях и заложниках отмечено для разговора о необходимости иметь конспиративные квартиры на всякий случай и комнату вблизи Ивановского монастыря для заключенных там генералов.
Мартынов Павел
1 сентября 1919 года
ПОКАЗАНИЯ Н. Н. ЩЕПКИНА
I
На поставленные мне вопросы объявляю следующее: 1. Если Розанов в Петрограде был представителем партии меньшевиков-оборонцев и считал себя связующим лицом между партией и «Союзом возрождения», то в этом нет никакого противоречия с моим показанием о том, что «Союз» этот не был союзом партий, а союзом лиц, входивших в него персонально. Прием новых членов в «Союз возрождения» с самого начала делался персонально, и никакой речи о представительстве партий никогда не поднималось в Москве. Все считали, что члены СВ по отношению к своим ЦК самостоятельны, а если они расходились с ЦК, то уж их дело было решить, оставаться в «Союзе» или уйти. Избрание происходило обычно по предложению одного из членов, решение откладывалось до ближайшего пленума, для приема члена требовалось единогласие, отводы делались без мотивировки. Если ЦК какой-либо партии по своим соображениям хотел иметь в среде «Союза» лицо, которое считало бы себя ответственным перед ЦК, то он все-таки не мог обойти способ и порядок приема членов, указанный выше. Конечно, и при этом он мог провести желательное лицо, но для «Союза возрождения» лицо это не было бы представителем партии, таких не полагалось. Может быть, в Петрограде был иной порядок, но в Москве было так, как я говорю. Так, основатели «Союза возрождения» из числа правых эсеров вступили в члены персонально. Мне ясно, что показание Розанова указывает лишь на то, что ЦК его партии был весь солидарен с платформой «Союза» и своим решением о представительстве давал только свою моральную поддержку Розанову, это было внутреннее дело, а для «Союза возрождения» Розанов являлся персонально избранным членом, если бы он даже разошелся со своим ЦК.
2. Александра Ивановича Астрова я знаю давно, но, кроме редких и чисто деловых встреч, никаких других отношений у меня с ним не было. Я считаю его знающим техником, хорошим работником и честным человеком, но и только. С его братом Ник. Астровым, который теперь за рубежом, я был знаком несколько ближе, но также только в деловой сфере, ибо нам приходилось вместе работать по городскому управлению в наших политических занятиях. Несколько чаще я стал встречаться с Александром Астровым с начала войны с Германией в «Союзе городов», где он заведовал одним из технических отделов, а я был членом главного комитета СГ и заведующим всеми учреждениями «Союза» на Западном фронте. После февральского переворота я почти не встречал Александра Астрова, а вернее, даже не видел его до августа текущего года. Писем от него я никогда не получал, и то, что мне сообщено, что будто бы Александр Астров направил ко мне кого-то, рекомендуя его для работы в «Нац. центре», а самую рекомендацию изложив в письме, запрятанном в мыло, я считаю плодом какой-либо ошибки или недоразумения – этого не могло быть и не было. Александр Астров не мог знать, что я состою в «Нац. центре», сам он там не состоял и вообще был совершенно в стороне от московской политической деятельности. Наши отношения, наконец, не позволяли ему это сделать. Самая форма скрытия письма в мыле показывает, что это не московская корреспонденция, ибо в Москве Александру Астрову было бы легко просто лично увидеть меня, а не прибегать к мылу. Если по следствию точно установлено, что письмо, найденное в мыле, предназначалось мне и было действительно написано «Астровым», то тут может быть только одно решение, что письмо написано не Александром, а Николаем Астровым за рубежом и заделано в мыло, чтобы не могло быть найдено в пути.
3. Жившая у меня прислугой и арестованная одновременно со мной Акулина Козочкина живет в нашей семье давно, не помню сколько, лет 8–10 или больше; ей около 30 лет. Поступила она случайно. Дворник дачи разговорился с ней, узнал, что она не может поступить в Москве, так как срок паспорта истек, а волость без согласия мужа не возобновляла паспорта. Дворник посоветовал ей поступить к нам в семью, убежденный, что я помогу ей получить паспорт, как я это делал всегда, и рекомендовал ее жене как хорошо ему известную женщину.
Козочкина приютилась после этого в семье и стала членом семьи. Моя жена, скончавшаяся в октябре 1919 года, очень любила Козочкину, которая была тоже привлечена к ней. Жена проболела тяжко около года, пользовалась все время внимательным уходом со стороны Козочкиной и скончалась у ней на руках. Мы с покойной женой и детьми решили, что если в более счастливые времена мы имели возможность скопить средства на черный день, то мы должны, когда этот день пришел, проживать эти средства с теми, кто помогал нам в более счастливые дни. Вот почему Козочкина и прочая прислуга оставались у нас на правах почти членов семьи, так как дочери несли одинаковую с ними работу. Козочкина – женщина очень чувствительная к несправедливости и быстро раздражающаяся. При аресте ей, несомненно, оказана была несправедливость, она арестована без достаточного повода, только потому, что раздраженно отвечала на вопросы, заключавшие чуть не прямое обвинение в укрывательстве. Это состояние раздражения, боязнь запутать себя, нашу семью и других в связи с обычной крестьянской повадкой на допросах отговариваться незнанием, тактикой, завещанной веками бесправия, и самые преувеличенные представления о том, что совершается в ВЧК, как я думаю, были сложной причиной, побудившей ее отговариваться незнанием. Ей, как малокультурному человеку, это совершенно простительно, если то же самое делают культурные люди. Думаю, что очная ставка со мной, как и в случае с Ивановой, легко направит ее на надлежащий путь.
4. Я понимаю, что в интересах и Советской власти, и буржуазии, и самих военных ликвидировать организации, имеющие целью активные выступления, не прибегая к террору, и, насколько моя совесть позволит, я готов помочь в этом, но обстоятельства сложились так, что помощь в той форме, как мне предложили, оказывается невозможной. Со стороны может казаться невероятным, что я не знаю руководителей, но это так. Вступил я в «Нац. центр» и стал к нему близко, когда его деловые обычаи уже сложились. Мне было поручено принимать депеши, приходившие от наших товарищей с юга, а когда мне приносили готовый текст депеш на юг, – приводить их в годный для отправки вид. Затем предстояли сношения с нашими товарищами по «Нац. центру» с юга, то депеши следовались совместно с кем-нибудь из членов «Нац. центра». Депеши эти для Добровольческой армии доставлялись готовыми. В этих депешах я позволял себе исключать места, заключавшие сведения или неверные, или с политической точки зрения излишние. Из переданных мне депеш я намерен был исключить все, что касалось вопросов о возможности устройства вооруженного восстания, так как считал все это вредным. Я уверен, что в «Нац. центре» и «Союзе возрождения» не было лиц, которые стояли за вооруженное восстание внутри Советской России и имели какие-нибудь отношения к военным группам, поставившим такие задачи. Если же такие лица были, то они не были со мной откровенны. Таково было положение дела. Сложилось оно так потому, что я, в сущности, никакой конспиратор и даже в таком деле действовал почти открыто, а этим, по-видимому, пользовались те лица, которые приносили мне депеши, не сообщая мне истинного положения дела и подробностей. Лиц этих, со слов предшественника, я считал агентами Добровольческой армии.
Я предлагаю выпустить на свободу на несколько дней и оставить меня в эти дни без слежки. Так как ни «Нац. центр», ни «Союз возрождения» не имели отношения к активным организациям, да и самый факт существования активных организаций в Москве явился для меня новым и стал выясняться в течение допросов меня, то мне придется обойтись без содействия этих политических групп. При моем знании взаимоотношений лиц из московской буржуазии я быстро ориентируюсь и дойду до тех, кто может быть посредником между мной и руководителями подобной активной организации, если она существует…
Мне удастся убедить посредников, а через них и руководителей ликвидировать всякие подобные начинания и сделать их невозможными и на будущее время. В успехе моем я вполне уверен.
5. На вопрос, знаю ли я Крестовникова, знаю ли я о военной организации, известной под его именем, знаю ли я двух лиц или о двух лицах (мужчине и женщине – фамилий не запомнил), приехавших с юга от Добровольческой армии и желавших установить связь с «Национальным центром», в чем им будто бы было отказано, за незнанием ими соответствующего пароля, я отвечаю письменно, как ответил словесно – не знаю. Но таким ответом ограничиться я не могу, так как мне начинают выясняться некоторые комбинации, которые, быть может, устранят многие сомнения и подозрения в отношении «Союза возрождения» и «Нац. центра».
Начиная с декабря 1918 года и до времени моего ареста до меня несколько раз доходили сведения, что в Москву прибывали лица из Добровольческой армии, беседовали, информировались тут в кругах, стоящих далеко вправо даже от «Нац. центра». Для меня до этого по некоторым признакам было ясно, что в Москве жили постоянно лица, связанные с Добровольческой армией и в то же время с крайними правыми группами. Дело в том, наши товарищи по «Нац. центру» с юга уведомили, что Деникин считает своей политической опорой «Нац. центр» и ни к кому больше в Москве обращаться не будет, и всегда, когда депеши шли одновременно и по делам Добровольческой армии, и от наших товарищей с юга, приезжавшие умели находить «Нац. центр», а когда приезжали лица, не имевшие отношения к южному «Национальному центру», они направлялись куда-то в неизвестное мне место.
Из личных расспросов некоторых приезжавших я убедился, что на юге имеется ярко правая конспиративная организация, близкая к группе Маркова-2-го, которая преследует какие-то свои собственные цели и действует вразрез с намерениями Деникина и совещаниями при нем, и что эта группа имеет во всех отделах Добровольческой армии своих людей и, пользуясь этим при посылке людей в Москву, всюду могла выдавать их за людей, доверительно командированных из Добровольческой армии.
Был один случай прямо подозрительный: одному из тов. «Нац. центра» знакомым ему юношей было сказано, что в одной московской семье с юга появилось лицо, которое выдавало себя за очень известное в Москве лицо, занимающее будто бы высокий административный пост у Деникина, и лицо это просило связать его с представителем «Нац. центра». Фамилия, названная при этом, была такова, что такое лицо без всякого розыска и посредства по своим московским связям могло бы в пять минут установить связь со всеми политическими организациями Москвы. Для меня было ясно, что это или мистификация, или еще что-нибудь похуже. Когда сообщавшего об этом юношу стали настойчиво просить сказать, в какой семье он встретил это лицо, он уклонился от ответа. При допросе мне было сказано, что будто бы два лица, командированные из Добровольческой армии, искали связи с «Нац. центром» и будто бы Крестовников передал им отказ за неимением у них пароля и что, несмотря на то, что они командированы будто бы начальником разведки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Побывав у Щепкина, я передал ему содержание записки жены Огородникова, но он сказал, что у Александра Огородникова было письмо или сообщение совсем ничтожного значения. Тут же Щепкин предложил мне отвезти в разведывательное отделение штаба Деникина сообщение. Я сказал, что если послать некого, то я готов поехать, на что он мне ответил, что он может доверить только мне отвоз и с тем условием, что я сейчас же вернусь обратно, так как я нужен в Москве. Я сказал, что такая поездка в связи с моей службой в штабе будет для меня невозможна с возвратом обратно и что, таким образом, я уже поеду и останусь у Деникина, но Щепкин настаивал на моем возвращении, из чего я понял, что организация совсем малочисленна и бедна людьми. Тогда же я ему сказал, что мне было бы очень желательно знать друзей во Всероссийском главном штабе, на что он сказал, что сделать этого не может, так как это составляет секрет и, конечно, я настаивать не буду; я, не имея надобности непременно знать, не настаивал.
Также мне было поручено постараться узнать каким-либо способом, какая может грозить опасность заложникам и разным бывшим общественным деятелям, находящимся в Москве, если Деникин успешно будет продвигаться к Москве и угрожать ей; могут ли они быть уничтожены, как якобы было сделано т. Петерсом в Киеве (согласно «Вечерним известиям»), или они будут куда-либо эвакуированы.
Я обещал постараться собрать необходимые сведения.
Приблизительно около этого времени, вследствие бедственного положения жены Левицкого я сделал об этом заявление Щепкину, и он выдал мне для передачи ей 6000 руб., что мной и было сделано. Также на расходы для передачи Огородникову я передал сестре Огородникова данные мне Щепкиным 3000 руб… от которых та отказывалась, но я ей вручил, так как хотел, чтобы она не стеснялась с расходами для него.
22 августа я был у Левицкой, где был и ее муж, пришедший из концентрационного лагеря, которому я и сказал, что у меня затруднительное положение, ибо нужно послать донесение Деникину, а послать некого, почему, пожалуй, придется ехать самому. Левицкий сразу же мне предложил своего друга или родственника, вполне надежного и испытанного человека и опытного в делах подобного рода. Приглашенный из соседней комнаты молодой человек на мой вопрос, мог ли бы он сделать для меня указанное дело, ответил полным согласием и сказал, что он все равно едет в Киев. На мой вопрос, офицер ли он, он ответил утвердительно; в вопросе же о расходе он сказал, что ему будет достаточно 1000 руб. Я ему назначил свидание в штабе в воскресенье, 24-го, когда я должен был дежурить, и расстались. В субботу, 23-го, вечером, я получил у Щепкина два маленьких сверточка, завернутых в цинковую бумагу, и ключ к шифру, с которого снял себе копию, отобранную у меня при аресте и указанную в протоколе 30 сего августа, и, заклеив сверточки в бумагу, не посмотрев их, в воскресенье передал их Макарову (фамилия молодого человека) и 22 500 руб. денег из данных мне Щепкиным. Макарову мной были даны указания сдать в первый же штаб деникинской армии маленький сверточек для прочтения и получения пропусков и проездной помощи, а второй – большой – сдать в разведывательное отделение штаба Деникина.
Кажется, в среду, 27 августа, вечером я был у Щепкина и сообщил ему о том, что донесение с верным человеком послано. Тут же пришел какой-то человек среднего роста, лет 35 на вид, блондин, с небольшой бородкой, одетый в кожаную куртку, с которым мы познакомились и который оказался офицером, приехавшим из Сибири. Сидели и разговаривали о делах Колчака, причем он говорил, что дела Колчака плохи ввиду сильного дезертирства, но что он готовит удар Красной Армии. Я ему рассказал о своих заключенных и сидке в тюрьме и ушел первым, а он остался. В субботу, 29-го, утром, я был у сестры Огородникова, которая показала мне письмо от Огородникова, полученное ею по почте, в котором он пишет о том, что его обвиняют в принадлежности к шпионской организации и проч., копия с которого (письма), снятая мной для Щепкина, была отобрана у меня при задержании. Вечером я пошел к Щепкину, чтобы показать ему копию письма, и был у него арестован засадой Всероссийской чрезвычайной комиссии.
Надписи на последней копии с письма Огородникова означают мои заметки: 1) о сдаче красного поезда и штаба армии Мамонтову в Тамбове, по рассказу какого-то мешочника, приехавшего с мукой, на трамвайной остановке, 2) о том, чтобы Н. Н. Щепкин сказал Н. Н. Стогову о том, что жене Левицкого было через меня передано 6000 руб., а не больше, и чтобы Стогов подтвердил это Левицкому, 3) о том, что я виделся с Смирновым Николаем Яковлевичем, который виделся с Эйдуком А. В. и который говорил Смирнову, что уезжает в Сольвычегодск с большой суммой советских денег для какой-то надобности и что Смирнов просился к нему на службу, но тот ему в этом отказал, предложив принять кавалерийский полк на фронте, от чего Смирнов отказался. Я предложил Смирнову поступить на службу в штаб, откуда он может перевестись на красные кавалерийские курсы, чего ему очень хочется; 4) по вопросу об общественных деятелях и заложниках отмечено для разговора о необходимости иметь конспиративные квартиры на всякий случай и комнату вблизи Ивановского монастыря для заключенных там генералов.
Мартынов Павел
1 сентября 1919 года
ПОКАЗАНИЯ Н. Н. ЩЕПКИНА
I
На поставленные мне вопросы объявляю следующее: 1. Если Розанов в Петрограде был представителем партии меньшевиков-оборонцев и считал себя связующим лицом между партией и «Союзом возрождения», то в этом нет никакого противоречия с моим показанием о том, что «Союз» этот не был союзом партий, а союзом лиц, входивших в него персонально. Прием новых членов в «Союз возрождения» с самого начала делался персонально, и никакой речи о представительстве партий никогда не поднималось в Москве. Все считали, что члены СВ по отношению к своим ЦК самостоятельны, а если они расходились с ЦК, то уж их дело было решить, оставаться в «Союзе» или уйти. Избрание происходило обычно по предложению одного из членов, решение откладывалось до ближайшего пленума, для приема члена требовалось единогласие, отводы делались без мотивировки. Если ЦК какой-либо партии по своим соображениям хотел иметь в среде «Союза» лицо, которое считало бы себя ответственным перед ЦК, то он все-таки не мог обойти способ и порядок приема членов, указанный выше. Конечно, и при этом он мог провести желательное лицо, но для «Союза возрождения» лицо это не было бы представителем партии, таких не полагалось. Может быть, в Петрограде был иной порядок, но в Москве было так, как я говорю. Так, основатели «Союза возрождения» из числа правых эсеров вступили в члены персонально. Мне ясно, что показание Розанова указывает лишь на то, что ЦК его партии был весь солидарен с платформой «Союза» и своим решением о представительстве давал только свою моральную поддержку Розанову, это было внутреннее дело, а для «Союза возрождения» Розанов являлся персонально избранным членом, если бы он даже разошелся со своим ЦК.
2. Александра Ивановича Астрова я знаю давно, но, кроме редких и чисто деловых встреч, никаких других отношений у меня с ним не было. Я считаю его знающим техником, хорошим работником и честным человеком, но и только. С его братом Ник. Астровым, который теперь за рубежом, я был знаком несколько ближе, но также только в деловой сфере, ибо нам приходилось вместе работать по городскому управлению в наших политических занятиях. Несколько чаще я стал встречаться с Александром Астровым с начала войны с Германией в «Союзе городов», где он заведовал одним из технических отделов, а я был членом главного комитета СГ и заведующим всеми учреждениями «Союза» на Западном фронте. После февральского переворота я почти не встречал Александра Астрова, а вернее, даже не видел его до августа текущего года. Писем от него я никогда не получал, и то, что мне сообщено, что будто бы Александр Астров направил ко мне кого-то, рекомендуя его для работы в «Нац. центре», а самую рекомендацию изложив в письме, запрятанном в мыло, я считаю плодом какой-либо ошибки или недоразумения – этого не могло быть и не было. Александр Астров не мог знать, что я состою в «Нац. центре», сам он там не состоял и вообще был совершенно в стороне от московской политической деятельности. Наши отношения, наконец, не позволяли ему это сделать. Самая форма скрытия письма в мыле показывает, что это не московская корреспонденция, ибо в Москве Александру Астрову было бы легко просто лично увидеть меня, а не прибегать к мылу. Если по следствию точно установлено, что письмо, найденное в мыле, предназначалось мне и было действительно написано «Астровым», то тут может быть только одно решение, что письмо написано не Александром, а Николаем Астровым за рубежом и заделано в мыло, чтобы не могло быть найдено в пути.
3. Жившая у меня прислугой и арестованная одновременно со мной Акулина Козочкина живет в нашей семье давно, не помню сколько, лет 8–10 или больше; ей около 30 лет. Поступила она случайно. Дворник дачи разговорился с ней, узнал, что она не может поступить в Москве, так как срок паспорта истек, а волость без согласия мужа не возобновляла паспорта. Дворник посоветовал ей поступить к нам в семью, убежденный, что я помогу ей получить паспорт, как я это делал всегда, и рекомендовал ее жене как хорошо ему известную женщину.
Козочкина приютилась после этого в семье и стала членом семьи. Моя жена, скончавшаяся в октябре 1919 года, очень любила Козочкину, которая была тоже привлечена к ней. Жена проболела тяжко около года, пользовалась все время внимательным уходом со стороны Козочкиной и скончалась у ней на руках. Мы с покойной женой и детьми решили, что если в более счастливые времена мы имели возможность скопить средства на черный день, то мы должны, когда этот день пришел, проживать эти средства с теми, кто помогал нам в более счастливые дни. Вот почему Козочкина и прочая прислуга оставались у нас на правах почти членов семьи, так как дочери несли одинаковую с ними работу. Козочкина – женщина очень чувствительная к несправедливости и быстро раздражающаяся. При аресте ей, несомненно, оказана была несправедливость, она арестована без достаточного повода, только потому, что раздраженно отвечала на вопросы, заключавшие чуть не прямое обвинение в укрывательстве. Это состояние раздражения, боязнь запутать себя, нашу семью и других в связи с обычной крестьянской повадкой на допросах отговариваться незнанием, тактикой, завещанной веками бесправия, и самые преувеличенные представления о том, что совершается в ВЧК, как я думаю, были сложной причиной, побудившей ее отговариваться незнанием. Ей, как малокультурному человеку, это совершенно простительно, если то же самое делают культурные люди. Думаю, что очная ставка со мной, как и в случае с Ивановой, легко направит ее на надлежащий путь.
4. Я понимаю, что в интересах и Советской власти, и буржуазии, и самих военных ликвидировать организации, имеющие целью активные выступления, не прибегая к террору, и, насколько моя совесть позволит, я готов помочь в этом, но обстоятельства сложились так, что помощь в той форме, как мне предложили, оказывается невозможной. Со стороны может казаться невероятным, что я не знаю руководителей, но это так. Вступил я в «Нац. центр» и стал к нему близко, когда его деловые обычаи уже сложились. Мне было поручено принимать депеши, приходившие от наших товарищей с юга, а когда мне приносили готовый текст депеш на юг, – приводить их в годный для отправки вид. Затем предстояли сношения с нашими товарищами по «Нац. центру» с юга, то депеши следовались совместно с кем-нибудь из членов «Нац. центра». Депеши эти для Добровольческой армии доставлялись готовыми. В этих депешах я позволял себе исключать места, заключавшие сведения или неверные, или с политической точки зрения излишние. Из переданных мне депеш я намерен был исключить все, что касалось вопросов о возможности устройства вооруженного восстания, так как считал все это вредным. Я уверен, что в «Нац. центре» и «Союзе возрождения» не было лиц, которые стояли за вооруженное восстание внутри Советской России и имели какие-нибудь отношения к военным группам, поставившим такие задачи. Если же такие лица были, то они не были со мной откровенны. Таково было положение дела. Сложилось оно так потому, что я, в сущности, никакой конспиратор и даже в таком деле действовал почти открыто, а этим, по-видимому, пользовались те лица, которые приносили мне депеши, не сообщая мне истинного положения дела и подробностей. Лиц этих, со слов предшественника, я считал агентами Добровольческой армии.
Я предлагаю выпустить на свободу на несколько дней и оставить меня в эти дни без слежки. Так как ни «Нац. центр», ни «Союз возрождения» не имели отношения к активным организациям, да и самый факт существования активных организаций в Москве явился для меня новым и стал выясняться в течение допросов меня, то мне придется обойтись без содействия этих политических групп. При моем знании взаимоотношений лиц из московской буржуазии я быстро ориентируюсь и дойду до тех, кто может быть посредником между мной и руководителями подобной активной организации, если она существует…
Мне удастся убедить посредников, а через них и руководителей ликвидировать всякие подобные начинания и сделать их невозможными и на будущее время. В успехе моем я вполне уверен.
5. На вопрос, знаю ли я Крестовникова, знаю ли я о военной организации, известной под его именем, знаю ли я двух лиц или о двух лицах (мужчине и женщине – фамилий не запомнил), приехавших с юга от Добровольческой армии и желавших установить связь с «Национальным центром», в чем им будто бы было отказано, за незнанием ими соответствующего пароля, я отвечаю письменно, как ответил словесно – не знаю. Но таким ответом ограничиться я не могу, так как мне начинают выясняться некоторые комбинации, которые, быть может, устранят многие сомнения и подозрения в отношении «Союза возрождения» и «Нац. центра».
Начиная с декабря 1918 года и до времени моего ареста до меня несколько раз доходили сведения, что в Москву прибывали лица из Добровольческой армии, беседовали, информировались тут в кругах, стоящих далеко вправо даже от «Нац. центра». Для меня до этого по некоторым признакам было ясно, что в Москве жили постоянно лица, связанные с Добровольческой армией и в то же время с крайними правыми группами. Дело в том, наши товарищи по «Нац. центру» с юга уведомили, что Деникин считает своей политической опорой «Нац. центр» и ни к кому больше в Москве обращаться не будет, и всегда, когда депеши шли одновременно и по делам Добровольческой армии, и от наших товарищей с юга, приезжавшие умели находить «Нац. центр», а когда приезжали лица, не имевшие отношения к южному «Национальному центру», они направлялись куда-то в неизвестное мне место.
Из личных расспросов некоторых приезжавших я убедился, что на юге имеется ярко правая конспиративная организация, близкая к группе Маркова-2-го, которая преследует какие-то свои собственные цели и действует вразрез с намерениями Деникина и совещаниями при нем, и что эта группа имеет во всех отделах Добровольческой армии своих людей и, пользуясь этим при посылке людей в Москву, всюду могла выдавать их за людей, доверительно командированных из Добровольческой армии.
Был один случай прямо подозрительный: одному из тов. «Нац. центра» знакомым ему юношей было сказано, что в одной московской семье с юга появилось лицо, которое выдавало себя за очень известное в Москве лицо, занимающее будто бы высокий административный пост у Деникина, и лицо это просило связать его с представителем «Нац. центра». Фамилия, названная при этом, была такова, что такое лицо без всякого розыска и посредства по своим московским связям могло бы в пять минут установить связь со всеми политическими организациями Москвы. Для меня было ясно, что это или мистификация, или еще что-нибудь похуже. Когда сообщавшего об этом юношу стали настойчиво просить сказать, в какой семье он встретил это лицо, он уклонился от ответа. При допросе мне было сказано, что будто бы два лица, командированные из Добровольческой армии, искали связи с «Нац. центром» и будто бы Крестовников передал им отказ за неимением у них пароля и что, несмотря на то, что они командированы будто бы начальником разведки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70